Текст книги "Бисмарк: Биография"

Бисмарк все больше входил в роль важного дипломата, продолжая информировать о своей деятельности патрона Леопольда фон Герлаха. В августе 1852 года Бисмарк начал свое письмо такими словами: «Я живу здесь во Франкфурте как Бог». Он перефразировал известный немецкий афоризм «Я живу как Бог во Франции», означавший не что иное, как «Мне здесь нравится», заменив Frank-reich на Frank-furt²⁷. (Редакторы «Собрания сочинений Бисмарка» с типично немецким отсутствием чувства юмора пометили: «Так в оригинале, возможно, опечатка».) Бисмарк писал:

«И эта мешанина из напудренных париков, железных дорог, деревенских помещиков на Бокенхайме (Бисмарк жил на аллее Бокенхаймер, 40. – Дж. С.), дипломатического республиканизма и парламентской ругани настолько мне подходит, что я не променял бы этот пост ни на какой другой во всем мире, кроме трона, занимаемого его величеством, если, конечно, меня заставила бы его принять под нестерпимым давлением вся королевская семья»²⁸.

Имея в виду место своей службы, Бисмарк в послании сестре с сарказмом процитировал слова Гейне: «O Bund, Du Hund, du bist nicht Gesund!»[22]22
  «О союз, ты гончий пес, ты нездоров!» (нем.)


[Закрыть] и предсказал, что этот «стишок при единодушном согласии скоро станет германским национальным гимном»²⁹. Глумясь над союзом, Бисмарк понимал, что для малых государств Пруссия всегда будет представлять больше угрозы, чем Австрия, и они будут тянуться к габсбургской монархии. Меньше докучать им будет слабый, а не сильный защитник, что и подтвердил впоследствии своими действиями Бисмарк.

2 декабря 1851 года Луи Наполеон Бонапарт, избранный президент Второй Французской республики, совершил хорошо спланированный и бескровный государственный переворот против конституционного строя. Coup d’etat во Франции кардинально изменил политическую и дипломатическую ситуацию в Европе. Не будь переворота, Бисмарк не смог бы объединить Германию. Луи Наполеон был таким же пленником воспоминаний о прошлом, как и консерваторы в Пруссии. Он должен был воссоздать империю своего дяди для того, чтобы привести в исполнение миф, содействовавший его избранию президентом. Статья 1 новой конституции гласила: “La Constitution reconnat, confirme et garantit le grands principes proclam s en 1789, et qui sont la base du droit public des Français”[23]23
  «Конституция признает, подтверждает и гарантирует действенность великих принципов, провозглашенных в 1789 году и служащих основой гражданских прав французов» (фр.).


[Закрыть]. Следовательно, ему надо было решить замысловатую задачу: одновременно и поддерживать и отвергать благородные революционные лозунги «свободы, равенства и братства». Но прежде всего ему была нужна императорская корона, и 7 ноября 1852 года сенат восстановил титул императора. Диктатор стал называть себя Наполеоном III, а не Луи Наполеоном. Затем с такой же неизбежностью, с какой ночь сменяет день, Наполеон III должен был сделать следующий шаг: встать в наполеоновскую позу и в международных делах и разрушить баланс сил, который недавно восстановила Австрия.

Пришествие императора Наполеона III самым непосредственным образом определило дальнейшую судьбу Бисмарка: никакой другой правитель в Европе не помог ему так, как Луи Наполеон Бонапарт. Никакое другое государство не было так заинтересовано в ликвидации австрийского могущества, как Франция Наполеона III. И это обстоятельство полностью соответствовало интересам Бисмарка, приехавшего во Франкфурт с той же целью. Он сразу же уловил открывавшиеся перед ним новые политические возможности: наладить отношения с новым Бонапартом, чтобы попугать Австрию и мелких германских князей. В январе 1853 года Бисмарк уже писал Леопольду фон Герлаху:

«Я убежден, что для Пруссии было бы несчастьем вступать в альянс с Францией, но если даже мы этого и не сделаем, то нам не следует лишать наших союзников опасений по поводу того, что при определенных условиях мы можем выбрать это зло как наименьшее из двух»³⁰.

Эта аргументация не имеет никакого отношения к политической принципиальности, она определялась политическими реалиями или по крайней мере их видимостью. Если Пруссия продемонстрирует малым германским государствам возможность договоренностей между Берлином и Парижем, то они пойдут на поклон к королю и за гарантиями, чтобы он ничего не обещал французскому императору в ущерб их интересам. Они будут паиньками и послушными исполнителями желаний Пруссии. Действительно, Бисмарк в период между 1862 и 1870 годами выступал с такими угрозами, ожидая получить нужный результат. Потенциальный альянс с имперской Францией на самом деле мог встревожить Австрию и усилить позиции Пруссии. Для Пруссии первейшим врагом оставалась Австрия, о чем и писал Бисмарк Леопольду фон Герлаху в декабре 1853 года:

«Для нашей политики нет иного пространства, кроме Германии, и вследствие особенностей нашего роста, и в силу того, что Австрия отчаянно пытается использовать это обстоятельство в своих интересах. В нем нет места для двух стран, пока Австрия не откажется от своих претензий. В долгосрочном плане мы не можем сосуществовать. Мы отнимаем воздух друг у друга, один из нас должен уступить или быть принужден к тому, чтобы уступить. Пока этого не произошло, мы должны оставаться врагами. Это «не подлежащий игнорированию» факт (прошу меня извинить за фразеологию), каким бы малоприятным он ни казался»³¹.

Дипломатический этикет требовал, чтобы он нанес визит в Вену. Его представили императору и познакомили с новыми правителями Австрии, появившимися после внезапной смерти князя Шварценберга, случившейся 5 апреля 1852 года. В докладе премьер-министру фон Мантейфелю Бисмарк особо отметил тот факт, что страной правят евреи, которые и для Бисмарка, и для большинства юнкеров всегда создавали неудобства:

«Мне здесь говорили, что главный глашатай враждебности к нам, особенно в торговых делах, это «еврейская клика», которую ввел во власть покойный премьер-министр (Бах, Хок и еврейские газетные писаки, хотя Бах и вовсе не еврей)»³².

Во Франкфурт прибыл новый австрийский президент бундестага – внушительного вида вояка-ученый, востоковед и автор путевых очерков граф Антон Прокеш фон Остен (1795–1876). Вся немецкоязычная Европа знала его историческое описание греческого восстания в 1821 году, книги о странствиях и многотомные мемуары о жизни в Турецкой империи³³. Бисмарк его не переносил: «Его военная выправка, которой он щеголяет, шокирует. На нем всегда застегнутый на все пуговицы мундир, и даже во время заседаний он не расстается со своей саблей»³⁴. Меттерних, приславший его, писал о нем: «Я им восхищаюсь, я обожаю Прокеша, но даже если его сделать турецким султаном, то он все равно будет недоволен. Он эксцентричен и тщеславен»³⁵. В своем ответе 28 января 1853 года Леопольд фон Герлах высказался о Прокеше менее недоброжелательно, чем Бисмарк, и не согласился с его мнением о том, что «наши злейшие враги – Бонапарт и бонапартизм»³⁶. Не поддержал он и идею вражды с Австрией. Леопольд фон Герлах записал в дневнике 27 июля 1853 года:

«Я тысячу раз говорил Людвигу и другим, что действительный характер союза заключается в том, что Пруссия имеет исключительное отношение к Германии и вместе с этим претензии на доминирование, независимое от Австрии… Союз Пруссии с Германией важен, и в этом союзе она должна прежде всего объединиться с Австрией»³⁷.

Такие отношения с Австрией не устраивали Бисмарка, но он именно так и поступил в середине шестидесятых годов – блокировался с Австрией против германских князей и затем изолировал Австрию, с тем чтобы вызвать войну.

Конфликт, возникший на Балканах, внезапно внес свои поправки в планы честолюбивого молодого дипломата, обосновавшегося во Франкфурте. В 1853 году начал распадаться альянс России, Пруссии и Австрии, в то время как между Россией и Францией завязалась борьба за право защищать святыни в Палестине. В мае – июне 1853 года Турция отвергла притязания России на то, чтобы быть защитницей всех христиан в Турецкой империи. 31 мая 1853 года русская армия перешла Прут и оккупировала два дунайских княжества – Молдавию и Валахию. В октябре 1853 года между Россией и Турцией разгорелась война. Габсбургская монархия оказалась в сложном положении. Присутствие русских войск в низовьях Дуная угрожало монархии, которую часто называли Дунайской, поскольку река служила для империи главной водной артерией. Надо было как-то сдержать амбиции России. С другой стороны, две монархии начиная с 1815 года водили дружбу, и, кроме того, Габсбурги чувствовали себя в долгу перед Россией за помощь в подавлении венгерской революции в 1848–1849 годах.

12 апреля 1852 года министром иностранных дел Австрии стал Карл Фердинанд фон Буоль-Шауэнштейн, заменивший умершего князя Шварценберга лишь по должности: во всем остальном он и в подметки не годился своему предшественнику. Уверовав в слабость России, Боуль решил воспользоваться кризисом для утверждения на Балканах австрийского господства. Придворные советники, да и сам император, сомневались в разумности такой политики, и Австрия в итоге со всеми перессорилась и ничего не добилась.

Бисмарк, в свою очередь, тоже активизировался. Он начал склонять Мантейфеля к тому, чтобы использовать слабость Австрии для наращивания прусского могущества³⁸. «Кризисы благоприятствуют усилению Пруссии», – писал Бисмарк, предлагая королю Фридриху Вильгельму IV сосредоточить в Верхней Силезии войска численностью двести тысяч человек, которые можно будет в случае необходимости применить против Австрии или России:

«Имея под ружьем двести тысяч человек, ваше величество станут хозяином положения во всей Европе, смогут диктовать условия мира и добиться для Пруссии солидной позиции в Германии».

Ответ короля удивил, наверно, не только Бисмарка: «На подобные акты насилия способны только люди наполеоновского толка, но не я»³⁹. Фридрих Вильгельм IV разрывался между семейными узами, связывавшими его с царским двором (Николай I был женат на его сестре Шарлотте), и долгом перед Австрией, над ним довлела эмоциональная преданность Священному союзу 1815 года и собственная нерешительность.

Русско-турецкая война тем временем продолжалась, и ситуация в Европе обострялась. Британия, Франция и Пьемонт Кавура вступили в альянс с Турцией против России. Австрии требовалась поддержка Германского союза, и напряженность в отношениях между Пруссией и Австрией вышла далеко за рамки конфликта по поводу курения сигар на заседаниях. 22 марта 1854 года австрийский посланник при союзе Прокеш-Остен писал министру иностранных дел Австрии Буолю:

«Я никогда не рассчитывал на честную игру со стороны Пруссии и часто задавался вопросом: не вступить ли нам в коалицию, а потом с помощью морских держав довести Пруссию до безвредного для нас состояния? Мы никогда не избавимся от этого соперника, пока он силен; у нас будет еще меньше шансов сделать это, когда он станет сильнее. Еще Кауниц пытался противостоять самоуверенной наглости Фридриха II. Пруссия сегодня не что иное, как прежнее государство Фридриха»⁴⁰.

Не совсем так. В 1854 году Пруссией правил король, не способный на самостоятельные и смелые решения. Царь писал о нем презрительно: «Мой шурин ложится спать русским, а просыпается англичанином»⁴¹. Бисмарк настроился на то, чтобы использовать кризис для усиления международных позиций Пруссии, а это означало не допустить альянса с Австрией. Он должен был и следить за маневрами малых германских государств. В апреле Бисмарк писал Герлаху:

«Чтобы выжить, германским государствам необходимо примыкать к более крупным державам. Прежде они ориентировались на Пруссию – Австрию – Россию, когда сохранялось их единство, потом – на Австрию и Россию, когда эти страны отдалились от Пруссии»⁴².

28 марта 1854 года Франция и Великобритания объявили войну Российской империи, направив флот и наземные войска в Восточное Средиземноморье.

5 апреля 1854 года британские войска высадились на Галлипольском полуострове. 20 апреля Пруссия и Австрия заключили наступательно-оборонительный альянс, а 3 июня Австрия потребовала от России вывести войска из дунайских княжеств.

7 июня император Франц Иосиф и король Фридрих Вильгельм IV встретились в Тешене для координации своих дальнейших действий. 24 июня малые и средние германские государства присоединились к австрийско-прусскому альянсу. Бисмарк был против всего этого, о чем и писал брату 10 мая 1854 года:

«После первых же выстрелов по русским войскам мы превратимся для западных держав в козлов отпущения, позволим им диктовать условия мира, хотя и будем нести основное бремя войны, и это ясно как дважды два»⁴³.

Серия поражений поколебала самонадеянность русских командующих, и 28 июля они вывели войска за линию реки Прут. Западные державы теперь приготовились к высадке на побережье Черного моря. Бисмарк вздохнул с облегчением, написав брату 10 июля:

«Вырисовываются перспективы мира. Похоже, в Вене приходят в себя или, вернее, не дрожат больше от нетерпения и возбуждения, которым хотели нас поразить»⁴⁴.

8 августа Франция, Британия и Австрия согласились представить России четыре предложения в качестве основы для мирных переговоров. России предлагалось:

(1) Отказаться от протектората над дунайскими княжествами.

(2) Признать свободу плавания по Дунаю.

(3) Согласиться на пересмотр договора от 13 июля 1841 года.

(4) Отказаться от протектората над подданными Высокой Порты⁴⁵.

2 декабря Франция, Британия и Австрия образовали Тройственный союз, пригласив вступить в него и Пруссию. Бисмарк написал Герлаху:

«Позавчера получил текст договора от 2 декабря… Я бы ни за что не вступил в коалицию, ибо тогда все увидят, что мы делаем это из-за страха, и решат, что чем больше нас пугать, тем большего от нас можно добиться. Да и простые правила приличия не позволяют… Дело в том, что во всех германских кабинетах, от самого маленького до самого большого, в основе решений всегда лежит страх; один боится другого, и все боятся Франции…»⁴⁶

В конце месяца Бисмарк получил хорошие вести из Берлина, о чем и написал Леопольду фон Герлаху:

«Три дня назад я получил письмо от Мантейфеля, которое меня обрадовало. Он тоже считает, что нам не следует присоединяться к договору от 2 декабря… Пока мы способны легко и непринужденно демонстрировать уверенность в себе, нас будут уважать. Как только мы проявим страх, найдутся люди, которые примут его за признак слабости, попытаются его усилить и использовать в своих целях…

Для того чтобы поддерживать на достаточном уровне страх в государствах – членах союза, подобный тому, какой они испытывают в отношении Австрии, нам следует демонстрировать, что мы способны, если нас к этому принудят, вступить в альянс и с Францией, и даже с либерализмом. Пока мы ведем себя нормально, никто не воспринимает нас серьезно и все поворачивают головы туда, где находится источник наибольшего страха…»⁴⁷

В этом письме Бисмарк впервые изложил один из важнейших методов своей политтехнологии: создавать атмосферу страха и неопределенности в исходе кризиса, с тем чтобы держать оппонентов в состоянии боязливой неуверенности по поводу возможных действий Пруссии, а самому иметь возможность без зазрения совести пользоваться любыми средствами в достижении своих целей. Пруссия может вступить в альянс с любой силой или государством, если в этом возникнет такая необходимость. Этой техникой, основополагающей и беспринципной, отмечена вся его дипломатическая деятельность – от Крымской войны и до лишения властных полномочий.

В начале нового, 1855 года австрийский министр иностранных дел Буоль писал графу Лео Туну:

«Если дело дойдет до войны, то я предпочел бы, чтобы Пруссия не выступала на нашей стороне. Воевать с Пруссией против России было бы для нас большим неудобством. Если Пруссия солидаризируется с Россией, то мы будем воевать с Францией против России. Тогда мы захватим Силезию. Восстановится Саксония, и мы наконец получим мир в Германии. За все это Франция с радостью примет Рейнланд»⁴⁸.

10 января 1855 года Бисмарка вызвали в Берлин для консультаций, где он и оставался до 18 января. Его отношения с Прокешем во Франкфурте окончательно испортились. 20 февраля 1855 года герр фон Буоль-Шауэнштейн информировал Мантейфеля о предстоящей замене Прокеша графом Иоганном Бернхардом фон Рехбергом унд Ротенлёвеном. Буоль не преминул воспользоваться случаем и запросил «вероятность» замены герра фон Бисмарка ввиду его пресловутых недружественных высказываний в адрес Австрии, особенно в разговорах с негерманскими посланниками. Сообщение австрийского министра Мантейфель принял к сведению, а на запрос относительно Бисмарка ответил категорическим отказом⁴⁹. Бисмарк в письме брату выразил сожаление по поводу отъезда Прокеша, объяснив это тем, что ему больше не придется иметь дело с «таким топорным оппонентом»⁵⁰. В этом небольшом австрийско-прусском кризисе Бисмарк одержал свою первую дипломатическую победу. Второй триумф ему готовили малые германские государства. Бисмарк писал Герлаху:

«Все они в той или иной мере готовы к мобилизации, с Австрией против России, а нам надо защищать границы Германии. Здесь никто не сомневается в том, что французы пойдут по нашей территории»⁵¹.

Проблема мобилизации вызывала серьезные дебаты. Процедура принятия решений на военном комитете, на пленуме или в «узком совете» в 1855 году была столь же малопонятна, как и на заседаниях совета министров Евросоюза или Еврокомиссии в наши дни. 30 января 1855 года Германский союз отверг внесенное Прокешем предложение о мобилизации, и Австрия сняла его. В своем контрпредложении Бисмарк применил слово «нейтралитет» и, согласившись с очередным обращением Австрии к союзу с призывом о мобилизации, попросил дополнить его условием, предусматривавшим развертывание сил «по всем направлениям» (то есть и против Франции) и снимавшим антироссийскую направленность. Бисмарк откровенно спекулировал на страхе малых германских государств, опасавшихся французских орд, марширующих по их землям, когда настаивал на универсальном характере «нейтралитета», подразумевающего все потенциальные воюющие стороны, включая Австрию и Британию. Энгельберг отметил: «Прусский посланник сделал мастерский дипломатический ход; период обучения и становления закончился»⁵². Прокеш с горечью написал Буолю:

«Австрия сегодня подверглась обструкции; члены союза под предводительством Пруссии громогласно заставляют ее смириться и вести переговоры. Правило «вооруженного нейтралитета», нацеленное против Франции и Австрии, восхваляется сейчас как ne plus ultra[24]24
  Верх совершенства (лат.).


[Закрыть] в дипломатическом искусстве, и нас же, насмехаясь, обвиняют в том, что мы сами себя высекли»⁵³.

Спустя многие годы Бисмарк рассказывал своему личному помощнику Кристофу Тидеману о том, как в 1865 году в Гаштейне он обыграл в карты австрийского посланника графа Бломе, следуя прямо противоположному правилу. Австриец тогда сказал, что Бисмарк так же резко и беспощадно ведет себя и в дипломатии⁵⁴. На особую двойственность натуры Бисмарка обратил внимание и сэр Роберт Мориер, много лет служивший британским послом при германских дворах. Он писал Одо Расселу, британскому послу в Пруссии:

«Не забывайте, что в Бисмарке две индивидуальности. С одной стороны, в нем скрывается потрясающий шахматист, владеющий множеством самых дерзких комбинаций, умеющий применить самую подходящую комбинацию в самый подходящий момент и готовый ради победы забыть даже о личной ненависти. С другой стороны – это индивидуалист, испытывающий ко всем сильнейшую, необычайную неприязнь и готовый принести в жертву все, что угодно, кроме собственных комбинаций»⁵⁵.

«Комбинации» Бисмарка отлично сработали во Франкфурте. После этого он призвал проявлять больше твердости и Леопольда фон Герлаха в Берлине:

«Для меня совершенно очевидно и ясно: французы должны знать, что на войска мы ответим войсками. Только таким образом мы избежим осложнений и недоразумений в отношениях с Францией»⁵⁶.

Крымская война позорно завершилась, и Наполеон III созвал мирную конференцию в Париже, назначенную на 24 февраля 1856 года. В России на трон взошел молодой царь Александр II, прекрасно осознававший, что поражения имели системный, а не частный характер. Царский режим нуждался в реформе, модернизации, в привлечении к государственным делам растущего образованного среднего класса. Крымская война оказала на Россию такое же отрезвляющее воздействие, какое произвела на Пруссию пятьдесят лет назад битва при Йене. Царь должен был, не подрывая аристократию, привить системе патриотизм и «интеллект». Крестьян надо было отпустить на волю. Предстояло открыть земские школы, ввести уездные, губернские и городские управы. Масштабность и рискованность преобразований подтверждали прозорливое предупреждение Токвиля: «Самые опасные времена для плохого правительства наступают тогда, когда оно наконец решает заняться реформами»⁵⁷. Это означало также то, что повергнутая и поглощенная внутренними проблемами Россия устранится от великодержавного соперничества. Если бы Россия не потерпела поражение в Крымской войне, то Бисмарк вряд ли бы смог осуществить свои три военные кампании по объединению Германии. В Центральной Европе с 1700 года действовало неписаное правило (оно остается в силе и сегодня): когда Россия крепнет, Германия слабеет, и наоборот: если Германия крепнет, то слабеет Россия. Для Пруссии было важно сохранять нейтралитет и поддерживать добрые отношения с Москвой. Австрийцы «предали» Россию и вряд ли могли рассчитывать на дружбу с бывшим союзником. Придет время, и Бисмарк воспользуется обиженностью России для ликвидации австрийского господства в Германии.

Еще одно событие тех лет не могло не отразиться на судьбе Бисмарка. 29 сентября 1855 года королева Виктория записала в дневнике[25]25
  Leaves from our Journal in the Highlands («Страницы из дневника о нашей жизни в Северном Нагорье»), одна из двух книг королевы Виктории о своем супруге герцоге Альберте Саксен-Кобург-Готском.


[Закрыть]: «Наша дорогая Виктория сегодня обручилась с принцем Прусским Фридрихом Вильгельмом, гостившим у нас с 14 сентября»⁵⁸. В марте 1856 года британский политик-радикал Ричард Кобден сообщал другу:

«Господин Бьюканан, американский министр… сидел рядом с принцессой-цесаревной. Она привела его в такой восторг, что он говорил, будто никогда не встречал более обаятельной девушки, “столь жизнерадостной, шаловливой, одухотворенной, умной и с душою, чистой, как воздух в горах”»⁵⁹.

Тем не менее Бисмарк осудил брак, о чем и писал Леопольду фон Герлаху в апреле 1856 года:

«Прусский зять ее всемилостивейшего величества не найдет признания в Англии… В то же время зерна британского влияния упадут на благодатную почву, создаваемую англоманией и тупым восхищением «Михеля» лордами и гинеями, британским парламентом, газетами, лендлордами и судьями. Даже сейчас любой берлинец чувствует себя польщенным, если с ним заговорит настоящий жокей из Харта или Лайтуолда и даст ему возможность выдавить из себя пару фраз на исковерканном английском языке. Нетрудно представить, что с нами будет, когда первой леди в отечестве станет англичанка»⁶⁰.

В 1856–1857 годах дружба Бисмарка со своими патронами, братьями Герлах, начала давать сбои. Бисмарк занял совершенно неприемлемую для них позицию в отношении полезности Наполеона III для Пруссии. Для братьев Наполеон III олицетворял «революцию», его следовало чураться, а не вести с ним какие-либо переговоры. Они считали его режим «нелегитимным», для них он был «красным», «узурпатором» и «демократом». Бисмарк с ними не соглашался. Он придерживался другого мнения: возможности рождаются в результате трезвого расчета баланса сил и противовесов; игроки должны знать правила игры, психологию оппонента и доступную комбинацию ходов. Позднее он писал:

«Вся моя жизнь была игрой с высокими ставками и на чужие деньги. Я никогда заранее не мог с точностью предвидеть, насколько успешными окажутся мои замыслы… Политика – труд неблагодарный, потому что все строится на предположениях, случайностях и непредвиденных совпадениях. Всякий раз приходится полагаться на целый ряд вероятных и невероятных направлений развития событий и на этих предположениях строить свои планы»⁶¹.

В пятидесятых годах Бисмарк часто прибегал к терминологии, заимствованной из игр в карты или кости⁶². Он все больше убеждался в том, что политика не имеет никакого отношения к борьбе между добром и злом, добродетелью и пороком, а служит всегда только лишь власти и своекорыстию. Переписка Бисмарка со своими патронами по поводу отношения к Наполеону III свидетельствует о серьезной смене ориентиров в его карьере и разрыве с христианскими консерваторами, открывшими ему дорогу во власть. Летом 1856 года Бисмарк посетил Париж, в связи с чем получил нагоняй от Леопольда фон Герлаха. Бисмарк ответил патрону:

«Вы браните меня за то, что я побывал в Вавилоне, но вам не следовало бы ожидать от дипломата, желающего знать правила игры, некоего политического целомудрия… Я должен сам разобраться в стихиях, в которых мне предстоит плыть, когда появится такая возможность. Вам не стоит тревожиться за мое политическое здоровье. У меня натура гуся, с которого стекает любая вода, а от моей кожи до сердца очень большое расстояние»⁶³.

К 1857 году Бисмарк уже не шутил, и его два письма Леопольду фон Герлаху указывают на то, что они составлены зрелым и определившимся дипломатом и политиком. В этих посланиях мы видим зарождение новой дипломатической техники, ставшей известной под названием Realpolitik, для которого так и не найдено адекватного английского перевода. В двухтомном немецко-английском словаре это понятие объясняется как «практическая политика», «политика реализма», однако ни то, ни другое толкование не раскрывает весь смысл немецкого термина. Из переписки Бисмарка с Леопольдом фон Герлахом следует, что он имел в виду проведение такой политики, которая будет и действенной, и будет служить вашим интересам. Бисмарк в своих мемуарах приводит эти письма целиком, и это указывает на то, что он считал их по-прежнему основополагающими, уже находясь в преклонном возрасте и в отставке[26]26
  Выдержки из указанных писем приводятся в переводе с немецкого оригинала по изданию: Бисмарк Отто. Мысли и воспоминания. Пер. с нем. под ред. А.С. Ерусалимского. М.: Огиз – соцэкгиз, 1940–1941. Т. I–III. Т. I, сс. 113–114, 120, 122–123, 127–128, 130–131.


[Закрыть]. Тон писем совершенно иной. «Дипломатическое детство» осталось далеко позади, перед нами гроссмейстер международной интриги. Первое письмо датировано 2 мая 1857 года. В нем Бисмарк утверждает свою интеллектуальную независимость от патрона. Проблема та же: отношение Пруссии к Наполеону III. Поскольку Бисмарк, похоже, придавал особое значение этому посланию, целесообразно процитировать его более пространно:

«Вы исходите из того, что я будто бы жертвую принципом ради единичной импонирующей мне личности. Возражаю и против первого, и против второго. Человек этот вовсе не импонирует мне. Склонность восхищаться людьми слабо развита у меня, да и глаза у меня так странно устроены, что я лучше различаю недостатки, нежели достоинства. Если мое последнее письмо написано в несколько приподнятом тоне, то прошу считать это не более как риторическим приемом, которым я хотел подействовать на вас. Что же касается принципа, якобы принесенного мною в жертву, не могу вполне конкретно представить себе, что именно вы имеете в виду… Франция интересует меня лишь постольку, поскольку она оказывает влияние на положение моего отечества; мы можем вести политику лишь с такой Францией, какая существует… Мое понятие о долге не позволяет мне оправдывать ни в себе, ни в других проявлений симпатий и антипатий к иностранным державам и лицам при исполнении служебных обязанностей на поприще внешней политики, ибо в этом таится зародыш неверности по отношению к монарху или стране, которой мы служим… Пока все мы убеждены, что часть европейской шахматной доски закрыта для нас по собственному нашему желанию или что мы из принципа связываем себе одну руку, в то время как другие пользуются обеими руками к невыгоде для нас, – таким нашим благодушием будут пользоваться без страха и без признательности»⁶⁴.

6 мая 1857 года Леопольд фон Герлах направил Бисмарку ответ, составленный в несвойственной для него обороняющейся и уклончивой манере:

«Если вы испытываете потребность не расходиться со мной принципиально, то надобно прежде всего установить, в чем заключается сам принцип, и не ограничиваться одними отрицаниями вроде «игнорирования реальностей», «исключения Франции из политических комбинаций»… Моим политическим принципом была и будет борьба с революцией. Вы не убедите Бонапарта в том, что он не на стороне революции. Да он и не хочет быть в другом лагере, ибо он находит в этом свои безусловные выгоды. Стало быть, здесь не может быть речи ни о симпатиях, ни об антипатиях. Эта позиция Бонапарта есть «реальность», которую вы не можете «игнорировать»… Вы сами говорите, что на нас нельзя полагаться, а ведь нельзя не признать, что лишь тот надежен, кто действует по определенным принципам, а не сообразуется с шаткими понятиями интересов и т. д.»⁶⁵.

Герлах в необычайно пространном и обстоятельном послании выдвинул свой контраргумент. Политика должна основываться на принципах, поскольку только лишь принципы могут служить прочным фундаментом и для альянсов, и для внешнеполитических инициатив. Принципиальное государство – надежное государство. 30 мая 1857 года Бисмарк послал ему еще более пространный ответ:

«Принцип борьбы с революцией я также признаю своим, но считаю неправильным выставлять Луи Наполеона как единственного… представителя революции… Много ли осталось еще в современном политическом мире таких образований, которые не имели бы своих корней в революционной почве? Возьмите Испанию, Португалию, Бразилию, все американские республики, Бельгию, Голландию, Швейцарию, Грецию, Швецию, наконец Англию, сознательно опирающуюся до сих пор на Glorious Revolution (славную революцию) 1688 года… Но даже в тех случаях, когда революционные явления прошлого не были освящены такой давностью, чтобы о них можно было сказать, как говорит ведьма в «Фаусте» о своем адском зелье («у меня имеется флакон; я лакомлюсь порой сама когда придется. Притом нисколько не воняет он»), даже и в то время люди не всегда были столь целомудренны, чтобы воздерживаться от любовных прикосновений. Весьма антиреволюционные властители называли Кромвеля «братом» и искали его дружбы, когда она представлялась полезной; весьма почтенные государи вступили в союз с Генеральными штатами (Голландии), еще прежде, чем последние были признаны Испанией. Вильгельма Оранского и его преемников в Англии наши предки считали вполне кошерными даже в те времена, когда Стюарты предъявляли еще свои права на престол, а Соединенным Штатам Северной Америки мы простили их революционное происхождение еще по Гаагскому договору 1785 года… Нынешняя форма правления не представляет собой для Франции чего-то произвольного, что Луи Наполеон мог бы установить или изменить: она была для него чем-то заранее данным, и, вероятно, это единственный способ, которым можно будет управлять Францией еще в течение долгого времени; для чего-либо другого отсутствует основание: оно либо отсутствует в своей основе, в национальном характере, либо было разрушено и утрачено; очутись сейчас на троне Генрих V, он не мог бы править иначе, если бы вообще оказался в состоянии править. Луи Наполеон не создал революционные порядки своей страны; власть он добыл не путем восстания против законно существующей власти, а попросту выудил ее, как бесхозное имущество, из водоворота анархии. Если бы он пожелал теперь сложить с себя власть, то поставил бы этим в затруднительное положение Европу и его довольно единодушно попросили бы остаться…»⁶⁶