Текст книги "Он придет"

– А Хэндлер как раз и работал в психбольнице перед тем, как уйти на вольные хлеба. В Энсино-Оукс.

– Может, чего-нибудь там и накопаешь, – с сомнением в голосе произнес я. Не люблю выступать в роли обломщика, а то еще просветил бы его, что больница в Энсино-Оукс – это на самом деле нечто вроде закрытого санатория для склонных к суициду отпрысков местных богатеев. Сексуальных психопатов там тоже держат, но их буквально единицы.

Отодвинув пустую тарелку, Майло поманил официантку:

– Беттиджейн, еще хороший кусочек вон того пирога с зеленым яблоком, будь добра.

– С мороженым, Майло?

Он похлопал себя по животу и задумался:

– Да какого черта, почему бы и нет? С ванильным.

– А вам, сэр?

– Просто кофе, пожалуйста.

Когда она отошла, детектив продолжил, больше размышляя вслух, чем обращаясь ко мне:

– Во всяком случае, очень похоже на то, что доктор Хэндлер все-таки сам впустил к себе кого-то где-то между двенадцатью и часом ночи, за что в итоге и поплатился.

– Ну, а эта Гутиэрес здесь каким боком?

– Типичный случайный свидетель. Оказалась не в том месте не в то время.

– У нее с Хэндлером что-то было?

Он кивнул:

– Около шести месяцев. Из той малости, что пока удалось выяснить, выходит, что начинала она как пациентка, а потом перелезла с кушетки в постель.

Вполне обычная история.

– Вся ирония в том, что почикали ее гораздо хуже, чем его. Хэндлеру перерезали горло, так что умер он сравнительно быстро. Есть в нем еще пара-тройка дырок, но в общем и целом ничего серьезного. Больше похоже на то, что наибольшее внимание убийца уделил именно ей. Вполне объяснимо, если это действительно какой-то сексуальный маньяк.

Я начал чувствовать, что пищеварительный процесс в любой момент грозит остановиться, так что решил сменить тему.

– Кто твоя новая любовь?

Принесли пирог. Майло улыбнулся официантке и набросился на выпечку. Я заметил, что начинка действительно зеленая, прямо-таки люминесцентно-зеленая. Кто-то в кухне явно баловался с пищевыми красителями. Я содрогнулся при мысли, что там могут натворить с чем-нибудь действительно требующим творческих усилий, вроде пиццы. Наверняка в итоге должно получиться что-нибудь больше похожее на палитру безумного художника.

– Доктор. Чудесный еврейский доктор. – Он мечтательно вздохнул. – Таки мечта каждой мамы на свете.

– А что случилось с Ларри?

– Уехал искать счастья в Сан-Франциско.

Ларри – это чернокожий помощник режиссера, с которым Майло целых два года поддерживал вялотекущие отношения: сошлись, разошлись. Последние полгода – исключительно на платонической основе.

– Его подрядили на какое-то шоу, которое спонсирует анонимная компания. Что-то такое бодрое для образовательного телеканала, в том же ключе, что «Наше сельскохозяйственное наследие: ваш друг плуг». Круто, как вареные яйца.

– Ой, врешь!

– Не, на самом-то деле я желаю этому парню только добра. За всем этим невротическим экстерьером действительно скрывается недюжинный талант.

– И где же ты откопал этого своего доктора?

– Он работает в отделении экстренной помощи, в «Кедрах». Хирург, ни больше ни меньше. Меня привела туда пьяная драка, которую в итоге пришлось переквалифицировать на убийство. А он пришел вытаскивать из моего клиента все эти свои катетеры, чтоб добро не пропало, и наши взгляды встретились. Больше рассказывать нечего.

Я так расхохотался, что кофе попал мне в нос.

– Он только года два как открылся, что из наших. Женился еще студентом, потом скандальный развод, отлучение от семьи… Весь компот. Просто фантастический парень, я вас обязательно познакомлю.

– Было бы неплохо.

– Дай мне несколько дней, чтобы разобраться с историей этого Мортона Хэндлера, и тогда сползаем куда-нибудь вместе.

– Заметано.

Было уже пять минут пятого. Я позволил лос-анджелесскому департаменту полиции расплатиться за свой обед. В лучших традициях полицейских всего мира Майло оставил совершенно несусветные чаевые. На выходе одобрительно похлопал Беттиджейн по попке, и под ее веселый смех мы выкатились на улицу.

На бульваре Санта-Моника уже понемногу скапливались обычные для этого времени пробки, в воздухе витали ароматы выхлопных газов. Я поднял в «Севиле» все окна и включил кондиционер. Вставил в магнитолу кассету Джо Пасса и Стефана Граппелли, и салон наполнился звуками «Бумажной луны» в духе горячих сороковых. Майло без лишних слов погрузился в дремоту, громко посапывая. Выбрав просвет среди машин, я влился в общий поток и двинулся обратно в сторону Брентвуда.

Глава 4

Офис Тоула располагался на боковой улочке, отходящей от бульвара Сан-Висенте, неподалеку от торгового центра «Брентвуд Кантри Март» – в одном из тех немногих районов, где кинозвезды могут спокойно пройтись по магазинам, не отбиваясь от любителей автографов. Здание построили в начале пятидесятых, когда желтовато-коричневый кирпич, огромные покатые крыши и вставки из стеклянных блоков еще не вышли из моды. Разросшиеся папоротники и расползшиеся по стенам бугенвиллеи несколько оживляли общую картину, но смотрелось это строение все равно мрачненько.

Тоул занимал его целиком, и золотые трафаретные буквы его имени красовались прямо на стеклянной входной двери. Парковка была уставлена в основном вместительными универсалами с накладками под дерево по бокам. Мы приткнулись по соседству с синим «Линкольном» – судя по наклейке на бампере, призывающей защищать права детей, машина принадлежала как раз нашему доброму доктору.

Внутренний декор оказался чуть ли не полной противоположностью тому, что встречало посетителей снаружи. В попытках сгладить безотрадное впечатление от собственно здания безвестный дизайнер по интерьерам явно перестарался, отчего приемная смотрелась откровенно слащаво: светлая деревянная мебель, обилие всяких подушечек с бомбошками, на стенах – полотенчики с вышитыми на них нравоучительными изречениями и трогательные картинки: ангелоподобные маленькие мальчики удят рыбу, столь же ангелоподобные девочки примеряют у зеркала мамины шляпы и туфли… Приемная была полна детей и их озабоченных мамаш. По полу раскиданы журналы, книжки и игрушки. Ощутимо попахивало запачканными подгузниками. Если для Тоула это «окошечко», то просто не представляю, что здесь творится в час пик.

Когда мы вошли – двое взрослых мужчин без детей, – то сразу навлекли на себя любопытные женские взгляды. Мы заранее решили, что Тоул охотней пойдет на разговор с коллегой-врачом, так что Майло втиснулся на диван между двумя какими-то пятилетками, а я подошел к окошку регистратуры, за которым восседала девица с прической, как у Фэрры Фосетт[15]15
    Фэрра Лени Фосетт (1947–2009) – американская актриса и фотомодель (1947–2009). В 1976 г. снялась в красном купальнике для плаката, который был продан тиражом более 12 млн экз.


[Закрыть], и личиком ничуть не хуже, чем у своей ролевой модели. Одета она была во все белое, и согласно бейджику на груди звали ее Сэнди.

– Здрасьте. Я доктор Делавэр. Доктор Тоул обещал меня принять.

В ответ меня одарили белозубой улыбкой.

– Сегодня он много кого обещал принять… Видите, что творится? Но заходите, он выйдет к вам буквально через минуту.

Я прошел в дверь, бомбардируемый в спину недовольными взглядами мамаш. Похоже, что некоторые из них проторчали здесь уже поболее часа. Интересно, почему Тоул не наймет помощника?

Сэнди проводила меня в рабочий кабинет доктора – отделанное темными панелями помещение размерами где-то двенадцать на двенадцать футов.

– Вы ведь насчет дочери Куинн?

– Совершенно верно.

– Я сейчас принесу карточку.

Вскоре она вернулась с большим коричневым конвертом и положила его на письменный стол Тоула. В углу конверта был налеплен красный ярлычок. Сэнди заметила, что я на него смотрю.

– Красный – это гиперактивники. У нас всё по кодам. Желтый – для страдающих хроническими заболеваниями. Синий – для тех, кому требуются консультации других специалистов.

– Очень удобно.

– Ой, вы даже не представляете насколько! – Хихикнув, девица подбоченилась, отставив крутое бедро. – Знаете, – интимно произнесла она, наклонившись ближе и обдав меня волной какого-то приятного аромата, – если строго между нами, то бедному ребенку крайне не повезло с мамашей.

– Понимаю, что вы имеете в виду. – Я кивнул, совершенно не понимая, что она имела в виду, но надеясь, что она мне объяснит. Люди обычно так и поступают, когда вы не проявляете особого любопытства к сказанному.

– Я в том смысле, что она совсем без царя в голове, ужасно рассеянная – мать то есть. Как сюда ни придет, так вечно что-нибудь забудет или потеряет. Раз вот сумочку. В другой раз ключи в машине захлопнула. Совершенно несобранная.

Я сочувственно хмыкнул.

– Правда, в жизни ей порядком досталось: с детства на ферме горбатилась, а потом вышла за парня, который попал в тюрь…

– Сэнди.

Мы разом обернулись и увидели невысокую пожилую даму, стоящую в дверях со сложенными на груди руками. Короткая седая прическа облегала ее голову как шлем. С шеи свисали очки на цепочке. Она тоже была во всем белом, на ней это действительно выглядело как униформа. Согласно бейджику звали ее Эдна.

Я сразу ее узнал. Правая рука доктора. Она наверняка работала у него еще с тех самых пор, как он вывесил на дверях кабинета табличку со своим собственным именем, и получала те же деньги, с которых начинала. Но не важно, она не за барышом гналась. Втайне она была влюблена в Великого Человека. Я мог поставить все на свете, что она зовет его «Доктор». Без фамилии. Просто «Доктор» с большой буквы. Как будто он один такой на всем белом свете.

– Там надо карточки заполнить, – сказала она.

– Хорошо, Эдна. – Сэнди повернулась ко мне, кинула на меня заговорщицкий взгляд – типа ну и зануда эта старая ведьма! – и покачивающейся походкой манекенщицы выплыла в коридор.

– Вам чем-нибудь помочь? – спросила Эдна, по-прежнему скрестив руки на груди.

– Нет, спасибо.

– Ну хорошо, доктор сейчас придет.

– Благодарю вас.

С подобной убийственной вежливостью, наверное, в старину обращались друг к другу дуэлянты, подступая к барьеру со взведенными пистолетами в руках.

Ее взгляд давал мне понять, что моего присутствия здесь она решительно не одобряет. Вне всякого сомнения, все, что способно нарушить заведенный распорядок Доктора, рассматривалось как посягательство на Высшие Сферы. Но в конце концов Эдна все-таки убралась, оставив меня в кабинете одного.

Воспользовавшись случаем, я огляделся. Порядком обшарпанный письменный стол красного дерева усыпали горы медицинских карточек, журналов, справочников, писем и пробных образцов лекарств, среди которых пристроилась стеклянная банка, доверху наполненная канцелярскими скрепками. Кресло за столом и то, в котором я устроился, некогда были классными вещицами – глянцевая кожа, – но оба давно состарились и потрескались.

Две стены сплошь покрыты дипломами, многие из которых висели вкривь и вкось и без всякой видимой системы. Кабинет выглядел как после небольшого землетрясения – ничего не разбито и не поломано, просто все малость перемешалось.

Я вполглаза проглядел дипломы. За долгие годы Лайонел У. Тоул собрал впечатляющий иконостас. Ученые степени, сертификаты интернатуры и ординатуры, ореховая именная дощечка с молотком – напоминание о председательстве в какой-то медицинской комиссии, удостоверения в почетном членстве тут-то и там-то, сертификат о медицинской специализации, благодарственный адрес за общественную работу на госпитальном судне «Надежда», диплом консультанта подкомитета сената Калифорнии по детскому социальному обеспечению… И так далее, и тому подобное.

Другая стена была увешана фотографиями, в основном с самим Тоулом. Тоул в рыболовных доспехах, по колено в какой-то речке, держит на весу связку форелей. Тоул с марлином размером с «Бьюик». Тоул с мэром и каким-то коренастым коротышкой с огромными глазами навыкате, как у Петера Лорре[16]16
    Петер Лорре (1904–1964) – австрийский и американский актер с характерной «лягушачьей» внешностью.


[Закрыть], – смеются, пожимают друг другу руки…

Среди всех этих образцов самолюбования выделялось разве что только одно исключение. В самом центре стены висела цветная фотография женщины с маленьким ребенком на руках. Краски основательно поблекли, и судя по стилю одежды на персонажах, сделали ее лет тридцать назад. Судя по всему, фотку увеличили с обычного любительского снимка. Оттенки были размытые, почти пастельные.

Женщина – молодая, красивая, с чистым и свежим лицом, с россыпью веснушек на носу, темными глазами и средней длины каштановыми волосами, вьющимися от природы. В тонком, почти просвечивающем гипюровом платье в мелкую вышитую крапинку, с короткими рукавами, открывающими тонкие, изящные руки. Эти руки охватывают ребенка – мальчика, на вид годика на два, если даже не меньше. Ребенок тоже просто чудо – розовощекий, светловолосый, с губами сердечком и зелеными глазами. Наряженный в матросский костюмчик, он восседал в объятиях матери, улыбаясь во весь рот. Горы и озеро на заднем плане выглядели вполне натурально.

– Чудесное фото, правда? – раздался у меня из-за спины голос, который я недавно слышал по телефону.

Тоул оказался высоким, как минимум шесть футов три дюйма, и поджарым, с теми чертами лицами, которые в плохих романах принято именовать «чеканными». Такого красавца его возраста я, пожалуй, до сих пор не встречал. Очень благородное лицо – волевой подбородок, рассеченный пополам безупречной впадинкой-трещиной, нос римского сенатора и блестящие глаза цвета ясного неба. Густые снежно-белые волосы, разделенные косым пробором в стиле Карла Сэндберга[17]17
    Карл Август Сэндберг (1878–1967) – американский поэт, историк, романист и фольклорист.


[Закрыть], небрежно спадают на лоб. Брови – будто белые облачка.

Одет в короткую белую куртку поверх голубой оксфордской рубашки, бордовый галстук с неярким рисунком и темно-серые брюки в едва заметную клеточку. На ногах – черные лоферы из телячьей кожи. Все к месту, все со вкусом. Но не одежда делает человека. Он смотрелся бы патрицием и в драном свитере.

– Доктор Делавэр? Уилл Тоул.

– Алекс.

Я встал, и мы обменялись рукопожатием. Его пожатие оказалось крепким и сухим. Пальцы, которые сцепились с моими, были просто огромными, и я осознал, какая в них может таиться сила.

– Садитесь, пожалуйста.

Он занял свое место за письменным столом, откинулся на спинку и закинул ноги на стол – на годичной давности стопку «Педиатрического журнала».

Только тут я отреагировал на его вопрос:

– Да, отличный снимок. Это где-то на северо-западном побережье?

– Штат Вашингтон. Национальный парк Олимпик. Были там в отпуске в пятьдесят первом. Я тогда еще учился. Это мои жена и сын. Я потерял их через месяц. Автомобильная авария.

– Сочувствую.

– Ну да. – На лицо его наплыло какое-то отстраненное, сонное выражение, но буквально через миг он уже стряхнул наваждение и опять сосредоточился на окружающем. – Наслышан про вас, Алекс, так что очень рад познакомиться.

– Аналогично.

– Я слежу за вашей деятельностью, поскольку испытываю большой интерес к бихевиоральной педиатрии. Мне особенно интересна ваша работа с детьми, которые стали жертвами Стюарта Хикла. Некоторые из них бывали и у меня. Родители очень высоко отзываются о вашей работе.

– Спасибо. – У меня возникло чувство, что от меня ожидались еще какие-то слова, но поднимать эту давно закрытую тему очень не хотелось. – И вправду припоминаю, что посылал вам письменные согласия на обработку данных…

– Да-да. Был рад сотрудничать.

Никто из нас какое-то время не заговаривал, после чего мы оба заговорили одновременно.

– То, что мне хотелось бы… – начал я.

– Так чем могу… – начал он.

В итоге получилась какая-то неразборчивая мешанина. Мы рассмеялись – ну просто старые добрые приятели, одного поля ягоды. Я предоставил инициативу ему. Ибо, несмотря на всю его любезность, хорошо чувствовал, какое грандиозное «я» скрывается за спадающей на лоб белой прядью.

– Вы пришли по поводу ребенка Куинн. Так чем я вам тут могу помочь?

Я посвятил его в ситуацию, стараясь как можно меньше вдаваться в детали и упирая на важность Мелоди Куинн как свидетеля и благоприятную природу гипнотического вмешательства. Закончил просьбой позволить ей отменить риталин ровно на одну неделю.

– Вы и в самом деле считаете, что этот ребенок может сообщить вам существенную информацию?

– Не знаю. Задаю себе тот же самый вопрос. Но, кроме нее, у полиции ничего нет.

– И какова ваша роль во всем этом?

Я быстро придумал себе подходящий титул.

– Я специальный консультант. Меня иногда привлекают, когда дело связано с детьми.

– Понятно… – Тоул задумчиво сплел пальцы и пошевелил ими, изобразив нечто вроде десятиногого паука. – Ну не знаю, Алекс. Когда мы начинаем снимать пациентов с дозировки, которая определена как оптимальная, то иногда нарушаем всю схему биохимического отклика.

– Так вы считаете, что ей нужно постоянно сидеть на медикаментах?

– Конечно же считаю! Иначе с какой стати я стал бы их прописывать? – Он не злился и не оправдывался. Спокойно улыбался, проявлял безграничное терпение. Послание было ясным: только идиот может сомневаться в решении такого человека, как он.

– А нельзя ли хотя бы просто уменьшить дозу?

– Можно, но это создаст ту же проблему. Я не люблю ломать схемы, которые приносят желаемый эффект.

– Понятно.

Я примолк, а потом продолжил:

– У нее, видно, серьезные проблемы, раз потребовалось аж шестьдесят миллиграммов.

Тоул нацепил на самый кончик носа очки для чтения, достал историю болезни и быстро пролистал ее.

– Давайте-ка глянем. Так… Да. Гм. «Жалобы матери на серьезные проблемы с поведением…» – После перелистывания еще нескольких страниц: – «Учителя сообщают о неспособности выполнять школьные задания. Трудности в концентрации внимания на более или менее продолжительное время». Ага, вот из последних: «Ребенок ударил мать после спора о необходимости держать комнату в чистоте». А вот и моя запись: «Плохие отношения со сверстниками, практически нет друзей».

У меня не было никаких сомнений, что под спором, на который он ссылался, следует понимать тот самый конфликт из-за гигантского плюшевого моржа, Жиртреста. Папиного подарка. Что же касается друзей, то откуда бы им вообще взяться? И ежу понятно, что управляющая компания под названием «М и М» такого безобразия в жизни не допустит!

– Довольно серьезная ситуация, как думаете?

Лично я думал, что все это полная херня. Здесь не имелось и намека на всестороннюю психологическую оценку. Почти всё – со слов матери, пообщался с ней и успокоился. Я смотрел на Тоула и видел перед собой типичного шарлатана. Обаятельного, седовласого шарлатана с кучей связей и правильными бумажками на стене. Меня так и тянуло ему это высказать, только вот никому от этого лучше не стало бы – ни Мелоди, ни Майло.

Так что я предпочел ответить уклончиво:

– Не готов сказать. Это ведь вы ее лечащий врач.

Любезная улыбка, которую я при этом изобразил, потребовала от меня определенных моральных усилий.

– Вот именно, Алекс. Вот именно. – Он откинулся в кресле и заложил руки за затылок. – Я знаю, что вы сейчас думаете. Уилл Тоул, мол, только и умеет, что таблетками пичкать, а стимуляторы – это такая же форма насилия над детьми, как и все остальные.

– Я бы такого не сказал.

Он лишь отмахнулся.

– Да ладно вам, я все равно знаю. И зла на вас за это не держу. У вас подготовка в области бихевиористики, и вы на все смотрите с точки зрения бихевиориста. Мы все так поступаем, узким специалистам вообще свойственна ограниченность восприятия – профессиональное туннельное видение, так сказать. Хирургов, к примеру, хлебом не корми, дай только что-нибудь удалить или отрезать. Мы вот выписываем лекарства, а вы, ребята, до смерти обожаете всё и вся анализировать.

Все это начинало все больше походить на лекцию.

– Спору нет, лекарства – это всегда риск. Но вопрос в том, насколько этот риск оправдан. Что перевесит – польза или вред? Стоит ли результат риска? Давайте рассмотрим ребенка вроде этой самой Куинн. Что там у нее в анамнезе? Для начала гены – оба родителя в интеллектуальном плане несколько ограниченны. – Слово «ограниченны» прозвучало в его устах как оскорбление. – Паршивые гены, бедность и неполная семья. Безотцовщина – хотя в ряде случаев детям лучше не иметь перед глазами ту ролевую модель, которую могут обеспечить такого рода отцы. Плохие гены, плохое окружение. Ребенок еще не успел покинуть материнского чрева, а уже стал жертвой сразу двух отрицательных факторов! И что удивляться, когда вскоре мы видим все эти показательные симптомы – антиобщественное поведение, непослушание, плохую успеваемость в школе, неуправляемую импульсивность?

Мне вдруг ужасно захотелось вступиться за маленькую Мелоди. Ее собственный добрый доктор описывал ее как совершенно пропащую оторву. Но я промолчал.

– Такому ребенку, – продолжал Тоул, снимая очки и откладывая карточку, – нужно хотя бы с грехом пополам успевать в школе, чтобы в дальнейшем обеспечить себе некое подобие достойной жизни. Иначе и в следующем поколении мы получим все тот же пример ПКУ.

ПКУ. «Предрасположенность на клеточном уровне»[18]18
    Piss-Poor Protoplasm, PPP, – действительно странный жаргонный термин. Американские врачи употребляют его по привычке, не вникая в смысл, – как идиому. Сразу припоминается «Лекарь поневоле» Мольера – тот и впрямь мог объяснять какие-то проблемы пациента «плохой протоплазмой».


[Закрыть]. Заковыристое выражение из медицинского жаргона, не имеющее никакого отношения к цитологии[19]19
    Цитология – раздел биологии, изучающий живые клетки, их строение, функционирование, процессы клеточного размножения, старения и смерти.


[Закрыть], – таким завуалированным образом медики расписываются в собственной несостоятельности, объясняя проблемы безнадежного пациента какими-то неисправимыми особенностями его организма. Про загадочную «предрасположенность на клеточном уровне» можно услышать даже тогда, когда упорно не желает срастаться банальный перелом руки или ноги. Типа тот случай, когда медицина бессильна.

Постоянно подыгрывать Тоулу мне уже порядком надоело, но у меня было чувство, что это просто некий ритуал, что если я соберу свою волю в кулак и позволю ему с улыбочками смешать меня с дерьмом, то не исключено, что в итоге я все-таки получу то, за чем пришел.

– Но при подобных генах и таком окружении ребенку никогда не добиться даже такой малости – без помощи со стороны. И вот тут-то и наступает черед стимулирующих препаратов. Эти таблетки позволяют ей достаточно долго сидеть на одном месте и достаточно долго уделять чему-то внимание, чтобы хоть что-то выучить. Они контролируют ее поведение до той степени, когда она перестает проявлять враждебность к окружающим.

– У меня создалось впечатление, что мать использует этот препарат не по назначению – дает ей дополнительную таблетку в те дни, когда ожидается большой наплыв посетителей.

– Надо будет проверить. – Похоже, что сказанное его ничуть не озаботило. – Не следует забывать, Алекс, что этот ребенок существует не в вакууме. Имеется и социальная составляющая. Если ей и ее матери негде будет жить, это не сильно-то поспособствует излечению, так ведь?

Я слушал, не сомневаясь, что последует и продолжение. И впрямь:

– А теперь вы можете спросить: а как же психотерапия? Как насчет коррекции поведения? Мой ответ таков: да о какой коррекции можно в такой ситуации говорить? Нет абсолютно никаких оснований полагать, что данная конкретная мать обладает достаточным потенциалом адекватной самооценки для осознания собственной психодинамики и оперативного изменения мотивов собственного поведения, чтобы успешно извлечь пользу от подобной психотерапии. У нее полностью отсутствует способность даже просто следовать стабильной системе правил и положений, необходимых для модификации поведения. Все, на что она способна, – это просто не забыть три раза в день дать ребенку таблетки. Таблетки, которые достаточно эффективно действуют. И могу откровенно вам сказать: я не испытываю и капли вины за то, что их прописал, потому что уверен – для ребенка это единственная надежда.

Блестящий финальный аккорд. Несомненно, что на ежегодном благотворительном банкете в Западном педиатрическом он сорвал бы бурные аплодисменты среди присутствующих там дам. Но на самом деле все это чушь собачья. Псевдонаучная тарабарщина, изрядно замешанная на снисходительном фашизме. Сделаем «недочеловеку» укольчик, и он вмиг станет добропорядочным гражданином!

По ходу этой речи Тоул малость завелся. Но теперь был опять безупречно спокоен и собран, столь же обаятелен и столь же уверенно держал себя в руках.

– Что, не убедил? – улыбнулся он.

– Дело не в этом. Вы подняли ряд интересных положений. Мне надо их как следует осмыслить.

– Осмыслить – это всегда полезно. – Тоул потер руки. – А теперь, возвращаясь к тому, за чем вы пришли… и, пожалуйста, простите мне эту маленькую диатрибу[20]20
    Резкая обличительная речь.


[Закрыть]. Вы действительно считаете, что снятие этого ребенка со стимуляторов сделает ее более восприимчивой к гипнозу?

– Да, считаю.

– Даже несмотря на то, что ее способность к сосредоточению ухудшится?

– Даже несмотря на это. У меня есть способы гипнотической индукции, рассчитанные специально для детей с короткой продолжительностью концентрации внимания.

Белоснежные брови полезли вверх.

– Надо же!.. Надо мне будет как-нибудь поинтересоваться. Знаете, я и сам одно время баловался гипнозом. В армии, в целях снятия болевых ощущений. Немножко в курсе, что там и как.

– Могу прислать вам несколько последних публикаций.

– Буду очень благодарен, Алекс. – Он поднялся, давая понять, что мое время вышло. – Был рад познакомиться.

Очередное рукопожатие.

– Я тоже, Уилл.

Меня от всего этого уже начинало тошнить.

Незаданный вопрос повис в воздухе. Тоул перехватил его на лету.

– Я сообщу вам, что собираюсь предпринять, – сказал он, едва заметно улыбаясь.

– Да?

– Я хочу хорошенько все обдумать.

– Понимаю.

– Да, сначала я все хорошенько обдумаю. Позвоните мне через пару деньков.

– Обязательно, Уилл.

Да чтоб у тебя за ночь все волосы и зубы выпали, лицемерная ты сволочь!

Когда я шел обратно, Эдна сверлила меня недобрым взглядом, а Сэнди приветливо улыбнулась. Не обращая на обеих внимания, я спас Майло от троицы сопляков, которые уже лазали по нему, словно по горке на детской площадке. Продравшись сквозь кипящую банду буйных малолеток и их мамаш, мы укрылись в безопасной тиши автомобиля.