Текст книги "Бисмарк: Биография"

Но на этом не закончились невзгоды прусского кабинета. Несколько министров пожаловались королю на нескончаемые отлучки Бисмарка. Министра земледелия фон Зельхова оскорбило то, что его не привлекли к обсуждению законопроекта о местных администрациях. Подумывали об отставке Роон и Иценплиц. Бисмарк не мог допустить, чтобы от него ушли «министры конфликта»: могли подумать, будто он затевает новый либеральный курс. В середине ноября Бисмарк мрачно писал Роону о своем очередном нездоровье:

«В последние дни я снова чувствую себя неважно, с позавчерашнего дня не поднимаюсь из постели и упал духом из-за этого, поскольку прежде мне стало заметно лучше. Да хранит Вас Бог, в жизни человека не так быстро все меняется к худшему, главное – не разлагаться»⁹⁷.

Через день он написал Вильгельму I, извиняясь за то, что вследствие слабого здоровья не смог быть рядом с кайзером во время кризиса. Он пытался по просьбе Эйленбурга вмешаться на расстоянии, но это привело лишь к недоразумениям и еще больше расстроило его здоровье: «Поэтому я попросил Роона вызвать меня только в том случае, если понадоблюсь вашему величеству, и уведомил его о том, что не буду более поддерживать индивидуальную переписку с каждым из моих коллег»⁹⁸. Эта версия искажает реальную ситуацию. Отказ вмешаться в процесс прохождения законопроекта, как и его длительное отсутствие в Берлине способствовали обострению и затягиванию кризиса. В данном случае Бисмарк по примеру Понтия Пилата просто-напросто умыл руки и ушел от ответственности.

В середине декабря Бисмарк получил известия о том, что Роон подал прошение об отставке, и решил поступить таким же образом. Отвечая «его превосходительству» 13 декабря, он написал о намерении обратиться к его величеству с просьбой разрешить ему «разделить функции, вверенные мне и предполагающие, что его величество желают и дальше видеть меня на службе… с тем чтобы оставить за собой руководство делами рейха, включая внешнюю политику»⁹⁹. В частном же письме «дорогому Роону», отправленном в тот же день, Бисмарк сообщил: ситуация требует его скорейшего возвращения в Берлин «не потому, что я совершенно здоров, а потому что мне необходимо многое обсудить лично с его величеством и с Вами». Здесь же мы читаем занимательную сентенцию о «неслыханной аномалии, когда министр иностранных дел великой державы одновременно отвечает и за внутреннюю политику». Что мог подумать старый Роон, видевший, как Бисмарк наращивал свое всевластие? Еще интереснее его дальнейшие признания:

«В моем роде занятий аккумулируешь вокруг себя много врагов, не обретаешь новых друзей, а теряешь старых, если в продолжение всех десяти лет служишь своему делу честно и бесстрашно. Я в немилости у всех (sic!) членов королевской семьи, и король стал доверять мне меньше. Даже у стен есть уши. В результате мне теперь труднее проводить внешнюю политику… Во внутренних делах я лишился приемлемой для меня поддержки из-за предательства консерваторов по проблеме католиков. В моем возрасте, когда осознаешь, что жить осталось недолго, потеря старых друзей и связей наводит на унылые размышления об этом (sic!) мире и парализует. Болезнь жены, за последние месяцы еще более обострившаяся, добавляет мне тревог. Мои силы истощены перенапряжением. У короля, не вылезающего из седла, нет ни малейшего представления о том, что он уже загнал когда-то сильную лошадь. Ленивый живет дольше»¹⁰⁰.

Это откровение заставляет задуматься о странных личностных качествах самого известного государственного деятеля своей эпохи, а может быть, и всех времен. Если вы угрожаете своему лучшему другу полицией или размахиваете ножом перед ним за обедом, то вы, возможно, обидите его. Если вы осмеиваете принципы, которым еще недавно были верны, то люди, по-прежнему разделяющие их, скорее всего вас будут презирать. Если вы будете изводить подчиненных, пока их не изничтожите, то они в порядке самозащиты могут вступить и в заговор против вас. Бисмарк фактически загубил карьеру графа Гарри Арнима, потому что увидел в нем соперника и противника[86]86
  Граф Гарри фон Арним – германский посол в Париже, затем в Константинополе.


[Закрыть]. Арним, тщеславный, пустой и безответственный биржевой спекулянт, был неприятен Бисмарку, но надо ли было судить его, обвинять в измене, гнать из страны и доводить до могилы¹⁰¹?

Реорганизация системы местного управления лишила юнкерство древней патримониальной юрисдикции и приблизила деревню и крестьян, трудившихся в юнкерских поместьях, на один шаг к современной цивилизации и правовым нормам. Оппозиция помещичьего класса нисколько не напоминала государственную измену, она всегда носила характер политического сопротивления и защиты своих интересов. Бисмарк не хотел этого признавать. Перед нами искуснейший политический актер XIX века, деятель, руководствовавшийся на грани гениальности политическим чутьем и воображением и игнорировавший простейшую политическую реальность: то, что любые действия имеют последствия. Он прибегал к самообману и демонстрировал жалость к себе в такой грубой форме, что даже Роон и Мориц фон Бланкенбург, самые преданные друзья, должно быть, засомневались в его здравом уме. Тем не менее ни они, ни кто-либо другой не находили в себе мужества говорить ему правду. Демоническая властность суверенной самости, вызывавшая благоговение и восхищение, гипнотизировала их. Стоические христиане Людвиг фон Герлах, Эрнст фон Зенфт-Пильзах и «маленький Ганс» могли противостоять ему и говорить «свою правду», но он изгнал их от себя. Заштатные враги и в рейхстаге, и в прусском ландтаге считали своей обязанностью постоянно нападать на него, но мало кто из них интересовался подспудными сторонами характера этой гигантской личности, хотя такие люди, как Роггенбах, знали реального Бисмарка.

21 декабря 1872 года король принял отставку Бисмарка с поста министра-президента Пруссии и правительственным постановлением освободил его от занимаемой должности. Его преемником стал Роон, прослуживший в этой роли одиннадцать мучительных месяцев. Ослабленный хронической астмой, стойкий солдат держался до конца, пока не свалился с ног, уйдя в отставку 5 октября 1873 года.

23 октября 1873 года кайзер и Бисмарк возвращались с Всемирной выставки в Вене, и в пути за непринужденной беседой Бисмарк дал согласие на предложение Вильгельма снова взять на себя руководство государственным министерством. 4 ноября Бисмарк официально вступил в должность министра-президента, попросив его величество назначить либерала Отто Кампхаузена (1812–1896), преемника фон дер Хейдта на посту министра финансов, вице-президентом министерства, а своего друга Морица фон Бланкенбурга – министром земледелия. Генерал от инфантерии Георг фон Камеке (1816–1893) был назначен военным министром 9 ноября 1873 года, прослужив на этом посту десять лет. Остальной состав кабинета не изменился, правительство стало слегка более либеральным после ухода из него фон Зельхова и Роона. Последний «министр конфликта», граф Эйленбург, продержался до 1878 года¹⁰².

В 1873 и 1874 годах отношения Бисмарка с консерваторами продолжали ухудшаться. Окончательный разрыв произошел, когда Бисмарк, вспылив на сессии рейхстага, обрушился на еженедельник консерваторов «Кройццайтунг», заявив: «Все, кто получает и платит за «Кройццайтунг», косвенно участвуют во лжи и клевете, распространяемой этой газетой, в клевете, растиражированной прошлым летом о высших государственных деятелях рейха без малейших доказательств»¹⁰³. 26 февраля 1876 года четыреста самых известных консерваторов, назвавших себя Deklaranten, подписали декларацию в защиту газеты «Кройццайтунг», возобновив на нее подписку. Ганс Иоахим Шёпс писал: «Это был цвет гвардии старых прусских консерваторов, многие из которых были выходцами из Старой марки[87]87
  Бранденбургское маркграфство.


[Закрыть] и Померании, личными и идеологическими друзьями канцлера, среди них – и Адольф фон Тадден, поставивший рядом с подписью – «с болью»¹⁰⁴. Примечательно, что Ганс фон Клейст отказался подписывать декларацию¹⁰⁵.

Разрыв с прежними соратниками сохранялся долго. Спустя четыре года Хильдегард Шпитцемберг, навещая Бисмарков, сделала для себя интересное открытие:

«У княгини имеется полный список Deklaranten, составленный в алфавитном порядке, то есть всех тех, кто подписал декларацию в защиту «Кройццайтунг», которую раздраконил князь. Все они считаются личными врагами, которые никогда не будут прощены, и их визитные карточки будут игнорироваться»¹⁰⁶.

18 января 1875 года открылась очередная сессия прусского ландтага, на нее прибыл посыльный из министерства иностранных дел и вручил национал-либералу Кристофу Тидеману записку от князя Бисмарка, приглашавшего получателя прибыть в резиденцию князя в министерстве иностранных дел к 9.00 вечера того же дня. Тидеман записал в дневнике: «Как все странно. Я сломал себе голову, пытаясь весь день найти объяснение этому невероятному приглашению»¹⁰⁷. Ничто в его прошлом не давало даже намека на какую-нибудь версию. Он родился 24 сентября 1836 года в Шлезвиге и изучал право в расчете получить место на датской государственной службе. Когда Шлезвиг стал прусским, Тидеман плавно перешел на прусскую государственную службу и вырос до ландрата (главного администратора) Меттманского округа, вошедшего в Пруссию в 1816 году после Венского конгресса. Его избрали депутатом прусской нижней палаты, он приобрел вес и авторитет, но вовсе не считался влиятельной фигурой в партии. Ему еще не было и сорока лет.

В 8.45 герр Тидеман появился в министерстве иностранных дел. Вот что он написал по этому поводу в дневнике:

«Я должен был прождать четверть часа в большой комнате, едва освещенной единственной лампой и служившей, видимо, столовой. Пунктуальность в этом доме, похоже, соблюдалась неукоснительно. Слуга объяснил, что не может доложить обо мне до девяти, поскольку меня пригласили на девять и ни на минуту раньше. Я занимался тем, что разглядывал китайские гобелены на стенах.

Кода часы пробили девять, меня провели в рабочий кабинет князя. Он поднялся из-за стола, протянул для приветствия руку и жестом пригласил сесть напротив. Из темноты вышел «имперский пес» Султан, обнюхал меня подозрительно и, удовлетворившись, снова улегся у камина. Князь спросил – курю ли я? – что я с радостью подтвердил. Он дал мне сигару, а сам задымил трубкой. Попытаюсь воспроизвести разговор дословно:

Он: “В министерстве внутренних дел подготовлены несколько законопроектов, которые я должен доложить его величеству через пару дней. Они касаются организации гражданской администрации в западных провинциях, структуры провинций, округов и общин. Просмотрите эту кипу и сопутствующие памятки. Непросто прочитать все это. Я был не совсем здоров, три ночи подряд не спал и более или менее ничего не ел”»¹⁰⁸.

В сущности, Бисмарк поручил Тидеману сделать за него то, чем он не хотел заняться сам: осмыслить преобразование структуры местных органов власти в западных округах Прусского королевства. Тидеману эти проблемы были знакомы и по работе главой администрации в Миттемане, и по службе в парламентской законодательной комиссии. Он изложил свои взгляды, а Бисмарк сделал пометки. Князь сухо заметил: в отличие от своих коллег в правительстве он как землевладелец знает все прелести прусской бюрократии с ее страстью к совершенству. Тидеман, судя по дневнику, обладавший острым умом и чувством юмора, дал на все вопросы Бисмарка исчерпывающие ответы, именно те, которые канцлер и хотел услышать. Прежде всего, не переборщить с демократией при организации новых учреждений власти.

Тидеман, которому предстояло провести в обществе великого человека следующие пять лет, так и не смог привыкнуть к его образу жизни. Наличие огромных ночных горшков свидетельствовало о неимоверном количестве еды, подаваемой и поглощавшейся за столом князя. Дневниковая запись от 22 января 1878 года, например, свидетельствует:

Меню на 22 января 1878 года:

Устрицы, икра

Суп из оленины

Форель

Сморчки

Копченая грудка гуся

Кабан в камберлендском соусе

Седло оленины

Яблочные оладьи

Сыр и хлеб

Марципан, шоколад, яблоки¹⁰⁹

Бисмарк не только легко гневался, но и поддавался эмоциям. Когда Султан, «имперский пес», умер в Варцине в октябре 1877 года от сердечного приступа, канцлер был безутешен:

«Он беспрестанно говорил об умершем псе, корил себя за то, что ударил его незадолго до смерти. Он истязал себя мыслями о том, что пес, возможно, из-за этого и умер. Он винил себя за жестокое и грубое обращение со всеми, кто вступает с ним в контакт, каялся и скорбел по животному»¹¹⁰.

Безусловно, ему нужна была моральная поддержка. Возможно, по этой причине он и избрал себе в помощники моложавого национал-либерала средней руки. Вначале Тидеман служил ему реципиентом, кому он мог излить все свои ламентации. 7 мая Бисмарк давал обед, пригласив на него и Тидемана:

«Когда я взял пальто, собираясь уходить, слуга шепнул мне на ухо, что князь хочет меня видеть… Князь сразу же начал сетовать на трудности своего положения, которые ни современники, ни потомки не смогут оценить по справедливости. Историки смотрят на все со своей точки зрения. Он уважительно относится к Карлейлю, потому что этот англичанин знает, как разобраться в душе другого человека. Затем он рассуждал примерно таким образом: “Мне особенно тяжело видеть, как с каждым годом растет число моих личных врагов. В силу своего рода занятий мне приходится наступать на мозоли множеству людей, но никто не хочет понять, что я уже слишком стар для того, чтобы заводить новых друзей, и у меня нет для этого времени, а старые друзья уходят, как только осознают, что я уже не могу быть полезен в их карьере. В результате я окружен одними врагами. Надеюсь, что вы к ним не принадлежите”»¹¹¹.

Упадок физических и душевных сил у Бисмарка продолжался и в 1875 году. Бессонница приобрела настолько хронический характер, что он принимал правительственных министров и чиновников, не поднимаясь с постели. Он стал еще более вспыльчивым. Малейший промах – слуга вовремя не подвинул кресло – вызывал в нем взрыв ярости.

В середине января 1876 года Лотар Бухер сообщил Кристофу Тидеману: Бисмарк решил назначить его на должность личного помощника и члена Staatsministerium – органа, функционально аналогичного аппарату Белого дома в США или секретариату кабинета министров в Соединенном Королевстве, – но он не будет причислен ни к одному из департаментов, и у него не будет никаких иных обязанностей, кроме поручений Бисмарка. Тидеман встретился с Бисмарком в восемь вечера 25 января 1876 года, отметив потом в дневнике:

«Он принял меня, лежа в койке, закутанный одеялами. Он выглядел бледным, очень серьезным и первым делом пожаловался мне на плохое самочувствие, на жуткую раздражительность, из-за которой его и мучает бессонница…

Он просил извинить его за то, что принимает меня в лежачем положении, но я должен видеть, насколько для него важно мое назначение… В любом случае вначале я не буду слишком перегружен обязанностями и делами. Но у меня будут и дни, когда я буду занят по горло»¹¹².

Последующие пять лет Тидеман верно служил Бисмарку и как административный помощник, и как личный адъютант, оставив потомкам сокровенные письменные свидетельства о Бисмарке, человеке и государственном деятеле, определявшем судьбу и новой Германской империи, и старого Прусского королевства. В сентябре 1881 года он писал Герберту Бисмарку: «Гордость всей моей жизни – ученичество у величайшего Мастера, творца мировой истории»¹¹³. У него мы находим и занимательные, живые зарисовки о личности великого человека, его семье и поместьях, и детали политического и государственного управления. Тидеман имел все качества, необходимые хорошему мемуаристу: сильнейшее эго, сочетавшееся с природной любознательностью, острую наблюдательность, редкостное умение слушать и непреходящее чувство абсурда в жизни, которым прежде обладал и Бисмарк, но растерял по мере приумножения могущества. Два огромных ночных горшка в спальне, восхитившие фон Зибеля как атрибуты величия Бисмарка, – разве не сюжет для юморески¹¹⁴?

5 февраля 1875 года папа Пий IX выпустил энциклику «Quod Numquam» («О церкви в Пруссии»), заявив:

«Мы должны отстоять свободу церкви, угнетаемой силами несправедливости. Мы намерены исполнить наш долг и этим посланием возвещаем всем, кого это касается, и всему католическому миру, что законы недействительны, так как они противостоят богоданной природе церкви. Господь не предназначал, чтобы епископами повелевали в делах духовных»¹¹⁵.

Бисмарк ответил усилением давления на католиков. 22 апреля 1875 года прусский ландтаг принял закон «о прекращении платежей из государственных фондов римско-католическим епископствам и духовенству, так называемый “Закон хлебной корзины”». Бисмарк сказал в палате, что он не ожидает большой материальной выгоды: «Но мы исполняем наш долг, защищая независимость нашего государства и нации от иностранного влияния, отстаивая духовную свободу от гнета ордена иезуитов и иезуитского папы»¹¹⁶.

На дебатах по поводу «хлебной корзины» не обошлось без курьеза, о котором нам поведала баронесса Хильдегард Шпитцемберг. Княгиня рассказала ей, что Бисмарк поначалу не хотел идти на сессию ландтага и выслушивать жаркую полемику вокруг решения не давать больше денег католической церкви. Но, одеваясь утром, он вдруг обнаружил, что натянул на себя не летние, легкие, а зимние брюки:

«Щепетильно суеверный в таких делах, он увидел в ошибке знак того, что ему надо присутствовать на слушаниях в ландтаге. Он появился на сессии в тот момент, когда Зибель читал отрывок из сочинения Конрада фон Боланда о Диоклетиане и его «лысом министре Марке» – сатиры на ультрамонтанов. Пассаж заканчивался словами о том, что «злодей Марк» тонет в болоте. Как только Зибель произнес эту фразу, в зал и вошел Бисмарк, будто по сценарию. Палата содрогнулась от аплодисментов»¹¹⁷.

15 апреля 1875 года тридцать ультраконсерваторов, включая Клейст-Ретцова, проголосовали в палате господ против Sperr– und Brotkorbgesetz («Закона хлебной корзины»), лишавшего католическую церковь 889 718 марок из общей суммы прусской дотации в размере 1 011 745 марок¹¹⁸. Принятием «Закона хлебной корзины» завершалась самая активная и агрессивная фаза «культуркампфа», несмотря на продолжающуюся риторику Бисмарка о Реформации и угрозе протестантству. Возникла патовая ситуация: епископы и духовенство заняли позицию пассивного сопротивления, а государство постепенно теряло политическую волю, не особенно настаивая на исполнении антиклерикальных актов. Все ждали кончины Пия IX: ему уже было восемьдесят три года, он болел, и жить папе оставалось недолго. Он умер 7 февраля 1878 года; с его смертью закончился один из самых важных этапов в истории и Римской католической церкви, и Европы. Но его духовное наследие сохраняется и поныне – в верховенстве папской власти и сопротивлении так называемым современным течениям.

Летом 1876 года Бисмарк отправился подлечиться водами Бад-Киссингена, запретив Тидеману беспокоить его какими-либо напоминаниями о делах. Со всеми вопросами надо обращаться к сыну Герберту, а он в случае необходимости поставит в известность отца и передаст его ответ. В день отъезда Бисмарк сказал Тидеману, что надеется вернуться «с таким же здоровым цветом кожи, как у вас»¹¹⁹. В конце июля князь возвратился в свое померанское поместье Варцин, где и оставался до 21 ноября 1876 года. Это огромное поместье с классическим парком, террасами, ведущими к греческому храму, видневшемуся на расстоянии, и многочисленными комнатами особенно нравилось Бисмарку и полностью соответствовало его новому княжескому статусу¹²⁰.

3 декабря 1876 года Вильгельм созвал тайный совет с участием кронпринца Фридриха Вильгельма, Бисмарка, всех членов государственного министерства (кабинета) и Тидемана в качестве протоколиста. С заседания Тидеман уходил вместе с графом Фридрихом цу Эйленбургом, министром внутренних дел, сообщившим: император требует, чтобы перед совещаниями ему непременно давали все документы и материалы, связанные с любым новым законодательством. Судя по рассказу Эйленбурга об одном из недавних заседаний тайного совета по поводу отмены пошлин на железо, император был человеком осведомленным:

«Император прочел нам лекцию об истории прусской тарифной политики, настолько познавательную и интересную, что все мы были искренне поражены его эрудицией. Во время дебатов он выступил за сохранение существующих тарифов, продемонстрировав, что досконально изучил доклады провинциальных администраторов Рейнско-Вестфальской индустриальной зоны и дал совершенно правильную оценку нередко противоречивым мнениям промышленников»¹²¹.

Бисмарк поддерживал фритредерскую политику национал-либералов, а Вильгельм I оставался приверженцем протекционизма. На декабрьском заседании тайного совета он заявил:

«Я всегда сомневался в целесообразности снижения тарифов и на прошлом совещании выступил против решения отменить пошлины на железо. Последствия принятых нами неверных мер уже сказываются и еще более отзовутся в будущем. Я не доживу до этого, но мой преемник, безусловно, будет свидетелем нашего возврата к системе умеренных протекционистских тарифов»¹²².

Его пророчество сбылось уже через три года. Новый Германский рейх и его могущественный канцлер Бисмарк отказались от фритредерства, ввели тарифы и прекратили водить дружбу с либеральными партиями. Император только в одном ошибся. Не преемник, а он сам стал свидетелем великого «поворота» к консерватизму, инициированного Бисмарком.

Заседания тайного совета открывают нам некоторые интересные детали, показывающие мирное сосуществование конституционных формальностей и практической политики Бисмарка, проводимой им в новой Германии. Последнее слово всегда оставалось за королем-императором. Несмотря на компанейский характер отношений между королевской семьей и ведущими парламентариями, государь сохранял за собой верховную власть, вмешивался и давал прямые указания правительственным министрам, зачастую написанные собственноручно и поглощавшие уйму времени, усилий, чернил и бумаги. Ничто не должно было ускользать из поля зрения его величества. В июне 1877 года Бисмарку, Фальку и другим министрам кабинета пришлось успокаивать императора в связи с конфликтом вокруг прогрессивных священников в Евангелическом синоде Берлина, которые, как считал Тидеман, «повели себя бестактно и недостойно… стремятся к власти и мутят воду в евангелической церкви»¹²³. Его величество, как глава евангелической лютеранской церкви, не мог не выразить своего отношения к этому делу и написал одному из участников четырехстраничное послание на тему христианской веры и доктрины. Но с не меньшим рвением он вмешивался и в другие сферы: выращивание сахарной свеклы в Пруссии; функционирование железной дороги между Берлином и Дрезденом; преобразование судебной системы; реорганизация местного самоуправления; строительство на Фоссштрассе; патентное законодательство; призрение оставленных детей; организация министерства торговли; аудит и правительственный орган аудита и т. д. и т. п. Многие вопросы требовали и решения его величества, и его подписи.

Министры принимали во внимание предубеждения императора, делали все для того, чтобы освободить его от тревог и опасений, и, естественно, не могли игнорировать их. Как мы уже видели, Вильгельм I предпочитал не выгонять министров из-за разногласий по тарифам или каким-либо другим проблемам. Он проводил совещания, по словам Тидемана, «в свободной и непринужденной манере»¹²⁴. Министры могли выражать свое мнение открыто и без опаски. И все же у Вильгельма наверняка не раз появлялись основания для увольнений, в том числе и Бисмарка. Почему же он этого не делал, а Бисмарку даже позволял верховодить? Этот вопрос составляет одно из самых загадочных и в то же время самых важных обстоятельств государственной карьеры Бисмарка. Постоянная напряженность в отношениях между канцлером, не терпевшим любую оппозицию, и совестливым и деликатным сюзереном, пытавшимся ему противостоять на каждом шагу, должно быть, изматывала Бисмарка, вызывала в нем мрачные чувства безысходности и тщетности. Так, 4 января 1877 года Тидеман записал в дневнике: «Князь нездоров, отменил все встречи»¹²⁵. Через месяц Бисмарк пожаловался на головную боль, сказав, что ему придется отложить обед с членами палаты депутатов. Ему надо прийти в хорошую физическую форму, прежде чем выпивать с членами парламента¹²⁶.

В отличие от внутренних проблем международные дела не вызывали такой же раздражительности, психосоматических расстройств и физического недомогания. Даже возрождавшаяся Франция не портила ему аппетит. 12 марта 1875 года национальное собрание Франции утвердило решение добавить четвертый батальон к каждому полку и четвертую роту к каждому батальону. Мольтке подсчитал, что французская армия вырастет на 144 тысячи человек¹²⁷.

Бисмарк отреагировал пропагандистской кампанией. Пошли в ход статьи о возможном альянсе Франции и Австрии, а 8 апреля газета «Берлинер пост», в которую Бисмарк часто проталкивал нужные ему публикации, напечатала на первой полосе передовицу под заголовком «Ist Krieg in Sicht?» («Война уже близко?»). Ее написал Константин Рёсслер, журналист, известный своими связями с Бисмарком. Газета сама же и ответила на поставленный вопрос: «Да, война близка, но грозовые тучи могут пройти мимо»¹²⁸. Публикация «вызвала переполох», отметил Тидеман¹²⁹. Одо Рассел отнесся ко всей истории хладнокровно, заверив лорда Дерби:

«Бисмарк снова взялся за старые плутни, стращает немцев, используя официозную прессу и делая намеки на то, что французы собираются на них напасть, а Австрия и Италия сговариваются поддержать папу… И этот кризис пройдет, как многие другие, хотя, конечно, страсть Бисмарка к сенсационности временами утомительна. Половина дипломатического корпуса, побывавшая у меня со вчерашнего дня, убеждена в том, что война неминуема, а когда я пытаюсь их успокоить, они думают, что Бисмарк запудрил мне мозги. Я не верю, и это вам известно, в еще одну войну с Францией»¹³⁰.

Кризис тем не менее набирал обороты, и Бисмарк обменивался с французским министром иностранных дел взаимными обвинениями. 21 апреля высокопоставленный чиновник в министерстве иностранных дел Германии заявил французскому послу: превентивная война абсолютно оправданна, если Франция продолжит перевооружаться, «абсолютно оправданна со всех позиций, политических, философских и даже христианских»¹³¹. Прусские генералы тоже начали готовиться к превентивной войне, внедряя в прессу соответствующие комментарии. Французы же муссировали негативную репутацию Пруссии, пугая ею и другие державы, и самого кайзера. 6 мая Генрих Бловиц опубликовал статью в «Таймс» под заголовком «Французское пугало», встав на сторону французов. Лорд Дерби заметил иронически: «Бисмарк либо действительно настроился на войну, либо создает у нас впечатление, будто он настроился на войну»¹³². Русский посол в Великобритании Петр Шувалов, который теперь Бисмарку нравился больше, чем Горчаков, встретился с канцлером в Берлине, а вернувшись в Лондон, 10 мая рассказал лорду Дерби о том, что Бисмарк страдает бессонницей и подумывает об отставке: «Похоже, он думает, что вся Европа готова сплотиться против Германии, и вдобавок ему не дают покоя мысли о покушении… Усталость, постоянная тревожность и другие причины привели его в состояние повышенной нервной возбудимости, которой и можно объяснить многие его высказывания и действия». На самом деле Бисмарк 4 мая подал прошение об отставке в энный раз и с обычной формулировкой: «Я не способен более исполнять функции и обязанности, накладываемые на меня моим служебным положением; после двадцати четырех лет активной деятельности в сфере высокой политики мои силы и способности не являются более адекватными»¹³³. И как обычно, Бисмарк в отставку не ушел. Новый британский премьер-министр Дизраэли, лидер тори, проявлявший к внешней политике более живой интерес, чем Гладстон, уговорил русских обоюдными усилиями склонить Берлин к сохранению мира. Горчаков решил воспользоваться случаем и преподать урок Бисмарку. Он приехал в Берлин вместе с царем Александром, с тем чтобы убедить кайзера не развязывать превентивную войну против Франции, чего сам Вильгельм, собственно, и не собирался делать. В ходе визита, длившегося с 10 до 13 мая, царь Александр заодно отговорил Бисмарка от намерений уходить в отставку. 13 мая Горчаков и Одо Рассел встретились с Бисмарком в министерстве иностранных дел, пытаясь склонить его к тому, чтобы публично заявить об отсутствии планов нападения на Францию. Бисмарк отказался от их предложения, но его реноме все-таки пострадало. Ему пришлось уступить настояниям царя и собственного императора и фактически потерпеть первое поражение. Царь заметил по этому поводу: «Нельзя верить и в половину того, что он говорит, ибо он говорит не то, что думает, поддаваясь страстям и сиюминутным нервным срывам. Его никогда нельзя понимать au pied de la lettre»[88]88
  В буквальном смысле (фр.).


[Закрыть]¹³⁴. 31 декабря Бисмарк написал мрачно: «плохой год»¹³⁵. И он был не далек от истины: в этот год его впервые обыграли на дипломатическом поприще¹³⁶.

В середине июля 1875 года вспыхнуло восстание против турецкого владычества в Герцеговине, подавленное султанскими властями с чудовищной жестокостью. Перед тремя императорами вновь со всей остротой встал восточный вопрос. 1 августа Швейниц сообщил о предложениях коллективного посредничества, превратившихся потом в так называемую «ноту Андраши», составленную от имени трех держав и требовавшую реформ. После согласования с Соединенным Королевством и Францией ноту предъявили султану. Он дал на нее положительный ответ 31 января 1876 года, но лидеры Герцеговины отвергли предложения. Они напомнили: султан уже давал обещания провести реформы и не выполнил их¹³⁷. Через несколько месяцев султана свергли, и к власти пришел Абдул-Хамид II. Восстание расползлось по Балканам, и в мае сэр Эдвард Пирс, член адвокатской коллегии в Константинополе, уже сообщал о варварских насилиях из Болгарии.

Содержание его докладов мало чем отличалось от сообщений о зверствах в Камбодже Пол Пота или в Руанде. Британцы ужасались, читая, к примеру, такие подробности:

«Они видели, как собаки поедают человеческие останки, груды черепов и скелетов с волосами, разлагающейся плотью и гниющими лохмотьями, от которых шел тошнотворный запах. Они видели город без единой крыши, где женщины бродили по развалинам, оплакивая погибших. Они обследовали одну из куч и обнаружили, что все черепа и скелеты с остатками одежды – либо женские, либо детские. Макгахан насчитал в одной груде около сотни черепов. У скелетов не имелось черепов, это означало, что жертвы были обезглавлены. Дальше они увидели два маленьких детских скелета, лежавшие рядом друг с другом: на их черепах зияли жуткие разрезы от сабельных ударов. Макгахан сказал, что число детей, загубленных в этих массовых зверствах, очень велико»¹³⁸.

Кризис приобрел исключительную остроту после того, как 5 мая 1876 года в Салониках были убиты германский и французский консулы. Бисмарк хотел застращать турок военно-морской угрозой. Франция и Британия отправили эскадры, однако Штош отказался посылать крупные военные корабли. Бисмарк возмутился: «У нас есть флот, который способен дойти куда угодно и избавить нас от проблем в любом районе мира»¹³⁹. 11–14 мая министры иностранных дел трех императоров совещались в Берлине, координируя свои действия в отношении Турции. При дворе царя активизировалась панславянская партия. Создавалась реальная угроза, что Россия, считавшая себя «защитником балканских христиан», вторгнется в Болгарию и придет на помощь православным сербам в их борьбе против турецкого ига[89]89
  Так у автора. Понятно, что он имеет в виду помощь восставшим сербам и черногорцам, хотя к ним впоследствии присоединились и болгары.


[Закрыть]. Три императора не смогли заручиться поддержкой других великих держав, и 8 июля 1876 года царь и Франц Иосиф встретились в Рейхштадте, договорившись поделить Балканы в случае краха Османской империи. Их величества поспешили. Турецкая армия разгромила восставших сербов в июле и августе 1876 года. И Дизраэли и Бисмарк оказались в сложном положении. Либералы и лидер оппозиции Уильям Юарт Гладстон солидаризировались с общественностью, возмущенной зверствами в Болгарии. Гладстон написал гневный памфлет с таким заголовком. Дизраэли и тори настаивали на сохранении Османской Турции, препятствовавшей тому, чтобы российский флот входил в Восточное Средиземноморье и угрожал британским линиям коммуникаций с Индийской империей. Защищать свою позицию им стало намного труднее.