Текст книги "Бисмарк: Биография"

«С того времени как я ушел от вас, мой высокочтимый друг, я не перестаю думать о вас и вашем решении. Оно не дает мне покоя. Я должен еще раз просить вас составить письмо таким образом, чтобы сохранялась возможность примирения. Не исключено, что вы еще не отправили его и сможете внести поправки. Подумайте. Вчерашнее, можно сказать, нежное послание преисполнено искренностью, пусть даже и отчасти нарочитой. Выражения, в которых оно написано, не оставляют сомнений в подлинности и чистосердечии… хотя ввиду ранга автора даже он вряд ли мог признать: “Да, я наделал глупостей, но исправлюсь”»⁶⁸.

Чего же Бисмарк хотел от короля? Любви и ласки, как избалованное дитя, которые бы погасили нанесенную обиду? Выражения, в которых составлено письмо короля, выходят за рамки «нежного послания». Я позволю себе повторить эти слова: «Мне доставляет величайшую радость существовать вместе с вами и во всем быть с вами солидарным! Какой же вы ипохондрик, если одно маленькое разногласие подвигает вас на крайнюю меру!» Неясно, какой смысл вкладывал Вильгельм I в слово «ипохондрик». Вряд ли можно было бы назвать трудности Бисмарка, и личные и государственно-политические, не нафантазированными. Невелика беда, если бы законопроект о реорганизации вышел из министерства на месяц позже, Франкфурт заплатил бы два, а не три миллиона марок, и Узедом остался бы послом в Италии. Но именно таков был Бисмарк, по-своему за четыре года определивший географию Европы и историю Германии, а в 1870 году инициировавший крах империи Наполеона. Этот титан не мог спокойно спать только потому, что король не желал прогнать Гвидо фон Узедома.

Генерал фон Штош в письме Густаву Фрейтагу так обрисовал подоплеку истории с отставкой Бисмарка:

«Узедом напомнил королю о том, что во время последней аудиенции государь был с ним так милостив, что ему трудно поверить в то, что его отзывают. Король, взбешенный тем, что Бисмарк сместил посла без его ведома, приказал Узедому оставаться на своем месте, и Бисмарк получил по носу. Естественно, Бисмарк обернул все это в свою пользу и против Узедома. Новый взрыв гнева, за ним следует прошение об отставке. В конце концов Узедом лишился должности, но ничего не сказал Бисмарку о том, что король наградил его и предложил пост Ольферса».

Письмо Штоша подтверждает очень важную и характерную особенность натуры Бисмарка, о которой мы упоминали и раньше, – эгоцентризм. Штош тоже подвергался унижениям. Он стал фаворитом кронпринца и кронпринцессы, и Бисмарк занес его в число своих «врагов». Тем не менее, несмотря на свидетельства о нелояльности, которые Бисмарк прилежно собирал на него, Штош всегда его поддерживал. Письмо, которое мы процитировали, заканчивается такими словами: «Без Бисмарка мы не сможем построить рейх»⁶⁹.

Тем временем дела все же продвигались вперед. Чиновники Дельбрюка подготовили законопроекты, касавшиеся унификации и либерализации новой государственной системы. 21 июня 1869 года рейхстаг принял закон о свободе промыслов и ремесел – эпохальное решение, разрывавшее исторические оковы гильдий, зло, осужденное Адамом Смитом в исследовании «Природы и причин богатства народов». 3 июля 1869 года в Северо-Германском союзе обрели свободу евреи: «Все существующие ограничения гражданских и национальных прав, проистекающие из различий в верованиях, подлежат отмене»⁷⁰. 11 июля 1869 года актом о публичной компании отменялись требования запрашивать у правительства позволение на выпуск акций: по сути, закон разрешал создавать новые корпорации с ограниченной ответственностью. Общественность, безусловно, была поражена тем, что столь либеральные решения были приняты правительством, возглавлявшимся общепризнанным реакционером.

В августе 1869 года на Бисмарка накатилась новая волна раздражительности, ипохондрии и желания уйти в отставку. 29 августа 1869 года он писал фон Роону:

«Я до смерти устал, и у меня проблемы с желчным пузырем… Я не спал тридцать шесть часов, и всю ночь меня рвало. Голова горит, несмотря на холодные компрессы. Боюсь, что схожу с ума. Простите меня за экзальтацию… Если наша телега, на которой мы едем, опрокинется, то по крайней мере в этом не будет моей вины. К счастью, сегодня воскресенье, иначе я мог бы нанести себе какое-нибудь телесное повреждение в таком неистовом состоянии. Похоже, мы чересчур разозлены, чтобы продолжать вести нашу галеру»⁷¹.

Этот всплеск безумных эмоций произошел из-за того, что кабинет отказался назначить директором почт Северо-Германского союза ганноверца Хельдинга, предложенного Бисмарком, но настолько, видимо, заурядного, что его имя не фигурирует ни в одном из двух главных немецких словарей национальной биографии. Министры воспротивились на том основании, что он не отработал положенных трех лет на прусской государственной службе. Бисмарк же был другого мнения: он хотел, чтобы государственная служба в рейхе была доступна всем, без мелких и придирчивых ограничений. Возможно, он был прав. Но если принять во внимание диспропорцию между причиной и следствием, то его реакцию вряд ли можно считать нормальной. Нам остается лишь гадать – как Бисмарк, подверженный таким приступам истерии, граничившим с безумием, мог столько лет держаться у власти, – и сочувствовать его современникам.

Поведение Бисмарка, конечно, беспокоило Альбрехта фон Роона и Морица фон Бланкенбурга. 16 января 1870 года Роон писал Морицу фон Бланкенбургу:

«Бисмарк относится ко всему, в том числе и к прусским делам, более или менее так же, как и прежде. На заседаниях кабинета он почти все время говорит сам, пребывая в прежнем заблуждении, будто благодаря личному обаянию и интеллекту сумеет преодолеть все трудности. Он флиртует с национал-либералами и забывает о своих старых друзьях и политических соратниках. Он верит в то, что одолеет всех дипломатической диалектикой и человеческой смекалкой и будет вести всех куда надо, разбрасывая повсюду приманки. Он, как консерватор, говорит с консерваторами и, как либерал, – с либералами. Меня бросает в дрожь от его в высшей степени пренебрежительного отношения к окружающим и немыслимых иллюзий. Он стремится любой ценой удержаться во власти, опасаясь, что структура, которую он строит, рухнет, как только выскользнет из его рук, и он станет посмешищем для всего мира. В этом есть доля истины. Но каковы средства! И ради чего?»⁷²

Мориц ответил:

«То, что вы написали о Б., меня нисколько не удивляет. Со времени визита в Варцин я знал, что он не исправит свое отношение к консерваторам. Мне известно его убеждение в том, что в интересах объединения Германии нам надо проявлять больше либерализма и каждый либерал, занимающий государственный пост, приближается к королю и становится eo ipso[67]67
  Таким образом (лат.).


[Закрыть] в большей мере консерватором»⁷³.

Бисмарк всего лишь приводил в смятение своих действительно самых близких друзей, оставшихся у него в мире политики. Но он окончательно порвал с «маленьким Гансом», Людвигом фон Герлахом, Александром фон Беловом и другими сподвижниками в юнкерском истеблишменте. Отныне к недугам, бессоннице, повторяющимся приступам раздражительности и несварения желудка прибавится еще одно несчастье – ощущение невыносимого, безысходного одиночества.

Пока Бисмарк решал проблему главного почтмейстера, за пределами Германии – в Испании разразился конфликт вокруг «кандидатуры Гогенцоллернов», так или иначе оказавший влияние и на объединительные процессы в Германии. В сентябре 1868 года генеральская junta свергла королеву Изабеллу II, которую в 1843 году возвела на трон такая же клика нахальных генералов. 27 марта 1869 года граф Кларендон, министр иностранных дел Великобритании, писал лорду Лайонсу, британскому послу в Париже: «Хаотичное состояние этой страны в настоящее время – самое постыдное… Имеются свидетельства, что Бисмарк намеревается превратить Испанию в своего сателлита»⁷⁴. Кларендон, служивший в Мадриде посланником во время Карлистской войны[68]68
  Война между приверженцами дона Карлоса, брата короля Фердинанда II (карлистами), и сторонниками матери Изабеллы, регентши Марии Кристины (кристиносами).


[Закрыть] в 1831–1837 годах, говорил по-испански и хорошо знал страну. Дипломат не ошибался в оценке намерений Бисмарка, но он даже не догадывался, на что замахнулся его коллега. Уже 3 октября 1868 года Бисмарк инструктировал свое министерство иностранных дел: «В наших интересах не спешить с решением испанской проблемы… ее урегулирование, приемлемое для Наполеона, вряд ли полезно для нас»⁷⁵. Самым главным среди испанских генералов был «властный, амбициозный и всегда невозмутимый президент совета министров маршал Хуан Прим»⁷⁶. В октябре 1868 года Прим убедил членов совета в необходимости подыскать подходящего принца на смену королеве, и агенты испанского правительства долгое время безуспешно пытались подобрать кандидата на престол в королевских дворах Франции, Португалии и Италии. Наконец, весной 1869 года генералы сделали свой выбор, остановившись на кандидатуре Леопольда фон Гогенцоллерн-Зигмарингена, представителя католической южногерманской ветви прусского королевского рода, а со стороны матери имевшего отношение и к династии Бонапартов.

В декабре 1868 года Бисмарк отправил в Мадрид князя Путбуса и полковника фон Штранца для оценки политической ситуации, а в мае туда же уехал известный военный журналист и комментатор Теодор фон Бернарди⁷⁷. 8 мая граф Винсент Бенедетти попросил Бисмарка подтвердить, насколько верны слухи в отношении Леопольда. Через три дня Бисмарк подтвердил, что они соответствуют действительности, но князь Карл Антон, глава ветви Гогенцоллерн-Зигмаринген, не поддержал проект⁷⁸. Карл Антон, премьер-министр в правительстве «новой эры» в 1858 году, вполне резонно и благоразумно предупредил Бисмарка: «Появление Гогенцоллерна в Испании вызовет бурю негодования в Европе, настроенной против Пруссии, и либо обострит, либо замедлит решение многих насущных проблем»⁷⁹. Но именно это и надо было Бисмарку. Ему был нужен конфликт с Францией, лучше всего война, для того чтобы преодолеть сопротивление южно-германских государств и завершить объединение Германии под эгидой Пруссии.

Хотел ли Бисмарк войны с самого начала? На этот вопрос нет ясного ответа и сегодня. «Вина» имперской Германии за развязывание Первой мировой войны послужила оправданием тяжелых условий мира, в которых оказалась Германия в 1919–1920 годах. Детали политических махинаций Бисмарка 1870 года приобрели статус величайшей секретности. 1 декабря 1921 года Густав Штреземан, поборник политики сотрудничества с союзными державами, невзирая на Версаль, выступая на конференции правой народной партии Германии, упомянул и Бисмарка:

«Я прошу вас обратиться к германской истории и вспомнить величайшего государственного деятеля девятнадцатого века Бисмарка. Разве его политика не была не чем иным, как политикой компромиссов?»⁸⁰

После 1919 года Бисмарка защищали от обвинений в воинственности и правые и левые. Западногерманская историография и после Второй мировой войны продолжала заступаться за прусскую монархию, несмотря на то что в мае 1945 года в руки союзников попали компрометирующие документы. В 1973 году американец С. Уильям Гальперин, досконально изучив дебаты вокруг «вины» Бисмарка, пришел к выводу, что Бисмарк «добивался осложнений в отношениях с французами»⁸¹, но это вовсе не значит, что он планировал использовать их возмущение, о котором его предупреждал князь Карл Антон, в качестве предлога для войны. Бисмарк никогда заранее не исключал ни один из возможных вариантов своих действий.

В феврале 1870 года Бисмарк давал инструкции подполковнику, графу Альфреду фон Вальдерзе (1832–1904), назначенному военным атташе в германское посольство в Париже. Вальдерзе происходил из видной анхальтской военной семьи: его отец, генерал, одно время был военным министром. Вальдерзе, подобно Альбрехту фон Штошу, отличался честолюбием и питал страсть к политике. Как и Штош, он вел дневник и хранил всю свою переписку. К 1866 году Вальдерзе стал адъютантом короля и обзавелся полезными связями. Во время инструктажа, как отметил Вальдерзе в дневнике, Бисмарк наставлял его избегать легитимистов и не делать «поспешных заключений»: «Политическая ситуация – идиллия мира. Никто не знает, надолго ли. У французов так много проблем дома, что им недосуг заниматься внешнеполитическими делами»⁸². Тогда Бисмарк полагал, что «мирная идиллия» какое-то время продержится. Так же считал и британский министр иностранных дел лорд Кларендон. Он писал британскому послу в Мадриде:

«К счастью, пока не наблюдается, как бывало прежде, никаких попыток со стороны иностранных держав воспользоваться пертурбациями в испанской политике. Я не вижу, чтобы какая-либо из них стремилась к тому, чтобы нарушить силовое равновесие в Европе, употребить в свою пользу династическое влияние в Испании и усилить свое господство за ее счет»⁸³.

Кандидатура Гогенцоллерна стала casus belli не в последнюю очередь из-за того, что маршал Прим не решился сказать себе «нет» и не принял в расчет возможную реакцию Парижа. 17 февраля 1870 года Прим написал Бисмарку: «Представляется все более целесообразным и подобающим начать строго конфиденциальные контакты»⁸⁴. Через неделю в резиденцию Карла Антона в Дюссельдорфе прибыл Эусебио де Салазар с письмами для принца Леопольда, короля Вильгельма и Бисмарка и предложением испанской короны, подлежащим, естественно, утверждению кортесами. Карла Антона прельстила перспектива основания сыном династии, какой история не знала со времен Карла V, но он понимал, что прежде необходимо получить разрешение короля Вильгельма I и заручиться поддержкой Бисмарка⁸⁵. Королю идея не понравилась, но Бисмарк знал, как преодолеть его оппозицию. 12 марта 1870 года кронпринцесса писала королеве Виктории: «Генерал Прим прислал к нам испанца с личными посланиями к Леопольду Гогенцоллерну и самым настойчивым образом просит его принять Испанию… Ни король, ни князь Гогенцоллерн, ни Антуанетта (супруга Леопольда. – Дж. С.), ни Леопольд, ни Фриц не желают этого…»⁸⁶

Но желал Бисмарк. 9 марта 1870 года он представил королю Вильгельму меморандум, доказывая: в интересах Германии, чтобы дом Гогенцоллернов занял достойное место в мире, равное габсбургскому роду Карла V. Король оставался непреклонен, начеркав скептические заметки на полях записки Бисмарка. Вильгельм считал: испанский трон шаткий, и короны можно лишиться в любой момент во время очередного пронунциаменто⁸⁷. Бисмарк воспользовался обедом, устроенным в Берлине 15 марта Карлом Антоном, для того чтобы в присутствии Роона и Мольтке еще раз попытаться переубедить короля, который все еще проявлял упрямство⁸⁸. Повествуя в мемуарах о том, как решалась подкинутая испанцами проблема, Бисмарк превзошел самого себя в фальсифицировании своей роли:

«Политически я относился ко всему этому вопросу довольно равнодушно. Склонность князя Антона разрешить его мирным путем в желательном направлении была сильнее моей. Мемуары его величества румынского короля обнаруживают недостаточную осведомленность относительно отдельных деталей участия министерства в разрешении этого вопроса. Упомянутого там совещания министров во дворце не было. Князь Антон жил во дворце в гостях у короля и пригласил государя и нескольких министров на обед: я не думаю, чтобы за столом обсуждался испанский вопрос[69]69
  Бисмарк О. Мысли и воспоминания. Т. II. С. 79.


[Закрыть]»⁸⁹.

20 апреля князь Карл Антон и принц Леопольд уведомили Мадрид о том, что они не заинтересованы в испанском предложении. 13 мая Бисмарк написал Дельбрюку с раздражением:

«Испанские дела приняли прескверный оборот. Государственные интересы принесены в жертву частным, ультрамонтанским и женским прихотям. Все это выводит меня из себя уже не одну неделю»⁹⁰.

21 мая Бисмарк возвратился в Берлин и 28 мая сообщил князю Карлу Антону о том, что ему удалось убедить короля. 8 июня он снова уехал в Варцин, предоставив членам королевской семьи самим прийти к окончательному решению относительно испанского трона. Как обычно, Бисмарк резервировал возможность снять с себя ответственность в случае, если все пойдет не так, как надо. 19 июня принц Леопольд отправил в Мадрид свое согласие, а 2 июля оно было оглашено.

5 июля новый британский министр иностранных дел лорд Гранвилл посетил свой новый департамент, где многоопытный постоянный заместитель министра Эдмунд Хаммонд сказал ему, что «за всю свою долгую дипломатическую службу он еще не наблюдал такого затишья в международных делах»⁹¹. Но в 12.10 того же дня британский посол Лейард прислал телеграмму, сообщавшую: случайно ему стало известно о том, что принц Леопольд согласился принять испанскую корону⁹². На следующий день новый министр иностранных дел Франции герцог де Грамон объявил в палате депутатов[70]70
  Тогда Законодательный корпус.


[Закрыть]: претензия Гогенцоллернов на испанский трон несет в себе угрозу нарушить силовое равновесие в Европе во вред французской империи. Наносится ущерб чести, достоинству и интересам Франции. Министр дал понять, что Франция вправе посчитать все это основаниями для войны⁹³. В тот же день, 6 июля 1870 года, прусский посол в Париже барон Карл фон Вертер (1808–1892) прибыл в Бад-Эмс, где королевская семья принимала минеральные воды в Лане, и встретил там Альфреда Вальдерзе, прусского военного атташе в Париже, находившегося там вместе с королем в качестве его генерал-адъютанта. Посол сообщил генералу в большом возбуждении (из мемуаров Вальдерзе):

«В Париже черт знает что творится. Запахло войной! Когда вчера утром он пришел к Грамону, чтобы уведомить об отъезде в отпуск, тот находился в чрезвычайно взвинченном состоянии. Из Мадрида поступила телеграмма, сообщавшая о том, что принца Леопольда Гогенцоллерна собираются представить кортесам как наследника вакантного трона. Грамон был вне себя, обвинял нас в неосмотрительности и вероломстве и сказал прямо, что это нестерпимо. Франция никогда не согласится, министерство вызовут на ковер в палату. Вертер оказался в трудном положении, поскольку он был в полном неведении о происходящем. Ему оставалось лишь отмалчиваться. Благо, что он уезжал в отпуск и еще раньше наметил поездку в Эмс. Хотя, как я думаю, ему следовало бы остаться на месте. Король принял его почти сразу же, и они очень долго беседовали. Определенные неудобства создавало отсутствие Бисмарка, находившегося в Варцине. Это осложняло принятие решений»⁹⁴.

В тот же день кронпринцесса писала королеве Виктории: «После того как Гогенцоллерны и король категорически отказались от испанской короны, первые поменяли свое мнение и, по всей видимости, примут ее – к великой досаде и короля и королевы…»⁹⁵

7 июля 1870 года Вальдерзе записал в дневнике:

«Бисмарк никак не желает признать надвигающуюся опасность и предпочитает оставаться в Варцине и наслаждаться водами. Внезапно возникшая угроза войны с Францией огорчает короля, и он искренне хотел бы урегулировать все проблемы. К несчастью, принца Леопольда Гогенцоллерна нет в Зигмарингене. Он уехал в Альпы, и никто не знает место его нахождения»⁹⁶.

8 июля Вальдерзе попросил у короля разрешения вернуться в Париж ввиду угрозы войны. Вильгельм во время аудиенции по своей воле рассказал ему о том, как все было. Вальдерзе записал в дневнике:

«Несколько месяцев назад испанцы снова постучали в дверь, и совершенно неожиданно отец и сын Гогенцоллерны горячо ухватились за идею, к моему величайшему изумлению, хотя еще недавно пребывали в нерешительности. Они поддались уговорам Бисмарка, и принц, сомневавшийся в своих способностях быть королем Испании, вдруг загорелся идеей, что на него возложена миссия осчастливить Испанию. Я умолял его чистосердечно обдумать все еще раз, но он продолжал настаивать, и я дал ему свое позволение как глава семьи… Я должен благодарить за это Бисмарка, поскольку он отнесся ко всему этому делу так же легкомысленно, как и к другим. (Вальдерзе на полях пометил: «Верно!») Впервые при мне король обсуждал действительно серьезную проблему. Он излагал свои мысли ясно и говорил уверенно»⁹⁷.

Это свидетельство – пусть и спонтанное – не позволяет нам сомневаться в том, что именно Бисмарк подстроил кризис, а французы отреагировали в точности так, как он и рассчитывал. Своим пребыванием в Варцине он лишь создавал себе на всякий случай алиби.

Когда 9 июля Вальдерзе вернулся в Париж, обстановка в городе была почти предвоенная. На станции он встретил «капитана Леонтьева, помощника русского атташе князя Витгенштейна». Капитан приветствовал его такими словами: «Вы получили войну, верьте мне, и вам ее не избежать». Вечером Вальдерзе отправил Бисмарку шифрованную телеграмму: «Военное и морское министерства готовятся к большой войне. Резервы еще не призваны, но, похоже, уже завтра начнутся военные маневры. Железные дороги предупреждены. Не исключено нанесение удара до мобилизации войск»⁹⁸.

То, что произошло потом, никак не могло случиться в нашу эру быстродействующих и вездесущих коммуникаций. Бисмарк находился в Варцине и не знал, что 9 июля 1870 года граф Бенедетти, французский посол в Пруссии, прибыв в Бад-Эмс, попросил у короля разъяснений. Вильгельм ответил в том духе, что все это дело касается его лишь как главу рода Гогенцоллернов, а не как прусского короля. Ему было трудно не поддержать католическую ветвь Зигмаринген. В действительности 10 июля король в письме князю Карлу Антону настоятельно просил отца убедить сына, принца Леопольда, снять свою кандидатуру. Карл Антон так и поступил и 12 июля объявил о том, что наследный принц Леопольд отказывается от предложенной ему чести. Одновременно Вильгельм послал в Варцин телеграмму, требуя от Бисмарка незамедлительно приехать в Бад-Эмс⁹⁹.

Безусловно, Бисмарку ничего не было известно о последних событиях. Об этом свидетельствует тот факт, что 10 июля 1870 года он отправил своему банкиру Блейхрёдеру телеграмму с указанием «избавиться от железнодорожных акций» в его портфеле¹⁰⁰. Сегодня Бисмарка обвинили бы в противозаконной финансовой операции, но тогда это не имело никакого значения. Важно другое: этот факт доказывает, что 10 июля Бисмарк предвкушал начало войны. Только приехав в Берлин 12 июля, он узнал о том, что Леопольд отвел свою кандидатуру. Во второй половине дня его экипаж остановился на Вильгельмштрассе, и ему вручили ворох телеграмм. Сидя в карете, он и прочитал о решении Карла Антона и причастности к этому короля Вильгельма. Другие телеграммы сообщали о «фанфаронстве» и «зубоскальстве» французской прессы. Первой его мыслью было немедля подать в отставку: Пруссия подверглась унижению, большему, чем при Ольмюце¹⁰¹. Бисмарк созвал совещание, пригласив на него Мольтке, Роона и графа Эйленбурга. Мольтке явился с «красным от злости лицом, расстроенный тем, что попусту тратит время, зря приехал в Берлин и война, к которой он столь тщательно готовился, отодвигается на неопределенное время…» Старик Роон тоже выглядел удрученным. Бисмарк же сказал: «До этого момента я думал, что стою на пороге великих исторических событий. Все, что я получил, это неприятный перерыв в моем Kur (курсе лечения)…» И Герберту[71]71
  Старший сын Бисмарка, служивший тогда в драгунах.


[Закрыть]: «Продолжай доблестно служить, боевых наград не предвидится»¹⁰².

Тем не менее Бисмарк должен был предпринять какие-то меры для спасения своей репутации. Он встретился с Горчаковым, остановившимся в Берлине по пути домой после отдыха на минеральных водах Вильбада. По всей видимости, Бисмарк договорился с Горчаковым о совместных наступательных дипломатических действиях против герцога де Грамона. Самым разумным в его положении было убеждать европейские правительства в том, что прусский король и его министерство проявили сдержанность и здравомыслие. Именно в таком ключе Горчаков и провел свои беседы с лордом Лофтусом и де Лоне. Лофтус сразу же отправился к французскому поверенному в делах ле Сурду, порекомендовав ему, что французскому правительству следует удовлетвориться достигнутым и признать миролюбивость прусского короля¹⁰³.

О дальнейших событиях мы узнаем из дневниковых записей Вальдерзе, сделанных в Париже:

«Утром 12-го барон Вертер вернулся из Эмса, измученный жарой. Почти сразу же к нему заявился чиновник из министерства иностранных дел, шеф администрации Грамона, граф Фаверне, и попросил как можно скорее прийти к герцогу. Вертер сказал, что прибудет незамедлительно. Я и Зольмс ждали его возвращения в посольстве. После того, что он нам сообщил, мы оба в один голос сказали: война неминуема. Он с нами не согласился. «Война между Францией и Пруссией – настолько серьезное предприятие и настолько ужасное для людей, а повод – настолько ничтожный, что долг каждого честного человека – сделать все возможное для ее предотвращения. Это моя принципиальная позиция, которую я изложу в письме королю». С человеческой точки зрения, он был абсолютно прав, но как прусскому послу ему надлежало вести себя с Грамоном несколько иначе… Телеграмма Бисмарка об отзыве посла была составлена в таких грубых выражениях, что я не мог поверить своим глазам. Когда Вертер отправился попрощаться с герцогом де Грамоном, я сопровождал его до министерства иностранных дел. Выйдя от министра, он сказал мне: «Моя карьера закончена». Он не ошибался. Бисмарк больше не обмолвился с ним ни одним словом».

Ганс Отто Мейснер, редактор дневников Вальдерзе, отметил: «Неверно. Вертер был уволен в 1871 году, но приглашен снова на службу в 1874 году и отправлен послом в Константинополь, где прослужил до 1877 года»¹⁰⁴. Так или иначе, я не могу не отдать должное барону Карлу фон Вертеру за его гражданское мужество и принципиальность человека и дипломата, поставившего свою честность и достоинство выше карьеры и служебных обязанностей перед Бисмарком, своим боссом.

Если бы герцог де Грамон внял совету Горчакова и удовлетворился победой французской дипломатии над интригами Бисмарка, то войны, наверно, можно было бы избежать. Но ему этого оказалось мало. Он приказал послу, все еще находившемуся в Бад-Эмсе, получить от короля обещание, что Пруссия никогда не предпримет подобных действий в будущем. 13 июля, когда Бисмарк, Мольтке и Роон сидели вместе за обедом, из Бад-Эмса от Вильгельма пришла телеграмма: посол Бенедетти действительно потребовал от короля твердо пообещать, что ничего подобного больше не произойдет. Оскорбленный король не только отказался давать такое обещание, но и отверг просьбу французского посла принять его еще раз для обсуждения этой темы. Вильгельм спрашивал Бисмарка: «Не следовало ли бы информацию о новом требовании и моем отказе передать в наши посольства за рубежом и в прессу?»¹⁰⁵

Бисмарк получил в руки то, что хотел. Он взял карандаш и отредактировал послание короля, придав ему более наступательный характер. В письме Вильгельма говорилось: он «распорядился через адъютанта передать послу, что от князя теперь получено подтверждение известия, полученного Бенедетти из Парижа, и ему нечего более сообщить послу». Бисмарк внес в него провокационную тональность. В его интерпретации оно звучало так: «Его величество затем отказался еще раз принимать французского посла и поставил его в известность через адъютанта о том, что его величеству более нечего сообщить послу»¹⁰⁶.

Многие годы спустя Люциус фон Балльхаузен присутствовал на встрече трех конспираторов вечером в доме на Вильгельмштрассе, вспоминавших события 1870 года:

«После обеда мы сидели и курили сигары. Появился фельдмаршал Роон, кашляя, пыхтя и задыхаясь. Его мучила астма… Чуть позже пришел граф Мольтке… Он встретил его очень радушно и сказал, похлопывая по колену: «Последний раз мы сидели втроем 13 июля 1870 года. Какая удача, что французы тогда обнаглели! Как трудно было бы найти другую столь же благоприятную возможность! Мы не меняли текст депеши Бенедетти, лишь уплотнили его, с тем чтобы усилить впечатление от французских претензий. Мы пошли на уступки относительно кандидатуры Гогенцоллерна и уступили бы еще больше, если бы французы не стали требовать от нас обещания никогда впредь не вести себя таким же образом. Я спросил вас обоих: “Вы готовы?” Вы ответили: “Мы готовы”»¹⁰⁷.

14 июля 1870 года французский совет министров объявил мобилизацию, а 19 июля – войну. Позднее Бисмарк заявлял, что именно отредактированная им «эмсская депеша» побудила Наполеона III ввязаться в войну, хотя имеются свидетельства, указывающие на то, что Франция приняла решение воевать несколько раньше. Как и в случае с Австрией, Пруссии противостояло дезорганизованное государство с неадекватно мобилизованной армией.

В самой Пруссии даже кронпринцесса заразилась антифранцузскими настроениями, вызванными высокомерной наглостью соседа. 16 июля она писала королеве Виктории:

«Нам бесстыдно навязали войну, и возмущение столь вопиющей несправедливостью за два дня приняло такой размах, какой вы не можете себе и представить; по всей стране раздаются призывы подняться с оружием в руках на врага, так нагло оскорбляющего нас»¹⁰⁸.

Первым днем мобилизации прусской армии было назначено 16 июля. Сроки мобилизационного развертывания значительно сократились. Арден Бухольц отметил в книге о Мольтке:

«К январю 1870 года на железнодорожную мобилизацию уже требовалось двадцать суток, на 260 процентов меньше, чем в 1867 году, при почти втрое более значительных вооруженных силах и в семь раз возросшем мобилизационном пространстве по сравнению с 1866 годом. Это позволяло перебрасывать германские войска к французской границе, как по заводскому конвейеру. Временне рамки, установленные Мольтке, определяли ход войны… На десятый день мобилизационного развертывания у французской границы выгрузились первые части, на тринадцатый день прибыли войска Второй армии, на восемнадцатый день численность войск уже составляла 300 тысяч человек»¹⁰⁹.

19 июля были призваны из резерва офицеры. В рейхстаге Люциус фон Балльхаузен, офицер резерва Бранденбургского кирасирского полка, подошел к министерскому столу и спросил Роона и Мольтке: следует ли ему оставаться в парламенте или пойти по призыву в армию? Роон, улыбнувшись, ответил: «Не спешите. Вы можете оставаться здесь. Пройдет еще немало времени, прежде чем на вражеской территории сформируется Etappen. Мы навалимся на французов через восемь-десять дней»¹¹⁰.

Прусские военачальники полностью доверяли своему генеральному штабу и его главе Хельмуту фон Мольтке. О настроениях при королевском дворе на второй день после объявления Францией войны мы узнаем из дневниковой записи Вальдерзе:

«Сегодня утром я приехал парижским экспрессом в хорошей физической форме, но уставший от жары и пыльный. На перроне мне встретился принц Фридрих Карл. Он дружески поприветствовал меня и сказал, чтобы я сразу же ехал к Мольтке на совещание. Я так и сделал, меня любезно приняли, и там я увидел, помимо Мольтке, генерала фон Подбельского и трех начальников департаментов – Бронзарта, Верди и Бранденштейна. Мольтке выразил мне свое почтение и попросил выступить с информацией. После этого я быстро сменил свое одеяние и отправился в королевский дворец. Дежурил Радзивилл, и меня приняли сразу же. Король был, как всегда, оживлен и любезен, подал мне руку и поблагодарил за доклады. Задав мне несколько вопросов о военной готовности Франции, он сказал: «Вы останетесь со мной». Итак, моя судьба на ближайшее будущее была решена. Мне представлялась чудесная возможность идти на войну в роли спутника этого превосходнейшего командующего»¹¹¹.

Не так давно прусская армия нанесла поражение Австрии. В 1866 году пруссаки рассчитывали на длительную и кровопролитную войну, но она оказалась недолгой. Теперь они имели все основания надеяться на то, что им удастся повторить свой успех и в 1870 году, и на первом этапе войны их ожидания оправдывались. Мольтке в кратком описании истории этой войны дал крайне негативную оценку готовности к ней французов. Они, по его мнению, объявили войну в припадке коллективного безумия. «Полки отправлялись из мест своей дислокации мирного времени без доукомплектования людьми и снаряжением. Призванные резервисты скапливались в центрах формирования, на железнодорожных станциях и закупоривали движение». Запланированный бросок через Черный Лес так и не был осуществлен. В то же время в результате доверительных переговоров южногерманские государства поддержали Пруссию, и войска Баварии, Вюртемберга и Бадена превосходно показали себя в боях. Мобилизационное развертывание прусской армии происходило четко, в соответствии с планом. Король объявил войну 16 июля 1870 года. Через четырнадцать дней прусские и союзные войска общей численностью 300 тысяч человек уже находились в районе Майнца в полной боевой готовности. Поскольку французы не предприняли флангового удара из Страсбурга через Рейн, то Мольтке мог выстроить свой фронт более компактно. Мобилизационный план предусматривал такое же трехкомпонентное разделение сил, какое было с успехом применено при фланговом охвате австрийцев в 1866 году. Три армии под командованием генерала фон Штейнмеца (Первая армия), принца Фридриха Карла Прусского (Вторая армия) и кронпринца Фридриха Вильгельма (Третья армия – в нее входили также корпуса Бадена, Вюртемберга, Баварии и 11-й корпус Гессена, Нассау и Саксен-Веймара) к началу августа заняли отведенные им позиции. Боевое расписание на 1 августа 1870 года представляет особый интерес для историка Пруссии. Все командующие корпусами, дивизиями или бригадами на передовых линиях Первой и Второй армий в своих именах имели аристократические приставки «фон». Среди них я могу назвать такие прославленные в прусской истории имена, как фон Клейст (трое командующих), фон дер Гольц (двое), Нейдхардт фон Гнейзенау, фон Белов (двое), фон дер Остен, фон Зенфт-Пильзах, фон Мантейфель, фон Бюлов (двое), фон Ведель, фон Бранденбург (двое), полковник фон Бисмарк, фон Вартенслебен, фон Альвенслебен. В Первой и Второй армиях не имели дворянского титула только генерал-майор Баумгарт, командующий 2-й кавалерийской бригадой в Первой армии, подполковник Леман, командующий 37-й бригадой в ганноверском 10-м корпусе, и генерал-майор Таушер, командующий саксонской 3-й пехотной бригадой. Ни один из командующих инженерными корпусами не был дворянином, и многие генералы артиллерии в корпусах и дивизиях принадлежали к буржуазии¹¹². Старая Пруссия вступала в войну, оснащенная новыми технологиями, вооружениями, средствами транспорта и коммуникаций.