Текст книги "Иоганн Кабал, некромант"

Старикашка вышел в центр вагона и развел руки, указывая на все, что находилось внутри. Подобный театральный жест пришелся бы как нельзя кстати в музыкальной комедии. Легкой музыкальной комедии.

– Вот они – твои люди. Вокруг тебя. – Аватар Сатаны вытащил из ближайшей коробки кость, в которой Кабал тут же узнал бедренную кость человека.

– Вот они – твои монтажники. – Старикашка бросил кость и вытащил из мешка клок волос. – А вот твои зазывалы.

Он положил руку на рулон ткани, прислоненный в углу.

– А вот продавцы в ларьки. Здесь весь твой персонал. Просто включи… – Старикашка постучал по виску, – воображение.

Кабал подошел ближе и обследовал рулон ткани.

– Что ты хочешь сказать? – он внимательно оглядел материал и слишком поздно понял, что это было на самом деле.

– Это же… – сухо произнес некромант, – человеческая кожа.

Ответа не последовало. Кабал обернулся, но Старикашки уже и след простыл.

«Великолепно, – подумал Кабал. – Даже инструкции не оставили».

Некромант вытащил из кармана небольшой черный предмет и нажал кнопку на корпусе – выскочило лезвие. От одного его вида мурашки бежали по коже. Кабал раскатал часть темного рулона и отрезал длинную полоску. После он взял комок волос из мешка, тряпку из бочки и в самую последнюю очередь бедренную кость. Некромант аккуратно примотал волосы к кости при помощи куска тряпки.

– Ткань, кость, прядь волос, – тихо напевал он, оборачивая конструкцию кожей. – Терпеть этого не могу.

Кабал огляделся в поисках свободного места.

– Призываю тебя, – произнес он и швырнул бесформенную массу на пол.

В Аду слегка уменьшился в размерах шар черной крови.

Конструкция развалилась, еще не коснувшись пола. Она ударилась о доски как-то неестественно сильно. Сперва приземлилась кость, замерла и встала вертикально. На нее налетела кожа и принялась плотно обматывать кость, да так, что мгновение спустя стыки были уже незаметны. Кость пошатывалась по мере того, как из нее выстреливали и вытягивались новые кости. Но не успевали они проклюнуться, как их тоже оборачивало кожей. Поверх этого растущего биологического материала примостился клок волос, съехал набок, а затем и вовсе скатился на пол. Снова и снова шевелюра пыталась занять законное место наверху, но каждый раз была обречена падать. Тряпка быстро вращалась вокруг всей конструкции – Кабал не успевал следить за ней, но казалось, что цвет ткани изменился. Теперь у груды костей формировался хребет – каждый отдельный позвонок появлялся на свет с громким хлопком. Когда грудной отдел был полностью закончен, выросли ребра, будто кто-то открыл зонтик, с которого сдуло ткань. Кожа поднималась, словно темная жидкость в стакане, и скрывала внутренности, прежде чем некромант успевал их рассмотреть. Подобно лезвию перочинного ножика, в сторону выскочили руки. Кабал тут же опомнился и спрятал свой складной нож. Продолжая вращаться, тряпка накрывала готовое тело, и там, где она касалась кожи, появлялась одежда. Словно хлеб из тостера, выскочил жутковатый череп с полоумной улыбкой, на которую способны лишь черепа. На него тут же набросилась кожа, поглощая желтовато-белую кость, – так вода обрушивается на камень во время прилива. Она ползла вверх до тех пор, пока не сомкнулась на макушке. Но даже тогда череп продолжал несносно ухмыляться.

Напротив Кабала стоял человек, которого не существовало еще минуту назад: немного ниже ростом, чем сам некромант, чернокожий, анорексично тощий, одетый в черные брюки, белые ботинки, черные гетры, белую рубашку и, в довершение всего, в блестящий черно-белый полосатый жилет. В руке он держал соломенную шляпу с желтой лентой. Мужчина нахлобучил ее на голову как раз в тот момент, когда ком волос устремился вверх, желая занять место на совершенно лысой макушке. Несколько волосков порхнули ко лбу и превратились в брови. Остальная же часть недолго балансировала поверх шляпы, после чего безжизненно рухнула на пол. Мужчина наблюдал за ее падением с нарастающим ужасом. Он вдруг все понял, быстро поднял шляпу и пощупал череп. С огромным разочарованием он обнаружил, что лыс, а макушка его может посоперничать в гладкости с бильярдным шаром.

– О нет, – простонал он. – О черт, – из груди его вырвался вздох отчаяния. – Вот дерьмо.

Мужчина обследовал свое тело, запястья, затем поднял глаза на Кабала и посмотрел на него так, словно все пропало. Тут он забегал по кругу с криками: «Зеркало, черт возьми! Здесь должно быть зеркало!»

Кабал наблюдал за тем, как он мечется. Мужчина откопал фрагмент посеребренного стекла, заляпанного грязью. Вполне возможно, когда-то оно и было зеркалом. Мужчина поднес его к лицу и, не веря своим глазам, принялся тереть поверхность. Но отражение от этого лучше не стало.

– Посмотри на меня, – запричитал он. – Да ты только глянь. Ты создал самого тощего парня на земле!

– Ничего подобного, – раздраженно возразил Кабал: людей хлебом не корми, только дай покритиковать. – Я просто призвал тебя. Таким уж ты уродился. Нечего винить меня за свои физические недостатки.

– Но, но… – Мужчина поставил зеркало и двинулся к Кабалу, сдабривая каждое слово выразительным жестом. – Ты выбирал компоненты, черт тебя подери. Где мой жир?

– Жир? – Некромант вдруг осознал – кое-что он не предусмотрел. – Ткань, кость, волосы. Стандартный набор. Никто никогда не упоминал жир.

Анорексично тощий мужчина негодующе замахал руками. Быстро осмотревшись, он в несколько широких шагов пересек вагон и остановился в углу. Мужчина схватил ящик и вытащил его на свет. Трафаретными буквами на боку значилось «Жир».

– Всего один кусочек – этого было бы достаточно, разбери тебя. Большего мне и не нужно! Мог бы стать симпатичным парнем. Но нет, я – мешок с костями.

Мужчина умоляюще уставился на Кабала. Тот посмотрел в ответ – лицо его не выражало и толики сочувствия.

– И что теперь, Костлявый? Чего ты от меня ждешь? Может, раствор растопленного масла внутривенно?

– А это сработает? – В голосе Костлявого прозвучала жалкая надежда.

– Нет, конечно. Слушай, меньше чем через год все это… – он обвел рукой вагон, – исчезнет, и ты, мой тщеславный друг, превратишься обратно в те компоненты, из которых я тебя собрал. Через год даже собакам поглодать будет нечего. Мне совершенно все равно, как ты выглядишь. И тебя это тоже не должно волновать. Единственное, что для нас важно, – это как бы поскорее запустить цирк. Поэтому выбирай: или ты мне помогаешь, или я избавляюсь от тебя как от неудачного эксперимента, а из твоих компонентов создаю что-нибудь новое.

Костлявый упер руки в боки и принял дерзкую позу. Он чем-то походил на нахального комара.

– Ты – босс, чаго уж тут. Балбес-то, конешно, в твоем распоряжении. Не так, чо ли?

– Превосходно, – ответил Кабал невозмутимо. – А теперь подойди ко мне.

– Вообще-то, это был сарказм, – пояснил Костлявый своим обычным голосом: фразы его звучали ритмично, с сильным американским акцентом, а на долгих гласных в речи проскальзывали раскатистые французские интонации.

Тем не менее он подошел к Кабалу, который присел возле стопки вывесок.

– Ты действовал мне на нервы. Вот, посмотри на это.

– Необыкновенные люди, отчаянная храбрость, восемь чудес света. По-моему, вполне стандартные представления.

– И от каких из них дух захватывает? Ради чего публика поедет со всех концов? Мне нужно знать.

Костлявый вопросительно посмотрел на него.

– Ты меня спрашиваешь, босс? Разве это не твой план? – Он пристально вглядывался в Кабала, который по-прежнему прохаживался среди вывесок, пытаясь разгадать секрет. – У тебя ведь есть план?

Кабал не стушевался, сделал шаг в сторону и испепеляющим взглядом уставился на доски.

– Не понимаю. Кому в голову придет терять время на подобную чушь? Просто ерунда какая-то! Экспонаты-подделки, мутации, уродства, ложь! Все ненастоящее! Временное! Все это… – Плечи его поникли: некромант в жизни не чувствовал себя таким бесполезным. – Иллюзия. Не понимаю.

У Костлявого тоже возникли трудности с пониманием.

– Но ты же добровольно вызвался, верно? Он там внизу, Он ведь не отвалил бы тебе это шоу, если бы ты не знал, что с ним делать. Так ведь?

– Мы заключили… пари.

– Пари?

Костлявый пробыл на этом свете всего каких-то пять минут, но проживи он и пятьсот лет, едва ли удивился бы сильнее.

– Ты поспорил с самим Главным? Да ты ненормальный! Никто не выигрывает у Главного! Он… – Костлявый попытался подобрать убедительную метафору, но в итоге все равно сказал лишь: – Он же Главный, черт!

За темными стеклами очков глаза Кабала вновь сверкнули.

– На этот раз ему выиграть не удастся.

– Да ты себя обманываешь! – пробормотал Костлявый с явным презрением. – Только в сказках людям удается одержать верх над его Сатанинским Люциферничеством. Ты уж прости за плохие новости и все такое, но дело твое дрянь, чувак.

Кабал пропустил слова Костлявого мимо ушей и снова уставился на вывески.

– Прежде чем начинать, нужно составить смету, принять важные административные решения – что брать, что оставить. Какие-то представления окажутся полезными, другие – лишь пустой тратой времени и ресурсов. Мне нужен совет. Костлявый, на какие номера мне сделать ставку?

Костлявый печально покачал головой:

– Тут я тебе не помощник, босс. В конечном счете, я всего лишь ходячий прах. Единственный настоящий человек здесь ты. Тебе и решать.

– Но я не могу, – уверенно заявил Кабал. – К тому же я совершенно не разбираюсь в людях. Придется искать совета у кого-то другого.

Некромант долго вглядывался в даль, затем набрал полную грудь воздуха и сказал:

– Похоже, у меня есть человек на примете.

Кабал подошел к двери и спрыгнул на рельсы. Дензил и Деннис сидели возле поезда и швыряли камни в ворону. Ни один снаряд и близко не попадал, но птица все равно внимательно следила за происходящим.

– Вы двое, – скомандовал Кабал. – Вы остаетесь в подчинении у Костлявого до моего возвращения.

Деннис и Дензил задрали головы, чтобы посмотреть на Костлявого, который как раз высунулся из вагона прямо над ними. Костлявый ухмыльнулся:

– Как делишки?

Парочка заторможенно улыбнулась и помахала ему в ответ.

– Ворона! Ко мне! – приказал Кабал.

Не раздумывая, птица подлетела к некроманту и уселась ему на плечо.

– Ты отправляешься со мной, пока бед тут не натворила.

– Кар! – самодовольно крикнула ворона.

Костлявый прислонился к косяку и спросил:

– Так что, босс? Чего ты хочешь? Что нам с мертвяками надо сделать к твоему возвращению?

Кабал указал на двигатель.

– Не знаю, как долго я буду отсутствовать. Возможно, мне потребуется несколько дней. Пока что отдрайте локомотив и соберите топлива. Знаешь, на чем он ходит?

– Да на чем угодно.

– Отлично. Загрузите вагон для угля, заполните котел водой. В округе полно прудов и речек. Так что с этим проблем не возникнет. Затем попробуйте расчистить рельсы до развилки. Мы должны выдвинуться в путь сразу, как только цирк будет укомплектован.

Костлявый взглянул на деревья и поджал губы. Задачка предстояла та еще.

– Это все? Больше ничего?

Кабал задумался, а Костлявый вздохнул: ну кто его за язык тянул.

– Ах да. Если останется время, нарисуйте на первом вагоне с обеих сторон название цирка. Ты ведь сумеешь вывести буквы краской?

– А то как же, конечно, смогу. Если правильно приложу голову, то смогу сделать что угодно. Как ты хочешь назвать цирк, босс?

Кабал сказал ему название.

Костлявый одобрительно присвистнул.

– Да, ты полон сюрпризов, чувак.

Глава третья
В которой Кабал отправляется в знакомые места и запускает бродячий цирк

Захоронение – это личное дело каждого. Есть, конечно, люди, которые предпочитают, чтобы их сожгли или оставили на съедение стервятникам, или утилизировали другим столь же негигиеничным способом.

Но речь здесь совершенно не о таких индивидуумах.

Те же, кто желает, чтобы тело их предали земле, имеют различные взгляды на вопрос о месте захоронения, как будто в их ситуации это играет какую-то роль. Одни представляют себе утопающий в зелени церковный сад в погожий весенний денек, звон колоколов, призывающий верующих к молитве, безупречные изумрудные газоны и белые, усыпанные галькой тропинки. Другие – обычно те, кто любит рядиться во все черное и полагает, будто Байрон был очаровательным сумасшедшим злодеем, – мечтают быть похороненными на мрачных кладбищах, в тени громадных готических церквей, под темным, низко нависающим небом, которое вот-вот готово разразиться громом и молниями. Последнее пристанище на скале у моря – тоже неплохая идея. Есть те, кто просит вместо памятника посадить над их могилой дерево, и тогда их плоть будет питать корни могучего дуба или клена.

Многие подобные просьбы можно понять и даже прочувствовать в большей или меньшей степени. Однако невозможно даже примерно представить, что творилось в головах людей, которые покупали места на Гримпеновском кладбище. Может, они ненавидели своих родственников и хотели отвезти их в самое уродливое и мрачное место на земле хотя бы после смерти?

Гримпеновские могильники поднимались (это если использовать неправильное слово) и лежали (если говорить точнее) в самом сердце болота, на территории, где до недавних времен свирепствовала малярия. От переносчиков заразы избавляться не пришлось – похоже, они сами решили, что жить им надоело, и сдались.

Погост хитроумно расположили на оконечности полуострова, попасть на который, не рискуя жизнью, можно было лишь пройдя по узкому извилистому перешейку, с обеих сторон окруженному топями сродни тем, что упоминаются в приключенческих романах. Никто даже не догадывался, сколько злостных преступников, цыган, слывших исчадием ада, и созданий, о существовании которых человеку не полагалось знать, испустили здесь свой последний исступленный вздох и сгинули в этой вязкой грязи. Вероятно, таких набралось прилично. После перешейка предстояло одолеть опасную извилистую тропу, чтобы наконец-то оказаться возле ржавых ворот, ведущих на кладбище. Как можно было догадаться, ворота держались на одной петле и зловеще скрипели при малейшем дуновении ветра. Ветра на Гримпеновском кладбище никогда не дули сильно, ведь иначе развеялся бы густой туман, укутывавший землю. А это уже никуда не годилось. Люди частенько говорят о легендарных лондонских туманах, которые, хоть густы, желтоваты и ужасно вредны для здоровья, ни в какое сравнение не идут с тем, что творилось на Гримпеновском кладбище. Местные туманы стлались со стилем. Медленно, загадочно, жутко и таинственно они расползались над землей, перетекали и окутывали все вокруг. Казалось, будто они наблюдают и ждут чего-то. Люди ненавидели, когда похороны проводились здесь, ведь скверные туманы следили за живыми. И выжидали, когда те тоже умрут.

Но все же кладбище закрыли и сделали это потому, что оно было заполнено – заполнено под завязку мертвецами, которых люди хотели забыть. Злобными отцами, незаконнорожденными сыновьями, обезумевшими матерями, больными дочерьми. Всех до единого привозили в гробах – у кого из простой сосны, у кого из резного тика – и хоронили подальше от глаз, стремясь стереть из памяти. Родственники стояли над разверзнутыми пастями могил, не пролив и слезинки. В некоторых местах возвышались памятники из причудливого мрамора или твердого гранита, что привозили из далеких земель, и на них были высечены барельефы. Люди победнее и не столь лицемерные украшали могилы плитами из дешевого известняка или даже дерева. Ненавидимые всеми магнаты и бесчестящие род наследники лежали рядышком с горничными, которые прежде жили у них в комнатушках под лестницей. Могильные камни проседали на мягкой почве, а люди вычеркивали погребенных из своих сердец.

Но все же на кладбище еще оставались места. В самом дальнем конце, на максимальном удалении от ворот, у самого болота размещалась семейная крипта, которая так до конца и не была заполнена. Единственное семейное захоронение на всем кладбище имело очень необычную историю.

Семейство Друин могло проследить свою родословную аж до времен Нормандского завоевания: считалось, что их фамилия – это искаженная нормандская де Руэн, хотя никаких свидетельств тому, что они прибыли из Нормандии, не существовало. Доподлинно неизвестно, какую роль первый Друин сыграл во время завоевания. Члены семьи заявляли, будто он скакал бок о бок с самим Вильгельмом Завоевателем, ибо являлся доверенным лицом и помощником монарха. Однако, согласно последним обнаруженным историческим документам, подобная близость Друинов к престолу объяснялась лишь тем, что Вильгельм хотел приглядывать за своим подчиненным. Как бы там ни было, одно установлено точно – семейству был дарован участок земли в вечное пользование, и на нем находилось то самое болото, где теперь раполагалось кладбище.

Шло время, семейство Друин как-то перекочевывало из столетия в столетие. В череде бесконечных конфликтов и войн они частенько ставили не на ту лошадь, но всегда умудрялись в итоге оказаться на стороне победителей, в очередной раз совершив невообразимое предательство. Поговаривают, будто Ричард III знал, что обречен, когда ему доложили, что Друины переметнулись на сторону Ланкастеров. Король сказал что-то там про крыс и тонущий корабль, а после отправился искать свою лошадь.

Когда началась эпоха Плантагенетов, Друины, по слухам, способны были перейти из протестантства в католичество и обратно в течение одной церковной службы. И правда, во время последней реконструкции особняка Друинов была обнаружена тайная библиотека, в которой хранились копия катехизиса, Библии на греческом, латинском и английском, трактат по кальвинизму, Коран, Трипитака [1]1
  Трипитака – свод буддийских священных текстов V–III веков до н. э., составленный вскоре после просветления Будды. (Здесь и далее прим. перев.)


[Закрыть] и еще какая-то арабская книга с переплетом из необычной кожи. Позже эту арабскую книгу украла банда, состоящая из антиквара, бандита и шепелявой женщины.

Многое менялось, но семья долгое время оставалась при дворе, пока не грянула промышленная революция. Тогда Друины поняли, что могут сколотить куда большее состояние как нувориши. Они принялись вкладывать деньги в фабрики и железные дороги, отправляли детей в шахты, а слово «филантропия» аккуратно вычеркнули из своего лексикона. Семейство богатело, богатело и богатело.

Вот примерно тогда огромное состояние и маленький генофонд сыграли с Друинами злую шутку. Дурная репутация семейства ограничивала их круг общения, а посему они были вынуждены заключать браки с родственниками. Кровосмешение постепенно подрывало их психику. Они впадали во все большее безумие и дорого за это платили.

Беатрис построила Музей бобовых, где разместила крупнейшую коллекцию гороха. Гораций выкопал перевернутую копию Вестминстерского дворца, как будто собирался изготовить огромную силиконовую форму Матери всех парламентов. Джереми организовал лисью охоту и травил собак лисами, а затем пошел еще дальше и стал вламываться в дома с войском дрессированных барсуков.

В семье царила атмосфера взаимной ненависти и всеобщего безумия, настолько плотная, что ее почти можно было ощутить. И лишь тетушка София пока еще дружила с головой и решила отправиться за границу в поисках средства, способного исцелить болезнь.

Но, судя по всему, план ее провалился. Несколько лет она путешествовала, а затем вернулась, на удивление спокойная и терпеливая, даже, может, немного самонадеянная.

Первым делом по возвращении тетушка София создала Гримпеновское кладбище и организовала строительство семейной крипты Друинов, которую возвели в самом недоступном углу. Каждому члену семьи отвели место, единственным исключением стала сама София. Когда тетушку спросили, для чего она все это сделала, та ответила с довольным оскалом – мол, если за годы путешествий она что и узнала, так это то, что семье не суждено избавиться от проклятия сумасшествия, и род их обречен на вымирание. На вопрос, почему она не отвела место в крипте для себя, София сказала, что переживет всех остальных.

Члены семьи многозначительно переглянулись. Неважно, были они в здравом уме или нет, но все как один понимали, куда дует ветер.

Удача вдруг как-то резко покинула Софию. С ней произошел ряд фатальных инцидентов. Несчастья преследовали ее повсюду: то мешок с бетоном, то еще что-нибудь тяжелое стремительно падало сверху как раз в том месте, где прогуливалась тетушка, и попадало ей в голову. Несколько раз ее объявляли мертвой.

И всегда по какой-то удивительной случайности, когда ударяла беда (а ударяла она сильно), все остальные члены семьи находились далеко. У всех имелось железобетонное алиби, причем напечатанное за несколько дней до происшествия. Но каждый раз София неизбежно приходила в себя на столе в морге, садилась, потягивалась и спрашивала, когда подадут чай.

Однако в конце концов произошел особенно неприятный случай, который свел несокрушимую Софию и почти четыре тонны гелигнита [2]2
  Гелигнит – особый тип взрывчатки.


[Закрыть] в одном и том же месте в одно и то же время. Тут уж было ничего не поделать – не стоило ждать, что тетушка очнется во время вскрытия и попросит второй завтрак. Ошметки Софии собирали с деревьев, отскребали с дороги и вылавливали в пруду с помощью сетей для ловли креветки. Затем со всеми подобающими церемониями ее поместили в любимую сидячую ванну, положили туда купальное снаряжение и захоронили в самом дальнем углу крипты. На том все и закончилось. На два месяца.

Затем, одним прекрасным утром, семья проснулась и недосчиталась за завтраком одного члена. Беатрис нашли подвешенной за лодыжки на люстре. На лице ее застыло выражение подлинного ужаса. Она была совсем мертва. По всей комнате рассыпали горох, много гороха. Вскрытие показало, что еще пять тысяч горошин были засунуты ей в горло и забили пищевод и дыхательные пути. Спустя месяц в зале трофеев появилась голова Джереми, прибитая к дощечке. Еще через две недели на верхушке выкопанного Вестминстерского дворца в трехстах футах под землей нашли покалеченное тело Горация.

Один за одним Друины умирали, причем, судя по всему, от руки человека, который был прекрасно знаком с их причудами. Феликса придавило менгиром [3]3
  Менгир – огромный каменный столб, мегалит.


[Закрыть]. Дафна утонула в холодце. Ну а учитывая пристрастия Джулиана, даже хорошо, что нижнюю часть его тела так и не обнаружили. В общем, крипта Друинов быстро заполнилась.

Вот если бы кому-то в голову пришло проверить сидячую ванну тетушки Софии! Если бы только кто-то поинтересовался, куда именно она ездила за границу. Если бы хоть один член семьи попытался установить, что вызвало массовую анемию у детей в округе. Ах, эта мистическая Гримпеновская чума. Ни один ребенок от нее не умер. Все, кто переезжал, очень быстро шли на поправку. Доктора были обескуражены.

Удосужься они сверить записи более тщательно, возможно, заметили бы еще одну любопытную черту, общую для всех пострадавших. В ночь, когда дети заболевали, все они видели один и тот же кошмар. Им снилась темная грязная комната, вроде подвала или тюремной камеры, с углублениями в стене. Всех их тянуло к углу, где располагался мрачный альков. К своему удивлению, в этом Богом забытом месте они обнаруживали старомодную сидячую ванну. Спустя мгновение, прежде чем страх успевал парализовать их, дети вдруг понимали, что в ванне кто-то сидит – бледная пожилая женщина, чей злобный взгляд гипнотизировал, на чьем лице отражался столь безмерный голод, что одно воспоминание о нем заставляло детей заходиться ревом. Пока женщина вылезала из ванны и шла к ним медленно и уверенно, неотвратимо надвигаясь, подобно гигантскому пауку-альбиносу, дети не могли ни бежать, ни даже пошевелиться. «Госпожа Мочалка! Госпожа Мочалка!» – кричали они.

Даже когда последний из Друинов упокоился в крипте, случаи анемии продолжались. В течение многих лет полагали, будто болото плохо влияет на детский организм. Так что родители, которым это было по карману, отправляли детей в другое место до тех пор, пока они не подрастут и не окрепнут, чтобы дать отпор болезни. Тем временем кладбище помаленьку заполнялось никому не нужными, всеми забытыми мертвецами. А когда места на нем не осталось, его быстро предали забвению. Время взялось за погост, обращая его в прах и возвращая земле.

Никто не приходил на Гримпеновское кладбище без острой на то необходимости. Даже самый циничный, обкуренный опиумом поэт нашел бы множество других дел, вместо того чтобы сидеть на одной из могильных плит этого кладбища и сочинять сонет. Даже если ограничиться хайку, все равно придется провести там слишком много времени, а от этого становилось не по себе.

Итак, уродливое кладбище было всеми позабыто, а «малокровная чума» продолжалась.

Но все изменилось около восьми лет назад.

Иоганн Кабал остановился у полуразрушенных ворот и окинул территорию задумчивым оценивающим взглядом. За восемь лет, что прошли с тех пор как он побывал здесь, кладбище окончательно пришло в упадок. Непохоже было, что за этот промежуток времени сюда кто-то наведывался, чему некромант совершенно не удивился. Могильные плиты накренились еще сильнее, мох облепил памятники еще больше, а чтобы прочитать надписи, пришлось бы хорошенько поработать металлической щеткой и посветить на них под углом. Однако следов человеческого присутствия заметно не было. «Прекрасно», – подумал Кабал. Значит, можно исключить прочие переменные из непростого дела, которое ему предстояло. Взвесив саквояж, который он держал в левой руке, некромант двинулся дальше. Ворона на его плече то и дело подскакивала и постоянно вертела головой. Птица держалась настороженно: ей совсем не нравилось это место.

Кабал прокладывал путь мимо памятников и островков высокой травы, продвигаясь, насколько это возможно, по прямой к семейной крипте Друинов. Пока он шел, вспоминал свои ранние изыскания о природе жизни, смерти и некоей промежуточной стадии. Именно они привели его сюда, а в результате все закончилось тем, что он, нет, ну если не бежал, то по крайней мере быстрым шагом ретировался по мощеной дороге.

Отвлекшись на воспоминания, Кабал запнулся обо что-то в высокой траве, пошатнулся, ворона при этом яростно захлопала крыльями. Но некромант быстро восстановил равновесие, обернулся, а затем открыл створку фонаря, чтобы получше разглядеть то, обо что споткнулся. Кабал по своей природе был человеком сдержанным, но при виде предмета в траве он изумился и тихо промолвил: «Ого».

Под ногами лежал старый военно-полевой телефон из излишков армейского имущества, которые потом шли на распродажу. Аппарат был в плачевном состоянии, и некромант даже не стал брать его в руки. Бакелитовая трубка валялась отдельно, а телефонный провод, как Кабал вскоре обнаружил, спускался в гробницу, крышка которой оказалась слегка сдвинута. С трудом некромант припомнил, что в свой прошлый визит он видел этот телефон. Поджав губы, он выпрямился. Несомненно, за брошенным армейским телефоном скрывалась какая-то странная история, но сейчас у него не было ни времени, ни особого желания выяснять, что же произошло. Он пришел сюда с особой миссией и не мог позволить себе отвлекаться. В очередной раз Кабал повернулся к крипте Друинов и продолжил путь.

Большая часть крипты располагалась под землей. Мастерская работа строителей и огромное количество свинца не позволяли высоким грунтовым водам проникать внутрь. Располагавшийся на поверхности вход в крипту представлял собой небольшую практичную постройку, не многим отличающуюся от сарая для угля, разве что с претензией на готичность. Огромные каменные плиты, скрепленные полосами анодированной стали, служили дверями, на которых большими буквами была выведена единственная надпись – «ДРУИН». Однако Кабала куда больше интересовал замок. Старый внутренний сломался после неудачной любительской попытки вскрыть его. Изначально в довесок к нему имелся огромный навесной замок, который крепился к кольцам, прочно вмурованным в дверь. Однако сейчас он лежал в чахлой траве, клоками растущей вокруг крипты. Кабал не удостоил его и взглядом – он и так знал, что его аккуратно срезали ножовкой. Вместо него красовался блестящий замок из нержавеющей стали. Взвесив его в руке, некромант большим пальцем отодвинул заслонку, закрывающую замочную скважину. Она с легкостью поддалась: несмотря на годы, проведенные в сырости, замок был в отличном состоянии. Никаких следов, что его пытались вскрыть. Свободной рукой Кабал достал связку и выбрал из нее маленький ключ. Он вложил его в скважину и медленно повернул. Некромант прекрасно представлял, как скользила каждая металлическая деталь внутри замка, пока ключ неторопливо, не встречая препятствий, делал полный оборот. Замок еле слышно щелкнул. Кабал был очень доволен. Он аккуратно снял замок с колец и убрал в карман. «Имеет смысл переплачивать за качество», – подумал он.

Дверь открылась с низким протяжным стоном – за ней вниз уходила каменная лестница, довольно узкая, но такая, что люди, несущие гроб, могли по ней спуститься. Ступеньки освещал бледный потусторонний свет, испускаемый, вероятно, фосфоресцирующим лишайником, который, похоже, был повсюду. Он покрывал стены тончайшим слоем патины и странным образом давал настолько тусклый свет, что глаза никак не могли понять, свет ли это на самом деле. Словно остаточное изображение, спроецированное на веко, Кабал видел края ступенек, камни с пятнами призрачного света, а внизу, у самого конца лестницы, обломки, которые вполне могли быть расколотыми деревяшками.

За углом, невидимая для некроманта, скользнула фигура. Она метнулась по остаткам гроба – щепки задвигались, царапая пол.

Мгновенно все звуки стихли – умолкли сверчки, перестали петь козодои и квакать лягушки в заболоченных прудах. Ворона взлетела с плеча Кабала и, издав единственное «Кар!», устремилась к воротам. Кабал с явным недовольством огляделся.

– Так вот оно как, – тихо произнес он.

Некромант поднял фонарь и полностью открыл створку – яркое ацетиленовое пламя проникло даже в самые дальние уголки помещения. Что бы там ни двигалось в глубине, оно тут же остановилось. Наступила тишина. Кабал прочистил горло и заявил:

– Я вернулся.

Внизу в крипте раздался резкий выдох, очень похожий на шипение. Почти человеческий.

– У меня есть к тебе предложение, – продолжил Кабал.

В ответ – молчание. Некромант уперся рукой о дверной косяк и наклонился вперед.

– Ты меня слышишь? У меня предложение.

По-прежнему ничего. Кабал принялся постукивать пальцами по косяку.

– Черт возьми, я прекрасно знаю, что ты меня слышишь. Мы можем поговорить как взрослые люди, или же я могу снова запереть тебя здесь, выбросить ключ в ближайшее болото и забыть о тебе насовсем. Едва ли тебе там очень весело. А теперь представь, что так ты проведешь десятилетия. Столетия.

Внизу снова что-то задвигалось, но практически мгновенно замерло.