Текст книги "Бисмарк: Биография"

Перед Бисмарком же встала в равной мере щекотливая проблема оказания поддержки России, которая, естественно, еще не забыла своей помощи Пруссии в процессе объединения Германии. Царь и Горчаков хотели получить вознаграждение в виде открытого благословения российской интервенции или по крайней мере германского спонсорства конференции, на которой Россия добилась бы протектората над славянами без войны. Многоопытный посол Бисмарка в Петербурге генерал фон Швейниц взял отпуск и отправился охотиться в Австрийские Альпы, и он был недосягаем. 1 октября царь решил прибегнуть к услугам военного атташе Бернхарда фон Вердера (1823–1907), поручив ему передать Бисмарку срочное послание: «Будет ли Германия вести себя так же, как Россия в 1870 году, если Россия начнет войну с Австрией?»¹⁴⁰ Бисмарка разозлило то, что военный атташе поставил его в такое идиотское положение. В тот же день он написал из Варцина Бернхарду Эрнсту фон Бюлову (1815–1879), заменившему Германа фон Тиле на посту статс-секретаря министерства иностранных дел:

«Фон Вердер поступил как последний недотепа, послушно согласившись исполнить задание русских вытянуть у нас неудобное и несвоевременное для Германии заявление. В этой телеграмме царь впервые заговаривает о «войне против Австрии» (так в оригинале. – Дж. С.), хотя до сего времени речь шла о сохранении «Союза трех императоров»… Теперь же им ставится коварный австрийский вопрос, требующий однозначного ответа «да или нет» – ловушка Горчакова. Если мы скажем «нет», то он настроит против нас Александра; если мы ответим «да», то он использует наш ответ в Вене»¹⁴¹.

Бисмарк пытался увильнуть от прямого ответа, но русские продолжали оказывать давление, в том числе и на императора Вильгельма I, нежно любившего своего племянника, царя. В ноябре царь написал дяде и попросил его поддержать военную акцию России в «интересах Европы». Через неделю Бисмарк продиктовал ответ, иронически заметив: «На Европу ссылаются обычно те политики, которые хотят добиться от других держав того, чего не осмеливаются потребовать от своего имени»¹⁴².

Войска турецкого султана быстро продвигались к Белграду. 31 октября 1876 года российский император послал султану ультиматум с требованием в течение сорока восьми часов прекратить наступление и заключить перемирие на шесть недель. Порта повиновалась, британцы предложили провести конференцию в Константинополе, с чем турки тоже согласились. На открытие конференции приехал и британский министр иностранных дел лорд Солсбери. В тот же день великий визирь «громом пушек» провозгласил новую конституцию: теперь, как заявили турки, нет никакой надобности в конференции великих держав, и 18 января 1877 года ассамблея знати отвергла российско-британское предложение о мирном урегулировании¹⁴³. Увертки Бисмарка от выбора между двумя союзниками завершились успешно: 15 января 1877 года австрийцы и русские подписали в Будапеште конвенцию о согласовании своих действий в случае войны, и 24 апреля 1877 года Россия объявила войну Турции¹⁴⁴.

Русско-турецкая война, шестая по счету, оказалась тоже затяжной и беспощадной. Русские войска вторглись через Дунай в Румынию, а другая армия двинулась на Кавказ, чтобы овладеть турецкими провинциями на Черноморском побережье. Вначале русские войска на Балканах наступали столь стремительно, что кабинет Дизраэли 21 июля 1877 года принял решение объявить России войну, если она не прислушается к британским предупреждениям и захватит Константинополь. К счастью для британцев, турки проявили стойкость, и русские войска приостановили свое продвижение с 10 июля до 10 декабря 1877 года. После тяжелых сражений с переформированной сербской армией турки попросили у нейтральных держав посредничества.

В июле 1877 года Бисмарк, находясь на лечении водными процедурами в Бад-Киссингене, составил знаменитый «Kissinger Diktat» («Киссингский диктат»), декларацию внешнеполитических установок для Германского рейха:

«Французская газета недавно написала обо мне, что меня мучает «кошмар коалиций». Такого рода кошмары могут возникать длительное время, возможно, не прекратятся никогда, и они отражают естественные и закономерные тревоги германского министра. Коалиции против нас могут быть сформированы на западной основе, если в такой альянс вступит Австрия; более опасна, возможно, русско-австрийско-французская комбинация; более тесные отношения между двумя из них дадут третьей стороне средства для того, чтобы оказывать на нас далеко не пустячное давление. Обеспокоившись возможностью такого развития событий, я не сиюминутно, а на основе многолетнего опыта пришел к выводу, что для нас желателен такой исход восточного кризиса, при котором создались бы нижеследующие внешнеполитические условия:

1. Тяготение интересов России и Австрии и их взаимного соперничества в восточном направлении.

2. Благоприятные основания для того, чтобы Россия нуждалась в альянсе с нами для обеспечения сильных оборонительных позиций на востоке и его побережьях.

3. Статус-кво в отношениях между Англией и Россией, удовлетворяющее обе стороны и обеспечивающее им равную заинтересованность в его сохранении.

4. Отчуждение Англии из-за Египта и Средиземноморья от Франции, по-прежнему враждебной по отношению к нам.

5. Такое состояние отношений между Россией и Австрией, которое затрудняло бы им создание антигерманских коалиций, к чему предрасположены некоторые центростремительные и клерикальные силы при австрийском дворе.

 Если я еще сохраню работоспособность, то буду оттачивать и совершенствовать именно такую международную ситуацию, имея в виду не приобретение новых территорий, а создание общей политической атмосферы, в которой все державы, за исключением Франции, нуждались бы в нас и воздерживались бы от коалиций против нас на основе особого характера отношений между ними»¹⁴⁵.

В этом предписании самому себе содержится квинтэссенция приоритетов во внешней политике Бисмарка, которые проявились и в хитросплетении альянсов, формировавшихся в восьмидесятых годах. Обожатели без устали славословят необыкновенную искусность внешнеполитической программы. Однако она уже через год дала сбой, когда он попытался применить ее на практике. В феврале 1878 года Бисмарк объявил, что намерен выступить в роли «честного маклера» в разрешении восточного вопроса, созвав в Лондоне конференцию для урегулирования проблем, оставшихся после Русско-турецкой войны, и перемен на Балканах. Конференция лишила Российскую империю многих завоеваний, и царь винил в этом Бисмарка. Да, канцлеру удалось оживить «Союз трех императоров» в 1881 и 1884 годах, но в 1887 году ему пришлось делать это тайком, нарушая в равной мере секретные и обязывающие договоренности с другими державами. К 1890 году «Киссингский диктат» полностью дискредитировал себя. Преемники Бисмарка первым делом отреклись от так называемого «перестраховочного договора», подписанного Бисмарком с Россией в 1887 году.

Идеи Бисмарка оказались нежизненными и в силу того, что он неверно оценил новое положение Германии в Европе. В его время Германская империя уже превратилась в экономическую и военную сверхдержаву. Она не нуждалась в тайных и искусных соглашениях, составленных на основе хитроумных и двуличных комбинаций. В действительности, как мы увидим дальше, в основе «кошмаров» Бисмарка лежали пессимизм и паранойя, определявшие взгляды на мир. Его пессимизм переняли деятели, пришедшие ему на смену и развязавшие в 1914 году совершенно ненужную превентивную войну, почувствовав себя окруженными со всех сторон и испугавшись, что их раздавят. Если бы они подождали на границе за пулеметами, колючей проволокой и артиллерийскими орудиями, то изничтожили бы французские и русские войска и Германия выиграла бы войну. Пессимизм Бисмарка проистекал из особенностей его психики и определялся, возможно, в какой-то мере социальным происхождением, осознанием обреченности своего класса.

Кроме того, Бисмарк в общем-то не был миротворцем; его скорее можно было бы назвать, выражаясь современным языком, поджигателем войны. В то время когда Бисмарк выкладывал прокрустово ложе между Австрией и Россией и «боролся за мир» на Балканах, британский посол в Константинополе писал Мориеру о Бисмарке как о человеке, склонном разжигать военные конфликты:

«Бисмарк стремится помешать любому мирному решению и вовлечь Россию в дорогостоящую и опасную войну; он будет и дальше использовать Андраши в достижении двух целей: ослабления России и раздела Турции»¹⁴⁶.

В разгар международного кризиса Бисмарк затеял очередную игру в отставки. 27 марта 1877 года он сообщил в государственном министерстве о своем решении подать императору прошение об уходе на заслуженный отдых. Если оно будет отклонено или ему предложат отпуск, то он попросит назначить полноценного заместителя¹⁴⁷. Больше всех расстроилась Хильдегард фон Шпитцемберг – не в последнюю очередь из-за перспективы лишиться причастности к жизнедеятельности великого человека и, соответственно, престижности:

«Я просто не могу в это поверить – новый рейх и без Бисмарка, дом 76 на Вильгельмштрассе и без него; все это невозможно себе представить, но разговоры только о том, что надо укладывать вещи и отсылать семейные фотографии в Шёнхаузен. Похоже на реальность… Я поговорила чистосердечно с князем, попросив объяснить причины. «Организуйте убийство Августы, Кампхаузена, Ласкера с их приспешниками, и я тогда останусь на месте. Меня издергала эта бесконечная обструкция, это существование на боксерском ринге…» Потом он взял меня за руку и спросил: «Вы же будете приезжать к нам в Варцин?» Каким хорошим, трогательным и ласковым был великий человек, когда говорил со мной, прослезившись и легонько пожимая мне руку… Возможность его отставки не выходит у меня из головы; мы потеряем безмерно, если Бисмарк уйдет, и в социальном, и в человеческом плане; это отразится и на нашем положении в обществе, поскольку наша доверительная дружба с Бисмарками дала нам очень много и облегчала нашу жизнь. Я никогда не скрывала этого от себя. Той любви, верности, внимания и уважения, которых я удостаивалась начиная с 1863 года, мне больше нигде не найти. Мне хорошо известны их слабости, и наши взгляды нередко расходились, но то, как я люблю их, как я им благодарна и как я им предана, я поняла только сейчас, пребывая в грусти, вызванной их отъездом»¹⁴⁸.

Спустя несколько дней, 4 апреля, газеты сообщили об отставке Бисмарка, вместо которой император предложил канцлеру годичный отпуск¹⁴⁹. Лидер левых либералов Ойген Рихтер написал брату:

«Естественно, отставка Бисмарка в наших интересах. Она произвела бы такие изменения в положении партии, которые даже трудно предсказать. Горевать должны поборники протекционистских тарифов, ставшие для нас особенно опасными. Если он действительно не будет заниматься делами целый год, то это равносильно отставке»¹⁵⁰.

Одо Рассел в депеше лорду Дерби дал свое видение правительственного кризиса:

«Я уже сообщал вам о кризисе, который заключается просто-напросто в том, что у Бисмарка сдают нервы, и ему действительно нужен отдых, а император не желает расставаться с ним. Помимо физического недомогания, Бисмарк морально угнетен тем, что его политика пользуется все меньшей поддержкой со стороны императора и парламента. Он относит это на счет зловредного влияния императрицы на его величество и папы – на католическую партию в парламенте, не желая видеть пагубности собственной сварливой манеры в отношениях с сюзереном и своими же сторонниками и злобной жестокости в обращении с оппонентами. Он добивается одного – власти, позволяющей увольнять коллег в кабинете по своему усмотрению, тех полномочий, которые император никогда не уступит канцлеру. В прошлый четверг император сказал мне во дворце, что он предоставит ему какой угодно отпуск, но в отставку уйти не позволит. Императрица же сказала, что Бисмарка надо научить повиноваться государю»¹⁵¹.

На следующий день кайзер официально отклонил прошение об отставке и предложение о назначении заместителя, объяснив: «Любая серьезная замена затруднит ваше возвращение». Бисмарк в частном порядке говорил в государственном министерстве: кайзер воспринял его отставку как личное оскорбление и пригрозил, что «сложит с себя корону, если Бисмарк уйдет»¹⁵².

14 апреля Хильдегард фон Шпитцемберг узнала от княгини и о благополучном завершении государственного кризиса, и о том, что «кайзер плакал, как ребенок, завел разговор об отречении, вследствие чего настаивать на отставке уже было невозможно… Никто не верит – и правильно – в то, что Бисмарк не добился бы своего, если бы действительно и серьезно был настроен уйти в отставку. Ему следовало либо уйти любой ценой, либо не устраивать весь этот спектакль, который теперь все считают чистой комедией… Короче говоря, он навредил своей репутации этим кризисом, что меня очень огорчает, хотя я лично рада тому, что все остается так, как было»¹⁵³.

16 апреля 1877 года князь Бисмарк со всей семьей перебрался в Фридрихсру, поместье, пожалованное ему императором в 1871 году. Старый почтовый стан в Аумюле под Гамбургом он перестроил в настоящую семейную усадьбу. В 1877 году Люциус фон Балльхаузен впервые посетил новое жилище Бисмарков:

«Я выехал поездом в три двадцать в Гамбург, поспал там и рано утром в воскресенье отправился в Фридрихсру – около двадцати шести километров от Гамбурга, – где князь и граф Герберт поджидали меня на станции. Встретили очень тепло. Они живут в пяти минутах от станции в маленьком уютном коттедже, вполне пригодном для семьи из трех или четырех человек, но маловатом для такой же семьи с семью или восемью слугами. Местность очаровательная, но более открытая, чем в Варцине. Вскоре мы сели на лошадей и часа четыре прогуливались по лесу. Князь, проведя четырнадцать дней на лоне природы, выглядел посвежевшим, более умиротворенным и, похоже, лучше спал. Но его по-прежнему обуревали интриги ее величества, и он непрестанно стенал…»¹⁵⁴

Бисмарк работал в Фридрихсру с прежней неистовой энергией, которая, как он утверждал, у него якобы уже пропала. Он ездил в Бад-Киссинген, наведывался в Берлин, составлял депеши и занимался внешнеполитическими делами с такой же целеустремленностью, как и прежде. 6 октября князь переехал в Варцин, где его неприятно поразило падение сельскохозяйственных цен, вызванное депрессией и уменьшившее доходность поместья. В разговоре с Морицем Бушем он сетовал:

«Варцин мне ничего не дает. Зерно продается с трудом из-за слишком низких железнодорожных тарифов на перевозку чужестранного зерна. То же самое относится и к лесоматериалам: реализуется их очень мало вследствие острой конкуренции. Даже близость Гамбурга к Саксенвальду ничего не меняет».

Когда Буш упомянул слухи о том, что Бисмарк будто бы покупает поместье в Баварии, князь воскликнул:

«Баварское поместье! У меня нет ни малейших намерений покупать что-либо. Я уже достаточно потерял на поместье, купленном в Лауэнбурге. Расходы съедают все доходы. Разве имение может принести какой-нибудь доход при таких низких ценах на зерно?»¹⁵⁵

Лето и осень 1877 года занимают особое место в нервозной политической карьере Бисмарка. Насколько серьезно относился к этой идее канцлер, нам неизвестно, но он задумал ввести в прусский кабинет Рудольфа фон Беннигсена, лидера национал-либералов, – мера, явно рассчитанная на то, чтобы постепенно избавляться от министров, доставлявших ему неприятности. Переговоры с национал-либеральной партией начались с того, что Бисмарк поручил Тидеману пригласить Рудольфа фон Беннигсена в канцелярию для частной беседы, без общественной огласки. Если это лидера партии не устраивает, то он готов с ним встретиться в Варцине. 1 июля 1877 года Тидеман написал фон Беннигсену: князь желает переговорить с ним в частном порядке, негласно, без прессы и надеется, что Беннигсен сможет прибыть для этого в Берлин; если это по каким-то причинам невозможно, то не вызовет ли «определенные кривотолки» и неудобства его визит к Бисмарку в Варцин¹⁵⁶? Беннигсен ответил почти сразу же, через два дня:

«Надеюсь, что политическое невежество в Германии не зашло так далеко, чтобы истолковать превратно визит президента палаты депутатов и лидера партии к имперскому канцлеру и министру-президенту, находящемуся в своем поместье в Варцине. Мне нетрудно ответить на любые превратные интерпретации и измышления»¹⁵⁷.

30 ноября 1877 года Тидеман в письме жене отметил очередной правительственный кризис, инициированный Бисмарком, «самый серьезный за последние десять лет, который на этот раз может действительно закончиться отставкой князя». 7 декабря он снова сообщал супруге:

«Свое возвращение на работу князь ставит в зависимость от исполнения нескольких условий, предусматривающих отчасти смену персонала в высшем эшелоне государственной службы и отчасти переустройство учреждений рейха. Если его условия не будут приняты, то он подаст в отставку. Он устал от того, что каждый его шаг наталкивается на обструкцию то слева, то справа. И семья, и доктор настаивают на отставке»¹⁵⁸.

Именно тогда Бисмарк и заигрывал с национал-либералами, пригласив к себе их лидера, чтобы превратить их партию в партию правительства, а Беннигсена назначить министром¹⁵⁹. Проницательный Люциус дал такую оценку угрозам Бисмарка подать в отставку и приглашению Беннигсена к переговорам:

«Бисмарк… выстраивал свою концепцию частично парламентского правительства…

Основная идея состояла в том, чтобы объединить главные имперские и прусские государственные должности – канцлера и министра-президента, вице-канцлеров рейха и Пруссии, министров юстиции, финансов и т. д. Предполагалось, что главные прусские министры будут представлены в рейхе заместителями министров или начальниками департаментов…

Как мне стало известно из надежных источников, прошению об отставке предшествовал ультиматум с требованием уволить некоторых придворных чиновников. В то же время длительные отлучки Бисмарка, тарарам в коалиции играли на руку его противникам… Бисмарк подверг себя опасности, предъявив кайзеру слишком высокие требования, особенно что касается деликатной ситуации, сложившейся при дворе и в семье. Наглость притязаний, побуждавших к тому, чтобы ополчиться против собственной жены, больно задела мягкую натуру престарелого монарха. Все ультрамонтанские и феодальные силы консолидировались, с тем чтобы погубить Бисмарка»¹⁶⁰.

Если император когда-либо и задумывался над тем, чтобы избавиться от Бисмарка, то именно сейчас наступил для этого самый благоприятный момент. Он откровенно шантажировал кайзера: за год три раза угрожал отставками, дважды – в течение одного месяца, постоянно плел политические интриги за его спиной, подолгу отсутствовал, ссылаясь на болезни. Канцлер внедрял нужные ему статьи в прессу, устраивал совещания, принимал в Варцине и Фридрихсру важных государственных чиновников, не ставив об этом в известность императора. 29 декабря 1877 года газета «Норддойче алльгемайне цайтунг», рупор канцлера, прокомментировала слухи о грядущих переменах в прусском кабинете. Это была последняя капля. На следующий день император отправил Бисмарку гневное письмо, выговаривая ему: «Вы не удосужились сказать мне об этом ни слова». Кайзер предупредил, что Беннигсен его совершенно не устраивает – «не сдержан и не консерватор»¹⁶¹. Бисмарк отреагировал на разнос стандартно – нервным расстройством. Он улегся в постель, как маленький ребенок, обиженный сердитым отцом, и занедужил. Из-за нагоняя и проявленной кайзером «нечуткости» Бисмарк расхворался, потерял сон, заболев, по выражению Пфланце, «патологической озлобленностью»¹⁶².

Здесь я должен прерваться и сказать несколько слов в оправдание Бисмарка. Опорой его могущества был престарелый король, жена которого ненавидела Бисмарка и собрала вокруг себя камарилью его врагов. Будучи подданным монарха, имевшего урезанную, но все-таки остававшуюся наполовину абсолютистской власть, Бисмарк не мог раздавить камарилью с такой же легкостью, с какой он расправлялся с другими оппонентами. Он нуждался в монаршем благословении и в психологическом, и в практическом плане. В любом случае Беннигсен стал бы министром короля, а не Бисмарка. Он сам поставил себя в такое положение, при котором ему приходилось почти каждодневно испытывать стрессы и чувство унижения. Бисмарк должен был винить прежде всего самого себя, поскольку сам же и способствовал тому, чтобы наделить короля самодержавной властью, которая истязала его осознанием собственного бессилия.

Психологические стрессы затрудняли решение проблем. Реальные силы в правительстве и обществе становились все менее сговорчивыми, и он терял уверенность в том, что может их контролировать. Взять, к примеру, идею парламентского правительства. Если бы он сразу же после 1870 года начал создавать парламентскую систему государственного управления, то ему, возможно, удалось бы это сделать. Король всегда шел на уступки своему министру-гению, и в данном случае на стороне Бисмарка были бы и Августа, и кронпринц. Однако тогда понизился бы уровень осознания абсолютного могущества, столь необходимого для его «суверенной самости». Такого рода двуединые и неразрывные дилеммы приводили в расстройство и психологическое, и физическое самочувствие Бисмарка, но он был не способен разорвать этот замкнутый круг.

Карл фон Нойман, личный секретарь кронпринца, писал мрачно Роггенбаху из Висбадена 22 ноября 1877 года:

«Складывается невыносимая ситуация, и вряд ли стоит удивляться тому, что независимые и свободолюбивые натуры одна за другой уйдут с государственной службы. Отставка лучше, чем губить себя, превращаясь в послушный инструмент всемогущего… У Бисмарка есть только одна положительная сторона, и с этим согласится почти весь мир: всему рано или поздно приходит конец»¹⁶³.

Спустя два дня после Рождества 1877 года Штош сообщил Роггенбаху о том, что фон Фридберг побывал в Варцине, где узнал о новых планах объединить имперские и прусские министерства и избавиться от большинства членов кабинета:

«Фридберг спросил: «А что ждет Штоша?» Ответ: «Он войдет в кабинет в качестве «независимого» министра». Какое великодушие! Он считает нормальным походить по мне ногами, а потом еще и выбросить… Другой человек, еще менее его обожавший, приезжал в Варцин как раз после смерти собаки и, вернувшись оттуда, сказал, что канцлер уже свихнулся или это с ним вот-вот случится»¹⁶⁴.

Так закончился 1877 год, пятнадцатый год властвования Бисмарка, наименее удачный в его карьере. Ни канцлер, ни его враги не знали, что их ожидает. Журналист однажды спросил Гарольда Макмиллана, британского премьер-министра в 1957–1963 годах: «Что может сбить правительство со своего курса?» Премьер ответил: «События, мой мальчик, события». В карьере Бисмарка события 1878 года сыграли прямо противоположную роль. Они укрепили его положение, придали неожиданно новое направление и динамичность его политике.