Текст книги "Бисмарк: Биография"

«Если мы не будем перебарщивать с претензиями и не будем думать, что всех покорили, то нам удастся достичь мира, достойного наших усилий. Но мы одинаково быстро и возбуждаемся, и падаем духом, и передо мной стоит неблагодарная задача подливать холодную воду в кипящий котел и напоминать людям, что мы не одни в Европе и у нас есть три соседа»²⁶³.

Когда Штош пришел к нему как представитель кронпринца, Бисмарк сказал квартирмейстеру то же самое, что говорил личному секретарю кронпринца Карлу фон Норману (1827–1888):

«Для нас важнее всего исключение Австрии из состава Германии; нанесение большего ущерба, захват территории и тому подобное не должны иметь место, ибо нам потребуются силы Австрии… Он считает превосходным то, как блистательные военные победы помогают дипломатии. Все идет как по маслу»²⁶⁴.

Мольтке полностью разделял мнение Бисмарка. Он писал жене 23 июля 1866 года, что «нам не следует подвергать риску наши достижения, насколько это возможно»: «Надеюсь, что мы так и поступим, не будем стремиться к возмездию и займемся нашими делами»²⁶⁵. Примерно такую же позицию занимал и граф Леонард фон Блюменталь, генерал и начальник штаба Второй армии:

«Мирные переговоры идут превосходно, и мир будет подписан, если король не создаст затруднений. Он настаивает на том, чтобы австрийцы уступили нам земли. Они готовы пойти на это в рамках решения вопроса о репарациях за нанесение военного ущерба. Похоже на то, что главным препятствием стала проблема чести и достоинства»²⁶⁶.

В 1877 году Бисмарк изложил свою версию событий, предшествовавших подписанию мира с Австрией, и в ней дана несколько иная трактовка мнений генералов. Он поведал ее Люциусу фон Балльхаузену, записавшему рассказ Бисмарка в свой дневник, а затем в девяностые годы включил в мемуары:

«Я был единственной персоной среди трехсот или около того человек, кому надлежало полагаться на собственные убеждения и не ссылаться на какие-либо другие мнения. На военном совете все, включая и короля, который председательствовал на заседании, выступали за продолжение войны. Я возразил, заявив, что война в Венгрии в жару и засуху, в разгар эпидемии холеры чрезвычайно опасна, и ради чего? После того как все генералы не согласились со мной, я заявил: «Как генерала, меня можно не послушать, но как министр я вынужден подать в отставку, если мое мнение ничего не стоит». Обсуждение происходило в моей комнате, поскольку я все еще болел. Закончив говорить, я сразу же удалился в спальню, запер дверь и бросился, рыдая от бессилия, в постель. Остальные еще немного пошептались и затем разошлись.

На следующий день у меня состоялся бурный разговор с королем… Он назвал мои мирные условия «постыдными». Он требовал себе Богемию, австрийскую Силезию, Ансбах-Байрёйт, восточную Фрисландию, часть Саксонии и т. д. Я пытался убедить его в том, что нельзя наносить смертельные раны тем, с кем мы захотим и даже будем вынуждены жить бок о бок. Он отверг мои доводы и кинулся, плача, на софу: «Мой первый министр дезертирует к врагу и навязывает мне постыдный мир!»

Я оставил его, твердо убежденный в правильности своего решения, и едва успел закрыть дверь своей комнаты и снять саблю, как вошел кронпринц, предложив переговорить с отцом. Он тоже желает мира, понимает и разделяет мои доводы. Я начинал войну и должен ее закончить. Через несколько часов он принес мне письмо от отца, которое я сохранил. Выражение «постыдный» в нем встретилось мне дважды. «Поскольку я бросил его в самую тяжелую минуту, он вынужден, несмотря на блистательный успех армии, согласиться и принять постыдные условия». Эти «постыдные условия» и стали положениями Пражского мира»[59]59
  Автор приводит версию Бисмарка в изложении Люциуса фон Балльхаузена, а не из мемуаров канцлера. В своих «Мыслях и воспоминаниях» Бисмарк посвящает этой истории несколько страниц: т. II, с. 40–44.


[Закрыть]²⁶⁷.

Энгельберг считает версию Бисмарка сомнительной:

«Зачем Бисмарку понадобилось вводить в заблуждение читателей «Мыслей и воспоминаний» легендой о противлении генералов его мирным усилиям? Это можно лишь объяснить особенностями периода, в который они были написаны. Он прекрасно знал, что среди тех, кто способствовал его отставке, были и ведущие военачальники. Поэтому изображение позиции генералов в ложном свете было своего рода политической местью прусско-германскому генеральному штабу девяностых годов»²⁶⁸.

Тем не менее нельзя не учитывать того факта, что Бисмарк разговаривал с фон Балльхаузеном в 1877 году, когда Бисмарк находился у власти. Отношения Бисмарка с генералитетом испортились в 1866 году во время Франко-прусской войны, когда он вел тяжелую и изнурительную борьбу с офицерами генерального штаба, которых министр-президент называл «полубогами», по поводу политических и стратегических приоритетов. Возможно, на него повлияли оба эти фактора. У нас есть и другие свидетельства, подтверждающие и излишне эмоциональную реакцию короля на победу, и то, что истеричное поведение обоих – и короля, и его главного министра – было типично для их отношений, сложившихся к 1866 году. Так или иначе, описанный выше эпизод иллюстрирует непреходящую склонность Бисмарка перелагать на свой лад прошлые события, даже истории, рассказанные за обедом. Наверняка многие из нас поступают таким же образом, даже не задумываясь над этим. Хотя мы, конечно, не анализируем наш жизненный путь так же дотошно и педантично, как это делал Бисмарк.

26 июля 1866 года Пруссия и Австрия подписали в Никольсбурге прелиминарный мир на следующих условиях:

1. Австрия полностью выходит из ассоциации германских государств.

2. Австрия признает формирование федерации северогерманских государств под руководством Пруссии.

3. Взаимоотношения между южными германскими государствами и их отношения с Северо-Германским союзом определяются на основе свободного волеизъявления и взаимных договоренностей.

4. Австрия признает изменения во владениях, осуществляемые в Северной Германии.

5. Австрия выплачивает репарации в размере 40 миллионов талеров за нанесение военного ущерба²⁶⁹.

«Изменения во владениях», по мнению Пфальце, были самым революционным требованием Бисмарка в 1866 году²⁷⁰. Одним росчерком пера Бисмарк лишил независимости королевство Ганновер и трона короля Георга, кузена королевы Виктории. Герцогство Нассау, северная часть Гессен-Касселя на Майне и город Франкфурт были просто-напросто проглочены. Если в Никольсбурге Бисмарк проявил умеренность и сдержанность, то по отношению к вольному городу Франкфурту он показал себя с самой худшей стороны. Его поведение в миниатюре отобразило алчную возбужденность прусской армии после победы. 16 июля 1866 года генерал Фогель фон Фалькенштейн оккупировал Франкфурт-на-Майне и взял на себя управление городом. Через три дня прусская армия захватила и отправила в Берлин 155 фунтов серебра. Мантейфель, сменивший Фогеля фон Фалькенштейна, потребовал в течение двадцати четырех часов выплатить 25 миллионов талеров, и сумма была уменьшена до 19 миллионов лишь после того, как городские власти доказали, что они внесли часть контрибуции. Приказ поступил непосредственно от Бисмарка. Бургомистр Фелльнер попросил дать ему побольше времени, чтобы он мог проконсультироваться с городским собранием, а когда обратился с запросом к собранию, то ему отказали²⁷¹. Пруссаки потребовали представить список тех, кто голосовал против внесения денег, с тем чтобы покарать их. Фелльнер отказался дать имена. 23 июля бургомистр Фелльнер покончил жизнь самоубийством. Генерал, граф Максимилиан фон Рёдерн (1816–1898), сменивший теперь уже Мантейфеля на посту военного губернатора, приказал захоронить Фелльнера в 17.00, но два сенатора, бежавшие из оккупированного города, сообщили историю о прусских «зверствах» газетам. Appelationsgerichtsrat[60]60
  Советник апелляционного суда (нем.).


[Закрыть] д-р Кюглер, родственник сенатора Фелльнера, преподнес генералу фон Рёдерну веревку. Генерал громовым голосом произнес «контрибуцию все равно придется платить» и продолжал дымить сигарой²⁷². Взбешенный оппозиционностью города, в котором он провел девять памятных лет, Бисмарк 25 июля 1866 года, за день до подписания прелиминарного мира в Никольсбурге, добавил Франкфурт в список государств, подлежащих аннексии, хотя вольный город и не был включен прежде в перечень «максимальных требований»²⁷³. Граждане Франкфурта познали то, что уже давно поняли другие: Бисмарк не приемлет любую оппозицию. Примеры гораздо более изощренной и масштабной жестокости показали нам потомки победоносной прусской армии – внуки и правнуки фон Рёдернов и фон Мантейфелей в 1939–1945 годах.

Триумф Бисмарка поразителен. Ему удалось полностью перестроить европейский международный порядок. Он говорил тем, кто хотел слушать, что и как собирается сделать, и осуществил свой замысел. Он достиг всего, не командуя армиями, не имея возможности отдавать приказы ни одному солдату, без своей политической партии и поддержки общественности и парламентского большинства, а скорее, наоборот, в условиях почти тотальной враждебности и неповиновения со стороны министров и государственной бюрократии. Он уже не пользовался и поддержкой могущественных консервативных группировок, помогавших ему вначале внедриться во власть. Наиболее влиятельные дипломаты внешнеполитического ведомства вроде Роберта фон дер Гольца и Альбрехта Бернсторфа были его заклятыми врагами, и ему об этом было хорошо известно. Королева и все королевское семейство его ненавидели, а король готовился отметить свое семидесятилетие. Кроме Роона и Морица фон Бланкенбурга, у него не было верных друзей, с кем он мог бы доверительно поделиться своими политическими планами. Без заступничества Роона и его неизменной преданности он вообще мог не выжить и политически, и даже физически. С полным основанием в августе 1866 года он мог стукнуть кулаком по столу и воскликнуть: «Я побил их всех! Всех!»²⁷⁴

8. Объединение Германии, 1866–1870

После триумфа положение Бисмарка кардинально изменилось. Теперь он был национальным героем. Австрийские репарации в сорок миллионов талеров значительно увеличили финансовые ресурсы правительства, и у Бисмарка появились реальные возможности для переустройства Германии. Старый Германский союз развалился; Австрия, изгнанная из Германии, должна была определить свою новую идентификацию в роли «восточной державы». Еще до подписания прелиминарного мира в Никольсбурге официальная пресса объявила о том, что предстоят выборы и прусскому парламенту будет предложен проект нового закона о выборах. В них примут участие, помимо Пруссии и территорий, включенных в состав Пруссии (Ганновер, Нассау, часть Гессен-Касселя, Франкфурт), и другие государственные образования. Вот их перечень: Саксен-Альтенбург, Саксен-Кобург, Саксен-Веймар, Шварцбург-Зондерсхаузен и Шварцбург-Рудольштадт, княжество младшей линии Рёйсс (Гера), княжество старшей линии Рёйсс, Вальдек, Липпе-Детмольд, Шаумбург-Липпе, Мекленбург-Шверин, Мекленбург-Штрелиц, Анхальт, Ольденбург, Брауншвейг, Гамбург, Бремен и Любек. Новая избирательная система основывалась на прусском законе от 12 апреля 1849 года. Устанавливалось, что в каждом округе должно насчитываться 100 тысяч избирателей. Тогда на территории разросшегося прусского государства проживало 19 255 139 человек. Таким образом, новый парламент должен был состоять из 193 депутатов¹. В новой федерации Пруссия заняла главенствующее положение: на нее приходилось четыре пятых и населения, и территории.

Предстояло разрешить еще одну проблему. Почти четыре года правительство Бисмарка существовало без утвержденного парламентом бюджета. Бисмарк уже убедил короля в необходимости пойти на некоторое примирение с либеральной оппозицией, с тем чтобы преодолеть бюджетный тупик. Более того, он проявил инициативу и еще до одобрения текста соглашения с Австрией попросил ландтаг возобновить заседания. Роль посредника Бисмарк поручил жене. 18 июля он написал Иоганне: «Почему палаты бездействуют? Поговори с Эйленбургом и скажи ему, что парламентскому корпусу следовало бы вмешаться до того, как начнутся серьезные переговоры»². Он хотел использовать либералов и националистов как весомый политический фактор на переговорах, дающий ему право выступать от имени всей нации. Одновременно Бисмарк дал понять коллегам в правительстве, что его величество, возвратившись в Берлин, сразу же на ландтаге поставит вопрос об урегулировании свары вокруг бюджета. Король согласился – к ужасу «министров конфликта» – запросить индемнитет[61]61
  Акт об освобождении от ответственности за противоправные деяния.


[Закрыть] за неконституционное прошлое.

Но значительные перемены на политических фронтах Пруссии начали происходить еще до возвращения короля в Берлин. 28 июля появилась новая партия, заявившая о своей преданности Бисмарку и нарекшая себя свободно-консервативным союзом. Трейчке написал жене: «Революция у нас теперь пошла сверху»³. Многие либералы признали, что ошибались. Рудольф Иеринг (1818–1892), профессор права в Гёттингене⁴, назвавший войну «ужасающе бездумной», покорился «гению Бисмарка»⁵. Либералы и националисты помирились со своим бывшим оппонентом, поскольку, как отметил Кристофер Кларк, Бисмарк нанес поражение неоабсолютистской и католической Австрии, одержав великую победу над силами реакционного католицизма. Политические действия Бисмарка и победа протестантского королевства предопределены свыше, и поэтому они прогрессивны⁶. Надо не забывать, что в шестидесятые годы в Риме все еще владычествовал папа Пий IX, при котором либерализм осуждался. Бисмарк оказался на стороне врагов Римской католической церкви, заключив альянс с «безбожным» Итальянским королевством, захватившим папские территории во время борьбы за создание единого государства и унаследовавшим завет премьер-министра графа Кавура «una liberta chiesa nello stato libarale» – «свободная церковь в свободном государстве». Не случайно государственный секретарь Ватикана кардинал Антонелли, узнав о поражении австрийцев при Кёниггреце-Садовой, удрученно произнес: «Casca il mondo!» («Мир рушится!»)⁷

Не всем пришлась по душе новая примиренческая политика Бисмарка. Текст тронной речи стал известен заранее, и 1 августа 1866 года Ганс фон Клейст отправил Бисмарку целый меморандум, протестуя против идеи индемнитета:

«Как это можно одной фразой в тронной речи отречься от всех старых прусских институтов и элементов власти и отдать все – финансы, армию, палату господ, монархию, саму Пруссию – временному большинству во второй палате, которое рано или поздно уйдет на дно в водовороте политических событий? Пруссия без силы духа, сделавшего ее великой, – живой труп… как и без независимой монархии»⁸.

Бисмарк, приехавший в Прагу для завершения переговоров с австрийцами, пренебрег протестом своего давнего друга, написав жене 3 августа:

«Поднялся несусветный гам вокруг тронной речи. Липпе нападает на меня, и Ганс Клейст прислал мне гневное письмо. Этой мелкоте нечего делать, она способна видеть вещи не дальше кончика своего носа и любит упражняться в плавании по бурным волнам словоблудия. Я могу справиться с врагами, но что мне делать с друзьями? У них на глазах шоры, и они видят только отдельные фрагменты мира, а не весь мир»⁹.

Консерваторы «Кройццайтунга» уходили от Бисмарка, своего прежнего кумира, а бывшие противники из числа либералов, наоборот, потянулись к нему. Карл Френцель написал в журнале «Дойчес музеум»:

«В прошлом правительство было врагом либерализма, в процессе войны и аннексий оно стало врагом феодализма. Успехи, достигнутые во внутренней политике, основаны на ослаблении и того и другого фактора и формировании государственного фактора, который будет все больше возрастать»¹⁰.

Белый зал дворца был переполнен, когда здесь 5 августа 1866 года король выступал с тронной речью. Он произнес и те слова, которые вызывали особые возражения у Клейста:

«Многие годы правительство использовало государственные средства, не имея для этого законных оснований… Хотелось бы верить, что последние события способствуют пониманию необходимости в предоставлении моему правительству индемнитета в отношении того, что оно действовало, не опираясь на закон о бюджете, – с тем чтобы мы покончили с прежним конфликтом раз и навсегда»¹¹.

Герман Петерсдорф написал в книге, посвященной жизнедеятельности фон Клейста:

«В Белом зале Ганс фон Клейст выбрал такое место, где его непременно должен был видеть Бисмарк. Оба дождались, когда закончится церемония и зал опустеет. Бисмарк подошел к фон Клейсту и бодро спросил: «Скажи мне, старина, откуда у тебя взялся текст тронной речи?» – «Этого я тебе не скажу». – «Я не люблю шуток. Мне придется прислать к тебе государственного обвинителя, если ты откажешься назвать источник». – «Пожалуйста, ты можешь засадить меня в тюрьму, но так ничего и не узнаешь». Они расстались молча. Пока Клейст переодевался дома, заявился фактотум Энгель, присланный министром-президентом, и передал просьбу Бисмарка немедленно прибыть к нему. Там уже были Роберт фон дер Гольц и Фридрих фон Савиньи. Министр-президент уже успокоился, встретил фон Клейста дружески и, пожав руку, сказал: «Все забыто». На государственном совете он предположил: «Думаю, что это сделал Вагенер». Гольцу и Савиньи министр-президент сообщил, что ему удалось согласовать формулировку «индемнитета» с кронпринцем»¹².

Несмотря на извинения, дружба Бисмарка и Клейста на этом закончилась.

Положение, в которое Бисмарк сам себя и поставил, было действительно необычное и странное: далеко не либеральный политик нуждался в поддержке либералов для реализации планов строительства нового германского государства. Либералы оставались его союзниками с 1866 года вплоть до конца семидесятых годов, когда он со свойственной ему бесцеремонностью бросил их. В новой политической ситуации, сложившейся с 1866 года, содержался еще один парадокс: несмотря на быстрое формирование «культа» личности Бисмарка, «его» свободно-консервативная партия на самом деле так и не стала для него опорой. В новой бисмарковской Германии доминировали три партии: либералы (разделившиеся на два лагеря – сторонников и противников Бисмарка), консерваторы (все в большей мере противники, нежели сторонники) и католики (противники). Ни на одну из них он не мог полагаться как на свою партию. Получалось так, что самый могущественный государственно-политический деятель девятнадцатого столетия не имел реальной парламентской поддержки и по-прежнему зависел от одной личности – эмоций и настроений престарелого монарха. Германию охватил национализм, но Бисмарк не был националистом. Либералы хотели и национального объединения, и свободы, но Бисмарк не был либералом, и, как теперь это поняли Ганс фон Клейст и Людвиг Герлах, его нельзя было считать и консерватором. Бисмарк менял политические ориентации, подобно тому как изменяется цвет воды в прудах утром, днем и вечером.

14 августа новый министр финансов, «золотой дядя» Бисмарка Август фон дер Хейдт представил бюджетной комиссии нижней палаты законопроект об индемнитете и предложил рассмотреть его вместе с запросом об открытии новой кредитной линии, пояснив: «Правительство не испытывает никаких трудностей; напротив, его финансовое положение прекрасное, и посему оно не намерено идти на какие-либо уступки». Комиссия большинством голосов – 25 к 8 – утвердила сдвоенный законопроект, посчитав, что «нелогично предоставлять правительству кредит и отказывать в индемнитете». Затем законопроект приняли обе палаты, а 14 сентября 1866 года король подписал его¹³.

Примерно в это же время в другой части Берлина происходило не менее знаменательное событие. 5 сентября 1866 года на улице Ораниенбургер была освящена новая синагога, построенная в мавританском стиле. Она могла вместить три тысячи человек и была самой грандиозной и богато декорированной иудейской молельней в Германии. Эмиль Бреслаур сообщал в газете «Альгемайне цайтунг дес Юдентумс»:

«В 11.30 утра началось освящение великолепного здания. Вход и фойе были украшены цветами, венками и горшечными растениями в художественном оформлении. Святилище заполнили прихожане еврейской общины и приглашенные высокие гости. Среди них мы заметили графа Бисмарка, министра фон дер Хейдта, фельдмаршала Врангеля, начальника полиции фон Бернута; присутствовали также судьи и представители городского совета, многие члены прусской палаты депутатов, среди которых были президент Форкенбек (sic!), доктор Кош и Иоганн Якоби. Церемония открылась исполнением прелюдии, написанной специально для этого события органистом Шванцером. Затем хор под управлением королевского музыкального директора Левандовского и в сопровождении органа и духового оркестра исполнил речитативом «Борух хаббо» и «Ма тову», в то время как в святилище торжественно вносили свитки Торы.

Бисмарк и другие гости наблюдали со стороны, как мимо них проносили свитки к главному нефу, где под фанфары и пение «Шемы» поместили в ковчег. Раввин Ауб затем прочел проповедь, цитируя стих 9 главы 2 из «Книги пророка Аггея»: «Слава сего последнего храма будет больше, нежели прежнего, говорит Господь Саваоф; и на месте сем Я дам мир, говорит Господь Саваоф»¹⁴. Ясно, что раввин воспевал не только славу святилища еврейской общины, но и нового Северо-Германского союза.

Konfliktzeit закончился, и Бисмарку теперь надо было избавиться от «конфликтного кабинета». Бодельшвинга он убрал еще в конце мая 1866 года, но король не любил новые лица. Из-за этого Бисмарк смог освободиться от Мюлера только в 1872 году, а от Зельхова и Иценплица – в 1873-м, хотя министра юстиции графа Липпе уволил в 1867-м. Хельма Брунк отметила: «Бисмарк считал, что лавры победителя в битвах при Дюппеле и Кёниггреце принадлежат ему… и коллегиальная структура государственного министерства была для него как бельмо на глазу»¹⁵. Как всегда, реальная власть находилась в других руках. Министры служили королю, а не министру-президенту. Бисмарк, отвергнув парламентскую модель правительства, лишил себя той власти, которой сегодня обладает премьер-министр любой европейской страны. Он не мог осуществить элементарную перестановку в кабинете. Мало того, Бисмарк превращал уволенных министров в своих извечных врагов. Министр-президент сетовал Густаву фон Дисту: «Я никогда не сомневался в том, что Бодельшвинг – очень опасный человек. Знаете, кто он? Лиса, которую, как вам кажется, вы подстрелили, перекинули через плечо, чтобы унести домой, а она начинает кусать вас в задницу»¹⁶.

21 сентября 1866 года состоялся военный парад победы с торжественным исполнением «Те деум» перед королевским дворцом. В праздничной толпе, наблюдавшей за прохождением армии, стоял и Густав Мевиссен (1815–1899), один из крупнейших католических промышленников и банкиров того времени¹⁷. Он был в восторге от парада:

«Шествие произвело на меня незабываемое впечатление. Я не поклонник Марса… но военные трофеи возбуждающе действуют и на дитя мира. Бесконечные шеренги солдат-победителей приковывают к себе глаза, волнуют душу»¹⁸.

В феврале 1867 года в «Ревю модерн» появился «Monsieur de Bismarck» Людвига Бамбергера. Эссе имело огромный успех и было издано в книжном варианте в июне 1867 года. Бамбергер, еврей-революционер, писатель, депутат и банкир, стал одним из ближайших помощников Бисмарка. Интересно, что он, пожалуй, первым увидел в Бисмарке революционера:

«В Германии до сего времени не было самобытной революции. Она может претендовать на изобретение протестантизма и философской свободы, но в сфере политического освобождения она не произвела ничего оригинального, самостийного или долговечного. В этом отношении ее нельзя сравнить ни с Англией, ни с Соединенными Штатами, ни с Францией, ни со Швейцарией, ни с Голландией, ни с Бельгией. Она последней прибыла на эту станцию, и в 1866 году мы стали свидетелями первых великих органических перемен, произошедших без заграничных импульсов… Нет ни малейших сомнений в том, что Бисмарк – прирожденный революционер. Революционерами рождаются – как и законниками – в силу определенного строения мозга; тогда как дело случая – родиться человеку рыжим или светловолосым»¹⁹.

К шестидесятым годам в Германии получили распространение массовые издания, и они молниеносно превратили Бисмарка в то, что мы сегодня называем медийной личностью. Еженедельник «Гартенлаубе» («Садовая беседка»), основанный в 1853 году и рассчитанный на средний класс, в 1867 году открыл новую колонку под названием «Фотографии из рейхстага». В апреле газета опубликовала словесный портрет Бисмарка:

«На высокой скамье, зарезервированной для федеральных советников, сидит человек, привлекающий к себе сосредоточенное внимание и вызывающий живой интерес не только в Пруссии и Германии, но и во всей Европе. Подобно библейскому царю Саулу, он возвышается над современниками на целую голову; его рослая, властная и аристократическая фигура, затянутая в мундир кирасира, сочетает в себе решительность полководца и мудрость государственного деятеля»²⁰.

Уличные торговцы деятельно продавали фотографии и бюсты Бисмарка. Он стал всеобщим идолом.

7 июня 1867 года король пожаловал ему «дотацию» из своих фондов. Бисмарк приобрел на эти деньги поместье в Померании, включавшее в себя и деревню Варцин. Сделав такое выгодное приобретение, Бисмарк со свойственной ему расчетливостью решил продать Книпхоф брату или кузену Филиппу, предупредив, что уступит имение «не дешевле рыночной цены»²¹. В великом государственном реформаторе, ставшем уже фактически исторической фигурой, по-прежнему сохранялась мелочность прижимистого сельского помещика. Само собой разумеется, что Бисмарк пригласил к себе в новое имение давнего друга Мотли, объяснив: хотя это и довольно далеко от Берлина, выехав поездом в 9.00 утра, «ты уже будешь здесь к обеду»[62]62
  Бисмарки обедали в 17.00.


[Закрыть]²².

Когда наконец Мотли все-таки выбрался в поместье Варцин, он красочно описал жене Мэри житье-бытье Бисмарка:

«Образ жизни в Варцине очень прост, но на время здесь никто не обращает внимания. Я обычно спускаюсь вниз, как и Лили (дочь Мотли. – Дж. С.), между девятью и десятью. Мадам де Б., Мария и сыновья приходят вразнобой, но завтракают вместе с нами. Бисмарк появляется около одиннадцати. Завтрак у него легкий – яйцо и чашка кофе, а потом – пенковая трубка. Пока мы сидим там и разговариваем, секретарь приносит ему кипу писем, которые в старости будут служить большим стимулом, и он графитовым карандашом длиной около фута делает пометки, пишет ответы и проекты распоряжений. Мальчишки играют в бильярд здесь же, в другой части комнаты, а большая черная собака по кличке Султан бегает по всему помещению и встревает в разговоры… Со стороны внутреннего двора главное здание имеет два этажа и два длинных флигеля, отходящих от дома: в них находятся комнаты слуг и кабинеты. Двор представляет собой открытый четырехугольник. На газонной или лесной стороне вдоль всего дома тянется длинная веранда. Внутри расположена квадратная зала, из которой широкая лестница ведет наверх в другой большой зал, с которым соседствуют четыре просторные спальни. С каждой стороны нижнего зала расположены номера, состоящие из одной-двух комнат и предназначенные для членов семьи или гостей, здесь же – библиотека и дамские комнаты. Под имением примерно 30 тысяч моргенов земли, что равно 20 тысячам акров. Значительную часть, две трети, занимает лес – сосны, дубы, березы. Под свою ферму он отвел 200–300 акров земли. Остальные угодья – фермы по 800–900 акров – сдавались в аренду. Река Виппер, протекавшая по его владениям, служит важным источником дохода. Он построил на ней две или три мельницы, одна из которых уже арендуется и действует»²³.

Варцин помогал Бисмарку беречь и нервную систему. Он любил лес, долгие прогулки по угодьям, дававшие ему ощущение обладания собственной землей. В каком-то смысле в нем пробудилось самосознание юнкерского землевладельца. Имение служило ему духовным прибежищем.

Большую часть 1867 года Бисмарк вынужден был провести в Берлине: слишком много предстояло дел. Ему надо было переформировать прусское государственное министерство и создать правительство северогерманской федерации. Бисмарк намеревался возглавить оба органа исполнительной власти, не зная, правда, как ему удастся это сделать. Если построить новую федерацию во главе с Пруссией на основе прежнего союза без участия в нем Австрии, то можно использовать институты Франкфурта. Тогда у нее правящим органом будет комитет посланников, секретарь или канцлер для претворения в жизнь коллегиально принимаемых решений. Федеральным канцлером может быть государственный служащий, исполняющий приказы прусского министра-президента, то есть Бисмарка. Голоса Пруссии и проглоченных ею государств дадут ей в руки блокирующее вето при решении любых проблем, а министры никогда не осмелятся выступить против интересов Пруссии. Государственный деятель, сумевший ликвидировать древнее королевство Ганновера, получит в подарок Шварцбург-Зондерхаузен. С другой стороны, новые друзья Бисмарка – национал-либералы – хотели создать подлинное государство со своим национальным правительством, законами, политикой, системой мер и весов. В любом случае перед Бисмарком стояла непростая и не очень ясная задача – сформировать относительно устойчивый германский федеральный гибрид.

Надо было наладить отношения и с южногерманскими государствами, сражавшимися вместе с Австрией и теперь испытывавшими страх перед победившей, разросшейся и более грозной Пруссией. 13, 17 и 22 августа Пруссия подписала мирные договоры и соглашения об альянсе с Вюртембергом, Баденом и Баварией. 23 сентября 1866 года Пруссия аннексировала Ганновер, который стал ее провинцией.

Королева Августа наблюдала за всеми этими событиями со стороны, но с возрастающим беспокойством. Как принцесса герцогства Веймар, она принадлежала к эрнестинской линии саксонского королевского семейства. Она любила иногда переходить на саксонский диалект и не смогла полностью свыкнуться с прусскими порядками. Она сочувствовала средним государствам и была матерью великой герцогини Баденской. Королева с удовольствием делала пометки на полях пространных докладов барона фон Роггенбаха о политических трансформациях в четырех пока еще независимых государствах Южной Германии и составляла проекты отдельных абзацев для писем супругу. 11 октября Августа, приложив меморандум Роггенбаха, написала королю Вильгельму:

«Умоляю тебя чистосердечно и самым настойчивым образом пожать руку дружбы, протянутую Баденом. Я была бы плохой матерью, если бы не обратила твое внимание на серьезность ситуации, описанной выше, и не попросила бы тебя с Божьей помощью заступиться за тех, кто нам дорог, во благо этой прекрасной страны»²⁴.

Королева и Роггенбах всю осень 1866 года продолжали обмениваться пространными письмами, которые они, соблюдая осторожность, пересылали друг другу через доверенных людей. Они обсуждали проблемы суверенитета, государственного устройства, взаимоотношений между Пруссией, новой федерацией и государствами, как вошедшими в федерацию, так и оставшимися за ее пределами. Деятельная, обладающая ясным умом и упорством, королева была для Бисмарка сильным оппонентом, но вовсе не неизбежным. Уделял бы Бисмарк ей такое же внимание, каким одаривал королеву барон Роггенбах, возможно, ему и удалось бы склонить ее на свою сторону. Ничто в ее письмах 1866 года не указывает на то, что она отвергала политические инициативы короля и Бисмарка. Естественно, ее тревожил трудный и сложный процесс формирования многослойного единства несовершенных и эволюционирующих суверенитетов, но не более того. В начале 1867 года она писала барону Роггенбаху: