Текст книги "Бисмарк: Биография"

«Весь вопрос в том, как получить солидные ликвидные средства и обеспечить себя реализуемыми активами, не прибегая к выпуску государственных займов и их продаже.

Я обращаю ваше внимание на значительные суммы денег, вложенные в акции железных дорог. Я имею в виду прежде всего государственное участие в железных дорогах «Кёльн – Минден», «Бавария – Мёркеш», «Верхнесилезская», «Старгард – Позен». Есть еще вклады в гарантийный фонд линии «Кёльн – Минден», которые в случае необходимости можно продать или заложить, плюс налоговые кредиты шахтам Саарбрюккена и Верхней Силезии»¹⁶².

Предложения фон дер Хейдта позволяли обойтись и без непопулярного повышения налогов. Его идеи пришлись по душе Бисмарку, и нет ничего удивительного в том, что после победы над Австрией в 1866 году нудного Бодельшвинга на посту министра финансов сменил Август фон дер Хейдт. Бисмарк называл его ласково «золотым дядей».

Схема, предложенная банкиром-протестантом, была превосходной. Но свои идеи имелись и у банкиров-евреев: Блейхрёдера и его друзей в финансовых империях Ротшильда и «Сал. Оппенгейма». Они тоже рекомендовали продать акции железной дороги «Кёльн – Минден», но нацелились еще и на «Прейссише зеехандлунг» («Прусское общество морской торговли»), которое по иронии судьбы Бисмарк в роли докладчика на заседании финансовой комиссии ландтага в 1851 году помог трансформировать в «государственный банковский дом»¹⁶³. «Прейссише зеехандлунг» было основано еще Фридрихом Великим, став в 1820 году самостоятельным институтом короны¹⁶⁴. В эру, когда акционерным обществам надлежало получать разрешения правительства, государственный банк служил важнейшим инструментом финансовых операций. Группа Блейхрёдер – Ротшильд предложила несколько вариантов использования ресурсов «Зеехандлунга»: приватизация; заем под репарации, которые должна была выплатить Дания по условиям Венского мира; продажа части активов; продажа акций банка или выпуск облигаций.

Бисмарк изложил свое мнение о финансовых проектах в письме Роону, отправленном из Карлсбада 3 июля 1865 года. Как следует из послания, деньги предназначались исключительно для мирных целей: «Наша задача остается прежней – посредством денежных операций заблокировать действия, замышляемые Австрией, и обеспечить таким образом сохранение мира». Бисмарк задается вопросом: почему бы «Зеехандлунгу» не предоставить государству кредит, который будет возмещен при первой же возможности, и не повысить процентные ставки по депозитам, с тем чтобы обеспечить приток ликвидного капитала для покрытия обязательств? Бисмарк упомянул и о потенциале железной дороги «Кёльн – Минден», оценкой которого в данный момент занимался граф Иценплиц. «Если не удастся реализовать ни один из этих вариантов, то остается единственный выход – выпуск займа, невзирая на конституцию»¹⁶⁵.

Из послания Роону трудно понять истинные намерения Бисмарка. Несколько больше ясности вносят три пачки его писем Фрицу Эйленбургу, обнаруженные в конце шестидесятых годов прошлого столетия профессором Джоном Рёлем, биографом кайзера Вильгельма II, в Хаус-Хертефельде, доме, принадлежавшем потомку Эйленбурга. В одной из них содержалось шестьдесят два ранее неизвестных рукописных послания, одиннадцать из которых были составлены между 27 июнем и 18 августа 1865 года – то есть в период, наименее ясный в отношении действительных замыслов Бисмарка¹⁶⁶. Письма свидетельствуют: Бисмарк располагал несколькими источниками финансирования войны с Австрией, а получение кредита под активы в «Зеехандлунге» было почти согласовано.

Когда Бисмарк приехал в Карлсбад и встретился с австрийцами, оказанный ими прием был такой же прохладный, как и погода. 4 июля он написал Эйленбургу: «С австрийцами дела обстоят плохо. Все военные сообщения королю из Гольштейна указывают на настроения безысходности в войсках ввиду сутяжничества прессы и общественности»¹⁶⁷. Тем временем Блейхрёдер договорился с Ротшильдами в Париже о сделке: Ротшильды сформируют консорциум, который предоставит «Зеехандлунгу» кредит для финансирования войны под боны «Зеехандлунга» со ставками на один процент ниже доходности прусских государственных облигаций. Бисмарк писал Эйленбургу:

«Сейчас мы можем получить 4,5 % к номиналу, а при первых признаках войны – в лучшем случае девяносто от номинала. Более благоприятного момента у нас не будет… Блейхрёдер сказал мне, что Ротшильд возьмет весь выпуск и через десять дней серебро будет в казне»¹⁶⁸.

Переговоры зашли в тупик. Карл Майер фон Ротшильд предложил Отто фон Кампхаузену (1812–1896), президенту «Зеехандлунга»¹⁶⁹, приобрести невыпущенные облигации на сумму девять миллионов талеров по цене, составляющей 98–99 процентов от номинала, но Кампхаузен настаивал на паритете, то есть на 100 процентах¹⁷⁰. На первый взгляд разница невелика, однако, когда счет идет на миллионы, она определяет масштабы доходности сделки. Бисмарк очень сожалел о том, что «мы не позаботились о деньгах раньше»: «Мы много потеряем, если разрыв наступит раньше, чем придут деньги»¹⁷¹. Эта его ремарка тоже свидетельствует о том, что Бисмарк предполагал возможность «разрыва раньше прихода денег». Иными словами, он знал, что начнет действовать, как только позволит ситуация.

В конце концов необходимые деньги пришли совсем из другого источника. Cln-Mindener Eisenbahn-Gesellschaft (Общество Кёльн-Минденской железной дороги), созданное в 1842 году, получило от прусского министерства финансов деньги в обмен на акции с условием, что через тридцать лет железная дорога будет полностью возвращена правительству. Управляющие железной дорогой не раз пытались откупиться от правительства и все время получали отказ. Летом 1865 года такая возможность у них появилась. Управляющие хотели выкупить государственное участие, а правительство Бисмарка срочно нуждалось в деньгах. Президентом акционерного общества железной дороги¹⁷² тогда был барон Дагоберт фон Оппенгейм (1809–1889), представитель известной кёльнской банковской семьи. Летом 1865 года он и предложил правительству за акции десять миллионов талеров, намекнув, что готов выкупить все государственные притязания на дорогу. Министерство финансов выжало из компании тринадцать миллионов талеров за акции и еще пятнадцать миллионов за все остальные права. Общая сумма составила 28 828 500 талеров, соглашение было подписано 18 июля, нотариально засвидетельствовано 10 августа, утверждено компанией 28 августа и короной 13 сентября. Джеймс М. Брофи по этому поводу заметил: «Трижды в 1865 году министерство финансов преступило закон, заключив сделку о продаже доли в гарантийном фонде без санкции законодательного собрания, но это никого не взволновало. Бисмарк теперь знал, что у него будут наличные деньги на войну, а для компании вопрос стоял о выживании»¹⁷³.

27 июля в Бад-Гаштейн прибыла австрийская делегация во главе с графом Бломе для переговоров о новом соглашении по урегулированию проблемы герцогств. Густав фон Бломе (1829–1906) родился протестантом в Ганновере, но в 1853 году стал католиком. Как отмечает его биограф, он «опасно недооценивал» Бисмарка¹⁷⁴, а Бисмарк, в свою очередь, считал его полным идиотом, ловкачом и шельмой, «пользующимся византийско-иезуитскими методами»¹⁷⁵. Бисмарк любил по ночам играть с ним в карты, как потом он объяснял своему секретарю Тидеману, для того, чтобы напугать его жесткой игрой¹⁷⁶. Бисмарк писал Морицу фон Бланкенбургу о том, что австрийцы вроде бы склоняются к миру и король, возможно, встретится с кайзером в Зальцбурге: «Пока же я должен заниматься приметыванием и плетением. Мы не должны быть грубыми». Но в письме Эйленбургу Бисмарк выражался более откровенно:

«Пока король пребывает здесь и пока мы не завершили наши финансовые операции, я должен радоваться тому, что все повисло в воздухе, поскольку, как только мы начнем действовать в Шлезвиг-Гольштейне, фондовый рынок рухнет»¹⁷⁷.

К тому времени Бисмарк уже знал, что у него будут деньги на войну, но сделка еще не была доведена до конца. Об этом знали и другие государственные мужи. Роон писал 1 августа Морицу фон Бланкенбургу:

«Деньги есть, и вполне достаточные, для того, чтобы мы могли свободно проводить нашу внешнюю политику, достаточные в случае необходимости для мобилизации армии и оплаты всей кампании… Откуда эти деньги? Не нарушая конституцию, мы получим их главным образом благодаря соглашению с компанией «Кёльн – Минден», которое и Бодельшвинг, и я считаем очень выгодным»¹⁷⁸.

Бломе съездил в Вену за инструкциями и вернулся 1 августа с новым предложением, которое фактически внушил ему Бисмарк. Две державы должны поделить герцогства: Пруссия владеет Шлезвигом, Австрия – Гольштейном. Австрийцам не понравилось определение «владычество», и они заменили его на «управление». Лауэнбург предстояло целиком продать Пруссии. Бисмарк согласился, и Бломе уехал в Вену для консультаций. 10 августа Бисмарк написал Эйленбургу, что ему надо подольше проканителить: «Нам необходимо потянуть время, чтобы получить деньги и попридержать Францию… это даст нам возможность спокойно пожить, пока не начнется война…» Бисмарк попросил также Эйленбурга передать Блейхрёдеру: «Если какая-либо часть моих вкладов инвестирована в ценные бумаги, о чем я могу и не знать, то ни в коем случае не следует избавляться от них из-за преждевременных опасений войны»¹⁷⁹. Тем временем австрийский дипломат в Берлине разузнал о финансовых операциях, сообщив о них в Вену Менсдорфу:

«Эти финансовые операции… могут быть вызваны только острой политической необходимостью, а не экономическими соображениями. Сомнительно, чтобы их утвердил сейм… (Пруссия) сделала заявку на такие огромные деньги, которые обычно требуются на случай войны»¹⁸⁰.

14 августа Бисмарк и Бломе завизировали соглашение, которое было затем официально подписано в Епископском дворце в Зальцбурге¹⁸¹. Несколькими днями раньше Бисмарк со свойственным ему пренебрежением секретностью изложил Эйленбургу суть договоренностей:

«С 1 сентября мы будем единственными и полновластными владельцами Шлезвига, и никто не сможет нас выдворить оттуда. Сдается мне, что Австрия захочет продать нам и Гольштейн. Я больше не сомневаюсь в том, что мы, так или иначе, его получим»¹⁸².

У Австрии не было иного пути, кроме как договариваться о мире. Политическая ситуация обострилась настолько, что 20 сентября 1865 года Франц Иосиф отменил конституцию, после чего стало особенно трудно находить средства для восполнения бюджетного дефицита в размере 80 миллионов гульденов. Летом и осенью 1865 года австрийские дипломаты в Париже безуспешно пытались уговорить Ротшильдов организовать заем для покрытия дефицита. Ротшильды не проявили желания формировать синдикат, и только после личного вмешательства Наполеона III консорциум из крупных французских банков 27 ноября 1865 года разместил на Парижской бирже заем в размере 90 миллионов гульденов. Он был распродан в один день, поскольку его доходность составляла 9 процентов. На его возмещение потребовалось бы 157 миллионов гульденов. Инвесторы вложили 69, а Австрия получила только 61 с четвертью миллионов гульденов. Банки заработали 28 с половиной миллионов гульденов¹⁸³. Облигации Австрийской империи с полным правом можно было назвать «sub-prime» – «субстандартными», то есть рискованными.

Средние германские государства следили за развитием событий вокруг Шлезвиг-Гольштейна и с тревогой, и с самодовольством. Летом 1865 года «Будиссинер нахрихтен» предупреждала саксонцев о том, что их могут втянуть в «великую свару»:

«Мы живем согласно конституции, чего лишены люди и в Пруссии, и в Австрии. В результате полное согласие царит между королем и народом. У нас процветающая экономика, низкие налоги и крепкие финансы… У нас не преданы забвению высокие политические и культурные ценности»¹⁸⁴.

Газета рекомендовала саксонцам думать прежде всего о себе и держаться подальше от австро-прусского конфликта. Им также следовало бы не проявлять и энтузиазма в отношении создания единого германского национального государства: это лишь превратит средние государства, в том числе и королевства, в провинции германского рейха.

Такого благодушия, конечно же, не могло быть в Шлезвиге. Герцогство перешло в подчинение Пруссии, а это означало, что у него должен быть губернатор, и Бисмарк предложил на этот пост генерала Эдвина фон Мантейфеля. Король объявил назначение Мантейфеля 24 августа 1865 года, решив заодно застарелую проблему. Властный генерал теперь будет пребывать в Киле, а не в приемных короля, и наслаждаться почти вице-королевским статусом. Недоумевал только Штош, писавший другу: «Не понимаю, почему они послали в Шлезвиг Мантейфеля. Он же будет исполнять лишь приказы короля, а не министерства…»¹⁸⁵ Бисмарка это мало волновало, поскольку король обыкновенно получал приказы от него. 16 сентября 1865 года король пожаловал Бисмарку титул графа¹⁸⁶.

Пока Бисмарк вел переговоры с австрийцами, Мольтке занимался военными преобразованиями с учетом уроков войны с Данией: не все они были утешительными. Пруссаки воевали не столь успешно, как утверждала официальная пропаганда. Датчане очень эффективно использовали траншеи и фортификации, а их концентрированный артиллерийский огонь нанес тяжелый урон войскам Пруссии и Австрии. «Теперь, когда пушка могла отсылать снаряд за семь километров, а пехотинец из винтовки мог поразить человека на расстоянии в тысячу шагов, – отметил Джеффри Вавро, – стало затруднительно в разгар сражения перенаправить полк с центра на фланг противника»¹⁸⁷. Мольтке также пришел к выводу о том, что при современной численности армий традиционная наполеоновская доктрина концентрации войск губительна: она создает нечто подобное транспортной пробке. В пятидесятые годы генеральный штаб наладил тесное взаимодействие с железными дорогами, что позволяло в случае войны обеспечить войска надежным транспортом¹⁸⁸. Это означало также, что Мольтке мог руководствоваться совершенно иным мобилизационным планом и порядком развертывания войск. Девиз getrennt marschieren, gemeinsam schlagen (идем раздельно, атакуем вместе) ассоциируется с нововведением Мольтке: развертывание войск проводить раздельно, но сражаться объединенными силами. Стали возможны глубокие фланговые охваты противника, благодаря чему, например, и была одержана величайшая победа в 1866 году. Король, разбиравшийся в военных делах, предоставил Мольтке такую же свободу действий, какую он дал и Бисмарку. Примечательно, что величайший дипломат и величайший военный стратег XIX века служили одному и тому же монарху и одному и тому же государству. Интересно и то, что обоих генералов – и Роона, и Мольтке, без которых Бисмарк не смог бы объединить Германию, нельзя назвать типичными пруссаками: корни Мольтке – в Дании, а Роона – в Голландии. Ни тот ни другой не обладали личным богатством и поместьями.

В конце сентября проводились ежегодные королевские маневры. Майор Штош сообщал другу, что король остался доволен развертыванием войск. В том же письме он пересказал содержание разговора между Бисмарком и кронпринцем о ситуации вокруг Шлезвиг-Гольштейна:

КРОНПРИНЦ. Вы хотите их аннексировать?

БИСМАРК. При возможности, да, но я не хотел бы из-за них развязывать европейскую войну.

КРОНПРИНЦ. А если такая угроза возникнет?

БИСМАРК. Что ж, тогда я напомню о «февральских условиях».

КРОНПРИНЦ. А если с ними не согласятся?

БИСМАРК. Войны из-за этого не будет. «Февральские условия» – это наш ультиматум.

КРОНПРИНЦ. А что случится с герцогом Фредериком?

БИСМАРК. Все зависит от расклада карт.

Штош добавляет: «К концу разговор принял резкий тон… Вследствие своей жесткости Бисмарк нажил себе много врагов в аристократических кругах и нарастил армию оппо-зиции»¹⁸⁹.

Вскоре после учений Бисмарк отправился с семьей отдыхать в Биарриц. Здесь 4 и 11 октября он встречался с Наполеоном III. О чем они говорили – практически ничего не известно. Бисмарк наверняка пытался добиться взаимопонимания с Францией, намекая на шаткость Гаштейнской конвенции. Вавро и Эйк полагают, что Бисмарк предложил Наполеону Люксембург взамен нейтралитета в австро-прусской войне. Пфланце считает это маловероятным¹⁹⁰.

Где-то в начале нового 1866 года Бисмарка навестил Эрнст Людвиг фон Герлах, один из его прежних патронов. О своем визите он написал в дневнике как о событии, не принесшем ему радости. Встреча убедила его в том, что Бисмарк лишен христианской морали, которую, как надеялись братья Герлах и другие благочестивые люди, им удалось вселить в молодого Бисмарка¹⁹¹. Пертес тоже заключил, что Бисмарк циничен, ни во что не верит, холодный и расчетливый прагматик. Действительно, если вспомнить, что за последующие десять лет Бисмарк развязал две войны, растоптал суверенные права германских князей, совершил «революцию» в избирательной системе, введя всеобщую подачу голосов, объявил войну римской католической церкви, навязал гражданский брак, развод и школьные инспекции благочестивым подданным Пруссии, то, наверное, и можно сделать вывод о его пренебрежительном отношении к религии. Однако, как мы знаем, к Бисмарку неприменимы упрощенные оценки. Возле его постели всегда лежали богоугодные книги, и сам он категорически отрицал, что у него нет веры. Свои грандиозные достижения Бисмарк, как представляется, имел обыкновение приписывать Богу. Тем не менее не вызывает сомнений то, что он отверг протестантский неопиетизм Герлаха.

19 февраля 1866 года королю Вильгельму I вручил свои верительные грамоты новый британский посол лорд Лофтус. Согласно «Оксфордскому словарю национальной биографии», лорд Август Уильям Фредерик Спенсер Лофтус (1817–1904) был «если не способным, то вполне адекватным дипломатом, чье повышение по службе несколько опережало его реальные возможности». По крайней мере лорда Лофтуса вряд ли можно было назвать «дурным» и «зловредным», как это сделал Дизраэли¹⁹². Лорд сошелся с Бисмарком, завел деловые отношения с германскими дворами и стал свидетелем многих драматических событий. Я приведу отрывок из его мемуаров, показывающий, насколько хорошо он понял специфику прусского королевского двора:

«Не существует более блистательного двора, чем прусский, и нет другого такого двора, где бы относились к иностранцам с такой же любезностью и гостеприимством, как в Пруссии. Любой член королевского дома Европы, прибывающий в Берлин, размещается во дворце, и на все время пребывания ему предоставляются кареты и слуги. Все расходы двора – цивильный лист, содержание многочисленных дворцов и резиденций в разных частях королевства, всегда готовых к приему гостей, – оплачиваются за счет доходов от владений короны (называемых Kronfideicommis), весьма значительных. Этими доходами полностью распоряжается сюзерен, и они не зависят от парламента. Все члены королевской семьи получают dotations, которые король назначает им из средств короны, и они также не подлежат одобрению парламентом»¹⁹³.

Лофтус появился в Берлине, когда отношения между Австрией и Пруссией продолжали неуклонно обостряться. 28 февраля 1866 года король созвал коронный совет. В нем участвовали все, кто играл решающую роль в решении военных, политических и дипломатических проблем; приехал и Мантейфель как губернатор Шлезвига¹⁹⁴. Официальная «Провинциелль корреспонденц» сообщила о событии и последующей беседе короля с начальником генерального штаба, но проигнорировала слухи об агрессивных намерениях, обсуждавшихся якобы на совете. Газета лишь отметила: «Вену вновь начинают обуревать чувства застарелой завистливой подозрительности, и прусскому правительству придется в будущем позаботиться о своих национальных интересах»¹⁹⁵. Тем не менее на совете Бисмарк четко заявил о том, что «демонстрация силы за рубежом и война, предпринятая во славу Пруссии, благотворно повлияли бы на разрешение внутренних конфликтов»¹⁹⁶. Мольтке доложил о выдвижении австрийских войск в Богемию, отметив, правда, что австрийские части в Венеции «еще не приведены в состояние боевой готовности» и «нет никаких признаков закупки лошадей». В 1866 году было мобилизовано 120 тысяч лошадей, общая мобилизация обычно и начинается с закупок больших партий буцефалов. Во время Франко-прусской войны 1870 года Пруссия использовала 250 тысяч лошадей, а Франция – более 300 тысяч. То есть в первые месяцы 1866 года Мольтке мог быть уверен в том, что австрийцы еще не приступили к мобилизации¹⁹⁷.

7 марта 1866 года лорд Кларендон, министр иностранных дел Великобритании, писал с тревогой Лофтусу:

«Можно ли найти какое-либо здравое, благопристойное или просто человеческое объяснение причин, по которым Пруссия должна начать войну? Она не может сослаться на желание расширить территориальное пространство и в равной мере не может, не лукавя, заявлять, что неадекватное управление австрийскими властями Гольштейном послужило casus belli, хотя Бернсторф говорил мне недавно, что вольности, разрешенные в Гольштейне генералом Габленцем, и враждебные статьи в газетах, инспирированные Австрией, для Пруссии труднопере-носимы»¹⁹⁸.

Да и сам Бисмарк понимал, что у него еще нет очевидных оснований для войны. Надо было туповатому Менсдорфу, австрийскому министру иностранных дел, выкинуть какую-нибудь глупость, чтобы дать Бисмарку хотя бы зацепку для развязывания войны, но граф пока ничего такого не сделал. Информированная графиня Габриела Гацфельдт в письме Менсдорфу, глумясь над Бисмарком и сравнивая его с унтер-офицером в прусском полку, предупреждала:

«Здесь все считают: Бисмарк выжил из ума и настолько запутался во внутренних и международных проблемах, что жаждет развязать войну tout prix[55]55
  Любой ценой (фр.).


[Закрыть], с тем чтобы выкрутиться и сохранить свое положение»¹⁹⁹.

Даже Роон, близкий друг Бисмарка, начал тревожиться за состояние его психического и физического здоровья. 26 марта 1866 года он мрачно писал Морицу фон Бланкенбургу:

«У нас все плохо. Геркулесовые усилия, которые денно и нощно употреблял наш друг Отто Бисмарк, истощили его нервную систему донельзя…

Позавчера у него были острые боли в желудке, и вследствие этого вчера он был настолько подавлен, зол и раздражался – из-за всякой ерунды, что сегодня и я забеспокоился, зная, какие дела нам предстоят… Полного душевного спокойствия не бывает при больном желудке и измотанных нервах»²⁰⁰.

Эти симптомы душевной и физической нестабильности позволяют нам отметить еще одну уникальную особенность Бисмарка: ни один государственный деятель XIX да и XX столетия не болел так часто, так принародно и так драматично. Бисмарк оповещал о своих хворях каждого встречного и поперечного. Во всеуслышание и без всякого стеснения он жаловался на то, что титанические обязанности, возложенные на него, подорвали его здоровье, – начиная с шестидесятых годов и до выхода в отставку. В определенном смысле он был недалек от истины. Колоссальная жажда власти, сопровождавшаяся вспышками озлобления на всех – и друзей и врагов – если они мешали ему, действительно изматывала его духовные и физические силы, и Бисмарк сам хорошо знал это. В то же время положение, в котором он оказался, не оставляло ему другого выбора. Противники при дворе – прежде всего королева, кронпринц и кронпринцесса – на самом деле чинили ему препятствия, стараясь оторвать его от короля. Ярость в комбинации с осознанием бессилия – неспособности влиять на «их высочества», привлечь на свою сторону или убрать с дороги – постепенно разъедала прежде неплохое здоровье. Он ненавидел их до боли, испытывая реальные душевные и физические муки, но избавиться от страданий мог только в том случае, если бы уступил или поделился властью. Пойти на такой шаг Бисмарк был совершенно неспособен. И Роон, и другие близкие ему люди не могли не видеть, как нарастает в нем раздражительность, нетерпимость, иррациональность. Многие из них, как и давний друг фон Белов, понимали, что истоки постоянно болезненного состояния находятся не в теле, а в душе.

Старая шутка гласит: «Если вы не параноик, то это еще не значит, что за вами не следят». Бисмарк подозревал – и не без оснований – существование тайного сговора против него начиная с середины шестидесятых годов. Королева Августа теперь регулярно получала доклады о действиях правительства в сфере внешней и внутренней политики от барона Франца фон Роггенбаха (1825–1907), бывшего премьер-министра Бадена. Привлекательный и утонченный Роггенбах совершил головокружительную карьеру, став премьер-министром великого герцогства Баден в 1861 году в возрасте тридцати шести лет. Он проникся неприязнью к Бисмарку еще до того, как почувствовал угрозу. В мае 1865 года Роггенбах внезапно подал в отставку, протестуя против политики Бисмарка в отношении Шлезвиг-Гольштейна. Альбрехт фон Штош, ставший членом тайного «теневого кабинета» королевы, писал своему другу Отто фон Хольцендорфу, выражая сожаление по поводу отставки Роггенбаха:

«Ваши сообщения из Бадена меня очень интересуют. Роггенбах был яркой звездой среди государственных деятелей. Досадно, что он бросил свой проект, так и не доведя его до конца»²⁰¹.

Пространные памятные записки, которые Роггенбах готовил для королевы с лета 1865 года, отличались профессионализмом многоопытного дипломата. Опубликованная переписка Роггенбаха с королевой и фон Штошем, начавшаяся сразу же после отставки, содержит 453 страницы²⁰². В мемуарах Бисмарка Роггенбах обычно предстает источником всех интриг, хотя с дворами кронпринца, принцессы Прусской, великого герцога Бадена и герцога Саксен-Кобургского были связаны и другие умеренные либералы-конституционалисты²⁰³. Среди них оказался и генерал фон Штош, редкий образчик прусского генерала-либерала.

Война уже была не за горами. В понедельник 27 марта 1866 года король Пруссии и его министры собрались на коронный совет, на котором Вильгельм согласился провести частичную мобилизацию и объявить призыв резервистов. Роон беспокоился, что «невротическое нетерпение Бисмарка приведет к беде»²⁰⁴. Действительно, уже на следующий день Бисмарк написал Роону: «Крайне желательно, чтобы король завтра же отдал необходимые приказы. В четверг он уже будет в другом настроении и не сделает этого. Вы увидите его завтра. Не могли бы вы устроить так, чтобы мы пришли к нему вместе?» Роон все устроил, и в среду 29 марта, накануне Пасхи, приказы были подписаны²⁰⁵. Мольтке приступил к действиям. Его мобилизационный план за последние два года значительно усовершенствовался, и 5 апреля он уведомлял Роона:

«В том, что австрийцы – если им дать достаточно времени – способны развернуть столько же войск, сколько и мы, нет ничего нового. Я говорил об этом на всех совещаниях. Вопрос не в численности войск, а во времени, которое понадобится обеим сторонам для их развертывания. Таблицы, приведенные в конце моего доклада, ясно и наглядно указывают на то, что у нас будет преимущество в три недели, если мы начнем мобилизацию первыми или по крайней мере одновременно с австрийцами»²⁰⁶.

14 апреля Мольтке доложил королю о следующем этапе подготовки к боевым действиям. Всю свою мобилизационную стратегию он основывал на оптимальном использовании сети железных дорог. План Мольтке предусматривал переброску трех армий по трем главным и шести второстепенным железнодорожным линиям. Для Эльбской армии отводился железнодорожный маршрут Берлин – Дрезден – Фридланд; для Первой армии – линия Франкфурт – Гёрлиц – Лигниц; Второй армии предстояло передвигаться по линиям Штеттин – Бреслау – Ламгашуц – Рехенбах – Франкенштейн и Бриг – Нейссе. Война, собственно, и велась по тому сценарию, который Мольтке разработал за два с половиной месяца до ее начала²⁰⁷.

Перспектива войны привела в смятение кронпринца. Он написал генералу фон Швейницу:

«Король не желал войны, но Бисмарк месяц за месяцем взвинчивал его и довел до такого состояния, что старому государю ничего не оставалось, как согласиться на войну, которая взбаламутит всю Европу. Способностям Бисмарка манипулировать фактами и представлять их королю в нужном свете можно лишь позавидовать. С такой же фривольностью и пиратскими замашками он скоро потребует реформы рейха и предложит избрать новый федеральный парламент. И это в разгар нашего конфликта с парламентом! Он заводит нас в пропасть. Но от такого человека всего можно ожидать»²⁰⁸.

Австрийцы, безусловно, согласились бы с кронпринцем. Германская проблема их встревожила не на шутку. 7 апреля граф Бломе, подписывавший в Бад-Гаштейне конвенцию вместе с Бисмарком, а теперь служивший австрийским послом в Баварии, писал в Вену статс-секретарю (Hofrat) Людвигу фон Бигелебену:

«Любой человек, внимательно следящий за общественным мнением, согласится с тем, что идея «реформы союза» всех взбудоражила и оттеснила на второй план проблему Августенбурга и независимости Гольштейна. Одновременно и страшась и желая реформы, баварские консерваторы надеются, что благодаря ей Бавария превратится в великую державу. Идея реформы союза привлекательна для всей «демократии», то есть парламента»²⁰⁹.

Кронпринц верно оценил намерения Бисмарка, а Бломе дал правильную характеристику настроений «демократии». Война с Австрией и реформа союза дополняли друг друга. 8 апреля был подписан прусско-итальянский договор, по мнению Эйка, «откровенно пренебрегавший конституцией Германии»²¹⁰. По его условиям Итальянское королевство обязывалось вступить в войну против Австрийской империи, если она начнется в ближайшие девяносто дней, в чем Бисмарк совершенно не сомневался. Назавтра произошло еще более эпохальное событие. 9 апреля 1866 года прусский посланник представил союзу предложение, изменившее всю историю Германии. Из всех дерзких инициатив Бисмарка именно этот проект произвел самые кардинальные и долговременные перемены в жизни германской нации. Официальное сообщение, опубликованное 11 апреля 1866 года, гласило:

«Прусское правительство представило союзному сейму предложение чрезвычайной важности. Федеральному собранию предложено принять решение о созыве ассамблеи, избранной на основе прямого голосования и всеобщего избирательного права, и назначить дату для рассмотрения предложений германских правительств по реформе федеративной конституции, а до созыва указанной ассамблеи подготовить такие предложения по взаимному согласию между правительствами»²¹¹.

Предвидение кронпринца сбылось: Бисмарк выступил с предложением сформировать «парламент рейха». Но даже либеральный кронпринц никак не предполагал, что речь пойдет о демократически избранном парламенте. Бисмарк прибег к магии демократии, чтобы облапошить австрийцев и германские малые государства, поскольку хорошо знал: Габсбурги с их одиннадцатью национальными группами и нарастающей угрозой национализма не могут состязаться с ним на этом поприще. Он размахивал знаменем демократии, как крестом перед вампирами, хотя, возможно, мы и зря упоминаем всуе несчастного Дракулу, так как он был румынским князем и его замок находился в контролируемой венграми Румынии, где никто даже и не помышлял о всеобщем избирательном праве.