Текст книги "Бисмарк: Биография"

«Предыдущий оратор (Генрих фон Зибель) заметил, что я сегодня выступаю в защиту своих взглядов менее уверенно. Мне очень жаль, если меня заподозрили в том, что я каким-то образом стал сомневаться в своих убеждениях. В связи с этим считаю необходимым сделать следующее заявление. Все четыре дня я болел и сегодня появился перед вами в нарушение воли доктора: я просто не мог отказать себе в удовольствии послушать вас (смех)… Я уже давно обратил внимание на одну примечательную особенность прессы – постоянно использовать набившую оскомину фразу «как всем известно». Примерно так же поступает и предыдущий оратор, называя мнение Европы относительно конвенции единодушным. Мнение Европы не может быть единодушным о том, о чем она ничего не знает»³⁰.

Друзьям стиль Бисмарка пришелся по душе. Людвиг фон Герлах писал Гансу фон Клейсту:

«Ведь наверху у нас еще не бывало такого человека? Бисмарк превзошел все мои ожидания. Я не мог и предвидеть в нем столь спокойной твердости и уверенности. Бисмарк – на века! (Написано по-английски.) Назло всему миру и загранице!»³¹

Оценку самим Бисмарком своих первых шести месяцев пребывания у власти мы нашли в его письме давнему другу по Гёттингенскому университету Джону Мотли. 1 апреля 1863 года, в день своего 48-летия, министр-президент писал Мотли:

«Никогда не думал, что в зрелые годы мне придется исполнять презренные функции парламентского министра. Когда я был послом, я тоже считался государственным служащим, но у меня сохранялось чувство, что я остаюсь джентльменом… В роли министра я чувствую себя илотом. Депутаты в целом не так уж и глупы, если так можно выразиться. По отдельности это очень умный и в основном образованный народ, закончивший, как правило, нормальный немецкий университет, но когда они собираются in corpore (вместе), то из них получается тупоголовая масса, хотя индивидуально каждый из них вовсе не глупый человек. (Дальше письмо составлено на английском языке. – Дж. С.) Эти мои чернильные усилия свидетельствуют о том, что когда я остаюсь один, то вспоминаю о тебе. Проходя мимо старого дома Ложье на Фридрихштрассе, я всегда поднимаю голову и смотрю на окна, в которых когда-то можно было увидеть пару красных туфель, задранных на стену джентльменом, сидевшим в позе янки с запрокинутой головой. Мне согревают душу воспоминания о «старых добрых временах», когда мы были всего лишь «проказливыми мальчишками». Бедняга «Флеш» (граф Герман Кейзерлинг) путешествует с дочерью. Не имею понятия, где он сейчас находится. Моя жена очень признательна за добрую память, а также и дети… Deine Hand sieht aus wie Krhenfsse ist aber sehr leserlich, meine auch? (Твои каракули написаны будто вороньей лапой, но разобрать можно. А мои?³²)».

Мотли к тому времени стал американским послом в Вене. В конце мая 1863 года он сообщал о своем университетском друге леди Уильям Рассел, грозной матери будущего британского посла в Берлине Одо Рассела:

«Сейчас я с интересом наблюдаю за сценами, которые устраивают друг другу корона и парламент в Берлине. Между прочим, Бисмарк-Шёнхаузен – один из моих давних и самых близких друзей. Мы жили два года чуть ли не в одной комнате – давно, когда мы оба были juvenes imberbes (безусыми юнцами), и теперь возобновили нашу дружбу. Это исключительно талантливый и непоколебимо мужественный человек. Его больше всего поносят сейчас английские газеты, и я желаю ему удачи. Не верьте ни одному слову из той чепухи, которую вам приходится читать. Он истинный reactionaire и не делает из этого никакого секрета. Солидарен с королем в том, что парламентское большинство не может определять форму правления в Пруссии, что бы ни говорили на этот счет в Англии… Я сам законченный либерал, но Пруссия в силу объективной необходимости может быть только военной монархией, в ином другом виде она перестанет существовать. Вы, как натура властная, должны симпатизировать Бисмарку»³³.

Бисмарк подготовил проект королевского указа, ограничивавшего свободу прусской прессы, но не мог найти нужную формулировку. Хотя статья 27 конституции запрещала цензуру и гарантировала свободу слова, в ней содержалась и удобная лазейка: «Ограничения на свободу прессы могут быть наложены только посредством закона». Кроме того, законом о прессе 1851 года правительству предоставлялось право лицензировать и контролировать все печатные издания. 1 июня 1863 года король подписал указ о прессе, позволявший бюрократическими средствами затыкать рот оппозиционным изданиям и лишавший их возможности обращаться в суд. Они могли взывать только к правительству³⁴.

Кронпринц Фридрих Вильгельм знал о конституционных экспериментах Бисмарка. Эдикт о печати положил конец его терпению. Принц приехал по делам в Данциг, где публично и выразил свое несогласие с попранием конституции. Когда принимающая сторона высказала сожаление по поводу того, что последние события омрачают радость, которую в городе испытывают в связи с его визитом, Фридрих Вильгельм ответил:

«Я тоже опечален тем, что прибыл сюда в то время, когда случился разлад между правительством и народом, чему я немало удивился. Мне ничего не было известно о приготовлениях, которые к этому привели. Я был в отъезде. Я не принимал участия и в обсуждениях, давших этот результат. Но все мы и я в особенности, как человек, знающий благородство, отеческие помыслы и великодушие его величества короля, все мы уверены в том, что Пруссия под скипетром его величества короля продолжит идти вперед, в то будущее, которое предначертано ей Провидением»³⁵.

Король рассвирепел. Его злость усиливалась и досадой на самого себя: он все же понимал, что пошел на поводу у Бисмарка, одобрив эдикт, на самом деле нарушавший конституцию. Он объявил о намерении арестовать кронпринца по обвинению в измене. От этого шага его с трудом отговорил тот же Бисмарк, испугавшийся, что раздоры между отцом и сыном навредят и ему самому.

Кронпринцесса тоже была возмущена до глубины души, о чем она и написала матери, королеве Виктории, 8 июня 1863 года:

«Я уже сообщала тебе четвертого числа о том, что Фриц дважды писал королю, предупреждая его о последствиях неверного истолкования конституции для того, чтобы искоренить свободу прессы. Король тем не менее сделал это и прислал Фрицу очень рассерженное письмо. Фриц потом четвертого числа отправил протест Бисмарку, требуя незамедлительного ответа. Бисмарк не ответил… Поведение правительства и то, как оно относится к Фрицу, оскорбляет мои чувства независимости. Слава Богу, я рождена в Англии, где люди не ведут себя как рабы и слишком порядочны для того, чтобы ими помыкали»³⁶.

Продолжил бы Фриц борьбу, возможно, он бы и выиграл, а король отрекся бы от престола. Но таких подвигов вряд ли стоило ожидать от принца, который, хотя и испытывал давление со стороны жены, в целом разделял представления отца о королевском величии.

Одновременно отношения Бисмарка с монархом подвергались испытанию и по другой сюжетной линии. Вильгельм I с тревогой ожидал давно запланированной встречи в Бад-Гаштейне с австрийским императором. Бисмарк писал Роону в начале июля 1863 года из Карлсбада о том, что он собирался уйти в отпуск, но «король и слышать об этом не захотел, а я не решился его огорчать»: «Он желает, чтобы я оставался на месте, поскольку со дня на день может приехать император, несмотря на то что контакты со мной могут не понравиться западным державам и либералам»³⁷. А жене Бисмарк жаловался: «Как это утомительно, когда на тебя смотрят как на японца… объект всеобщей нелюбви»³⁸. Похоже, и самому Бисмарку была малоприятна общенациональная непопулярность.

24 июля он поселился в отеле Бад-Гаштейна, куда 2 августа без предупреждения прибыл император Франц Иосиф. Антон Шмерлинг (Антон Риттер фон Шмерлинг [1805–1893]), бывший участник революции 1848 года, а теперь «государственный министр» Габсбургов, воодушевленный австрийскими «успехами» в запугивании России, подготовил предложение о реформе Германского союза с целью последующего добровольного объединения Германии под эгидой Австрии. 3 августа 1863 года, когда король Вильгельм наслаждался целебными водами Баден-Бадена, император Франц Иосиф объявил съезд германских князей, которым предстояло собраться через две недели во Франкфурте-на-Майне, столице германской конфедерации³⁹. Это был серьезный вызов замыслам Бисмарка. Все германские князья согласились приехать во Франкфурт. Не мог же не повиноваться своему сеньору и Вильгельм, преданный вассал, тоже получивший приглашение на съезд? Сложилась еще одна конфликтная ситуация, в которой вновь проявились незаурядные лидерские качества Бисмарка. Мы приводим его собственное описание разрешения кризиса:

«2 августа 1863 года я сидел в Гаштейне под елями в парке Шварценберга, на краю глубокого ущелья реки Аах. Надо мной было гнездо синиц, и я наблюдал с часами в руках, сколько раз в минуту птичка приносила своим птенцам гусеницу или какое-нибудь иное насекомое… Королева Елизавета (вдова Фридриха Вильгельма IV. – Дж. С.), которую мы встретили в Вильдбаде, на пути из Гаштейна в Баден, также настаивала предо мной, что надо ехать во Франкфурт. Я возразил: «Если король не примет другого решения, то я поеду и буду устраивать там его дела, но я уже не вернусь в Берлин министром». Королеву эта перспектива, по-видимому, встревожила, и она перестала оспаривать перед королем мое мнение… Мне было нелегко убедить короля оставаться вдали от Франкфурта. Я занялся этим на пути из Вильдбада в Баден, когда мы ехали в небольшом открытом экипаже и обсуждали немецкий вопрос на французском языке, так как на козлах сидели слуги. Я считал по приезде в Баден, что мне удалось убедить государя. Но там мы застали короля саксонского, который возобновил от имени всех государей приглашение прибыть во Франкфурт (19 августа). Моему государю было нелегко противостоять этому шахматному ходу. Он многократно повторял соображение: «Тридцать правящих государей и король в роли курьера!» К тому же он любил и уважал короля саксонского, который и лично подходил более всех остальных государей для выполнения этой миссии. Лишь около полуночи мне удалось добиться подписи короля под отказом королю саксонскому. Когда я покинул государя, мы оба были совершенно измучены нервной напряженностью обстановки, и мое устное сообщение, которое я немедленно сделал саксонскому министру фон Бейсту, носило еще отпечаток этого возбуждения. Тем не менее кризис миновал[44]44
  Бисмарк О. Мысли и воспоминания. Т. I. С. 247–249.


[Закрыть]⁴⁰…»

«Перевоспитание» короля окончательно сформировало характер отношений между Вильгельмом и Бисмарком. «Уговорив» или «убедив» короля, Бисмарк совершил деяние, достойное настоящего исповедника или любимого сына, заставив монарха отказаться от приглашения, принять которое требовало все его воспитанное традицией королевское существо. Такая доверительность, напряженность и эмоциональность переживаний обычно свойственна очень близким людям. Бисмарку удалось переубедить Вильгельма I, видимо, потому, что король в глубине души почувствовал: этот настырный Бисмарк ему нужен. Он уже не мог без него обойтись. Мне пришла в голову такая мысль: Бисмарк, очевидно, начал играть роль «хорошего сына», на которого все меньше и меньше походил кронпринц Фридрих Вильгельм, попавший под влияние английской принцессы. Триумф, одержанный над королем Пруссии в августе 1863 года, Бисмарк мог с полным правом считать своим самым важным достижением за всю карьеру. Если бы Бисмарк потерпел неудачу, то наверняка не остался бы министром, о чем он, собственно, говорил и вдовой королеве Елизавете. В критический для будущего Германии момент ее судьба решалась не министерствами, не указами, не армиями, а одной лишь магической силой «суверенной самости» Бисмарка. Этот, по выражению Трейчке, «пустой юнкер» в августе 1863 года подавил волю короля и удерживал его во власти своей самости еще двадцать пять лет до самой смерти монарха, уже не только короля Пруссии, но и германского императора. Мое объяснение, может быть, и не удовлетворит читателя, но какая-то таинственная сила, исходившая от личности Бисмарка, все-таки действительно влияла на короля. Если бы король согласился участвовать в съезде князей, а Бисмарк, протестуя, ушел в отставку, то история Германии, да и всего мира могла сложиться совершенно иначе, и этого тоже нельзя отрицать.

29 августа 1863 года Бисмарк сообщает Иоганне о том, что королем завладела «интрига», и поясняет:

«Я хотел бы, чтобы какая-нибудь интрига или что-то вроде этого породили другое министерство и я мог бы с достоинством повернуться спиной к этому беспрерывному потоку бумаг и уединиться в деревенской тиши. Такая беспокойная жизнь невыносима. Десять недель я занимался только тем, что исполнял роль секретаря на постоялых дворах»⁴¹.

Между Бисмарком и королем установились особые эмоциональные отношения. После нервных потрясений, которыми сопровождалась борьба с «интригами» Вильгельма, Бисмарк чувствовал себя раздраженным, измотанным и подавленным. Регулярность, с которой возникали «интриги» и эмоциональные разрывы с королем, успехи перемежались с неудачами, а угрозы отставки – со спонтанными желаниями покойной деревенской жизни, позволяет нам говорить о своеобразной психологической модели поведения, управлявшей взаимоотношениями двух личностей вплоть до самой смерти одной из них в марте 1888 года. При этом во время эмоциональных кризисов король действительно опасался, что Бисмарк подаст в отставку и «бросит» его.

Князьям, собравшимся во Франкфурте, был необходим ответ Пруссии, и 1 сентября 1863 года двадцать четыре сюзерена формально обратились к Вильгельму I с просьбой присоединиться к ним в реформировании Германского союза. Король передал их послание в государственное министерство, которое 15 сентября отправило ответ с перечнем условий, включавших в первую очередь требование реформировать и систему представительства, звучавшее таким образом:

«Действительно национальная ассамблея может быть образована только при прямом участии всей нации. Лишь такая представительная система способна дать Пруссии подлинную безопасность, при которой она могла бы идти на жертвы только во благо всей Германии. Ни одна задуманная структура федерального департамента не в состоянии исключить династические и партикуляристские интересы, которые могут быть сбалансированы и скорректированы лишь национальной ассамблеей»⁴².

Угроза всеобщего избирательного права для народов Германии на корню загубила австрийский проект. Если заговорит вся нация, тогда лишатся власти правители малых государств, а отдельные нации, подданные Габсбургов, обретут больше силы для борьбы за представительство и автономию. Австрийское правительство XIX века не могло согласиться с таким вариантом развития событий. Здесь тоже мы видим пример действенности тактической ловкости Бисмарка. Противополагая народы и сюзеренов, национальности и Габсбургов, он обеспечивал Пруссию, то есть себя, преимущественными позициями. Если князья пойдут на уступки, то жить им будет легче, если будут артачиться, то накликают на себя беду.

С такой же тактической сноровкой Бисмарк вдруг проявил интерес к новому движению солидарности рабочего класса, которое возглавлял харизматичный и деятельный Фердинанд Лассаль (1825–1864). Либералы-буржуа, обладатели капиталов, последователи Адама Смита и приверженцы «манчестеризма», создавали проблемы Бисмарку в прусском парламенте. Если «нация», по его замыслу, должна была обезоружить германских князей, то организованные рабочие могли перебороть либеральный средний класс – классическая бисмарковская стратегия альтернатив. Лассаль устраивал Бисмарка еще и тем, что пользовался популярностью и умел заворожить аудиторию, как никто другой во всей Пруссии. Герман Онкен в историческом жизнеописании Лассаля странный альянс Бисмарка и лидера рабочего движения обосновал наличием общего врага – партии прогрессистов, сторонников свободной торговли и «манчестеризма»: «Больше всего Бисмарк нуждался в том, чтобы прогрессисты лишились массовой поддержки, прежде всего в низших слоях общества… Поэтому правительство сочло это движение (социалистов Лассаля) для себя полезным, да и расходились они далеко не по всем принципиальным вопросам»⁴³.

11 мая 1863 года Бисмарк написал Лассалю: «Ввиду проходящих в настоящее время обсуждений положения и проблем рабочего класса хотел бы получить оценки из независимых источников. Буду рад ознакомиться с вашими взглядами на эти проблемы». Послание было передано посредником Бисмарка, писателем Конрадом Цительманом (1814–1889), имевшим также поручение организовать встречу. Лассаль согласился, и первая их встреча состоялась уже через сорок восемь часов⁴⁴. На следующий день польщенный и уже ставший почитателем Бисмарка вождь трудящихся писал коллеге: «Рабочие, позволяющие вводить себя в заблуждение различными наговорами и поклепами в отношении Бисмарка, ничего не стоят. Таких рабочих надо считать обыкновенными недоумками»⁴⁵. Сформировалось самое удивительное партнерство XIX века – отъявленного юнкера-реакционера и пламенного еврея-агитатора.

История самого Лассаля достойна пера писателя, что и подтвердил Джордж Мередит, теперь почти полузабытый новеллист, хотя и популярный в свое время не менее Троллопа и Диккенса. Он посвятил Лассалю роман «Трагические комедианты: исследование хорошо известной истории»⁴⁶, правда, сосредоточившись главным образом на сюжете о сумасшедшей любви, закончившейся фатальной дуэлью. По словам Нила Робертса, «если не считать одной статьи о Лассале, то, похоже, Мередит не провел никаких иных исследований по данной теме»⁴⁷. Новеллист ограничился мемуарами женщины, из-за которой и произошла дуэль: Елены фон Раковицы[45]45
  Тогда она еще была Еленой Деннигесой, помолвленной с валашским дворянином Янко Раковицем.


[Закрыть], написавшей «Meine Beziehungen zu Ferdinand Lassalle» («Мои отношения с Фердинандом Лассалем»). Тем не менее в романе можно найти несколько речей, которые почти дословно приводятся в авторитетных изданиях биографий Лассаля, а это доказывает то, что Мередит все-таки прибегал к историческим источникам.

Реальная история любви Лассаля и Елены гораздо безумнее той, которая описана викторианским сатирическим нравом Мередита. Прозаик концентрируется на страстном увлечении Лассаля Еленой, названной им Матильдой фон Рюдигер, семнадцатилетней кокеткой, встраивая в повествование и его отношения с графиней Софией фон Гацфельдт-Вильденбург (1805–1881), матерью Пауля, посла Бисмарка, дамой старше Лассаля на двадцать лет. Алван, исполняющий в романе роль Лассаля, объясняет Матильде, что его дружбу с Софией ни в коем случае нельзя считать любовной связью: «В сердечных делах мы на разных полюсах»⁴⁸. Софию, урожденную княгиню фон Гацфельдт-Трахтенбург, принудили выйти замуж за потомка «графской» династии Гацфельдтов графа Эдмунда фон Гацфельдт-Вильденбурга, который всячески измывался над ней⁴⁹. Когда муж-садист решил упрятать жену за решетку, двадцатитрехлетний романтик Фердинанд Лассаль взялся отстаивать ее честь. 11 августа 1848 года выездной суд в Кёльне обвинил и его самого в причастности к краже у графа Гацфельдта шкатулки. Дело о краже дало Лассалю повод для того, чтобы предать суду общественного мнения графа Гацфельдта. И на этом процессе, и в еще тридцати шести тяжбах (!) Лассаль успешно использовал скамью защитника, как актер сцену для демонстрирования своих способностей и распространения идей. На суде он защищал честь графини Софии фон Гацфельдт с позиций завзятого романтика:

«Семья молчит. Но мы знаем: если немы люди, возопиют камни. Когда поругано человеческое достоинство, безмолвствуют кровные узы и беспомощное существо брошено на произвол судьбы своими естественными заступниками, тогда в защиту этого существа имеет право выступить любой представитель рода человеческого»⁵⁰.

Лассаль вызвал графа Эдмунда на дуэль, но тот поднял на смех «глупого еврейского мальчика»⁵¹. Лассаля все-таки отправили в тюрьму. Однако он одержал большую моральную победу, когда в 1854 году граф выделил графине немалую сумму денег. Поскольку Лассаль оплачивал ее расходы из своего кармана, она дала письменное поручительство, что в случае успешного исхода будет выплачивать ему ежегодно 4000 талеров⁵². Это была очень странная пара. Лассаль без конца заводил романы, обсуждал их с Софией, и она их одобряла. Связь Лассаля с германской аристократкой прославила его и в Англии, куда он вместе с Лотаром Бухером в 1862 году ездил на свидание с Марксом. Основоположник марксизма писал потом Энгельсу: «Дабы поддерживать определенную элегантность, моя жена старается надевать только то, что не висело на гвоздях и не гнило в ломбардах… Кстати, как оказалось, он (Лассаль. – Дж. С.) не только великий ученый, вдумчивый мыслитель и выдающийся исследователь и т. п., но еще и Дон Жуан, и революционный кардинал Ришелье»⁵³. Не завидовал ли Маркс Лассалю?

Лассаль родился в буржуазной еврейской купеческой семье, от которой отбился фактически еще подростком. В четырнадцать лет он предсказывал себе великое будущее:

«Я стану одним из самых лучших евреев, когда-либо существовавших. Подобно еврею из романа Булвера «Лейла», я способен рисковать жизнью ради того, чтобы избавить евреев от нынешнего угнетенного положения. Я не побоюсь пойти и на эшафот для того, чтобы превратить их снова в уважаемых людей. В своих мечтах я вижу себя их вождем, борющимся с оружием в руках за независимость евреев»⁵⁴.

Однако вместо того чтобы спасать евреев, Лассаль стал гегельянцем и отправился на учебу в Берлин, откуда мелодраматично писал: «Здесь для меня нет ничего нового. Я достиг высочайшего современного уровня духовного развития и могу лишь наращивать его количественно»⁵⁵. Гегель открыл для него истину, дал «ясное понимание сущности и силы человеческого духа, объективных субстанций человеческой нравственности». Видимо, он был незаурядным студентом, если даже Александр фон Гумбольдт назвал его «вундеркиндом»⁵⁶.

Совершив поездку в Италию, где ему довелось ознакомиться с объединительными процессами и подружиться с Гарибальди, Лассаль в январе 1862 года вернулся в Берлин. Здесь он уже встретился с революционером-социалистом Лотаром Бухером (1817–1892), чтобы выяснить его мнение насчет трансформации Германии по методу Гарибальди. Бухер ответил⁵⁷:

«Все меры, которые вы предлагаете, чисто политические и правовые, можно сказать, старые, и они могут породить еще больше буржуазии. А новые отношения собственности, новые в смысле смены владельцев, а не в результате, говоря метафорически, смены химических свойств собственности, могут поддерживаться только беспрерывной войной, террором меньшинства»⁵⁸.

Лассаль и Бухер образовали некий мозговой тандем по изучению проблем, вызывавшихся индустриализацией и возникновением нового класса – пролетариата. Лассаль начал выступать с громозвучными лекциями в расчете на то, что его арестуют и предоставят, как это было в случае с графиней Гацфельдт, трибуну для красноречия и пропаганды. Бухер сомневался в теоретической основательности своего партнера, сбитого с толку гегельянством, о чем он позднее и писал Бисмарку, когда переметнулся в другой лагерь, фактически превратившись в его сподвижника и журналистского пособника:

«Заблуждение для меня не ново. Оно свойственно и другим гегельянцам, поскольку проистекает из самой сути философии Гегеля, которая, как известно, пытается доказать параллелизм или тождественность между идеями чистого разума (алгебра) и явлениями природы и историческими событиями (действия с известными числами)»⁵⁹.

Тем временем Лассаль обрушился на либерализм. Показательно в этом отношении его выступление перед Ассоциацией работников физического труда в Ораниенбурге на тему «Об особой связи текущего исторического момента с идеей рабочего сословия» («On the special relationship between the present historical period and the idea of the Arbeiterstand»):

«Если бы мы все были в равной мере умны, образованны и богаты, то и идею (рабочего сословия) можно было бы считать полноценной и нравственной. Но мы таковыми не являемся, и потому эта идея ущербна, поскольку может привести к еще большей безнравственности и эксплуатации… Вы – скала, на которой воздвигается храм настоящего и будущего… С вершин научного знания зарождающееся утро нового дня можно увидеть раньше, чем внизу в суматохе повседневной жизни. Приходилось ли вам когда-либо наблюдать восход солнца с горной вершины? Багрянец медленно густеет, поднимается все выше и выше, заливая кровью далекий горизонт и предвосхищая рождение нового светового дня. Облака и скопления тумана плывут, сталкиваясь, сливаясь или расходясь, и пытаются загородить рассвет, создавая на нем разорванные и нестойкие темные пятна. Но никакая сила на земле не может остановить это магическое восхождение солнечного круга, который через час уже повис над горизонтом, освещая и согревая весь небесный свод. И разве один час зари не равен десятилетию или двум в жизни человечества, в продолжение которых могут произойти еще более драматичные исторические пробуждения»⁶⁰?

* * *

Вскоре Лассаль выступил перед гражданской ассоциацией Берлина с речью «О природе конституций». Он заявил аудитории: конституция – это не просто свод принципов, изложенных на бумаге, а отражение расстановки социально-политических сил в отдельно взятой стране. Следовательно, конституция 1850 года с трехклассной избирательной системой и статьями 47 и 108, утверждавшими автономность армии, отображала реальности прусского общества:

«У владык слуги лучше, чем у вас. Слуги государей не такие красноречивые, как слуги народа, но они люди прагматичные и инстинктивно чувствуют, что действительно важно, а что нет… По своей природе конституции – сфера не права, а власти. Принятые конституции эффективны и долговечны только тогда, когда отражают реальное соотношение социально-политических сил в обществе»⁶¹.

Идеи Лассаля были восприняты с необычайным энтузиазмом. 12 сентября 1862 года генерал Альбрехт фон Роон процитировал его в прусском ландтаге: «Согласно предложенному им анализу истории, историческое развитие определяется тем, что не только между государствами, но и в самих государствах происходит борьба за власть и распространение власти между различными индивидуальными факторами»⁶². В конце октября 1862 года Карл Эйхлер на одном из собраний ассоциации трудящихся в Берлине во всеуслышание заявил, что Бисмарк на стороне рабочих. Собрание единодушно проголосовало за созыв съезда рабочих в Лейпциге⁶³. 19 ноября 1862 года Лассаль, выступая с речью «Что теперь?», предложил ландтагу принять резолюцию с требованием: парламент не соберется до тех пор, пока Бисмарк не вернет ему конституционные полномочия⁶⁴.

Эти два главных мотива – иллюзия либерализма и идея конституции как выражения борьбы за власть – присущи и тому реализму, который мы видим в политике Бисмарка. Но Лассаль обладал одним преимуществом, которого не имелось у Бисмарка. Он был харизматичным публичным оратором, возможно, первым в истории Пруссии, и к тому же хорошо оплачиваемым романтиком, любившим искрометные метафоры, художественные образы и, к несчастью для Германии, женщин. Улучив свободную минуту в своей бурной деятельности, наполненной лекциями, стычками с полицией и арестами, Лассаль писал Софии Гацфельдт:

«Моя сестра хочет меня женить. Девушка очень мила, из хорошей семьи, красивая и веселая, может хорошо держаться в обществе, но я не знаю, насколько основательно ее образование… Я очень увлечен ею. У нее великолепное тело. Она умна и забавна и меня любит (не безумно)… Меня удерживает главным образом материальная сторона. Если, и это весьма вероятно, деньги газовой компании закончатся, то мой доход в 1870 году составит около 1500 талеров или 2500, когда умрет мать, и я не смогу содержать жену и детей, не прибегая к отвратительной экономии»⁶⁵.

В мае 1863 года Лассаль основал Allgemeine Deutscher Arbeite-rverein (Всеобщий германский рабочий союз) и большую часть года провел в разъездах, выступая с речами перед довольно скептической аудиторией знающих себе цену германских рабочих. В этот суматошный период и произошло сближение Лассаля и Бисмарка. К наступлению 1864 года они уже встречались регулярно. 13 января 1864 года Лассаль писал Бисмарку:

«Ваше превосходительство! Прежде всего я должен отругать себя за то, что позабыл вчера попросить вас принять близко к сердцу необходимость дать всем немцам возможность голосовать. В этом заключено мощное средство влияния. Реальность «морального» завоевания Германии! Что касается избирательной техники, то я со вчерашнего дня занимался изучением истории законодательств относительно французской избирательной системы и, поверьте, нашел совсем немного полезного материала. После долгих размышлений я могу предложить вашему превосходительству чудодейственный рецепт, как предотвратить разделение и раздробление голосов. Я надеюсь, что ваше превосходительство уделит мне вечер. Я убедительно прошу выделить именно вечер, чтобы нас никто не мог потревожить. Я должен многое обсудить с вашим превосходительством касательно избирательной техники, еще больше по другим делам, и обстоятельная дискуссия ввиду чрезвычайности обстоятельств представляется неизбежной необходимостью»⁶⁶.

В субботу 16 января 1864 года Лассаль снова написал Бисмарку:

«Я бы не стал торопиться, но внешние события заставляют поторапливаться, поэтому глубочайше прошу простить мою торопливость. Я написал вам в среду о том, что нашел «чудодейственный рецепт» – «чудодейственный рецепт», способный дать превосходные результаты. За нашей дискуссией должны последовать самые кардинальные решения, и принятие таких решений, полагаю, нельзя более откладывать. Я нанесу визит вашему превосходительству завтра (в воскресенье, в 8.30). Если ваше превосходительство занят в это время, то прошу безотлагательно назначить другое время для моего посещения»⁶⁷.

За пропаганду своих идей Лассаля все-таки арестовали, обвинив в государственной измене. Защищаясь, он ссылался на Бисмарка:

«Я бы хотел ниспровергнуть не только конституцию – она через год или даже раньше все равно будет ниспровергнута, и мне следовало бы ее ниспровергнуть… И я заявляю вам с этого священного места, что не пройдет и года, как герр фон Бисмарк сыграет роль Роберта Пиля и введет всеобщие и прямые выборы»⁶⁸.

В зените своей известности и политического влияния Лассаль безумно влюбился в юную католичку Елену фон Раковицу и спровоцировал совершенно бессмысленную дуэль, закончившуюся трагически. 5 августа 1864 года Лассаль писал другу: «Я знаю лишь одно. Мне нужна Елена. Ассоциация рабочих, политика, наука, тюрьмы – все меркнет в сравнении с моим желанием отвоевать Елену»⁶⁹. Дуэль состоялась 29 августа 1864 года, и Фердинанд Лассаль умер от ран 31 августа 1864 года. Карл Маркс, относившийся к Лассалю с пренебрежением, в котором всегда присутствовала ревность, и называвший его «бароном Иззи», написал Энгельсу: «Такое мог содеять только Лассаль с его фривольностью и сентиментальностью. Еврей, изображающий из себя рыцаря, – это его отличительная особенность»⁷⁰.