Текст книги "Избери пути ее"

– Дайте ей отдохнуть! – вмешалась третья. – Мне кажется, она неважно себя чувствует после Центра, да еще эта дорога. Не обращай на них внимания, Орчиз, родная. Постарайся заснуть, а когда проснешься, я уверена, что все будет в порядке.

Я с благодарностью последовала ее совету. В сложившейся ситуации я все равно ничего не могла придумать, так как здорово устала. Я пробормотала «спасибо» и откинулась на подушки, демонстративно закрыв глаза. К моему удивлению, – никогда не слышала, что во время галлюцинации можно уснуть, – я заснула…

В момент пробуждения я было понадеялась, что мой странный кошмар кончился. К сожалению, ничего не изменилось: кто-то легонько тряс меня за плечо, и первое, что я увидела, – это лицо главной «малышки» вровень с моим.

– Ну, как дела? – обычным бодрым голосом медсестры спросила она. – Мы поспали, Мама Орчиз, и нам, конечно же, стало лучше?

За ее спиной показались еще две маленькие женщины, подкатившие небольшой закусочный столик к моей постели. Они поставили его так, чтобы мне было удобно дотянуться до него… В жизни я не видела такого количества еды для одного человека. Я хотела запротестовать, но сразу сообразила, что в этом есть определенная логика – количество еды было вполне пропорционально обилию моей плоти, представляющейся сейчас вроде здоровенного облизывающегося рта. Сознание мое как бы раздвоилось, какая-то часть его «отстранилась», а все остальное торопливо поглотило две или три рыбины, большущего цыпленка, несколько кусков мяса, груду овощей, блюдо фруктов, залитых кремом, и литра два с половиной молока – и все это без малейших усилий. Изредка посматривая по сторонам во время еды, видела, что остальные Мамы точно так же обходились с содержимым своих столиков.

Я ловила на себе их любопытные взгляды, но сейчас они были слишком заняты поглощением пищи, чтобы продолжать расспросы. Я стала думать, как бы избавиться от их вопросов. Если бы здесь была какая-нибудь книга или журнал, я могла бы сделать вид, что поглощена чтением. Это, правда, не очень вежливо по отношению к ним, но…

Когда маленькие ассистентки вернулись, я попросила одну из них принести мне что-нибудь почитать. Эта простая в общем-то просьба произвела крайне неожиданный эффект: две ассистентки, катящие столик, уронили его на пол; та, что была ближе ко мне, на секунду застыла, как в столбняке, с изумленным лицом, потом взгляд ее стал подозрительным и, наконец, жалостливо-участливым.

– Не совсем еще пришли в себя, дорогая? – спросила она.

– Да нет, – пробормотала я, – я… я вполне пришла в себя.

Вид ее стал еще более озабоченным.

– Может, вам попробовать опять заснуть? – предложила она.

– Не хочу больше спать, – возразила я, – а хочу что-нибудь спокойно почитать.

– Боюсь, вы сильно утомились, Мама. – Она неуверенно дотронулась рукой до моего плеча. – Ну ничего… Я думаю, это скоро пройдет.

– Не понимаю, – с возрастающим раздражением начала я. – Если мне захотелось немного почитать…

– Ну-ну, дорогая, – она выдавила из себя заученную профессиональную улыбку, – не стоит нервничать. Вам нужно немного отдохнуть. Вы просто устали, иначе… Где, скажите на милость, вы слышали о читающей Маме?

Поправив на мне покрывало, она вышла из палаты и оставила меня наедине с пятью ее обитательницами, уставившимися на меня в немом изумлении. С койки Хэйзел послышалось насмешливое хихиканье, а потом несколько минут в палате стояла полная тишина…

Я достигла стадии, когда интенсивность галлюцинации начала подтачивать мою уверенность. Я чувствовала, что еще немного и я начну сомневаться в нереальности происходящего. Мне совершенно не нравилась его хладнокровная последовательность. Непоследовательные преувеличения и повороты событий, дурацкие пейзажи и прочие привычные атрибуты сновидений должны были бы уверить меня в обратном, но галлюцинация продолжала поставлять мне очевидную чепуху, не обладающую тревожной убедительностью и последовательностью. Следствия, например, безошибочно вытекали из причин. Я начала испытывать тревожащее меня ощущение, что если копнуть поглубже, то можно отыскать логические объяснения и всем нелепостям тоже. Подобная согласованность не слишком хорошо влияла на душевный комфорт – даже тот факт, что я наслаждаюсь едой так, словно была в полном сознании, только укреплял беспокойное ощущение реальности происходящего.

– Почитать! – насмешливо фыркнула Хэйзел. – А написать что-нибудь ты не хочешь?

– Почему бы и нет? – сорвалось у меня с языка.

Вновь наступило молчание. Они с улыбкой переглянулись.

– Да что, в самом деле, тут странного? – раздраженно обратилась я ко всем сразу. – Я обязательно должна была разучиться читать? Или писать?..

– Орчиз, дорогая… – неуверенно и мягко начала одна из них, – тебе не кажется, что надо бы… посоветоваться с врачом, а? Просто посоветоваться?..

– Не кажется, – ответила я довольно резко. – Со мной все в порядке. Я просто хочу понять… Я ведь не сказала ничего особенного, просто попросила принести какую-нибудь книгу… А вы смотрите на меня так, словно я сошла с ума. Но почему?

После неловкой паузы та, что была настроена ко мне дружелюбнее остальных, почти в точности повторила слова маленькой ассистентки:

– Орчиз, дорогая, постарайся взять себя в руки: зачем Маме – читать? Или писать? Разве от этого она станет рожать лучших детей?

– Но ведь кроме детей есть и другие вещи в жизни, – отрезала я.

Раскат грома, внезапно разразившийся в комнате, не произвел бы большего эффекта. Даже Хэйзел онемела от изумления. Их идиотская ошарашенность вывела меня из себя, и мне вдруг до тошноты опротивела вся эта бессмысленная чушь. На время я совершенно позабыла о своей позиции выдержанного стороннего наблюдателя сна.

– Да что же такое!.. – не выдержала я. – Что это за бред!.. Мама Орчиз… Что за галиматья!.. Где я?! В сумасшедшем доме?..

Я дала волю своей злости, дважды повторила, что никакая я не Мама, а потом, к своему стыду, разревелась.

За неимением ничего лучшего, я утерла слезы рукавом. Когда я вновь обрела способность видеть, то заметила, что четверо смотрели на меня с жалостью и участием. Лишь Хэйзел, победно оглядев всех, сказала:

– Говорила я, что с ней что-то неладно? Она просто рехнулась, вот и все!

Та, которая с самого начала вела себя дружелюбно, мягко обратилась ко мне:

– Послушай, Орчиз, подумай сама, кем еще ты можешь быть, если не Мамой? Ты самая настоящая Мама, Первого класса Мама, уже трижды рожавшая. У тебя двадцать один зарегистрированный ребенок Первого разряда. Уж, во всяком случае, этого ты не могла забыть!

Странно, но ее слова вновь вызвали у меня слезы – я почувствовала, как что-то пытается проявиться в зияющей пустоте моего сознания. Я не понимала, что это, но оно явно заставляло меня сейчас страдать.

– Господи!.. – простонала я. – Это же жестоко!.. Почему это не прекращается? Почему оно не уйдет и не оставит меня в покое?.. Тут какое-то… какое-то издевательство, какая-то страшная насмешка… Только я не понимаю, что со мной случилось? Я же не сумасшедшая… Нет… Ну, помогите же мне кто-нибудь!..

Я изо всех сил зажмурилась, страстно желая, чтобы вся эта кошмарная галлюцинация кончилась.

Но ничего не изменилось. Когда я резко распахнула глаза, все они по-прежнему глазели на меня в тупом изумлении на своих молоденьких мордашках, торчащих из розового сатина.

– Что бы там ни было, я отсюда выберусь! – сказала я.

Мне потребовались все мои силы, чтобы просто сесть на постели. Не обращая внимания на глазеющих Мам, я попыталась спустить ноги с кровати, но они запутались в покрывале, и я была не в силах их освободить. Господи, какое кошмарное видение… сон… Я услышала свой собственный голос: «Помоги же мне, родной… Дональд, милый, пожалуйста, помоги мне!..» И неожиданно с произнесенным вслух словом «Дональд» в голове у меня произошел «щелчок», и занавес в моем мозгу приподнялся, не до конца, но достаточно, чтобы дать мне понять, кто я. Неожиданно я поняла, в чем именно заключалась жестокость этого кошмара.

Я поглядела на своих соседок по палате – они по-прежнему глазели на меня в немом изумлении, близком к ужасу. Я оставила никчемные попытки подняться и, откинувшись на подушки, сказала:

– Больше вы не сможете дурачить меня. Теперь я хотя бы знаю, кто я.

– Но, Мама Орчиз… – начала одна.

– Хватит! – резко прервала я ее. Острая жалость к себе сменилась горечью и обидой. – Никакая я не мать. У меня… был муж… очень недолго, и я… я хотела, чтобы у меня были дети от него – хотела, и только!..

Последовала пауза, довольно странная пауза. Я ждала каких-то перешептываний, реплик, но, казалось, меня просто не услышали или… не поняли. Наконец та, что была более дружелюбна ко мне, решилась.

– Что такое муж? – спросила она мягко, с легким недоумением.

Я пристально вгляделась в лицо каждой: ни на одном не было намека на насмешку, не было ничего, кроме удивленного, детского недоумения. Я была на грани истерики, но каким-то образом мне удалось взять себя в руки. «Раз эта чертова галлюцинация не уходит, – подумала я, – что ж, будем играть в эту игру дальше и посмотрим, чем она кончится». С самым серьезным видом я принялась объяснять им, подбирая простые слова и понятия:

– Муж – это тот мужчина, которого женщина выбирает себе…

Судя по их лицам, они ничего не поняли, но не прерывали меня, пока я сама не остановилась. Моя соседка по койке спросила крайне озадаченным, но по-прежнему мягким и участливым тоном:

– Что такое «мужчина»?

После окончания моей «речи» воцарилось гробовое молчание. Но меня сейчас занимало другое: я попыталась приоткрыть пошире приоткрывшуюся дверь моей памяти и обнаружила, что дальше определенной точки она не поддается.

Теперь я знала, что меня зовут Джейн. Еще раньше меня звали Джейн Саммерс, потом, выйдя замуж за Дональда, я стала Джейн Уотерлей. Мне было… мне было двадцать четыре, когда мы поженились, и… двадцать пять, когда Дональд погиб, через шесть месяцев после нашей свадьбы. Все. На этом все кончалось. Мне казалось, что это было вчера, но ничего больше я не помнила…

До этого момента память вернулась ко мне полностью: родители, друзья, дом, школа, практика, работа в Рэйчестерской больнице… Я вспомнила, как впервые увидела Дональда, когда его привезли к нам со сломанной ногой, и все, что у нас было дальше…

Я вспомнила, какое лицо должна была увидеть, глядя на себя в зеркало, – более удлиненное, покрытое легким загаром, рот – меньше, волосы – слегка вьющиеся, глаза – карие, широко посаженные, взгляд – слегка тоскливый…

Теперь я знала, как должна была выглядеть – вся чуть вытянутая, длинноногая, с маленькой упругой грудью… Хорошее, нормальное тело, просто нормальное, обычное, которое я принимала как должное, пока Дональд своей любовью не заставил гордиться им…

Я взглянула на колыхающуюся массу, прикрытую розовым сатином, и меня захлестнула волна жуткого отчаяния: если б только сейчас со мной оказался Дональд, он любил бы меня, ласкал, утешал и, главное, сказал бы, что я не такая, что все это только кошмарный сон… И в то же время одна мысль о том, что Дональд может увидеть меня такую, привела в ужас. Потом я вспомнила, что Дональд уже никогда не увидит меня никакую, и слезы вновь потекли из глаз.

Пятеро соседок продолжали молча лежать и смотреть на меня широко раскрытыми глазами. Так прошло примерно полчаса, а потом дверь отворилась и в палате появилась целая команда маленьких женщин в белом. Я заметила, что Хэйзел сначала хотела что-то сказать «командирше», но потом, видимо, передумала. К каждой койке подошли по две «малышки», синхронно откинули покрывала, засучили рукава своих комбинезонов и принялись за массаж.

Поначалу это было даже приятно: действовало успокаивающе и расслабляло. Но чем дальше, тем меньше мне это нравилось, пока наконец не стало просто больно.

– Хватит! – резко сказала я.

«Малышка» остановилась, как-то безлико улыбнулась и продолжила.

– Я сказала, хватит! – повторила я громче и оттолкнула ее.

Мы встретились взглядами: в ее глазах были обида и укор, хотя на губах по-прежнему профессиональная улыбка. Она застыла в нерешительности и глянула на свою напарницу по другую сторону кровати.

– И вы тоже! – добавила я. – Достаточно.

Вторая «малышка» даже не повернула головы, продолжая работать руками. Первая, поколебавшись секунду, подошла ко мне и… вновь принялась за дело. Я приподнялась и толкнула ее сильнее. Наверное, в этой руке, похожей на окорок, было гораздо больше силы, чем я думала: от моего толчка она отлетела на середину комнаты и упала.

Все в палате на мгновение застыли, но пауза была короткой: «малышки» вновь принялись за работу. Я оттолкнула и вторую массажистку, так же грубо. Другая с трудом поднялась на ноги. Она всхлипывала и выглядела испуганной, но упрямо выпятила челюсть и приготовилась вернуться на место.

– Держитесь вы обе от меня подальше! – угрожающе рявкнула я.

Они остановились, глядя друг на друга непонимающими глазами. К нам приблизилась «командирша» – с розовым крестом на груди.

– Что случилось, Мама Орчиз? – спросила она.

Я сказала, что мне больно. Лицо ее выражало удивление.

– Так и должно быть.

– Может, и так, но мне это не нужно, – твердо ответила я, – и больше они со мной этого делать не будут.

Она явно не знала, что и сказать.

– Орчиз свихнулась! – раздался голос Хэйзел. – Она тут нам рассказывала отвратительные гадости!.. Она явно помешанная!

Маленькая женщина посмотрела на нее, а потом на всех остальных: кто-то утвердительно кивнул, другие отводили глаза, но на всех лицах было какое-то отвращение. Тогда она посмотрела на меня долгим, изучающим взглядом.

– Вы, двое, ступайте с докладом, – обратилась она к маленьким массажисткам и, когда те, плача, вышли из комнаты, вновь окинула меня долгим взглядом перед тем, как выйти вслед за ними.

Через несколько минут все остальные массажистки закончили работу и ушли, нас опять было шестеро. Молчание прервала Хэйзел.

– Поганая выходка, – бросила она. – Мальки делали то, что им положено, и только.

– Может, им это и положено, но мне это не нравится, – сказала я.

– И поэтому бедняжек теперь должны избить. Но я думаю, тут опять виновата «потеря памяти» – ты ведь просто забыла, что Обслугу, если она расстроит Маму, бьют? – с едкой иронией осведомилась Хэйзел.

– Бьют? – с трудом выговорила я.

– Бьют! – передразнивая мой сдавленный голос, ответила она.

– Но ведь тебе-то все равно, что с ними делают. Уж не знаю, что с тобой случилось, пока тебя здесь не было, но результат налицо… Я тебя всегда недолюбливала, Орчиз, хотя остальные считали, что я неправа. Ну, уж теперь-то мы все убедились!

Никто не возразил, и я поняла, что все в душе согласны с ней. Это было тяжелое чувство, но, к счастью, меня отвлекли от него распахнувшиеся двери.

В палату вошла старшая ассистентка с шестью «малышками», но на этот раз с ними была властная красивая женщина лет тридцати, при виде которой я испытала невольное облегчение: она не была ни амазонкой, ни «малышкой», ни громадиной – на фоне остальных, правда, она выглядела чересчур высокой, но на самом деле – нормальная молодая женщина с приятными чертами лица, коротко остриженными каштановыми волосами, в черной юбке, видневшейся из-под белого халата. Старшей ассистентке приходилось почти бежать, чтобы поспевать за женщиной, – она забавно семенила рядом, бормоча: «Только что из Центра, Доктор».

Женщина остановилась возле моей койки, «малышки» сгрудились за ее спиной, неодобрительно посматривая на меня. Она всунула мне в рот термометр и пощупала пульс. Удовлетворенная результатом, она деловито осведомилась:

– Головная боль? Боли? Если есть, где?

Она внимательно оглядела меня. Я тоже не сводила с нее глаз.

– Тогда почему… – начала было она.

– Она свихнулась! – раздался голос Хэйзел. – Она говорит, что потеряла память и не знает нас.

– Она говорила об ужасных, отвратительных вещах! – добавила ее соседка.

– У нее бред! – опять послышался голос Хэйзел. – Она думает, что умеет читать и писать.

При этих словах женщина улыбнулась.

– Это правда? – спросила она.

– Но почему бы мне не… впрочем, это ведь легко проверить.

По-видимому, она не ожидала такого ответа, на секунду замешкалась, но быстро взяла себя в руки. На ее губах заиграла усмешка.

– Очень хорошо, – сказала она тоном, которым обычно разговаривают с расшалившимися детьми, достала из кармана миниатюрный блокнот и протянула его мне вместе с карандашом. Мне неудобно было держать карандаш, тем не менее я довольно четко вывела: «Я сама понимаю, что брежу, и вы – часть этого кошмара».

Хэйзел хихикнула, когда я возвратила блокнот и карандаш женщине-врачу. Та взглянула мельком на него и…

Челюсть у нее, конечно, не отвисла, но усмешка мгновенно сползла с губ. Она посмотрела на меня пристально, очень пристально, а все остальные, видя выражение ее лица, затихли, как будто я показала здесь какой-то сверхъестественный фокус. Врач повернулась к Хэйзел:

– О чем она вам говорила? Какие «отвратительные» вещи?

– Ужасные вещи! – не сразу ответила Хэйзел. – Она говорила о… людях, как о животных. Что они… Ну, что они двуполые. Это было отвратительно!..

Врач секунду колебалась, потом повернулась к старшей ассистентке:

– Отвезите ее в смотровую.

Когда она вышла, «малышки» засуетились вокруг меня, подкатили к постели низенькую каталку, помогли мне перевалиться на нее и вывезли из палаты.

Я оказалась в маленькой комнате с розовыми обоями. Ассистентки, доставив меня туда, все вышли. Напротив меня сидела врач с блокнотом и карандашом в руках. Выражение ее лица было мрачно-сосредоточенным.

– Итак, – проговорила она, – кто рассказал вам всю эту чушь о двуполых людях? Мне нужно знать ее имя.

Мне было не до тактичности. Я попросила ее не быть дурой.

На мгновение она опешила и покраснела от гнева, но тут же взяла себя в руки и продолжила:

– После Клиники у вас, конечно, был отпуск. Где вы его провели?

– Не знаю, – ответила я. – Эта галлюцинация, или бред, или… словом, этот кошмар начался в том месте, которое вы называете Центром.

Она продолжала настаивать:

– Послушайте, Орчиз, вы были в полном порядке, когда вас шесть недель назад увозили отсюда в Клинику, где вы родили детей как положено. Но… В этот период кто-то напичкал вам голову всей этой галиматьей и… научил вас читать и писать. Теперь вы мне скажете, кто это сделал. Причем хочу предупредить, что со мной номера с «потерей памяти» не пройдут. Раз вы помните всю ту гадость, что вы рассказывали остальным, значит, вы в силах вспомнить, откуда вы это взяли.

– Ох, ради бога, пошевелите же своими мозгами! – устало выговорила я. Она вновь покраснела.

– Я могу выяснить в Клинике, куда они вас посылали. И могу выяснить в Доме Отдыха, кто были ваши соседи, но я не хочу попусту терять время. Поэтому я прошу вас саму рассказать мне все. Вы скажете это сами, Орчиз, мы не хотим прибегать к другим мерам, – веско закончила она.

– Вы не там ищете. – Я покачала головой. – Галлюцинация началась в Центре. Как это произошло и что было с Орчиз до того, я не могу вам сказать просто потому, что не помню.

Она была явно чем-то озадачена, поразмышляла секунду, потом нахмурилась.

– Какая галлюцинация?

– Как какая? Все это… и вы в том числе. – Я обвела рукой все, что меня окружало. – Это громадное тело, эти малютки… вообще все. Очевидно, все это спроецировало мое подсознание, и теперь меня это очень тревожит, потому что… потому что это так не похоже на результат подавления желаний…

Она смотрела на меня широко раскрытыми от изумления глазами.

– Кто, черт возьми, говорил вам о подсознании, подавлении желаний и вообще?..

– Не понимаю, почему в… пусть галлюцинации, но почему я обязательно должна быть невежественной тупицей? – возразила я.

– Но Мама не может ничего знать о таких вещах! Ей это не нужно!

– Послушайте! – воскликнула я. – Ведь я уже сказала вам и говорила тем несчастным в палате: никакая я не Мама. Я самая обыкновенная незадачливая МБ, которой снится какой-то кошмар.

– Эм бэ? – недоуменно переспросила она.

– Ну да. Бакалавр медицинских наук. Я занимаюсь медициной, – пояснила я.

Она окинула мое гигантское тело изумленно вытаращенными глазами.

– Вы утверждаете, что вы врач? – произнесла она странным тоном.

– Ну… хотя у меня нет своей практики, – ответила я.

От ее прежней уверенности почти не осталось следа.

– Но… это же абсурд, – в каком-то странном замешательстве пробормотала она, – вам с самого начала было предназначено стать Мамой! И вы можете быть только Мамой… Достаточно на вас посмотреть!

– Да, – вздохнула я. – Так смотрите же… как следует!..

После этого возникла недолгая пауза.

– Знаете, – прервала я молчание, – галлюцинация вы или нет, мне кажется, вряд ли мы что-нибудь выясним, если будем говорить друг другу лишь «чушь» и «абсурд». Может, будет разумнее, если вы объясните мне, куда я попала и кто я, по-вашему. Это может как-то всколыхнуть мою память.

– Лучше будет, если сначала вы расскажете мне, что вы уже помните, и поподробнее, – парировала она после секундного колебания. – Это поможет мне понять, что вас удивляет и кажется кошмаром.

– Хорошо, – подумав, согласилась я и начала как можно подробнее, стараясь ничего не упустить, рассказывать ей всю биографию вплоть до того страшного дня, когда самолет Дональда потерпел аварию…

Было ужасно глупо с моей стороны попасться на эту удочку. Конечно, она с самого начала не собиралась отвечать ни на один из моих вопросов. Выслушав мой рассказ, она молча вышла из комнаты, оставив меня задыхаться от бессильной ярости.

Я дождалась, пока в коридоре стало очень тихо. Музыка умолкла. Одна из маленьких ассистенток зашла на секунду, как ни в чем не бывало, с любезной и безликой улыбкой осведомилась, не нужно ли мне чего-нибудь, и тут же исчезла. Я выждала примерно еще полчаса, а потом собралась с силами и попыталась встать, стараясь не делать резких движений. Самым сложным моментом оказалось опустить на пол ноги. Отдышавшись, я медленно подошла к двери, чуть-чуть приоткрыла ее и прислушалась. Из коридора не раздавалось ни звука. Я решила выйти и осмотреться. Все двери в палаты были закрыты. Прикладывая поочередно ухо к каждой двери, я слышала за ними мерное тяжелое дыхание и больше никаких звуков. Коридор несколько раз сворачивал в разные стороны, я медленно одолевала его и очутилась перед парадной дверью, немного постояла в нерешительности, оглядываясь по сторонам и прислушиваясь, потом распахнула ее и вышла наружу.

Передо мной простирался отбрасывающий четкие тени в призрачном лунном свете похожий на парк сад. Между деревьями справа от меня поблескивала вода, слева виднелся дом, подобный моему. Ни одно окно в нем не горело.

Я раздумывала над тем, что делать дальше. Отягощенная океаном плоти, я была мало на что способна, но я решила попытаться воспользоваться предоставившимся мне шансом. Я подошла к краю лестницы, по которой я поднялась из «Скорой», и стала осторожно спускаться, держась за перила.

– Мама! – раздался сзади режущий слух окрик. – Что вы тут делаете?

Я обернулась и увидела одну из «малышек» в странновато мерцавшем белом комбинезоне. Она была одна. Не отвечая, я продолжала осторожно спускаться вниз. Мне с трудом удавалось двигаться и с еще большим трудом удержать подступающую к горлу ярость на это тяжеленное, нелепое тело, никак не желающее отпустить меня.

– Вернитесь. Сейчас же вернитесь, – четко произнесла ассистентка, подошла ближе и уцепилась за мою розовую хламиду. – Мама, вы должны сейчас же вернуться. Вы здесь простудитесь. – Она потянула меня за хламиду, я с силой наклонилась, услышала звук рвущейся материи, обернулась и потеряла равновесие. Последнее, что я увидела, – ряд не пройденных мною ступенек, очутившихся прямо перед глазами…

Я открыла глаза, и чей-то голос рядом произнес:

– Ну вот, теперь лучше. Но поступили вы очень дурно, Мама Орчиз. Счастье, что все так обошлось. Подумать только, сделать такую глупость. Мне, честное слово, стыдно за вас. Просто стыдно.

Голова у меня раскалывалась, но, что было гораздо хуже, весь этот кошмар продолжался. У меня не было никакого настроения выслушивать укоризненные сентенции, и я послала ее к чертовой матери. Она с изумлением вытаращилась на меня, потом лицо ее застыло в маске оскорбленного достоинства. Она налепила полоску пластыря мне слева на лоб и, поджав губы, вышла вон.

Если трезво рассудить, она была абсолютно права. В самом деле, глупо было пытаться делать хоть что-то, находясь в этой чудовищной груде плоти. От чувства своей беспомощности и жуткой жалости к себе я снова чуть не разревелась. Господи… как мне не хватало моего чудного, маленького тела, которое так верно служило мне и делало все, что я захочу. Я вспомнила, как Дональд показал однажды из окна гибкое молодое дерево и «познакомил» меня с ним, как с моей сестрой-близняшкой. И всего день-два назад…

Тут я неожиданно для себя сделала открытие, которое заставило меня инстинктивно напрячься и попытаться встать. В моей памяти больше не было никаких пробелов – я все вспомнила… В голове у меня загудело от напряжения, я откинулась на подушки, постаралась расслабиться и вспомнила все по порядку, начиная с того момента, когда из вены у меня выдернули иглу и кто-то протер место укола спиртом…

Но что же было потом? Я ожидала чего-то вроде сна, галлюцинации… Но не этой четко сфокусированной реальности… не кошмара, вдруг обретшего плоть.

Господи!.. Что же они со мной сделали?..

Я, наверное, опять заснула, ибо, когда я открыла глаза, за окном стоял ясный солнечный день, а возле постели была целая команда малышек, с помощью которых мне предстояло проделать весь утренний туалет.

Они деловито засучили рукава и приступили к привычной для них процедуре. Я терпеливо вынесла все от начала до конца, радуясь, что головной боли как не бывало.

Пока ассистентки возились со мной, раздался властный стук в дверь, и две фигуры в черных униформах с серебряными пуговицами без приглашения вошли в палату. Это были высокие, широкоплечие красивые амазонки, выглядевшие весьма уверенными в себе.

При виде их ассистентки с приглушенными вскриками, в которых явно слышался страх, дружно ринулись в дальний угол палаты.

Вошедшие приветствовали меня вскинутыми в «салюте» правыми руками. Одна из них спросила:

– Вы Орчиз… Мама Орчиз?

– Так меня здесь называют, – ответила я.

Она поколебалась секунду, а потом, скорее просительным, чем приказным тоном сказала:

– У меня есть предписание на ваш арест, Мама. Пожалуйста, следуйте за нами.

Из угла, где сгрудились ассистентки, послышался возбужденный гомон. Женщине в униформе было достаточно одного взгляда, чтобы «малышки» мгновенно затихли.

– Оденьте ее и приготовьте к поездке, – бросила она.

«Малышки» стали потихоньку двигаться к моей постели, робко, заискивающе улыбаясь амазонкам. Строго, но без всякой злобы, одна из амазонок приказала:

– Быстрее. Пошевеливайтесь.

Они «пошевелились». Меня наспех засунули в розовую хламиду, и в этот момент вошла врач. Она увидела амазонок и нахмурилась.

– Что все это значит? Что вы тут делаете? – строго спросила она.

Старшая из амазонок почтительно доложила ей об «аресте».

– Арест?! – изумленно переспросила врач. – Вы хотите арестовать Маму?! В жизни не слыхала о таком идиотизме… По какому обвинению?

– Она обвиняется в Реакционизме, – как-то заученно, механически ответила амазонка.

Врач вытаращилась на нее в немом изумлении.

– Мама – Реакционистка? – с трудом выговорила она. – Что… И ничего умнее вы там придумать не могли?!. Живо убирайтесь отсюда! Обе!

– Но, Доктор, у нас есть предписание, – протестующе проговорили обе амазонки.

– Чушь. У вас нет такого права. Вы когда-нибудь слыхали об аресте Мамы?

– Нет, Доктор.

– И будьте уверены, не услышите. Все. Вы свободны.

Женщины в униформах неуверенно потоптались на месте.

– Если бы вы, Доктор, дали нам письменное подтверждение, что отказываетесь выдать Маму…

Когда они обе ушли, вполне удовлетворенные клочком бумаги, врач окинула «малышек» мрачным взглядом:

– А вы не можете не болтать… – процедила она сквозь зубы.

– Что на уме, то и на языке. Запомните, если что-то в этом роде повторится, я буду знать, откуда дует ветер! – Она повернулась ко мне. – А вы, Мама Орчиз, будьте так любезны не говорить ничего, кроме «да» и «нет», когда рядом снуют эти маленькие бестии. Я скоро вернусь, мы хотим задать вам несколько вопросов, – добавила она и вышла, оставив за собой гнетущее молчание.

Она вернулась как раз тогда, когда убирали подносы из-под достойного Гаргантюа завтрака, и не одна. Четверо женщин, сопровождавших ее, выглядели вполне нормальными. Вереница «малышек» расставила стулья и вышла. Женщины расселись вокруг меня, словно перед экспонатом на выставке. Одна была примерно ровесницей моему врачу, двум было под пятьдесят, еще одной – шестьдесят или больше.

– Итак, Мама Орчиз, – сказала моя врач, – совершенно очевидно, что с вами произошло нечто необычное. Естественно, все мы хотим знать, что именно, и, если это возможно, выяснить причину. Вам не стоит утруждать себя мыслями об утреннем инциденте с полицией – с их стороны вообще нелепо являться сюда. То, о чем мы хотим вас спросить, м-мм, обычное научное исследование – не более. Мы просто хотим выяснить, что произошло.

– Вы не можете хотеть этого больше, чем я сама, – ответила я, окинув взглядом все помещение и, наконец, переведя его на свою массивную тушу.

– Я отдаю себе отчет в том, что все происходящее скорее всего галлюцинация, но больше всего меня тревожит то, что, по моему стойкому убеждению, любая галлюцинация должна быть хоть в чем-то неубедительна, то есть каким-то образом уступать реальности. Но такого я здесь не наблюдаю. Все органы чувств у меня в полном порядке. Ничто не является призрачным, зыбким, – плоть, в которую я заключена, более чем материальна. Единственное слабое место, которое я наблюдаю, – это отсутствие причины, даже символической, происходящего.

«Моя» врач косо взглянула на остальных, словно желая сказать: «Теперь-то-вы-мне-поверили?» Те смотрели на меня в немом изумлении.

– Мы, пожалуй, начнем с нескольких вопросов, – прервала она молчание.

– Прежде я хотела бы кое-что добавить к тому, что рассказала вам прошлой ночью. Память вернулась ко мне полностью, – сказала я.

– Может быть, оттого, что вы упали? – предположила она. – Кстати, что вы хотели сделать?

Я пропустила вопрос мимо ушей и продолжала:

– Думаю, мне стоит восполнить этот пробел… Это может помочь… в какой-то степени, во всяком случае.

– Ну, хорошо. Вы говорили мне, что были, э-э-э, замужем, и что ваш… м-м-м, муж вскоре погиб, – она переглянулась с остальными, сидевшими с лицами, полностью лишенными какого бы то ни было выражения, – что было после, вы вчера не помнили.