Текст книги "Ледяное сердце"

– Спокойно, спокойно, ты хороший мальчик… Потом еще манера ее поведения, облачение – плохое сочетание, слишком велико, слишком много одежонок, одна поверх другой, при теплой погоде. Я пятьдесят три года прожила в Венисе, детектив. Я видела много душевнобольных и знаю, когда этот недуг так и лезет в глаза. Ну а потом, конечно, эти поиски пищи. Как только открылась дверь, она отпрянула назад, потеряла равновесие и чуть не упала. Такой страх. И я сказала ей: «Если вы подождете здесь, я вынесу вам поесть». Но она поднесла руку ко рту, пожевала суставы пальцев и убежала. Они часто так делают, знаете ли. Отказываются от пищи. Некоторые даже проявляют враждебность, если им пытаются помочь. У них в головах звучат голоса, которые говорят им неизвестно что. Нельзя же порицать их за недоверие. – Она погладила собаку. – Возможно, в этом ничего такого нет, но в свете того, что случилось с Джули, мне кажется, излишняя самоуверенность нам ни к чему.

– Ни к чему, мадам. Что еще вы могли бы сказать об этой женщине?

Глаза старушки заискрились.

– Так вы считаете, что это важно?

– На данном этапе важно все. И я благодарен вам за то, что вы рассказали.

– Приятно слышать. Ведь я едва не умолчала об этом. Мне казалось, что Джули убил мужчина, судя по тому, как она… – Старушка сначала закрыла, потом открыла глаза. – Я все еще пытаюсь стереть из памяти образ… Не то чтобы эта женщина не могла справиться с Джули… Эта особа показалась мне ширококостной, ростом футов шесть, весьма крепкой на вид… Хотя при всех ее одеждах точнее сказать трудно. А стояли мы друг напротив друга около секунды.

– Ширококостная, – повторил Майло.

– Крепкая, почти как мужчина.

– А не могли это быть переодетый мужчина? Барнес засмеялась.

– Нет-нет, это была чистой воды женщина, настоящая женщина, но крупная. Значительно крупнее Джули. И это заставило меня задуматься. Ведь это не обязательно должен был быть мужчина, правда? Особенно если мы имеем дело с человеком не в своем уме.

Майло вынул записную книжку.

– Сколько ей, по-вашему, было лет?

– По-моему, лет тридцать. Но это лишь предположение, потому что нищета, отсутствие жилища, психическое заболевание… со всем этим не соотносится.

– В каком смысле, мадам?

– Я хочу сказать, что все люди в подобных условиях выглядят неполноценными и старше своих лет… на них лежит печать отчаяния. Этой, однако, каким-то образом удалось сохранить что-то… нечто молодое. Лучше объяснить я не могу. – Коко Барнес постучала пальцем. – Что касается других деталей, то на ней была толстая куртка военного покроя, надетая поверх фланелевой рубашки красно-бело-черного цвета, а та, в свою очередь, – поверх голубого свитера Калифорнийского университета в Лос-Анджелесе. Аббревиатура университета была написана белыми буквами, при этом буква К наполовину стерлась. Нижнюю часть тела закрывали плотные синие брюки от тренировочного костюма, и по тому, как они топорщились, я заключила, что под ними еще одни брюки. На ногах у нее были белые теннисные туфли со шнурками, а на голове – широкополая соломенная шляпа. Поля спереди были пробиты, отчего отдельные соломинки свободно торчали. Волосы она заправила под шляпу, но некоторые выбились наружу, и я видела, что они рыжие. И вьющиеся. Вьющиеся рыжие волосы. Прибавьте к этому давнюю въевшуюся грязь, и вы получите полный портрет.

Майло делал пометки.

– Видели ли вы ее когда-либо раньше?

– Нет, ни на пешеходных дорожках, ни шатающейся по аллеям Вениса или парка Оушен-Франт, ни в каких-либо других местах, где много бездомных. Возможно, она не из местных.

– Что еще вам запомнилось из этой встречи?

– Это была не совсем встреча, детектив. Я открыла дверь, женщина испугалась, я предложила ей поесть, она убежала.

Майло просмотрел свои записи.

– У вас превосходная память, мисс Барнес.

– Вот если бы вы познакомились со мной несколько лет назад… – Старушка постучала по своему лбу. – Я словно фотографирую. Мы, художники, смотрим на мир сквозь мощную линзу. – Она дважды моргнула. – Если бы я не отказалась от операции по поводу катаракты, то запоминала бы все гораздо лучше.

– Позвольте спросить вас, мадам: не могли бы вы нарисовать портрет этой женщины? Уверен, вы сделаете это куда профессиональнее, чем полицейский художник.

Барнес подавила удивленную улыбку.

– Давненько я не рисовала – несколько лет назад перешла на керамику. Но впрочем, почему бы и нет? Я сделаю портрет и позвоню вам.

– Премного благодарен, мадам.

– Гражданский долг и искусство, – проговорила Барнес. – И все одним махом.

На обратном пути к кафе «Могул» я спросил, серьезно ли Майло относится к этому.

– А ты?

– У Коко Барнес катаракта обоих глаз, поэтому кто знает, что она видела на самом деле. Я считаю, что убийца планирует и оценивает свои действия. Он собран, и с мозгами у него все в порядке. Но это лишь догадка, а не научный вывод.

Майло нахмурился.

– Поиск этой рыжеволосой означает, что придется вступить в контакт с полицейскими патрульной службы тех мест, где обитают бездомные. Эти полицейские поддерживают связь с органами социального обеспечения и с лечебными учреждениями. И если Барнес права насчет того, что рыжая не из местных, мне не удастся ограничить поиск только западным районом.

– Одно тебе на руку. Женщина шести футов ростом, с кудрявыми рыжими волосами, безусловно, бросается в глаза.

– Допустим, я найду ее, и что потом? Я получу в распоряжение специалистку по мусорным бакам, посетившую проход между домами за пять часов до того, как задушили Джули. – Майло покачал головой. – Серьезно ли я отношусь к этому? Не очень. С другой стороны… – Что?

– Если я не обнаружу в самое ближайшее время что-нибудь еще, мне просто нельзя позволить себе не учитывать эти сведения.

Я остановился в погрузочно-разгрузочной зоне перед рестораном. Под «дворником» машины Майло, не имевшей отличительных знаков, лежал сложенный штрафной талон.

– Хочешь познакомиться с Эвереттом Киппером? – спросил Майло.

– Еще бы.

Он прочитал то, что значилось в повестке с вызовом в суд: «Проезжай. Пока я снимаю это место, я могу и занимать его».

– Компенсирует ли город мой штраф?

– Разумеется. Я пришлю тебе целый ящик бесконечных благ по линии системы освобождения от штрафов федеральных служащих.

Эверетт Киппер работал в фирме «Мунископ», которая размещалась на двадцать первом этаже небоскреба из стали и бетона на Звездном авеню несколько южнее маленькой Санта-Моники. Оплата стоянки взималась неукоснительно, однако значок Майло произвел на служителя впечатление, и я припарковал свою «севилью» бесплатно.

Холл здания был размером с добрый стадион и обслуживался дюжиной лифтов. Мы поднялись в гробовой тишине. Овальная приемная «Мунископ» была обшита панелями беленого клена, неярко освещена и устлана коврами. Вдоль стен размещались сменные элементы из кожи шафранового цвета. Значок Майло встревожил суровую коренастую секретаршу. Чуть позже она компенсировала свою первоначальную настороженность белоснежной доброжелательной улыбкой.

– Я сейчас же позвоню ему, джентльмены. Выпьете что-нибудь? Кофе, чай, спрайт, диетическая кока?

Мы с притворным смущением отказались и опустились в провалившиеся под нами подушки. Углов в овальном помещении не было. Я почувствовал себя привилегированным, но еще не вылупившимся цыпленком в дорогой скорлупе.

– Милое местечко, – пробормотал Майло.

– Сделай клиенту приятное, – сказал я. Это срабатывает. Я уже готов проклюнуть скорлупу и купить что-нибудь.

Из округлой стены появился человек в черном.

– Детективы? Эв Киппер.

У бывшего мужа Джули Киппер, на вид лет сорока, худощавого, с зычным голосом, седеющим белесым «матросским ежиком», было гладкое круглое лицо стареющего студентика. Пружинистая походка выдавала в нем человека, прошедшего либо гимнастическую, либо балетную школу. Костюм с четырьмя пуговицами, гармонировавший с темно-синей сорочкой, золотистым галстуком, золотыми запонками и золотыми же часами, явно сшил хороший мастер. Руки Киппера с маникюром были гладкими и крупными. Здороваясь, я ощутил мощное пожатие. Ясные карие глаза Киппера пристально смотрели в глаза собеседнику. Едва уловимый загар свидетельствовал либо о занятиях спортом на воздухе, либо о посещениях солярия.

– Пройдемте внутрь и там поговорим, – пригласил он. Уверенный баритон, никаких признаков волнения. Если он убил свою бывшую супругу, то его психопатия зашла чертовски далеко.

Киппер провел нас в пустой зал заседаний совета директоров, откуда открывалось все пространство до Вегаса. Ковры и стены в зале были серовато-белые. Стол переговоров из черного мрамора явно превышал размер, необходимый для тридцати стульев в стиле Бидермейера, окружавших его. Мы втроем расположились за ним.

– Сожалею, что прошло так много времени, прежде чем мы встретились, – начал Киппер. – Чем могу быть полезен?

– Не сообщите ли нам о вашей бывшей жене что-либо такое, что нам следовало бы знать? – обратился к ним Майло. – Что могло бы вывести нас на убийцу, который задушил ее.

Сделав ударение на словах «жена» и «задушил», он внимательно вглядывался в Киппера.

– Бог мой, ничего такого нет. Джули была изумительной женщиной, – ответил Киппер.

– Вы продолжали общаться, несмотря на развод, состоявшийся десять лет назад.

– Жизнь развела нас в разные стороны, но мы оставались друзьями.

– В разные стороны в профессиональном плане? – Да.

Майло откинулся на спинку стула.

– Вы снова женились?

– Нет, я все еще ищу мисс Подходящую, – улыбнулся Киппер.

– Ваша бывшая жена таковой не была.

– Джули вращалась в мире искусства. Мой же удел – корпеть над биржевыми проспектами. Начали мы с одного места, а закончили далеко друг от друга.

– Вы изучали живопись в школе на Род-Айленде?

– Скульптуру. – Киппер посмотрел на часы, толщиной с пятицентовик и с открытым механизмом. По окружности циферблата, на одинаковом расстоянии друг от друга, располагались четыре бриллианта. Ремешок был из крокодиловой кожи. Я попытался подсчитать, сколько полотен Джули Киппер пришлось бы продать, чтобы приобрести такие вот часики.

– Похоже, что вы занимались моим досье, детектив.

– Разговор о вашем браке зашел, когда мы опрашивали людей, знавших Джули, сэр. Похоже, многим известны ваши общие богемные истоки.

– Компания из «Света и пространства»? Жалкие людишки. – Почему, сэр?

– Максимальная самореклама, минимальный талант.

– Самореклама?

– Они только называют себя художниками, – пояснил Киппер. – Джули была настоящей, они – нет. Но это относится к миру искусства в целом. Там нет точных критериев – это не то что быть хирургом. Слишком много претензий.

Карие глаза опустились и остановились на чрезмерно крупных руках. Прямоугольные пальцы, ногти с маникюром. Тщательно ухоженные руки. Трудно представить, чтобы они когда-либо держали долото, и взгляд Киппера не оставлял сомнений в том, что он это знает.

– Такова моя жизнь.

– А у вас были претензии? – спросил Майло. – Некоторое время. Потом я отказался от них, – улыбнулся Киппер. – Понял, что несостоятелен.

– Но у вас хватило способности, чтобы поступить в школу дизайна на Род-Айленде.

– Ну и что вы об этом думаете? – Тон Киппера утратил мягкую бархатистость. – Как я уже говорил, там нет критериев. Общим у нас с Джули было то, что мы оба получили дипломы с отличием за среднюю школу и колледж. Разница лишь в том, что она свои заслужила, а меня не покидало чувство неполноценности. Нет, я отнюдь не полный идиот. Я умею делать из дерева, камня и бронзы то, что недоступно обычному человеку, но это очень далеко от искусства. Достаточно сообразительный, я понял это и занялся тем, что мне больше подходит.

Майло оглядел зал.

– А это удовлетворяет вас как художника?

– Ничуть. Но здесь я зарабатываю состояние, а дома, по воскресеньям, потворствую своим прихотям. Имею домашнюю изостудию. Как правило, то, что я делаю, остается в глине. Разбивая вдребезги эти изделия, снимаю подкорковое напряжение.

– Как отнеслась ваша бывшая жена к тому, что вы сменили карьеру? – осведомился Майло.

– Это произошло много лет назад. Какое отношение к делу имеет это теперь?

– На данном этапе все имеет отношение к делу, сэр. Пожалуйста, поймите это.

– Как она отнеслась? Ей это очень не понравилось. Она пыталась отговорить меня, что дает представление о Джули, о цельности ее натуры. Мы жили как нищие в жалкой лачуге в Нижнем Ист-Сайде, занимаясь случайной работой. Джули рекламировала подписку на журналы по электронной почте, а я исполнял обязанности дворника при своем доме, чтобы иметь возможность оплачивать аренду квартиры. С того дня, когда я занялся финансовыми делами, у нас впервые мог появиться постоянный заработок, хотя и небольшой. Я начал с того, что стал мальчиком на побегушках за мизерную плату в компании «Морган Стэнли». Но и это уже было кое-что. Теперь мы могли покупать продукты. Но Джули на все было наплевать. Она кричала на меня, утверждая, что я променял свой талант на деньги. По-моему, она так и не простила меня, пока не перебралась сюда, нашла меня, и мы воссоединились. Вот тогда-то, думаю, она осознала, что я действительно счастлив.

– Вы переехали сюда первым?

– За год до Джули. Уже после того, как мы развелись.

– И она искала вас.

– Джули позвонила в мою контору. Дела у нее были плохи. Она не добилась успеха в Нью-Йорке, и ей пришлось рисовать эти идиотские рекламные объявления. Она окончательно села на мель. Я помог ей встать на ноги.

– Благодаря алиментам.

– Пустяк. Как я уже говорил, дела у меня идут неплохо.

– Мне нужна хронология: вступление в брак, развод, et cetera.

– Суммировать свою жизнь в одном предложении, да?

– В нескольких,сэр. Киппер расстегнул пиджак.

– Познакомились мы вскоре после приезда на Род-Айленд. Через неделю мы уже жили вместе. По окончании школы переехали в Нью-Йорк и поженились. Это было сорок лет назад. Четыре года спустя мы развелись.

– Какие формы общения были у вас с бывшей женой после развода?

Майло избегал называть Джули по имени в присутствии Киппера, подчеркивая тем самым, что между ними все было кончено.

– Наше общение ограничивалось случайными телефонными звонками и крайне редкими обедами.

– Дружескими телефонными звонками?

– Как правило. – Киппер поглаживал пальцем свои часы. – Я вижу, куда вы клоните. Прекрасно. Приятели говорили мне, что я буду подозреваемым.

– Ваши приятели?

– Мои коллеги-брокеры.

– У них есть опыт общения с системой уголовного судопроизводства?

– Пока нет, – усмехнулся Киппер. – Но они смотрят телевизор. Полагаю, убеждать вас в том, что я не имею к убийству никакого отношения, пустая трата времени. – Майло улыбнулся. – Делайте, что положено, но имейте в виду: я любил Джули, сначала как женщину, а потом как человека. Она была моим другом, и мне никогда не хотелось причинить ей вред. – Дружеские телефонные звонки по какому поводу? – поинтересовался Майло.

– Мы сообщали друг другу о том, как живем. Кроме того, то, что вы называете деловыми звонками. Это когда приближалось время уплаты налогов. Я должен был отчитываться за алименты и другие деньги, которые посылал Джули; иногда ей были нужны деньги и сверх обычных сумм.

– Насколько «сверх»?

– Понемножку – кусков десять – двадцать в год.

– Двадцать – это почти в два раза больше, чем ее алименты.

– Джули была не особенно аккуратна с деньгами и порой оказывалась на мели.

– Не умела укладываться в то, чем располагала?

– Джули была не слишком аккуратна с деньгами, поскольку относилась к ним беззаботно.

– Таким образом, в целом вы давали ей двадцать тысяч в год. Проявляли щедрость.

– У меня «феррари». Я не ожидаю наград за свои достоинства. – Киппер подался вперед. – Позвольте рассказать вам историю Джули. Когда она окончила школу, ей сопутствовал успех. Ее зачислили в группу лучших художников при одной из городских галерей, и Джули продала все свои работы. О ее работах появилось много отзывов в прессе, но догадайтесь, что еще? Это не означало, что она заработала большие деньги. Ее полотна оценивались от восьми до пятнадцати сотен за штуку, и к тому времени, когда владелец галереи, агент Джули и все остальные прилипалы получали свою долю, у нее оставалось лишь на оплату ленча в заурядном кафе. Галерея набила цены на работы Джули до пятнадцати сотен за штуку и требовала от нее большей производительности. Последующие шесть месяцев она работала по двадцать четыре часа в сутки или около того.

– Напряженный режим, – прокомментировал Майло.

– Скорее самоуничтожение.

– Как она поддерживала энергию?

– Что вы имеете в виду? – спросил Киппер.

– Нам известно о ее проблеме с наркотиками. Именно тогда это и началось? Кокаин вызывает прилив энергии.

– К кокаину она пристрастилась еще в колледже. Но действительно стала принимать его больше, когда галерея потребовала, чтобы Джули творила в немыслимом темпе.

– Каков был темп?

– Дюжина полотен за четыре месяца. Какой-нибудь шарлатан состряпал бы такое количество картинок без проблем, но Джули была щепетильна. Она грунтовала свои полотна, клала краску слой за слоем, применяла собственные глазури и лак. Она была так требовательна к себе, что порой сама изготовляла кисти. Тратила на это целые недели. Каждую кисть Джули делала оригинальной, самой лучшей для работы. Она добивалась того, чтобы все было превосходным.

– Ее нынешние работы не имеют рамок, – вступил в разговор я.

– Я видел, – ответил Киппер. – Спрашивал ее об этом. Она отвечала, что концентрирует внимание на образе. И я сказал ей, что это хорошая мысль. Джули была само совершенство, но вряд ли она достигла бы настоящего успеха.

– Почему?

– Потому что она была слишком талантлива. То, что сейчас выдают за произведения искусства, настоящее дерьмо. Видеоинсталляции, «перфомансы», вся эта чушь из «находок» – слово, популярное у так называемых искусствоведов, – не что иное, как мусор. Сегодня, если ты «изваяешь» фаллос, чтобы он стал затычкой для бутылки с газированной водой, ты уже Микеланджело. Если же ты действительно умеешь писать, тебя просто не замечают. К тому же Джули совсем не имела деловой хватки и…

– По душевному складу она была человеком не от мира сего, – добавил я.

– Совершенно точно, – согласился Киппер, – Джули не вписывалась в свое окружение. Возьмите, к примеру, деньги. Я убеждал ее инвестировать часть алиментов в фонды ценных бумаг, не представляющих большого риска. Если бы она начала тогда же, когда и я, составила бы приличный капитал на черный день, могла бы долго работать над своими картинами. Вместо этого Джули опускалась до того, что иллюстрировала рекламную чушь.

– Ей не нравилось искусство, обслуживающее торговлю?

– Она ненавидела его, но не принимала мер к тому, чтобы стать свободной. Джули не была мазохисткой, но, безусловно, испытывала желание страдать. Она так и не изведала настоящего счастья.

– Хроническая депрессия? – спросил я.

– Да, кроме тех периодов, когда она писала свои картины.

– Давайте вернемся назад, – попросил Майло, листая свой блокнот. – Эта нью-йоркская галерея, которая приняла ее на службу… в аннотации к буклету Джули упоминается галерея Энтони…

– Это она и есть. Кровосос Льюис Энтони.

– Неприятный человек?

– Среди них мало приятных.

– Владельцев галерей?

– Владельцев, агентов, коллекционеров. – Киппер сжал кулаки. – Так называемый «мир искусства». Речь идет о полных бездарях, людях, абсолютно лишенных таланта, но не способных признать это. Они живут за счет одаренных. Пиявки на здоровом теле искусства – так мы с Джули называли их. Талант – это проклятие. Уголовников судят по делам их паханы. У художников такой возможности нет.

Лицо Киппера пылало негодованием.

– Итак, Льюис Энтони требовал от Джули неустанной работы, и это усилило ее пристрастие к кокаину.

Киппер кивнул.

– Она употребляла кокаин и «химию», стараясь поддерживать себя в рабочей форме, а спиртное и транквилизаторы, чтобы успокоиться. И если я не убеждал ее в необходимости поесть и поспать, она не делала этого, что было ужасно. Я начал уходить из дому, что не составляло труда, поскольку я нашел новую работу. Начал карабкаться вверх по карьерной лестнице.

– А вы принимали наркотики? Киппер смешался.

– Было у меня такое хобби. Все тогда увлекались этим. Но я так и не стал наркоманом. Привыкания у меня не возникло. Возможно, это каким-то образом связано с отсутствием таланта – нет соответствующего напряжения.

– Известная связь между гениальностью и безумием? – заметил Майло.

– Так оно и есть. Покажите мне выдающегося художника, и я отмечу в нем признаки ненормальности. И еще одно: я включаю в это число и Джули. Я любил ее, она была прекрасным человеком, но понимала отдых как резкий всплеск эмоций.

Майло закрыл записную книжку.

– Расскажите подробнее о Льюисе Энтони.

– Что рассказывать? Этот негодяй давил, а она, злоупотребляя наркотиками, создала три полотна. Энтони выбранил ее, продал все три картины, дал Джули жалкие гроши и сообщил, что не станет возиться с ней, если она не повысит трудоспособность. После этого она пришла домой, приняла чрезмерную дозу наркотика и попала, в реанимацию. Я постоянно чувствовал себя виноватым в том, что происходит. В том, что меня не было рядом, когда Джули нуждалась во мне. Когда она пришла домой с чеком от Энтони и я увидел, насколько мизерна эта сумма, я растерялся. Смотреть на то, как Джули в течение шести месяцев уничтожает себя – она похудела на двадцать фунтов, готовясь к той выставке, – и обнаружить, что она за эту выставку получила всего пару тысяч. Я сказал ей, что она дура из дур, и ушел в пивную. Вернувшись домой, я нашел Джули на кровати и никак не мог разбудить. Мне показалось, что она мертва. Я вызвал «скорую», и она увезла ее в клинику «Бет Израиль». Оттуда через несколько дней ее перевели в психиатрическое отделение «Бельвю».

– Принудительное лечение? – спросил я.

– В течение первых нескольких дней, или как там положено по закону. Но Джули оставалась в клинике даже после того, как могла уйти. Мне она сказала, что лучше быть в психушке, чем жить с тем, кому на нее наплевать. Что я мог ответить? Я взял ее на поруки. В «Бельвю» Джули подлечили и отправили домой, а я попытался воссоединиться с ней. Но мои слова отскакивали как от стенки горох. Она не могла работать, потеряла интерес к творчеству, и это добило ее. Джули снова начала принимать наркотики. Мы ссорились из-за этого. В конце концов я ушел из дома. Именно я подал на развод, но Джули не оспаривала моего заявления, ни черта не делала для того, чтобы обеспечить себя в финансовом отношении. Я по собственной инициативе отдавал ей половину своего тогдашнего дохода, что составляло тысячу долларов в месяц. Мой адвокат решил, Что я чокнулся. – Киппер провел пальцами по «матросскому ежику». – Когда мои дела пошли лучше, я увеличил эту сумму.

– Две тысячи в месяц, – констатировал Майло.

– Я знаю, для парня, имеющего «феррари», это чепуха. Но Джули отказалась брать больше. Я предложил снять для нее хороший дом, такой, где она имела бы свою мастерскую, но она пожелала остаться в прежней трущобе.

– Вы не прерывали связи с ней?

– Как я упоминал, мы время от времени вместе обедали. – Киппер склонил голову. – Иногда занимались любовью. Понимаю, это звучит странно, но «химия» иногда поднимала свою ядовитую головку. Возможно, мы были созданы друг для друга. Ну не странно ли это?

– Странно?

– Жить в странном состоянии, – пояснил Киппер. – Мне не хотелось вычеркивать Джули из своей жизни, зачем? Теперь ее нет. А вы попусту тратите здесь свое время.

– Сэр…

– Эй! – воскликнул Киппер. – У вас есть карт-бланш. Приходите ко мне домой, поднимайте трахнутые половицы. Но как только вы закончите с этим, сделайте милость, займитесь чем-то более серьезным и поймайте ублюдка, совершившего это. А когда поймаете, скажите ему, что он подонок, лишивший мир прекрасного создания.

Он перешел на крик. Покраснел как свекла. А суставы пальцев его огромных рук побелели.

Потом Киппер сделал выдох и замолчал.

– У меня еще несколько вопросов, – сказал Майло.

– Да-да, пожалуйста.

– Вы были на открытии выставки…

– Да, и купил две картины.

– Ваша бывшая жена не возражала?

– С чего бы ей возражать?

– Ну, она считала себя независимой и все такое прочее, – пояснил Майло. – Вас не беспокоило то, что она воспримет это как благотворительность?

– Нет, потому что мы с Джули уже говорили об этих картинах. Я увидел их у нее дома и сказал, что хотел бы иметь эти две. Она порывалась отдать мне их даром, но я отказался и посоветовал ей выставить их с пометкой «продано». Это тактический ход. Дело верное, приходите и покупайте.

– До которого часа вы оставались на открытии?

– Я ушел за полчаса до закрытия.

– То есть?

– До девяти тридцати, девяти сорока.

– Куда вы направились потом?

– Ах, алиби. Ну, у меня его нет. Я сел в машину и прокатился. От Сепульведа до Сан-Висенте, далее на Седьмую авеню, а потом в каньон Санта-Моники. Я знаю этот район, потому что там есть бензозаправочная станция, торгующая стооктановым высокосортным бензином и присадкой, которая поднимает октановое число до ста четырех. В Пасадене есть такая же. Я намеревался проехать по берегу, но решил, что мне хочется побольше поворотов, а «Феррари» повороты нравятся. Поэтому развернулся и промчался через весь Сансет до каньона Бенедикт, дал себе небольшую разрядочку.

– Высокосортный бензин, почем он?

– Сейчас – четыре пятьдесят за галлон. – Майло присвистнул. – «Феррари» расцветает на нем.

– Какая модель?

– «Тестаросса».

– Настоящее произведение искусства, – заметил Майло.

– Ода. Большой объем технического обслуживания, как все в моей жизни.