Текст книги "Он придет"

Глава 5

Пока мы ехали обратно ко мне, я пересказал Майло свой разговор с Тоулом.

– Демонстрация силы. – Лоб его собрался в складки, на скулах заиграли желваки.

– Это и что-то еще, чего я так до конца и не пойму. Странный мужик. Общается очень вежливо, чуть ли не подобострастно – а потом ты вдруг понимаешь, что он гнет какую-то свою хитрую линию.

– Зачем он тащил тебя в такую даль для чего-то вроде этого?

– Не знаю. – Действительно, непонятно, почему в такой напряженный день Тоул выкроил время для неспешной лекции. Весь наш разговор вполне уложился бы в пятиминутный телефонный звонок. – Может, это для него развлечение – натянуть нос другому профессионалу.

– И на фига такие развлекухи занятому человеку?

– Угу, но «эго» на первом месте. Я уже встречал людей вроде Тоула, которых хлебом не корми, а дай покомандовать, почувствовать себя боссом. Куча таких типов заканчивают тем, что возглавляют всякие департаменты, становятся деканами и председателями комитетов.

– А также капитанами, инспекторами и начальниками полиции.

– Точно…

– Будешь звонить ему, как он предложил? – В голосе у него проскальзывали откровенно пораженческие нотки.

– Конечно. Попытка не пытка.

* * *

Майло опять забрался в свой «Фиат», и через несколько секунд молитв и пинков по педали газа тот наконец завелся. Высунувшись из окна, Стёрджис утомленно посмотрел на меня.

– Спасибо, Алекс. Поеду-ка домой и завалюсь в койку. Достала меня уже эта бессонная рутина…

– А не хочешь вздремнуть здесь, а уже потом ехать?

– Не, спасибо. Нормально доеду, если эта рухлядь пожелает. – Он похлопал по мятой двери. – Все равно спасибо.

– А я продолжу с Мелоди.

– Супер. Завтра позвоню.

Майло успел тронуться с места, прежде чем я его окликнул. Он сдал назад.

– Ну, чего еще?

– Наверняка это неважно, но я подумал, что стоит об этом упомянуть. Медсестра Тоула сказала мне, что отец Мелоди сидел в тюрьме.

Детектив кивнул, как сомнамбула.

– Как и еще половина страны. Вот потому-то экономике у нас и швах. Спасибо.

После этого он укатил.

Было пятнадцать минут седьмого, и уже почти стемнело. Я улегся в кровать – подумал, вздремну пару минут; а когда проснулся, уже перевалило за девять. Я встал, умылся и позвонил Робин. Никто не ответил.

Быстро побрился, накинул ветровку и скатался до «Хакаты», что в Санта-Монике. Где-то с час пил саке и ел суши и обменивался шуточками с шеф-поваром, у которого, как оказалось, имелась магистерская степень по психологии, полученная в Токийском университете.

Вернулся домой, разделся догола, залез в джакузи, стараясь выбросить из головы все мысли про Мортона Хэндлера, Мелоди Куинн и Л.У. Тоула, доктора медицины. Прибегнул к самогипнозу, воображая, как мы с Робин занимаемся любовью на вершине горы в джунглях. Охваченный желанием, вылез из ванны и позвонил ей еще раз. После десяти гудков она ответила, что-то полусонно пробормотав в трубку.

Извинился, что разбудил, сказал ей, что люблю ее, и повесил трубку.

Через полминуты Робин перезвонила.

– Это ты был, Алекс? – Голос у нее звучал так, будто она по-прежнему видела какой-то сон.

– Да, милая, прости, что разбудил.

– Нет, все нормально… а сколько сейчас вообще времени?

– Половина двенадцатого.

– Похоже, что меня срубило. Как ты, дорогой?

– Отлично. Я звонил тебе около девяти.

– Меня весь день не было дома, ездила за древесиной. Есть старый скрипичный мастер в Сими-Вэлли, решивший отойти от дел. Шесть часов у него проторчала – смотрела инструменты, отбирала клен и эбеновое дерево. Очень жаль, что пропустила твой звонок.

Судя по голосу, Робин здорово устала.

– Мне тоже жаль, но возвращайся в постель. Выспись как следует, я тебе завтра позвоню.

– Если хочешь приехать, то давай.

Я и сам над этим подумывал, но был слишком взвинчен, чтобы оказаться хорошей компанией.

– Ну ладно, дорогой. – Она зевнула – негромкий, сладкий звук. – Я люблю тебя.

– Я тоже тебя люблю.

Заснуть вышло не сразу, но, когда мне это наконец удалось, это оказался скорее какой-то неугомонный полусон, отмеченный черно-белыми обрывками сновидений с обилием лихорадочного движения. Не помню, про что, но разговоры в них протекали вяло и с трудом, словно губы у всех говорящих были парализованы, а рты набиты мокрым песком.

Посреди ночи я встал проверить, хорошо ли заперты двери и окна.

Глава 6

Проснулся в шесть утра, переполненный кипучей энергией. Подобного чувства я не испытывал уже больше пяти месяцев. Не скажу, чтобы охватывающее меня напряжение оказалось таким уж неприятным, поскольку на горизонте маячила совершенно конкретная цель, но к семи часам оно уже выросло настолько, что я рыскал по дому, как ягуар в поисках добычи.

В половине восьмого я решил, что уже достаточно поздно, и набрал номер Бониты Куинн. Она давно бодрствовала и вела себя так, будто ждала моего звонка.

– Доброе утро, доктор.

– Доброе. Я подумывал заскочить к вам и провести несколько часов с Мелоди.

– Почему бы и нет? Ей все равно нечего делать. Знаете, – она понизила голос, – по-моему, вы ей понравились. Вчера только и разговоров было, как вы вместе играли.

– Очень отрадно это слышать. Сегодня мы еще немного поиграем. Буду примерно через полчаса.

Когда я подъехал, Мелоди была полностью одета и готова к выходу. Мать нарядила ее в бледно-желтый сарафанчик, открывающий костлявые белые плечики и худенькие ручки, тоненькие, как прутики. Волосы были завязаны на затылке в конский хвостик, перехваченный желтой ленточкой. Она прижимала к груди крошечную лакированную сумочку. Я думал, что какое-то время мы проведем у нее в комнате, а потом отправимся куда-нибудь перекусить, но девочка явно приготовилась провести день вне дома.

– Привет, Мелоди!

Она отвела взгляд и принялась сосать большой палец.

– Ты сегодня просто замечательно выглядишь.

Мелоди робко улыбнулась.

– Вот думаю, не прокатиться ли нам в парк. Как ты на это смотришь?

– Хорошо. – Дрожащий голосок.

– Отлично.

Я заглянул в квартиру. Бонита яростно таскала за собой пылесос, словно тот был набит ее собственными грехами. На голове – голубая косынка, с губ свисает сигарета. Телевизор настроен на госпел-шоу, но картинку постоянно накрывал снег помех, а звуки религиозных песнопений заглушал рев пылесоса.

Я тронул ее за плечо. Она вздрогнула.

– Я забираю ее, хорошо? – проорал я поверх завываний адской машины.

– Да-да. – Когда Бонита говорила, сигарета прыгала в ее губах, словно форель на стремнине.

Я вернулся к Мелоди.

– Поехали.

Она пристроилась ко мне. Где-то на полпути к стоянке крошечные пальчики скользнули в мою руку.

* * *

После многочисленных поворотов на серпантинах и удачных объездов я выбрался на Оушн-авеню. Катил к югу, в сторону Санта-Моники, пока мы не добрались до парка, тянущегося по верху скалистого обрыва над Пасифик-Коуст-хайвей. Половина девятого утра. Небо чистое, с брошенной к горизонту пригоршней облачков – недостижимо далеких, как скрывающиеся посреди океана Гавайи. Место для парковки нашлось прямо на улице, напротив павильончика «Камеры-обскуры» и Рекреационного центра для пожилых граждан.

Даже в столь ранний час здесь было полно народу. Старики оккупировали скамейки и площадку для шаффлборда[21]21
    Шаффлборд – игра на размеченном столе или корте с использованием киев и шайб (в случае корта), и шайб, которые толкаются рукой (в случае настольного варианта); шайба должна остановиться в пределах определенных линий, отмеченных на столе или корте.


[Закрыть]. Одни безостановочно болтали друг с другом или сами с собой; другие в молчаливом трансе таращились на бульвар. Длинноногие девушки в коротеньких откровенных топиках и атласных шортиках, прикрывающих от силы десятую долю их ягодичных областей, проносились мимо на роликах, превращая дорожки между пальмами в бесконечный парад загорелой плоти. Многие были в наушниках – несущиеся очертя голову инопланетянки с блаженным выражением на лощеных, по-калифорнийски безупречных лицах.

Японские туристы щелкали фотоаппаратами, толкая друг друга локтями, тыкая во все стороны пальцами и хохоча. Вдоль перил, отгораживающих осыпающийся обрыв от обширного открытого пространства за ним, околачивались потасканные бомжи. Они курили, зажав сигареты в кулак, и озирали мир с опасливым отвращением. Среди них я заметил на удивление много молодых людей – у всех такой вид, будто они только что выползли из какой-то глубокой, темной, давно истощившейся шахты.

Были здесь еще уткнувшиеся в книги студенты, растянувшиеся на траве парочки, маленькие мальчики, мечущиеся между деревьями, а несколько молчаливых встреч – сошлись-разошлись – подозрительно напоминали торговлю наркотиками.

Мы с Мелоди прогулялись вдоль наружного края парка, держась за руки и изредка перебрасываясь словами. Я предложил купить ей горячий крендель у уличного разносчика, но она сказала, что не голодна. Мне припомнилось, что потеря аппетита – еще один побочный эффект риталина. Может, она просто плотно позавтракала?

Мы подошли к мостику, ведущему на пирс.

– Когда-нибудь каталась на карусели? – спросил я.

– Один раз. Мы как-то ездили в школе на Волшебную гору[22]22
    Большой луна-парк в Санта-Кларите, неподалеку от Лос-Анджелеса.


[Закрыть], на экскурсию. Я испугалась – очень быстро крутили, – но мне понравилось.

– Тогда пошли. – Я указал на пирс. – Вон она. Давай прокатимся.

По контрасту с парком пирс казался практически пустынным. Лишь кое-где сидели мужики с удочками, в основном старики – черные и азиаты, но на лицах у них был написан пессимизм, а ведра пусты. В старые доски уходящего в море пирса въелась засохшая рыбья чешуя, отчего на утреннем солнце они казались усыпанными праздничными блестками. Кое-где доски потрескались, и в трещинах под ногами проглядывала морская вода, лениво шлепающая о сваи и с недовольным шипением откатывающаяся обратно. В тени под настилом вода казалась зеленовато-черной. Крепко пахло креозотом и солью – выдержанный, первозданный аромат одиночества и времени, впустую уходящего в никуда.

Бильярдная, в которой я частенько пропадал, прогуливая школу, была давно закрыта. На ее месте возник зал игровых автоматов, и одинокий мексиканский юнец целеустремленно дергал джойстик на одном из аляповато раскрашенных роботов, который отзывался компьютерным бульканьем, блямканьем и звонками.

Карусель размещалась в увенчанном шатром павильоне такого вида, будто его смоет первым же высоким приливом. Служителем оказался крошечный человечек с торчащим, как дыня, брюшком и шелушащейся кожей вокруг ушей. Он сидел на табурете, изучая программу скачек, и старательно делал вид, что нас тут нет.

– Мы хотим покататься на карусели.

Служитель поднял взгляд, оценивающе оглядывая нас. Мелоди зачарованно рассматривала древние плакаты на стене. «Буффало Билл». «Викторианская любовь».

– Четвертак за раз.

Я сунул ему пару купюр.

– Пускай чуть подольше покрутится.

– Нет проблем.

Я усадил ее на большую бело-золотую лошадку с розовыми перьями вместо хвоста, подвешенную на витой медный прут, – наверняка еще и вверх-вниз ходит. Сам встал рядом.

Коротышка опять с головой ушел в чтение. Вытянул руку, нажал кнопку на ржавом пульте, потянул рычаг, и слезливые звуки вальса «Голубой Дунай» с хрипом вырвались из полудюжины упрятанных под потолком динамиков. Карусель плавно тронулась с места, начала раскручиваться – лошадки, обезьянки, колесницы возродились к жизни, плавно поднимаясь и опускаясь при вращении машины.

Ручонки Мелоди крепко сомкнулись вокруг шеи ее скакуна; она неотрывно смотрела прямо перед собой. Постепенно ослабила захват и позволила себе оглянуться по сторонам. К двадцатому обороту девочка уже покачивалась в такт музыке, прикрыв глазенки и разинув рот в молчаливом смехе.

Когда музыка наконец смолкла, я помог ей слезть, и Мелоди, пошатнувшись от головокружения, ступила на грязный бетонный пол. Она хихикала и крутила сумочку в веселом ритме, в такт уже умолкнувшему вальсу.

Мы вышли из павильона и рискнули дойти до конца пирса. Мелоди не сводила завороженного взгляда с огромных баков для наживки, кишащих извивающимися анчоусами, в изумлении застыла при виде корзины свежих морских окуней, которую тащила троица мускулистых бородатых рыбаков. Красноватые снулые рыбины лежали грудой. От быстрого подъема со дна океана воздушные пузыри у некоторых окуней полопались и торчали из разинутых ртов. Вверх-вниз по неподвижным тушкам карабкались крабики размером с пчел. Сверху на рыбу пикировали грабители-чайки, которых отгоняли мозолистые коричневые руки рыбаков.

Один из них, парнишка не старше восемнадцати, заметил ее завороженный взгляд.

– Грязновато тут, а?

– Ага.

– Скажи своему папе, пусть в следующий выходной сводит тебя куда-нибудь почище!

Он рассмеялся.

Мелоди улыбнулась. Она даже не попыталась его поправить.

Где-то по соседству жарили креветок. Я заметил, как девочка поводит носом.

– Проголодалась?

– Типа да. – Она явно маялась.

– Что-то не так?

– Мама велела мне ничего не выпрашивать.

– Не волнуйся. Я собираюсь сказать твоей маме, что ты вела себе хорошо. Ты сегодня завтракала?

– Типа да.

– А что ела?

– Соку попила. Кусочек пончика. Такого, с белой обсыпкой.

– И всё?

– Угу. – Мелоди отвернулась от меня, словно ожидая наказания. Я смягчил голос.

– Наверное, у тебя тогда еще не было аппетита.

– Угу.

Вот тебе и теория насчет завтрака!

– Ну, а лично я голоден как волк. – Это было правдой. С утра только чашку кофе выпил. – Как смотришь, чтобы вместе пойти поискать что-нибудь перекусить?

– Спасибо, доктор Дел… – На моей фамилии она запнулась.

– Давай просто Алекс.

– Спасибо, Алекс.

Мы вычислили источник соблазнительных запахов – в убогой забегаловке, втиснувшейся между магазином сувениров и открытым ларьком с наживкой и рыболовными снастями. За прилавком стояла толстая тетка, нездорово белая и рыхлая. Пар и дым густо окутывали ее луноподобное лицо, создавая мерцающий ореол. На заднем плане шипели и потрескивали залитые раскаленным маслом противни.

Я купил большой промасленный пакет всяких вкусностей: несколько порций завернутых в фольгу креветок и жареной трески, корзинку жареной картошки, которая торчала оттуда, словно набор полицейских дубинок, запечатанные пластиковые плошки с соусом тартар и кетчупом, бумажные пакетики с солью и две банки колы непонятной марки.

– Эй, не забудьте вот это, сэр! – Толстуха протянула мне целую пачку бумажных салфеток.

– О, спасибо.

– Ох уж эти детки! – Она опустила взгляд на Мелоди. – Приятного аппетита, зайчик!

Мы вынесли еду с пирса и нашли тихий уголок на пляже, неподалеку от «Центра долголетия Притикина»[23]23
    Натан Притикин (1915–1985) – американский диетолог, основатель сети «Центров долголетия». По современным оценкам, многие его подходы к диетологии оказались ошибочными (достаточно сказать, что сам Притикин покончил с собой как раз из-за проблем со здоровьем). Его центр в Лос-Анджелесе давно закрыт, но в 80-е пользовался большой популярностью.


[Закрыть]. Набросились на истекающие маслом яства, наблюдая за солидного возраста мужчинами, пытающимися бегать трусцой вокруг квартала после подпитки тем бессердечным меню, которое в наши дни предлагают в этом центре.

Мелоди поглощала еду, как водила-дальнобойщик. Время подбиралось к полудню – значит, она была готова к своей второй дозе амфетамина за день. Ее мать не предложила мне прихватить с собой таблетки, а я не подумал – или не захотел – об этом напомнить.

Перемена в ее поведении стала заметной еще за едой и с каждый минутой проявлялась все сильнее.

Девочка стала более подвижной. Проявляла больше любопытства к происходящему вокруг. Постоянно вертелась, словно просыпаясь от долгого бестолкового сна. Все время озиралась по сторонам, вновь вступая в контакт с окружающим. Маленькое личико, совсем недавно сонное и безучастное, на глазах оживало.

– Ой, смотрите! – Она ткнула пальчиком в сторону выводка облаченных в гидрокостюмы серферов, катающихся по волнам вдалеке.

– На тюленей похожи, правда?

Мелоди хихикнула.

– А можно я подойду к водичке, Алекс?

– Только сними туфельки и ходи там, где волны касаются песка. Постарайся не замочить платье.

Я сунул в рот очередную креветку, откинулся и смотрел, как она бегает вдоль линии отлива, пиная тонкими ножками воду. Один раз обернулась в мою сторону и помахала.

Я минут двадцать понаблюдал, как Мелоди носится туда-сюда, а потом закатал штанины, снял туфли и носки и присоединился к ней.

Стали бегать вместе. Ее ноги работали лучше с каждым мгновением; вскоре она уже прыгала и скакала, как газель. Радостно вопила, брызгалась и двигалась без остановки до тех пор, пока мы оба не запыхались. Затем побрели к месту нашего пикника и рухнули на песок. Волосы ее совсем перепутались, так что я вынул заколки, кое-как привел ей голову в порядок и вновь пристроил заколки на место. Ее маленькая грудь тяжело вздымалась. Ноги от лодыжек покрылись коркой песка. Когда девочка наконец перевела дух, то спросила меня:

– Я… я хорошо себя вела, да?

– Ты вела себя просто замечательно.

На маленьком личике явственно читалось сомнение.

– А ты так не думаешь, Мелоди?

– Ну, не знаю…. Иногда я думаю, что веду себя хорошо, а мама бесится, или миссис Брукхауз говорит, что я плохая.

– Ты всегда хорошая. Даже если кто-то думает, что ты делаешь что-то не то. Понимаешь это?

– Наверное, да.

– Но не совсем, угу?

– Я… я уже запуталась.

– Кто угодно может запутаться. И дети, и мамы, и папы. И доктора.

– Доктор Тоул тоже?

– Даже доктор Тоул.

Мелоди немного над этим поразмыслила. Большие темные глазищи метались по сторонам, нацеливаясь то на воду, то на мое лицо, то на небо, то опять на меня.

– Мама сказала, что вы хотите меня загипнотизировать. – Она произнесла это как «гип-мотизировать».

– Если только ты сама этого захочешь. Понимаешь, зачем это?

– Типа да. Чтобы я стала лучше соображать?

– Нет. Соображаешь ты и так отлично. Здесь, – я похлопал ее по макушке, – все работает как надо. Мы хотим попробовать гипноз – за-гип-но-ти-зи-ро-вать тебя, – чтобы ты нам помогла. Чтобы смогла кое-что вспомнить.

– Насчет того, как ранили того, другого доктора?

Я смешался. Мой принцип – быть с детьми максимально честным, но если ей не сообщили, что Хэндлер и Гутиэрес мертвы, то я не собирался оказаться первым, кто сообщит ей это шокирующее известие. Да и момент неподходящий.

– Да. Насчет этого.

– Я сказала тому полицейскому, что ничего не помню. Там все было темно и ваще.

– Иногда под гипнозом вспоминают то, чего просто так никак не вспомнить.

Мелоди испуганно посмотрела на меня.

– Ты боишься гипноза?

– Угу.

– Это нормально. Это совершенно нормально – бояться новых вещей. Но в гипнозе нет абсолютно ничего страшного. Это в некотором роде даже развлечение. Ты раньше когда-нибудь видела, как кого-нибудь гипнотизируют?

– Неа.

– Ни разу? Даже в мультиках?

Мелоди расцвела:

– О, когда этот парень в треугольном колпаке гипнотизировал Попая, и из рук у него пошли волны, а Попай вышел в окно и не свалился!

– Точно. Я этот мультик тоже смотрел. Парень в колпаке заставил Попая делать кучу фантастических вещей.

– Ага!

– Ну, для мультика это классно, но настоящий гипноз – не совсем то.

Я выдал детскую версию лекции, которую совсем недавно прочитал ее матери. Мелоди, похоже, мне поверила, поскольку страх уступил место завороженному любопытству.

– А можно попробовать прямо сейчас?

Я замешкался. На пляже было пусто – никаких посторонних глаз и ушей. И момент правильный. К черту Тоула…

– Не вижу препятствий. Для начала сядь поудобней.

Я попросил ее сфокусировать взгляд на гладком блестящем камушке, который она держала в руке. Через несколько секунд девочка заморгала – пошла реакция на внушение. Дыхание замедлилось, стало размеренным. Я приказал ей закрыть глаза и слушать шум волн, накатывающих на берег. Потом попросил представить, как она спускается вниз по ступенькам и проходит через красивую дверь туда, куда ей очень хотелось бы попасть.

– Я не знаю, где это место и что в нем, но для тебя оно особенное. Можешь сказать мне или держать в секрете, но, находясь там, ты чувствуешь себя так спокойно, так уютно, так счастливо, так уверенно…

Еще немного подобных усилий, и Мелоди погрузилась в глубокий гипнотический транс.

– А теперь ты можешь слышать мой голос, но только специально не вслушивайся. Просто продолжай наслаждаться своим любимым местом и хорошо проводи время.

Я оставил ее в покое еще на пять минут. На ее худеньком личике застыло умиротворенное, ангельское выражение. Легкий ветерок шевелил выбившиеся прядки волос у нее на голове. Сидя на песке с положенными на колени руками, она выглядела совсем маленькой и хрупкой.

Я дал ей внушение вернуться назад во времени – в ночь убийства. Девочка на миг напряглась, но тут же продолжила все так же глубоко и ровно дышать.

– Ты по-прежнему чувствуешь полную расслабленность, Мелоди. Тебе так хорошо, так спокойно… Но теперь ты можешь увидеть саму себя, словно ты кинозвезда в телевизоре. Вот ты видишь, как вылезаешь из постели…

Ее губы разомкнулись, и она провела по ним кончиком языка.

– Вот подходишь к окну, садишься там, просто выглядываешь в него. Что там за ним?

– Темно. – Это слово прозвучало едва слышно.

– Да, темнота. И есть там еще что-нибудь?

– Нет.

– Хорошо. Посиди так еще чуть-чуть.

Через несколько минут:

– Видишь что-нибудь в темноте, Мелоди?

– Угу. Темноту.

Я сделал еще несколько попыток, а потом сдался. Либо она действительно ничего не видела, и разговоры про двух или трех «темных» мужчин были всего лишь плодом ее фантазии, – либо «закрылась». В любом случае шансы что-либо получить от нее выглядели практически нулевыми.

Я дал ей еще насладиться своим любимым местом, дал установки на владение собой, самоконтроль, ощущение счастья и бодрости и мягко вывел из транса. Очнулась она с улыбкой на лице.

– Было здоровско!

– Рад, что тебе понравилось. Похоже, что в твоем любимом месте и вправду классно.

– Вы сказали, что можно не рассказывать!

– Истинная правда. Не надо.

– А что, если мне хочется? – Она надулась.

– Тогда можно.

– Хм!

Секунду Мелоди смаковала свою власть надо мной.

– Я хочу все-таки рассказать. Я каталась на карусели. Круг за кругом, все быстрей и быстрей…

– Отличный выбор.

– И чем больше я крутилась, тем мне было радостней и радостней. Можно будет туда еще сходить покататься? Когда-нибудь?

– Конечно!

Ну вот и допрыгался, Алекс. Влез в то, от чего теперь уже так просто не отделаешься. Папочка быстрого приготовления – просто добавь вины.

Уже в машине она повернулась ко мне:

– Вы сказали, что гипноз помогает вспомнить?

– Может.

– А он поможет мне вспомнить папу?

– Когда вы в последний раз виделись?

– Никогда. Он ушел, когда я была совсем маленькая. Они с мамой больше не живут вместе.

– А он заглядывает вас навестить?

– Нет. Он живет очень далеко. Раз позвонил мне, перед Рождеством, но я спала, а мама не стала меня будить. Я очень рассердилась.

– Могу это понять.

– Я ее стукнула.

– Наверное, ты действительно очень рассердилась.

– Ага. – Она прикусила губу. – Иногда он присылает мне всякое.

– Вроде Жиртреста?

– Ну да, и всякое другое. – Она покопалась в своей сумочке и вытащила оттуда нечто похожее на большую высохшую косточку от какого-то фрукта. На ней было вырезано подобие лица – весьма злобного лица – с глазами из бусин и приклеенными сверху черными акриловыми волосами. Голова, «сушеная голова». Дешевая безделушка, которую можно найти в любом сувенирном ларьке в Тихуане. Держала она ее так бережно, словно то была не безвкусная поделка, а как минимум бриллиант из королевской короны. Непонятно только, какого именно короля. Может, Квашиоркора?[24]24
    Вид тяжелой дистрофии на фоне недостатка белков в пищевом рационе. Болезнь обычно возникает у детей 1–4 лет. Само слово «квашиоркор» заимствовано из языка коренного населения Ганы и буквально означает «отвергнутый» (по отношению к ребенку, отлученному от материнской груди после рождения следующего ребенка).


[Закрыть]

– Здорово. – Подержав в руке шишковатую штуку, я отдал ее обратно.

– Я бы хотела с ним повидаться, но мама говорит, что не знает, где он. А можно меня так загипнотизировать, чтобы я его вспомнила?

– Это будет трудно, Мелоди, потому что ты слишком давно его не видела. Но можно будет как-нибудь попробовать… У тебя есть что-нибудь напоминающее о нем, например фотография?

– Ага.

Она опять порылась в сумочке и извлекла оттуда загнувшийся в трубочку, мятый и изрядно потертый моментальный снимок. Похоже, что его регулярно вытаскивали и вертели в руках, будто четки. Мне вспомнилась фотография на стене у Тоула. Ну просто неделя целлулоидных воспоминаний! Мистер Истмен[25]25
    Джордж Истмен – основатель компании «Кодак».


[Закрыть], если б вы только знали, что при помощи вашей маленькой черной коробочки можно сохранить прошлое, как мертворожденного зародыша в банке с формалином!

С выцветшей цветной фотографии на меня смотрели мужчина и женщина. Женщиной была Бонита Куинн – в более молодые, но отнюдь не более прекрасные годы. Даже двадцати с чем-то лет отроду она носила на лице ту угрюмую маску, что предвещала безжалостное будущее. Платье излишне открывало тогда еще худосочные бедра. Волосы длинные и прямые, расчесанные на прямой пробор. Она со своим спутником стояла перед входом в нечто вроде сельского бара – заведения того сорта, на которое вы вдруг натыкаетесь после очередного изгиба второстепенного шоссе. Стены здания были из грубо обтесанных бревен. В окне маячила реклама «Будвайзера».

Бонита обнимала за талию мужчину в футболке, джинсах и резиновых сапогах, который обхватывал ее за плечи. Рядом с ним виднелась задняя часть мотоцикла.

Парень был несколько странного вида. Одна сторона его – левая – скособочилась и более чем намекала на атрофию, охватившую его от шеи до левой ноги. Он походил на какой-то фрукт, который нарезали на ломтики, а потом без особой точности попытались собрать обратно. Впрочем, если не обращать внимания на асимметрию, выглядел он совсем не плохо – высокий, худощавый, со светлыми лохмами по плечи и густыми усами.

Ехидно-хитроватое выражение у него на лице резко контрастировало с торжественной важностью Бониты. Это был тот взгляд, который вы видите на лицах местных деревенщин, когда заходите в таверну маленького городка в незнакомых краях, просто чтобы выпить чего-нибудь холодненького и немного побыть в одиночестве. Тот взгляд, которого вы старательно избегаете и из-за которого стараетесь побыстрей убраться за двери, поскольку он означает неприятности и ничего более.

Меня ничуть не удивляло, что его обладатель в итоге оказался за решеткой.

– Держи. – Я отдал ей фото обратно, и она тщательно уложила его обратно в сумочку.

– Не хочешь еще побегать?

– Неа. Я типа устала.

– Хочешь домой?

– Ага.

* * *

На обратном пути в машине Мелоди совсем притихла, словно опять одурманенная таблетками. У меня было неуютное чувство, что я как-то неправильно с ней поступил, зря растормошил ее, только чтобы опять вернуть в унылую повседневность.

Мне вспомнилось, что я слышал на лекции одного из старших профессоров на выпускном курсе, полном честолюбивых будущих психотерапевтов:

«Когда вы приходите к решению зарабатывать на жизнь, помогая людям, испытывающим эмоциональные страдания, вы также принимаете решение в буквальном смысле тащить этих людей на собственной спине, причем достаточно долго. К чертям все эти разговоры о профессиональной ответственности и уверенности в себе! Все это пустые словеса. Вам предстоит каждый день в своей жизни сталкиваться с беспомощностью. Ваши пациенты будут липнуть к вам, как цыплята, готовые прибиться к первому же живому существу, как только высунут голову из скорлупы. Если вы не способны управиться с этим, идите в бухгалтеры».

Сейчас счетоводная книга, полная бездушных цифр, представлялась мне более чем желанным зрелищем.