Текст книги "Конец конца Земли"

Чтобы ответить на этот вопрос, важно признать, что резкое потепление на нашей планете предопределено. Даже там, где сильней всего грозит затопление или засуха, даже в странах, где уделяют наибольшее внимание альтернативным источникам энергии, ни один глава государства ни разу не заявил о намерении оставить хоть сколько-нибудь углерода в земле. А без этого «альтернативные» означает всего лишь «добавочные», мы не предотвращаем, а лишь отодвигаем человеческую беду. Планета Земля, какой мы ее сейчас знаем, напоминает больного тяжелой формой рака. Можно подвергнуть ее агрессивной, обезображивающей терапии – перегородить все реки плотинами, убить каждый ландшафт сельскохозяйственными культурами, идущими на биотопливо, солнечными и ветровыми электростанциями – и купить таким образом какое-то количество добавочных лет сравнительно умеренного потепления. А можно применить щадящую терапию, обеспечивающую более высокое качество жизни, и, не отказываясь от борьбы с болезнью, оберегать те зоны, где еще есть условия для диких животных и растений, ценой некоторого ускорения катастрофы для людей. Одно из преимуществ второго подхода в том, что если вдруг появится чудодейственное лечебное средство вроде управляемой термоядерной энергии – или если глобальные темпы потребления и население Земли начнут уменьшаться, – то, возможно, еще сохранятся и будут спасены кое-какие неповрежденные экосистемы.

Второй путь – беречь природу, допуская, что людям, возможно, придется за это заплатить, – рождал бы больше сомнений морального порядка, имей природа сегодня, как некогда в прошлом, преимущество. Но мы живем в антропоцене – в мире, который все больше становится миром нашего изготовления. Под конец главы об этике Джеймисон ставит вопрос: хорошо или плохо, что девственный Манхэттен 1630 года, густо поросший лесом, богатый рыбой и птицами, превратился в нынешний – в Манхэттен Хай-Лайна и Метрополитен-музея? Разные люди ответят по-разному. Но суть дела в том, что перемена произошла и необратима, как необратимо глобальное потепление. Мы унаследовали мир, где есть хорошее и плохое, и потомкам передадим в наследство преобразованный мир, где хорошее и плохое сложатся в иную картину. Мы всегда были не только универсальными грабителями и разрушителями, но и блестящими приспособленцами; климатические изменения – все та же история, но написанная крупными буквами. Угроз самому существованию нашего вида, сотворенных им самим, всего две: ядерная война и генетически модифицированные микроорганизмы.

Подлинно новая история – в том, что из-за нас в окружающем мире происходит массовое вымирание. Не всех заботит судьба диких животных, но у тех, для кого они незаменимое, не измеримое деньгами достояние, есть ясный этический аргумент в их защиту – тот же самый, что приводит Рейчел Карсон в «Безмолвной весне» – в книге, положившей начало современному энвиронментализму. Карсон не обходит молчанием опасности загрязнения среды для людей, но моральная сердцевина книги неявно содержится в ее названии: мы и правда согласны на то, чтобы в мире не стало птиц? Нынешнее углеродное загрязнение намного опасней, чем ДДТ, и климатические изменения, возможно, действительно, как утверждает Национальное Одюбоновское общество, представляют главную долгосрочную угрозу птицам. Но я знаю, что мы не сможем предотвратить глобальное потепление заменой лампочек. И я все-таки хочу что-то делать.

В фильме «Энни Холл», когда юный Элви Сингер перестает делать домашние задания, мать ведет его к психиатру. Элви, как выясняется, прочел, что Вселенная расширяется и, несомненно, когда-нибудь совсем развалится, поэтому какой смысл делать уроки? Сходным образом на фоне грандиозных глобальных проблем и грандиозных глобальных лечебных мероприятий природоохранные действия меньшего масштаба могут показаться бессмысленными. Но мать Элви его довод решительно отвергла. «Ты же здесь, в Бруклине! – заявила она. – Бруклин никуда не расширяется!» Все зависит от того, что мы разумеем под смыслом.

У климатических изменений много общих качеств с экономической системой, которая их ускоряет. Подобно капитализму, они транснациональны, непредсказуемо взрывчаты, склонны к экспоненциальному росту, вездесущи. Им нипочем сопротивление отдельной личности, они порождают крупно выигравших и крупно проигравших и предрасположены к распространению глобальной монокультуры – к уничтожению различий на видовом уровне, к монокультуре повестки дня на институциональном уровне. Они, кроме того, хорошо спелись с индустрией высоких технологий, подталкивая к мысли, что только им, высоким технологиям, через посредство таких эффективных нововведений, как Uber, или благодаря какому-нибудь мастерскому геоинженерному удару под силу решить проблему парниковых газов. Как нарратив климатические изменения почти так же просты, как гипотеза эффективного рынка. Историю можно рассказать, уложившись в сто сорок знаков: мы извлекаем из земли углерод и отправляем в атмосферу углекислый газ, и если мы не прекратим этим заниматься, нам будет херово.

Природоохранная деятельность, напротив, сродни роману. Никакие два места не схожи, и никакой нарратив не прост. Когда в прошедшем ноябре я отправился в Перу посмотреть на деятельность перуанско-американской Природоохранной ассоциации Амазонки, моя первая остановка была в маленьком туземном местечке в горах восточнее Куско. С помощью ассоциации жители восстанавливают леса на склонах Анд, борются с лесными пожарами и выращивают на продажу тарви – местное бобовое растение, дающее хороший урожай даже на деградированных землях и достаточно популярное в Куско, чтобы приносить доход. В старом пыльном строении с земляным полом местные жительницы подали мне ланч – тушеные бобы тарви и плотный сладкий хлеб из таких же бобов. После ланча я осмотрел питомник в соседнем дворе, где выращивают саженцы, которые затем вручную будут высаживать на крутых склонах, чтобы бороться с эрозией и улучшать качество здешней воды. Затем я побывал в селении неподалеку, чьи обитатели обязались не вырубать окружающий лес и работают на экспериментальной органической ферме. Ферма маленькая, но для селения это ручьи с чистой водой и средство к существованию, а для Природоохранной ассоциации Амазонки – пример другим сельским общинам. У региональных и муниципальных властей есть деньги от нефтяных и горнодобывающих концессий, и они могли бы использовать их для возрождения горных районов по этому примеру. «Мы не ревнивы, – сказала мне Даниела Польяни, перуанский директор ассоциации. – Если власти захотят взять наши идеи и получить лавры, мы не имеем ничего против.»

В эпоху глобализма всех сортов хороший природоохранный проект должен отвечать новым критериям. Проект должен быть крупным, потому что у биологического разнообразия нет шансов в среде, расчлененной плантациями пальмового масла или нефтяными вышками. Кроме того, проект должен учитывать интересы людей, живущих на его территории и рядом, подстраиваться под этих людей, вовлекать их в себя. (Выбросы углекислого газа сделали бессмысленным былой идеал девственной природы, не тронутой человеком; новый идеал – «естественность», измеряемая не отгороженностью от воздействий, а разнообразием организмов, способных пройти полный жизненный цикл.) И проекту необходима устойчивость к изменениям климата – либо за счет масштабности, либо благодаря достаточному диапазону высот, либо из-за многообразия микроклиматов.

Горные районы важны для Амазонки как источник ее воды, и они важны тем, что по мере общего потепления виды, обитающие на сравнительно низких высотах, будут перебираться выше. В фокусе внимания Природоохранной ассоциации Амазонки находится перуанский национальный парк Ману – район влажного тропического леса на небольшой высоте, превышающий по площади штат Коннектикут. Парк, где обитает ряд туземных племен, избегающих контакта с внешним миром, юридически вполне защищен от вторжений, но в парках тропических стран нелегальные вторжения носят повальный характер. Природоохранная ассоциация Амазонки, распространяя свои начинания на прилегающие к парку горные склоны и защищая его водосборные площади, старается, помимо этого, укреплять буферные участки по краям парка, где угрозы ему возникают из-за лесозаготовок, подсечно-огневого земледелия и хаотической золотодобычи в регионе Мадре-де-Дьос. Даже если бы у ассоциации – наполовину американской общественной организации – не было политических препятствий к тому, чтобы попросту купить все эти земли, ей не хватило бы денег. Поэтому в рамках проекта создается защитный пояс из небольших заповедников, опирающихся на свои силы сельских сообществ и более крупных природоохранных «концессий» на государственных землях.

Из горного района вниз ведет дорога длиной в пятьдесят пять миль, и, спускаясь по ней, можно увидеть без малого шестьсот видов птиц. Дорога проложена по древнему пути, по которому некогда из низин в горные поселения доколумбовых времен доставляли листья коки. На тропах близ этой дороги исследователи Природоохранной ассоциации мирно сосуществуют с нынешними поставщиками коки. Спуск заканчивается близ Виллы Кармен – бывшей асьенды, где теперь расположены образовательный центр, гостиница для экотуристов и экспериментальная ферма, на которой тестируется биочар – разновидность древесного угля, изготовляемая путем пиролиза древесных отходов. Биочар затем распыляется на полях, и это дешевый способ секвестрации углерода и обогащения бедных почв. Он дает местным фермерам альтернативу подсечно-огневому земледелию, при котором вырубается участок леса под пашню, земля быстро истощается, вырубается новый участок, и так далее. Даже такая богатая страна, как Норвегия, стараясь компенсировать свои выбросы углекислого газа и тем самым смягчить вину, не в состоянии беречь свои дождевые леса, просто покупая землю и обнося ее забором, потому что никакой забор не может противостоять давлению социальных сил. Чтобы сберечь лес, нужно дать живущим в нем людям альтернативы вырубке.

В туземной деревне Санта-Роса-де-Уакариа близ Виллы Кармен местный касик дон Альберто Манкериапа показал мне рыбоводческое хозяйство и рыбопитомник, которые помогла создать Природоохранная ассоциация Амазонки. Крупные рыбоводческие хозяйства в других частях планеты экологически проблематичны, но небольшие предприятия в бассейне Амазонки, где разводятся местные виды рыб, такие, как паку, можно отнести к числу самых экологически безопасных источников животного белка. Предприятие в этой деревне обеспечивает рыбой ее тридцать девять семей, и остается на продажу. За ланчем – искусственно выращенная паку, запеченная на костре с юкой в сегментах бамбукового ствола, заткнутых с обоих концов листьями геликонии, – дон Альберто эмоционально рассуждал о результатах климатических изменений, которые произошли за его жизнь. Солнце, сказал он, греет сейчас жарче. У некоторых из его людей развился рак кожи – в прошлом о таком и не слыхивали. Тем не менее он накрепко привязан к этому лесу. Ассоциация помогает его деревне расширять свои земельные владения и развивать свои собственные партнерские отношения с национальным парком. Дон Альберто сказал мне, что одна компания, занимающаяся природной медициной, предложила ему договор и самолет, чтобы летать по всему миру и читать лекции о традиционных методах лечения, – но он отказался.

Самое поразительное в деятельности Природоохранной ассоциации – малость элементов, из которых она складывается. Восемь самок паку, дающих икру для выращивания новых рыб, скромные пластиковые контейнеры, где живут мальки. Конусообразные кучи земли, около которых в горах сидят женщины, наполняя маленькие пластиковые пакеты, куда будут высажены саженцы деревьев. Простые деревянные сараи, которые ассоциация строит для местных сборщиков бразильского ореха, чтобы укрывать орехи от дождя, – уже одно это создает для них возможность зарабатывать на жизнь, а не вырубать лес и не уходить из него. Простой способ подсчета численности птиц в предгорьях: проходишь сто метров, останавливаешься, смотришь, слушаешь, потом следующие сто метров. На каждом шагу эта малость контрастирует с масштабностью проектов, направленных против климатических изменений, – с колоссальными ветряками, с солнечными электростанциями, простирающимися до самого горизонта, с обволакивающими планету облаками отражающих частиц в перспективных разработках геоинженеров. Разница в масштабе действий создает разницу в их смысле для людей, которые их совершают. Климатические проекты не приносят ощутимых результатов здесь и сейчас, и потому их смысл неизбежно эсхатологический: они имеют отношение к дню Страшного суда, который мы надеемся отсрочить. Смысл природоохранной деятельности в бассейне Амазонки, напротив, францисканский: помогаешь тому, что любишь, тому, что перед тобой, и можешь видеть результаты.

Во многом так же, как развитые страны, давно уже вносящие непропорционально большой вклад в углекислые выбросы, теперь ожидают от развивающихся стран, чтобы те делили с ними бремя их снижения, богатым, но биотически бедным государствам Европы и Северной Америки нужна работа тропических государств, направленная на защиту глобального биоразнообразия. Однако многие из этих государств еще оправляются от колониализма, и у них есть более насущные заботы. К примеру, вырубка тропического леса в бразильской части бассейна Амазонки – лишь в очень малой степени дело рук богатых людей. Этим занимаются бедные семьи, вытесненные из более плодородных районов, где капиталоемкие агропредприятия выращивают сахарный тростник для производства этилового спирта и безалкогольных напитков и эвкалипт, чье волокно идет в США на подгузники. Всплеск золотодобычи в Мадре-де-Дьос – не только экологическая катастрофа, но и человеческая беда, оттуда приходит много сообщений об отравлениях ртутью и торговле людьми, но региональные и центральные власти Перу не спешат положить этому конец, потому что золотодобытчики зарабатывают намного лучше, чем могли бы в бедных районах, откуда они уехали. Организация, подобная Природоохранной ассоциации Амазонки, должна не только приспосабливать свою деятельность к нуждам и возможностям местных жителей, но и лавировать в чрезвычайно сложном политическом ландшафте.

В Коста-Рике я познакомился с семидесятишестилетним тропическим биологом Дэниелом Джанзеном, который потратил почти полжизни именно на это. Джанзен и его жена Уинни Холлуокс – авторы, пожалуй, самого смелого и успешного природоохранного проекта в тропиках Нового Света – Природоохранной территории Гуанакасте (ПТГ). Джанзен и Холлуокс начали работать над проектом в 1985 году, и ряд обстоятельств способствовал их успеху. Коста-Рика – устойчиво демократическое государство, ее система парков и заповедников, покрывшая четверть территории страны, вызывает восхищение во всем мире, и северный регион сухих тропических лесов Гуанакасте, который они избрали для своего проекта, был отдаленным, малонаселенным и непривлекательным для агробизнеса. Замечательно, тем не менее, что двое небогатых ученых, преодолевая политические сложности, без которых никогда не обходится, смогли создать природоохранную территорию, отвечающую новым критериям. Она громадна по площади, персонал находится в хороших отношениях с населением окружающих ее мест, и она включает в себя морской заповедник, сухие склоны вулканической горной цепи и карибские дождевые леса.

Коста-Рика знаменита отсутствием армии, но ее парковая администрация организована по-армейски. Штаб-квартира находится в столице – в Сан-Хосе, администрация свободно ротирует в рамках парковой системы охранников и другой персонал, и парки по сути рассматриваются как территории, подлежащие защите от армий потенциальных посягателей. Джанзен и некоторые дальновидные костариканские должностные лица поняли, что в стране, чьи экономические возможности ограничены, где оберегаемые площади, напротив, громадны и где средства, отпускаемые на их защиту, строго лимитированы, оберегать парки, богатые лесом, дичью и минералами – все равно, что оберегать дворцы посреди гетто. В ПТГ попробовали новый подход: национальные парки и заповедники в ней были исключены из политики ротации, взятой на вооружение парковой администрацией, и это позволило персоналу прочно осесть и развить в себе привязанность к земле и к идее ее сбережения; от всех сотрудников, включая полицейских, ожидалось, что они будут выполнять осмысленную природоохранную или научную работу.

На раннем этапе эта работа зачастую заключалась в борьбе с пожарами. Немалую часть нынешней ПТГ в прошлом составляли пастбища, поросшие африканизированной травой. Пуская в ход деньги, собранные с помощью «Нейчер консерванси»[11]11
  «Нейчер консерванси» – американская природоохранная организация.


[Закрыть] и шведского и костариканского правительств, а также пожертвования, которые приносило Джанзену чтение лекций в Америке, он сумел купить огромные участки пастбищной земли и поврежденного леса между двумя уже существовавшими национальными парками. После ухода скота главной угрозой проекту стали природные пожары. Джанзен принялся было экспериментировать с искусственным высаживанием деревьев местных видов, но быстро понял, что лес лучше восстанавливается естественным путем благодаря семенам, переносимым ветром и животными. Когда новый лес набрал силу и риск пожаров уменьшился, он поставил перед сотрудниками ПТГ более амбициозную задачу: провести полную перепись всех 375 тысяч (согласно оценкам) видов растений и животных, которые встречаются на этой территории.

По аналогии с парамедиками Джанзен стал называть жителей Гуанакасте, которых он нанимал, паратаксономистами. Не имея университетских дипломов, они после интенсивной подготовки могут выполнять реальную научную работу. Они прочесывают сухой лес на тихоокеанских склонах и влажный лес со стороны Карибского моря, собирают образцы, препарируют их и берут пробы тканей для ДНК-анализа. В настоящее время у Джанзена тридцать четыре паратаксономиста, которым он прилично платит, используя гранты, проценты от небольшого капитала, сформированного за счет пожертвований, и плоды неустанного сбора средств. Джанзен сказал мне, что паратаксономисты по мотивации и желанию учиться не уступают его лучшим магистрантам (он преподает биологию в Пенсильванском университете). Я видел ранним субботним утром одну группу, собирающую разнообразные листья для гусениц, которых выращивали в пластиковых мешках, и другую группу, выходящую утром в воскресенье в лес на сбор образцов.

Из трех новых критериев, которым должен отвечать природоохранный проект, чтобы быть успешным, самый трудный – сращивание с местным населением. Таксономическое начинание Джанзена служит этой цели несколькими способами. Самое основное: чтобы заботиться о биоразнообразии, костариканцы, чья страна, занимая 0,03 % земной суши, содержит 4 % биологических видов, должны знать, из чего оно складывается. Биоразнообразие само по себе абстракция, но сотни ящиков с наколотыми и снабженными названиями образцами ночных бабочек, водящихся в Гуанакасте, в зале с кондиционером в Национальном парке Санта-Роса – уже нет. Наглядная наука, специфические истории, которые способны рассказать все ядовитые растения, все паразитические осы-наездники, – точка притяжения для школьников Гуанакасте, которых ПТГ принимает уже тридцать лет. Если ребенком ты провел неделю в сухом лесу, изучая куколок насекомых и помет оцелота, взрослым ты, возможно, будешь рассматривать лес не только как экономический ресурс.

И наконец – что, пожалуй, важнее всего, – паратаксономисты создают хозяйское, ответственное отношение к месту. Часть из них – супружеские пары, и многие живут на исследовательских станциях, разбросанных по ПТГ, где они защищают свое окружение лучше, чем могли бы защищать вооруженные охранники, потому что соседи – их друзья и родственники. Пока я был в Гуанакасте, я много раз проходил мимо станции у входа в парк Санта-Роса и ни единожды не видел охранника. По словам Джанзена, браконьерства и нелегальной вырубки леса на ПТГ гораздо меньше, чем в других костариканских парках, охраняемых традиционным способом.

Джанзен и Холлуокс половину каждого года живут в крохотном, тесно заставленном домике около главного здания Санта-Росы. К сосудам с водой перед домиком часто подходят олени, агути, обезьяны, подлетают сорочьи сойки, осы. В прошлом у них были такие питомцы, как дикобраз и воробьиный сыч, которых они выхаживали; Джанзен с грустью заметил мне, что сожалеет о невозможности взять в питомцы гремучую змею. Седобородый, голый выше пояса, в кроссовках и хлопчатобумажных брюках грязно-зеленого цвета, он словно сошел со страниц романа Джозефа Конрада. Холлуокс – тропический эколог, она моложе, мягче, и ей хорошо удается конвертировать научную рациональность Джанзена в общепринятую социальную валюту.

Лес в Санта-Росе показался мне немыслимо сухим – даже для сухого леса в сухой сезон. Холлуокс обратила мое внимание на облачную шапку вулканов и сказала, что последние пятнадцать лет она неуклонно перемещалась вверх, предвещая изменение климата. «В прошлом я на спор называл дату, когда пойдут дожди, и выигрывал ящики пива, – сказал Джанзен. – Это всегда было пятнадцатое мая, а теперь никому не известно, когда они начнутся». Он добавил, что популяции насекомых в Гуанакасте за те сорок лет, что он их изучал, очень сильно уменьшились; он подумывал о статье, где описал бы этот коллапс, но какой смысл? Только людей расстраивать. Утрата видов насекомых уже вредит птицам, которые ими питаются, и растениям, которые нуждаются в опылении, и по мере глобального потепления эти потери, несомненно, будут продолжаться. Но Джанзен не считает, что потепление делает ПТГ ненужной. «Если бы на свете была только одна картина Рембрандта, – сказал он, – и кто-нибудь пришел бы и полоснул по ней ножом, вы бы ее выбросили?»

Мое посещение совпало с новостью о технологическом прорыве в изготовлении этилового спирта из целлюлозы. С климатической точки зрения эффективное производство биотоплива – неимоверно соблазнительная приманка, но для Джанзена оно выглядит как очередное бедствие. Самые плодородные земли в Коста-Рике уже отданы монокультурному агробизнесу. Что будет со страной, если окажется, что вторичные леса можно пустить на топливо для ее автомобилей? Пока забота о смягчении климатических перемен перевешивает все прочие энвиронменталистские заботы, ни один ландшафт на Земле не находится в безопасности. Подобно глобализму, климатизм отчуждает. Американцы сегодня живут далеко от зон экологического вреда, который причиняют их потребительские привычки, и даже если грядущие потребители будут лучше просвещены насчет углеродного следа и начнут наполнять баки сертифицированным «зеленым» топливом, они все равно будут отчуждены. Только отношение к природе как к совокупности особых сред обитания, находящихся под угрозой, а не как к чему-то абстрактному и «гибнущему» может предотвратить полное разрушение природы на земном шаре.

Уже сейчас Гуанакасте – последний значительный массив тихоокеанского сухого леса в Центральной Америке. Чтобы сохранить хотя бы часть здешних уникальных видов, заповедник должен существовать вечно. «Это как терроризм, – сказал Джанзен. – Нам надо добиваться успеха каждый день, а террористам достаточно одного раза». Вопросы, которые он и Холлуокс задают о будущем, имеют мало общего с глобальным потеплением. Эти вопросы – о том, как упрочить финансовое положение ПТГ, как укоренить ее в костариканском обществе, как позаботиться о том, чтобы ее водные ресурсы не истощались из-за орошения сельскохозяйственных угодий, что противопоставить новым, набирающим силу костариканским политикам, которые хотят вырубить здешние леса ради этилового спирта из целлюлозы.

Вопрос, который задает большинство иностранных посетителей Гуанакасте, таков: как здешний опыт можно было бы использовать в других тропических центрах биоразнообразия? Ответ – никак. Наша экономическая система поощряет монокультурное мышление: где-то обнаружено оптимальное решение, лучший природоохранный продукт – значит, надо довести его производство до промышленных масштабов и продавать его повсеместно. Но, как показывает контраст между Природоохранной ассоциацией Амазонки и ПТГ, сохранение биологического разнообразия требует соответствующего разнообразия подходов. Хорошие программы (назову лишь несколько: восстановление фондом Карра Национального парка Горонгоса в Мозамбике; возрождение дикой природы на островах в Тихом океане и Карибском море силами организации «Айленд консервейшн»; борьба «Уайлдэрт гардианз» за спасение поросших полынью земель американского Запада; культурно-биологическая охранная работа «Евронатур» в Юго-Восточной Европе) – образцы не только локально-ориентированной деятельности, но и, по необходимости, локально-ориентированного мышления.

Пока я был у Джанзена, он редко поминал другие проекты. Его заботы и мысли – о том, что он любит непосредственно: о специфических охотничьих угодьях в сухом лесу, которые он использует как тропический полевой биолог; о простых костариканцах, работающих на ПТГ и живущих у ее границ. Сидя на стуле около своего лесного домика, он фонтанировал историями. О взлетно-посадочной полосе для никарагуанских «контрас», которую Оливер Норт построил на полуострове Санта-Елена, и о том, как полуостров стал частью ПТГ. О том, как он обнаружил, что ночные бабочки сухого леса проводят часть жизненного цикла во влажном лесу, и как это побудило его и Холлуокс увеличить охват своего и так уже масштабного проекта. О том, как ПТГ согласилась принять от фабрики апельсинового сока огромное количество кожуры для утилизации, получив за это тысячу четыреста гектаров девственного леса, и как некий зловредный энвиронменталист затем подал на фабрику в суд за незаконное вываливание кожуры на общественной земле – при том, что к моменту, когда по иску было достигнуто соглашение, отходы образовали плодородный, полезный для восстановления леса перегной. О том, как Джанзен и Холлуокс научились вести торг со многими землевладельцами одновременно, делая на весь массив участков предложение в стиле «все или ничего», чтобы не становиться заложниками единичных «отказников». О землевладельце, продавшем ПТГ свои пастбища и вложившем вырученные деньги в орошение плантаций сахарного тростника по соседству с ПТГ (это пример отрицательной географической энтропии в природоохранном деле: земля, которую использовали смешанным образом, рассортировывается на зоны – одни ревностно защищаемые, другие интенсивно эксплуатируемые). О переназначении школьных учителей внутри ПТГ «секретарями», потому что должность учителя не признавалась как должность государственного служащего.

В 1985 году, когда Джанзен и Холлуокс, не имея ни подготовки, ни опыта природоохранной работы, взялись за создание ПТГ, они ничего, подобного этим историям, и вообразить не могли. Гуанакасте стала тем, что с ними случилось, жизнью, которую они для себя избрали. Верно, впрочем, и то, что «где жизнь, там и смерть», как любит говорить Джанзен, и я невольно задался вопросом, не импонирует ли людям в глубине души образ планеты, выхолощенной климатом, земли, сплошь покрытой полями прутьевидного проса, идущего на биомассу, и плантациями эвкалипта: ведь чем меньше жизни на планете, тем, соответственно, меньше и смерти. Безусловно, в окружавшем меня лесу смерти было хоть отбавляй, ощутимо больше, чем в пригороде или на фермерском поле: ягуары лишали жизни оленей, олени – молодые деревца, осы – гусениц, боа – птиц, птицы – все, что попадется, согласно своей природе. Но так было потому, что это живой лес.

Если встать на глобальную точку зрения, вполне может показаться, что будущее принесет не только мою собственную смерть, но и другую, более обширную, – смерть всего привычного мира. Через реку от Лос-Амигос – от самой низкорасположенной из исследовательских станций Природоохранной ассоциации Амазонки – золотодобытчики свели лес на многие мили. ПТГ окружена сельскохозяйственными угодьями и эксплуатируемыми прибрежными зонами – все это стало более концентрированным благодаря существованию ПТГ. Но в Лос-Амигос сохранены птица квезаль, тинаму, трубач и многое другое, проявлением чего служит продолжающееся присутствие этих видов. В ПТГ вырос лес, которого не было тридцать лет назад, со стофутовыми деревьями, с пятью видами крупных кошачьих, с морскими черепахами, выкапывающими себе гнезда на берегу океана, со стайками длиннохвостых попугаев, общительно клюющих семена плодовых деревьев. Животные не способны поблагодарить нас за то, что мы позволили им жить, и, разумеется, не поступили бы так по отношению к нам, поменяйся они с нами местами. Но не они, а мы нуждаемся в том, чтобы жизнь имела смысл.