Текст книги "Бисмарк: Биография"

Бисмарк использовал свободное время для любовных увлечений. 10 августа он написал брату о том, что влюбился с такой страстью, какую не выразить самыми жаркими восточными эпитетами, в племянницу герцога и герцогини Кливленд Лауру Рассел и одновременно обрисовал то, как его восприняли англичане:

«Герцог и герцогиня Кливленд, их племянница Лаура Рассел и длинная череда истинных британцев долго рассматривали меня в свои лорнеты, затем его светлость предложил мне бокал вина, и я с присущим мне достоинством и элегантностью заложил за воротник полгаллона хереса»⁶⁹.

30 октября Бисмарк сообщил Бернхарду об отъезде герцога и герцогини вместе с Лаурой, с которой он обошелся, как и обещал, «хорошо», хотя и отпустил ее, так и не предприняв, очевидно, никаких шагов к сближению. Ему пришлось срочно заняться урегулированием долгов, которые он наделал, вращаясь в высшем обществе. В какой-то момент Бисмарк даже подумывал о самоубийстве: «Я приготовил для этой цели желтый шелковый шнур, который сохранил из-за его уникальности на всякий случай»⁷⁰.

2 ноября Бисмарк сообщил Бернхарду о том, что отец прислал деньги, хотя и с упреками⁷¹. 3 декабря он обнаружил, что красавица Лаура вовсе и не племянница герцога Кливленда, а внебрачный ребенок матери, ставшей герцогиней лишь два года назад, и потому обыкновенная простолюдинка. Теперь его стали мучить мысли о том, что над ним поглумились и англичане за своими лорнетами над ним смеялись: «Они говорили между собой – посмотрите на этого громилу, глупого немецкого барона, отловленного ими в лесу с трубкой во рту и перстнем на руке»⁷².

Я не нашел никаких признаков того, что Бисмарк испытывал «неудовлетворенность собой», «бежал от себя и искал отвлекающих занятий», о чем написал Лотар Галль⁷³. Я заметил другое: гордого, по-дурацки самонадеянного провинциального джентльмена за живое задели богатство и стильность английской аристократии, несравненно более состоятельной и самоуверенной, чем сельские помещики, составлявшие основу прусского юнкерства. Английские сельские особняки, подобные Фелбригг-Холлу в Норфолке, принадлежавшему нетитулованной помещичьей семье Вильсонов, были грандиознее и величественнее большинства дворцов германских князей, и сами Вильсоны были богаче, намного богаче любого аналогичного семейства в Пруссии. Хаутон-Холл Роберта Уолпола, в котором насчитывалось несколько сот комнат, затмевал своими размерами и роскошью любой королевский дворец в Германии, уступая, может быть, хоромам Габсбургов в Вене, а Уолполы были всего-навсего норфолкскими сквайрами, сделавшими состояние благодаря сэру Роберту Уолполу на государственной службе.

Подтверждение тому, насколько ущемляло гордость Бисмарка богатство англичан, дает нам «Оксфордский словарь национальной биографии». Я приведу лишь одну выдержку:

«Уильям Гарри Вейн, 1-й герцог Кливленда (1766–1842)… оставил в наследство почти 1 миллион фунтов стерлингов, помимо огромных имений, около 1 250 000 фунтов стерлингов в консолях[10]10
  Облигации государственных долгосрочных (консолидированных) займов.


[Закрыть] и столового серебра и драгоценностей на 1 миллион фунтов стерлингов»⁷⁴.

Если принять за основу обменный курс 1871 года в соотношении 1 фунт стерлингов = 6,72 талера, то реализуемое состояние герцога Кливленда, без стоимости земли, оценивалось в 3 250 000 фунтов стерлингов, или 21 840 000 талеров⁷⁵. При трех процентах годовых герцог имел бы доход в 37 500 фунтов стерлингов, или 252 000 талеров, в год только на первоклассных ценных бумагах (консолях). Когда Бисмарк в 1851 году стал прусским делегатом в бундесрате, он получал в год 21 000 талеров⁷⁶. Таким образом, ежегодный доход герцога Кливленда в двадцать раз превышал заработок самого высокооплачиваемого прусского госслужащего середины XIX века. Двадцатидвухлетний деревенский сквайр, ослепленный богатством англичан, должен был влезать в несусветные долги, чтобы достойно принимать у себя семейство герцога. Неудивительно, что в октябре 1836 года ему пришла в голову бредовая идея наложить на себя руки.

Бисмарк поостыл только к июлю следующего года, написав брату, что в нем «снова запылало пламя любви». На этот раз разожгла его Изабелла Лоррейн-Смит, еще одна очаровательная англичанка, «блондинка неописуемой красоты»⁷⁷. Как и летом прошлого года, начались обеды с шампанским, одалживание денег, прогулы. Снова ему казалось, что он помолвлен. 30 августа 1837 года Бисмарк писал из Франкфурта другу Карлу Фридриху фон Савиньи:

«Уже несколько дней я веду здесь семейный образ жизни (это выражение прошу считать сугубо конфиденциальным). (Он попросил Савиньи прислать из Ахена в Женеву парадную форму.) Ты осчастливишь меня своим присутствием на венчании, которое состоится, видимо, в Скарсдейле в Лестершире. Сейчас же говори пока друзьям в Ахене, что я уехал на два месяца домой охотиться»⁷⁸.

По состоятельности отец прекрасной Изабеллы, конечно, уступал герцогу Кливленду. Господин Лоррейн-Смит был всего лишь приходским священником Пассенхэма в Лестершире, хотя и имевшим свои земли в трех графствах. Сомнения относительно перспективы надеть на себя хомут «ограниченного, буржуазного брака» у Бисмарка появились еще до письма другу из Франкфурта. Он поделился ими с братом:

«При той нехватке средств, которую я испытываю, не думаю, что мне подходит жена с доходом менее 1000 фунтов стерлингов в год, и я не уверен, что Л. в долговременном плане в состоянии обеспечить даже такие поступления… Как тебе нравятся подобные расчеты, выходящие из-под пера человека, считающего себя по уши влюбленным⁷⁹?»

Теперь я понимаю, почему осмотрительные редакторы не включили эти десять писем в «Gesammelte Werke» («Полное собрание»). Бисмарк вел себя недостойно. Он злоупотребил великодушием графа фон Арнима-Бойценбурга. Он жил не по средствам и разгульно. Он полюбил Лауру Рассел и бросил девушку, как только узнал о ее незаконнорожденности. Даже сам Бисмарк осознавал то, что поступил с Лаурой не по-джентльменски. Он писал потом брату:

«Что же должна думать обо мне Лаура, когда я, полюбив ее как племянницу герцога, повернулся к ней спиной, узнав, что она имела несчастье появиться на свет не так, как все?»⁸⁰

Неприглядная история повторилась с Изабеллой, не важно из-за чего: из-за собственных меркантильных соображений или вследствие того, что преподобный Лоррейн-Смит разглядел его меркантилизм. Бисмарк месяцами отсутствовал на службе и не выполнял свои обязанности. Им управляла гордыня, и он тратил немалые деньги на то, чтобы поддерживать свое реноме. Даже терпеливый граф фон Арним-Бойценбург устал от него. Посчитав неадекватным поведение своего подопечного, он с завуалированной иронией выговаривал ему:

«Я могу лишь одобрить упомянутое вами ранее решение перевестись в одну из королевских окружных администраций в старом прусском регионе, где вы сможете вернуться к интенсивным занятиям, которые вы тщетно пытались найти себе в сложных условиях светской жизни в Ахене»⁸¹.

Бисмарк обосновался в Потсдаме, устроившись в местную администрацию.

В январе 1838 года Бисмарк писал отцу о том, что ему удалось избежать воинской службы: это письмо хранители доброго имени своего героя тоже не включили в «Полное собрание». Бисмарк сообщал отцу о том, что предпринял «последнюю попытку» увернуться от годичной военной службы в качестве резервиста, сославшись на «мышечную слабость, возникшую в результате режущего удара шпагой под правую руку и которую я чувствую, когда поднимаю руку вверх». «К сожалению, рана оказалась не слишком глубокой», – добавлял любящий сын⁸². Светская жизнь в Потсдаме была не столь активной, как в Ахене, но он сразу же оказался в списке лиц, приглашавшихся на балы у принца Фридриха (1794–1863) и кронпринца.

В конце сентября 1838 года Бисмарк сообщал отцу уже из Грайфсвальда, куда попал как резервист, о том, что начал осваивать сельское хозяйство в университете и колледже. Он приложил к письму длинное послание, отправленное ранее кузине Каролине фон Бисмарк-Болен, «моей очаровательной кузине, которую я горячо люблю и которая умоляет меня продолжать карьеру»⁸³. Копию письма кузине Бисмарк послал еще и невесте Иоганне фон Путткаммер. По мнению Энгельберга, Бисмарк таким образом не просто оказывал знаки внимания, а давал понять, что в его жизни наступают перемены⁸⁴. Похоже, Бисмарк принял решение отказаться от потенциально блистательной карьеры государственного служащего из-за нарастающих как снежный ком долгов. В июле он навестил в Берлине неизлечимо больную мать и излил ей душу. Взрослый теперь уже сын жаловался на несчастную жизнь и просил подыскать ему место получше. Он сетовал на то, что служба ему опротивела и его тошнит от одной мысли о том, что ему придется всю жизнь угробить ради того, чтобы стать Regierungsprsident с доходом две тысячи талеров в год. Вильгельмина написала Фердинанду, и отец решил разделить померанские поместья между двумя сыновьями, а самому уединиться в Шёнхаузене. Бисмарк, владея поместьем, будет получать постоянный доход, жить дома, меньше тратиться, и его минуют всякого рода соблазны⁸⁵. Он, конечно, ничего не сказал о том, что с ним случилось в Ахене. У него теперь сложилось свое мнение о государственной службе. Бисмарк писал отцу:

«Отдельный государственный служащий в своей деятельности крайне редко бывает независим, даже самый высокопоставленный. Чаще всего он должен приводить в движение уже запущенный бюрократический механизм. Прусский государственный служащий напоминает оркестранта. Он может играть первую скрипку или бить по треугольнику; не допуская никаких отклонений или диссонанса, он должен исполнять свою партию так, как она ему предписана, вне зависимости от того, считает ли он ее хорошей или плохой. Я же буду создавать ту музыку, которую считаю хорошей, либо – никакую»⁸⁶.

Тем временем долги продолжали терзать его. 21 декабря 1838 года Бисмарк униженно извинялся перед другом Савиньи за то, что уже не один год не может вернуть ему деньги:

«Через пару дней я приеду в Берлин и сделаю то, чего не сделал раньше, то есть раздобуду денег, в которых мы оба нуждаемся»⁸⁷.

Новый, 1839 год начался плохо. В канун Нового года Вильгельмина Бисмарк умерла, немного не дожив до своего пятидесятого дня рождения. Последние три года она страдала от опухоли неизвестного происхождения, которая особенно мучила ее в 1838 году. В исторических источниках практически ничего нет об этой женщине, оказавшей серьезное влияние на жизненный путь Бисмарка. И нам остается, к сожалению, лишь строить догадки в этом вакууме.

На Пасху 1839 года Бисмарк поселился в Книпхофе, став полноценным фермером. Поместье это было немалое, и в нем трудились Instleute – подневольные крестьяне-батраки, работавшие на помещика по контракту: такую форму зависимости от землевладельца во Франции называли metayer, в Италии mezzadro, на американском Юге share cropper[11]11
   Издольщики – форма земельной ренты по контракту с оплатой частью собранного урожая.


[Закрыть]. Отмена крепостничества в Пруссии изменила характер отношений между земледельцем и землевладельцем, в тридцатые и сороковые годы быстро набирала обороты коммерциализация⁸⁸. Традиционные связи уступали место рынку труда. Instleute еще не был в полном смысле наемным работником, поскольку не освободился окончательно от традиционных отношений с помещиком⁸⁹. С 1800 года в прусском сельском хозяйстве неуклонно рос профессионализм. Все больше появлялось сельскохозяйственных колледжей, подобных тому, в котором учился Бисмарк, производительность сельского хозяйства увеличивалась, несмотря на длительную депрессию, последовавшую после Наполеоновских войн и не прекращавшуюся до начала пятидесятых годов. Интересные данные о росте сельскохозяйственного производства и продуктивности приводит Пфланце. Население Пруссии с 1816 по 1864 год увеличилось с 23 552 000 до 37 819 000 человек, или на 59 процентов. Площадь обрабатываемой земли за этот же период выросла с 55,5 до 69,3 процента, а урожайность – на 135 процентов⁹⁰. Помещик Бисмарк работал много, шел в ногу со временем и тоже получал неплохие результаты.

Став крупным землевладельцем, Бисмарк вошел в мир старого прусского дворянства, в котором блистали такие имена, как Девитц, Бюлов, Тадден-Триглафф, Бланкенбург, фон дер Остен, фон дер Марвиц, Варстенслебен, Зенфт фон Пильзах: все они сыграют свою роль в его карьере. В книге Хартвина Шпенкуха о прусской палате господ померанские дворяне, согласно данным на 1854 год, открывают список Rittergter, рыцарских владений, более ста лет принадлежащих одной и той же семье⁹¹. Известно, что Бисмарк взялся за дело с определенным энтузиазмом. По замечанию Эриха Маркса, он «знал, как распоряжаться землей и людьми, и ему не надо было никому подчиняться»: «Он подписывался «светлость» на протоколах по поводу жалоб от бейлифов, пасторов и школьных учителей, приходивших к нему как к судье. Он выносил приговоры и сам же следил за их исполнением»⁹². Вместе с коллегами-землевладельцами Бисмарк заседал в местных и окружных комитетах. Тем не менее расстояния между поместьями были значительные, и Бисмарк нередко оставался наедине с самим собой, читал или прикладывался к рюмке. Естественно, он часто выезжал на охоту с соседями-помещиками, либо они приезжали поохотиться в его угодья. В то время в провинциальном суде в Кёстлине младшим адвокатом служил Роберт фон Койдель, впоследствии ставший доверенным помощником Бисмарка. От этого юриста мы и знаем первые истории о «шальных» выходках будущего канцлера, которые он записывал со слов герра фон дер Марвица-Рютценова, дружившего с Отто. Когда бы фон дер Марвиц ни заезжал в Книпхоф, Бисмарк выставлял на стол бутылку крепкого пива и шампанское, говоря по-английски: «Не стесняйтесь, будьте как дома». Затем следовали легкая закуска, обильная выпивка и долгие разговоры. Уже тогда Бисмарк придумывал себе биографию. Герр фон дер Марвиц рассказывал:

«В молодости он мечтал стать военным, но мать хотела видеть в нем обеспеченного правительственного советника. Ради нее он провел много лет на судебном и административном поприще, которое ему пришлось не по вкусу. После ее смерти он удалился в провинцию, чтобы наслаждаться привольной сельской жизнью»⁹³.

Однажды герр фон дер Марвиц заявился в Книпхоф без предупреждения с приятелем. Бисмарк принял их, по обыкновению, радушно, и они кутили допоздна:

«Он заранее предупредил гостей, что не сможет увидеть их за завтраком, поскольку к семи утра ему надо быть в Нойгарде. Оказалось, что гостям тоже нужно ехать туда, и, хотя Бисмарк советовал им поспать подольше, они условились, что Бисмарк разбудит их в шесть тридцать. Они продолжали пить и отправились спать неизвестно когда. Приятель сказал фон дер Марвицу, когда они поднимались по лестнице в гостевые комнаты: «Я выпил больше чем обычно, и мне надо утром хорошенько выспаться». «Не получится», – ответил герр фон дер Марвиц. «Посмотрим», – сказал приятель, придвинув огромный комод к дверям. В шесть тридцать утра Бисмарк постучал в дверь. «Вы готовы?» Молчание. Бисмарк повернул ручку и попытался открыть дверь плечом. Через пару минут он уже с улицы позвал: «Вы готовы?» Из нашей комнаты по-прежнему не раздавалось ни звука. Тогда Бисмарк два раза выстрелил из пистолета в окно, и на моего приятеля посыпалась штукатурка. Он подскочил к окну, высунув в него палку с белым платком. Через минуту мы уже были внизу. Бисмарк дружелюбно поприветствовал нас, никак не прокомментировав нашу капитуляцию и свою победу»⁹⁴.

Таким историям несть числа, и благодаря им он заслужил прозвище «шального юнкера». Бисмарк любил быструю езду, бешеный галоп, с ним без конца что-нибудь случалось. В обществе все светские беседы начинались с обсуждения его последних выходок, случайных романов и нестандартных суждений. Но экстравагантностью поведения, судя по свидетельству Койделя, Бисмарк отличался уже и в детстве. Койдель встречался с Морицем фон Бланкенбургом, знавшим Бисмарка с детских лет и учившимся с ним в гимназии Серого монастыря, и тот рассказал ему: «Я никогда не видел, чтобы он занимался. Он куда-то уходил, где-то долго отсутствовал. Но домашние задания у него всегда были выполнены, и он все знал»⁹⁵.

Но за внешней бравадой «шального юнкера» скрывалась одинокая и мятежная душа. Ему действительно нужны были отвлекающие занятия. Бисмарк несколько раз предпринимал дальние поездки. Об одном из таких путешествий – в Англию в 1842 году – он написал отцу. Бисмарк посетил Йорк, Халл и поездом добирался до Манчестера, чтобы посмотреть «самую большую в мире машинную фабрику». Англия привела его в восторг, возможно, еще и потому, что он свободно говорил по-английски после двух лет общения с Мотли. «Вежливость и доброта англичан превзошли все мои ожидания, – писал он. – Даже самые простые люди ведут себя подчеркнуто учтиво. Когда ты говоришь, они слушают внимательно и с пониманием». Но еще больше Бисмарка поразила дешевизна отелей и еды:

«Это страна для обжор… Они подают огромные завтраки с множеством ломтей мяса, а в полдень предлагают рыбу и жуткий фруктовый пирог. Супы заправляются белым и черным перцем столь обильно, что не каждый иностранец в состоянии их есть. Они никогда не подают мясо порциями. Даже на завтрак перед вами выкладываются колоссальные куски разных сортов мяса, и вы можете отрезать сколько хотите, много ли, мало ли, по вашему желанию, и это никак не отразится на счете»⁹⁶.

Когда у него не было поездок, то он «готов был повеситься от скуки и одиночества в Книпхофе», писал Бисмарк отцу⁹⁷. В августе 1844 года Бисмарк провел каникулы на Нордернее, о чем он тоже поведал отцу, особенно красочно описав прогулку в лодке во время сильнейшей грозы. Там же он познакомился с сиятельными супругами, оказавшими впоследствии решающее влияние на его жизнь: кронпринцем Вильгельмом Прусским и принцессой Августой, рожденной Августой Марией Луизой Катариной фон Саксен-Веймар-Эйзенах. Они подружились и часто отдыхали вместе на пляже. Бисмарк приводит впечатляющий список знати, собравшейся на Нордернее. Первостепенное внимание он, конечно, обращает на юных леди, выделяя среди них прежде всего даму «с великолепными рысаками».

Бисмарк писал отцу:

«По утрам либо до купания, либо после мы играем в шары. В остальное время мы играем в вист или фаро, шутим и флиртуем, прогуливаемся по пляжу, едим устриц, стреляем по кроликам, вечерами час или два танцуем. Однообразный, но здоровый образ жизни»⁹⁸.

В письмах 1843 года можно обнаружить нечто похожее на безысходность. Огромный и сильный, обуреваемый амбициями и стремлением властвовать, но томящийся от безделья и скуки человек напоминал паровоз с разогретым до предела котлом и скованными тормозами колесами. Бисмарк был одинок и в свои двадцать восемь лет скорее всего испытывал неудовлетворенность и в сексуальном отношении. С другой стороны, еще не забылись злоключения с английскими невестами. 10 сентября 1843 года он писал другу:

«Мне нравится контактировать с женщинами, но женитьба меня не вдохновляет. Надо дважды подумать, прежде чем решаться на это. Мне отчасти и покойно и тоскливо, а иногда душа холодеет и от уныния. Пока смогу, буду держаться… Я подумываю о том, чтобы несколько лет побыть в роли азиата и внести разнообразие в мою комедию жизни, курить сигары на берегу Ганга, а не Реги»⁹⁹.

Можно не сомневаться в том, что его жизнь действительно превратилась в скучную и неинтересную «комедию». Через месяц Бисмарк, информируя отца о последних событиях в Книпхофе, сообщал о том, что ему пришлось завезти с Варты сорок поденщиков:

«Они работают добросовестнее, помогают в пахоте, но обходятся много дороже. Идут дожди, и я не знаю, как бы мы без них убрали картофель… Привет Мальвине. Жду вас всех здесь, приезжайте и посмотрите на меня. Я умираю от скуки»¹⁰⁰.

В конце октября 1843 года Бисмарк, уведомляя своего давнего друга и будущего зятя Оскара фон Арнима-Крёхлендорфа (1813–1903) о том, что его финансовые дела пошли на поправку, снова сетовал на скуку:

«Когда я остаюсь наедине с собой, мне становится тошно. Думаю, что это случается со всеми молодыми, достаточно образованными людьми, неженатыми, живущими в деревне и вынужденными иметь дело с обществом многочисленной клики померанских неотесанных сквайров, филистеров и уланов»¹⁰¹.

Из-за скуки он часто наведывался в соседнее поместье друга детства Морица фон Бланкенбурга, где и познакомился с его невестой Марией фон Тадден-Триглафф. Опустошенность и грусть Бисмарка произвели на нее неизгладимое впечатление. 7 февраля 1843 года она написала Морицу:

«Я еще не встречала человека, столь открыто и ясно выражающего свое неверие или скорее пантеизм… свою беспросветную скуку и хандру… Он взвинчен, лицо его наливается кровью, но выхода нет…»¹⁰²

С Марией связаны самые светлые человеческие отношения в жизни Бисмарка. Он сразу же и безнадежно влюбился в эту необыкновенную женщину. Если бы она была свободна, кто знает, возможно, ему и не довелось бы объединять Германию, как бы это парадоксально ни звучало. Мария обладала силой, но именно той, которая ему не угрожала. Она разглядела его душу и сжалилась над ним. Она тоже полюбила его, о чем мы находим свидетельство в ее письме близкой подруге Элизабет фон Миттельштедт, посланном в мае 1843 года и в котором Мария не очень лестно отзывается о своем женихе Морице фон Бланкенбурге:

«Отто Б. больше не показывается в Циммерхаузене, и это очень хорошо, потому что, дорогая, мой славный Мориц не идет с ним ни в какое сравнение. Я не думаю, что он не появляется из-за благородства, у него совсем другое на уме»¹⁰³.

Мария фон Тадден и Элизабет фон Миттельштедт принадлежали к влиятельной группе аристократов-пиетистов, верующих, известных в Америке как «заново родившиеся» христиане. Безмятежность и сила духа Марии фон Тадден зиждились на глубокой вере в спасительную благодать Иисуса Христа, нисходящую на души людей, верующих в Него. Она была дочерью одного из основателей юнкерской версии пиетизма, с 1813 года устраивавшего собрания «Христианско-немецкого застольного клуба» в «Майз-Инне» в Берлине. Членов этого общества вскоре прозвали «Maikfer», «майскими жуками». Наиболее известными среди них были Альвенслебен-Эркслебен, Густав и Генрих фон Белов, Леопольд и Людвиг фон Герлах, граф Каюс Штольберг, граф Фосс, граф Фридрих Вильгельм фон Гётцен, Адольф фон Тадден-Триглафф и кронпринц Фридрих Вильгельм. Отец Марии, Адольф фон Тадден-Триглафф, Эрнст фон Зенфт-Пильзах и Людвиг фон Герлах женились на трех сестрах: Генриетте, Иде и Августе фон Эрцен¹⁰⁴. Эти трое джентльменов позднее составят «первую политическую партию» Бисмарка и создадут платформу, которая послужит основой для всех дальнейших действий. Они подняли его на щит после «обращения» в свою веру и превратили в полемический «меч». Никто в их среде не обладал такими средствами убеждения, как остроумие, внешняя импозантность, обаяние и эрудиция, в той степени, в какой владел ими Отто фон Бисмарк. Они думали, что он стал бичом для нечестивых и безбожников. Они ошибались. Бисмарк не служил никому, ни людям, ни Богу, он служил только себе. Это открытие в семидесятых годах оттолкнуло от него самых близких друзей и наставников юности, и он вновь остался безутешным и одиноким, как и в сороковые годы.

Поражение, понесенное Пруссией в 1806 году, и оккупация королевства «безбожником» Наполеоном побудили многих крупных землевладельцев-юнкеров вернуться в лоно христианства. Они отвергли рационализм Просвещения, фанатизм якобинцев, гильотины, доктрины равенства, а заодно и цинично-пренебрежительное отношение к религии Фридриха Великого. Хотя их и воспитал лютеранский протестантизм, они не признавали официальные церкви-крепости и, подобно всем евангелистам, стремились находить Божью благодать не в Священных Писаниях римского католицизма или лютеранства, а в своих сердцах.

Кристофер Кларк в труде «The Politics of Conversion: Missionary Protestantism and the Jews in Prussia 1728–1941» («Превращение в другую веру: миссионерский протестантизм и евреи в Пруссии в 1728–1941 годах») прослеживает особенности лютеранского варианта евангелического движения. Немецкий пиетизм сочетал в себе внутреннее самосозерцание и веру в спасение посредством Божьей милости с действенностью организованных прусских институтов власти. Немецкие неопиетисты зачастую служили обедни по домам или на открытом воздухе. Они причащались обыкновенным хлебом и вином, как это делали ранние христиане. Они соблюдали воскресенье и занимались благотворительностью. Поскольку династия Гогенцоллернов исповедовала кальвинизм с 1603 года, а большинство ее подданных придерживались лютеранской веры, то именно в среде пиетистов с их бережливостью и дисциплиной монархии прежде всего набирали деятельных и усердных государственных служащих. Они не были отягощены лютеранскими претензиями на феодальные права.

Юнкеры-пиетисты сформировали собственное миссионерское общество. В январе 1822 года генерал Иоб фон Вицлебен основал в Берлине «Общество распространения христианства среди евреев». Семья фон Вицлебен дала Германии между 1755 и 1976 годами четырнадцать генералов, один из которых – фельдмаршал Иоб Вильгельм Георг Эрвин фон Вицлебен был казнен за участие в покушении на Гитлера в 1944 году¹⁰⁵. Гитлер распорядился повесить фельдмаршала на крюке мясников и снять на пленку агонию жертвы, с тем чтобы фюрер мог насладиться смертью юнкерского аристократа, пытавшегося его убить. Предок фельдмаршала Иоба фон Вицлебена с 1817 года возглавлял военный кабинет короля, занимая важнейший в государстве пост. Энциклопедия «Всеобщая немецкая биография» так характеризовала его роль:

«С ним обсуждались все важнейшие вопросы, касавшиеся и армии, и государственных дел, и церкви, и королевской семьи. Мнение Вицлебена всегда имело большой вес в решении таких проблем… Двадцать лет он был самой влиятельной фигурой в государстве»¹⁰⁶.

В числе основателей «Общества распространения христианства среди евреев» был и уже известный нам Иоганн Петер Фридрих Ансийон, бывший наставник кронпринца, а затем министр иностранных дел, преградивший Бисмарку дорогу в дипломатию в 1832 году. Среди активистов этой организации читатель узнает и другие знакомые имена – пиетистов и членов «Христианско-немецкого застольного клуба», с которыми теперь подружился Бисмарк: отца Марии Адольфа фон Таддена-Триглаффа, Эрнста фон Зенфта-Пильзаха, братьев Герлах¹⁰⁷.

Духовность верующих прусских аристократов, таким образом, состояла из мешанины пиетизма и милленаристских надежд на обращение евреев в христианство. Высокое социальное положение, личные связи с кронпринцем, глубина и искренность убеждений придавали их союзу особую сплоченность и могли превратить его в мощную политическую силу, когда для этого наступит подходящий момент. Бисмарк, влюбившись в Марию фон Тадден-Триглафф, конечно, еще не знал о том, что это увлечение повлияет на всю его карьеру и жизнь. Члены «Христианско-немецкого застольного общества», «Общества распространения христианства среди евреев» и его померанские евангелистские соседи занимали видные посты и в армии, и в бюрократии. Среди них уже были будущие чиновники королевского двора и генералы. Когда кронпринц Фридрих Вильгельм взошел на трон в 1840 году, он ввел во власть новых друзей Бисмарка, а когда разразилась буря революции 1848 года, неопиетистские друзья Бисмарка сделали его знаменитым. Благодаря Марии он и встретился с Иоганной фон Путткамер, своей будущей женой.

Пиетизм свел его и с Эрнстом Людвигом фон Герлахом (1795–1877), в интеллектуальном отношении самой выдающейся личностью в этом сообществе, к тому же сыгравшей значительную роль в его карьере. В 1835 году Герлах стал заместителем главного судьи в высшем провинциальном суде во Франкфурте-на-Одере. Вокруг себя он собрал самых способных и перспективных молодых юристов. Член тайного совета Шеде вспоминал:

«Коллегия окружного суда поначалу состояла преимущественно из его оппонентов. Но как законовед он постепенно приучил их к подчинению. Во всем чувствовалась его твердая рука. Ничто не доставляло ему большего удовольствия, чем споры с молодыми начитанными адвокатами, которым все-таки не удавалось перебороть его блистательный ум и познания. Слушать его было одно наслаждение. Дома тоже благоговели перед этой мощной и цельной индивидуальностью. Я никогда прежде не встречал человека с такой массивной властностью как в характере, так и во внешнем облике»¹⁰⁸.

Романтический поэт Клеменс Брентано говорил о нем: «Людвига я просто боялся».

В окружном суде Герлаха служили референдариями Герман Вагенер, один из будущих сподвижников Бисмарка и первый редактор «Кройццайтунг», ежедневной газеты прусской аристократии, и «маленький Ганс» фон Клейст-Ретцов, тоже друживший с Бисмарком. С 1842 года Вагенер и Клейст посещали теологические вечера, которые устраивал Людвиг вместе с братом, полковником Леопольдом фон Герлахом, тогда начальником штаба III армейского корпуса¹⁰⁹. В конце сороковых годов Леопольд, ставший генерал-адъютантом короля Фридриха Вильгельма IV, и судья Эрнст Людвиг фон Герлах фактически уже исполняли роль политических патронов и управляющих Бисмарка. Оба пользовались правом прямого доступа к королю. В 1851 году по ходатайству братьев король назначил тридцатисемилетнего «шального юнкера», не имевшего дипломатического опыта и прославившегося буйными, экстравагантными выходками и необузданным нравом, на второй самый важный по значимости дипломатический пост в Германии – прусским посланником в германском бундесрате, Союзном совете во Франкфурте. Братья Герлах вывели Бисмарка на большую дорогу, и своей «креатурой» его считал прежде всего Леопольд. История сыграла над ними злую шутку. Когда вскрылись истинные цели и методы Бисмарка, они поняли, что дали власть своему ярому оппоненту. В конце шестидесятых годов Эрнст Людвиг фон Герлах превратился в заклятого врага Бисмарка. В 1874 году рейхсканцлер без малейших колебаний лишил должности своего бывшего патрона, уволив судью из верховного суда Пруссии.

Общество, в котором вращались Мария фон Тадден и ее жених Мориц фон Бланкенбург, привлекло Бисмарка не только из-за того, что он увлекся прекрасной Марией; ему импонировали и консервативно-реакционные взгляды влиятельных юнкерских соседей. Бисмарк сразу же понял, какие выгоды сулят связи с этими людьми, но ему пришлось снова на время принести себя в жертву. Почти весь 1844 год он избегал встреч с Марией, и его душевное состояние вновь омрачилось. 7 февраля 1844 года Бисмарк сетовал сестре: «Писать не о чем… Я чувствую себя совершенно одиноким в этом мире»¹¹⁰. В отчаянии он вернулся на государственную службу в Потсдаме, но продержался там всего лишь несколько недель. В конце мая он сообщил из Нойгарда Карлу Фридриху фон Савиньи о внезапной смерти невестки и необходимости перебраться в поместье брата: