Текст книги "Бисмарк: Биография"

Каким бы властным и бешеным ни был Бисмарк, он всегда уходил от ответственности, если что-то у него не получалось. Он лгал матери в детстве и продолжал привирать всю жизнь. Он согрешил против истины, когда в 1851 году убеждал Иоганну в том, что ничего не сделал для того, чтобы получить назначение во Франкфурт, хотя больше года добивался поста посланника. Бисмарк всегда разводил турусы на колесах, если чувствовал, что его могут в чем-то обвинить. Вальдерзе отмечал: «Ложь вошла у него в привычку». В мемуарах он постоянно извращает или замалчивает факты. Бисмарк вводил в заблуждение короля относительно Эйленбурга во время конфликта вокруг проблем местного самоуправления в 1872 году. Фальшь в его ответе Эйленбургу может заметить каждый, кто интересуется этим сюжетом. Пристрастие к военной форме тоже было своего рода ложью. В 1839–1840 годах Бисмарк отлынивал от воинской службы, о чем предпочитал умалчивать. В этом ему впоследствии помогли и составители «Собрания сочинений», удалившие компрометирующую переписку.

И наконец, у него был еще один смертный грех – чревоугодие. «Оксфордский словарь английского языка» толкует этот феномен таким образом: «Порок переедания. (Один из семи смертных грехов.) Также редкое его проявление». Чревоугодие, может быть, и не самый опасный для окружающих грех, но оно чуть не погубило самого Бисмарка. Если бы Швенингер не проявил о нем в 1883 году материнскую заботу, заставив его есть поменьше, то он почти наверняка умер бы раньше от раздражительности и переедания. Если гордыня умерщвляет душу, то гнев и чревоугодие губят тело. Обильные трапезы возмещали недостаток в удовлетворении других физических потребностей. Но они также свидетельствуют о нежелании контролировать себя, свой аппетит и подчиняться другому человеку, даже личному доктору. С семнадцати лет и до конца жизни Бисмарк не придерживался никаких ограничений, в том числе и тех, которым привычно подвергают себя простые смертные.

Теперь о добродетелях. А они, как мы уже отметили в предыдущих главах, у него, конечно, были. Он радушно принимал гостей независимо от их статуса. Бисмарк обладал обаянием и определенной душевной теплотой, пленившей по первому впечатлению Мэри Мотли и Люциуса фон Балльхаузена. Он вел очень простой и скромный образ жизни, поражавший всех, кто к нему приезжал, а его чувством юмора восхищались даже заклятые враги. Его любили члены семьи и друзья. К нему, как к сыну, испытывал глубокую привязанность король. С ним дружили генерал Леопольд фон Герлах, Роон, Мотли, Мориц фон Бланкенбург и множество других людей, невзирая на грубые и пренебрежительные выходки с его стороны. Без сомнения, его искренне любили Мария фон Тадден, жена, сестра и брат. Успехи Бисмарка в немалой степени зиждились на любви и верности друзей, патронов и помощников, таких как Тидеман и Койдель.

Однако главной чертой Бисмарка все-таки была неспособность прощать, иными словами, злопамятность. Он ненавидел королеву Августу по многим причинам. Она была саксонской принцессой, имела либеральные наклонности, симпатизировала католикам и средним государствам и к тому же отличалась острым умом. Августа представляла угрозу Бисмарку уже одним тем, что в ее распоряжении всегда имелся завтрак с королем. Нет никаких свидетельств, которые подтверждали бы то, что ее дружба с либералами оказала какое-либо влияние на императора. У Вильгельма были свои твердые взгляды на все основные проблемы, и, похоже, его отношения с женой не были настолько интимными, чтобы он принимал близко к сердцу ее мнения. Действительная угроза больше исходила от кронпринца и кронпринцессы. Они представляли совершенно другую Германию. Ушел бы Вильгельм I в мир иной пораньше, позволив Фридриху и Виктории поцарствовать хотя бы несколько лет, возможно, карьера Бисмарка закончилась бы и быстрее и резче, чем при Вильгельме II.

Бисмарк всегда видел в политике один из способов борьбы. Когда он говорил о политике как «искусстве возможного», то вкладывал в эту формулу весьма ограниченный смысл. Компромисс для него никогда не мог быть конечным результатом политической борьбы. Он должен был либо победить и уничтожить противника, либо проиграть и погубить себя. Уже в самом начале карьеры – в прусском ландтаге – он продемонстрировал, что из всех приемов решения проблем предпочитает конфликт. 27 января 1863 года в одном из своих первых парламентских выступлений он сказал: «Конституционная жизнь – это компромиссы. Когда они нарушаются, начинаются конфликты. Вопрос разрешения конфликтов – вопрос власти, и тот, у кого в руках власть, всегда может идти своим путем». Граф Максимилиан фон Шверин воскликнул: «Власть выше морали!»¹⁶ Граф не понял Бисмарка. Он говорил не о морали, а о компромиссах. В нормальной политической системе власть предержащие могут выиграть первый раунд борьбы, но затем должны стремиться к достижению консенсуса. Бисмарка это не устраивало. Он должен был «побивать их всех», и это ему удавалось. В системе, основанной на принципе самовластия, он искусно использовал этот принцип для укрепления и собственного могущества, и королевского абсолютизма. Если политика, по определению Бисмарка, есть «искусство возможного», но без компромисса, то что это за искусство такое и ради чего?

В международных делах все обстояло иначе – никаких эмоций. Дипломатия должна основываться на реалиях, просчете вероятностей, оценке неизбежных промахов и внезапных действий других государств и их представителей. Шахматная доска перед глазами, и политическая гениальность Бисмарка позволяла ему знать наперед различные варианты возможных ходов противника. Поскольку ядро международной системы XIX века состояло из пяти (или шести, если учесть еще Италию) великих держав, то Бисмарк мог достаточно легко выстраивать и реализовывать свои «комбинации», как назвал его действия на международной арене Мориер. Он ставил перед собой цели и достигал их. Бисмарк до конца оставался мастером тонкой и продуманной дипломатической игры. Он наслаждался ею. В международных делах он никогда не терял самообладания, редко испытывал бессонницу или недомогание. Он мог перехитрить или обыграть любого гроссмейстера дипломатии другой страны, и, самое главное, в этой сфере ему не могли помешать ни старые, ни молодые королевы. В минуты хандры и жалости к себе он иногда подумывал о том, чтобы снять с себя часть бремени государственной ответственности. Никогда ему даже в голову не приходило, что кто-то другой может быть министром иностранных дел. В 1890 году он просчитался лишь потому, что думал, будто молодой кайзер Вильгельм II не посмеет отказаться от услуг канцлера с тридцатилетним стажем успешной деятельности¹⁷.

Но вернемся к делам домашним. Они, собственно, и создавали главную головную боль для Бисмарка: бесконечный поток документов, месиво запутанных и неразрешимых проблем, множество действующих лиц, противоречивых точек зрения и интересов, предложений с непредсказуемыми последствиями, постоянный гвалт раздражающей критики, исходящей сразу от двух парламентов – рейхстага и ландтага, находящихся в одной миле друг от друга. Он должен все знать, за всем уследить, но ему приходилось подолгу болеть и месяцами отсутствовать. Еще больше мешало то, что в практических вопросах у него не было твердых и непоколебимых принципов. По мере необходимости он мог изменить свою позицию по любой проблеме – местного самоуправления, торговли, регулирования коммерческой деятельности, законодательным нормам, государственного устройства. Бисмарк по собственной инициативе усложнил себе жизнь, развязав «культуркампф», в который втянулись консерваторы, либералы, прогрессисты, вельфы, поляки, эльзасцы, весь рейхстаг.

Герлахи были правы, считая, что принципы важны и в политике. Власть условна и субъективна. У человека есть свои ценности, верования и предпочтения. Бисмарковская концепция, будто политик-гроссмейстер может «играть» системой, дееспособна только до того момента, пока в реализацию планов не начинают вмешиваться иррациональные эмоции, насилие, некомпетентность и бестолковщина. Какую еще цель может преследовать искусство политики, если не служить какому-то делу – например, улучшать условия жизни людей, делать ее более свободной, справедливой, человеческой, или, выражаясь понятиями братьев Герлах, более христианской? Бисмарк использовал свою политическую магию для сохранения монархии и прав немногочисленного, но бережливого и махрово реакционного класса юнкеров, ненавидевших прогресс, либерализм, евреев, социалистов, католиков, демократов, банкиров. Он отличался от них лишь степенью ненавистничества.

И король, и братья Герлах, и народ Германии в целом были нужны Бисмарку только для того, чтобы наслаждаться своей властью. Но его же соотечественник, философ Кант предупреждал: «Поступай так, чтобы ты всегда относился к человечеству и в своем лице, и также в лице всякого другого как цели и никогда не относился бы к нему как к средству». Бисмарк не следовал этому наставлению ни в своих замыслах, ни в отношениях с коллегами или подчиненными. Граф Альберт фон Пурталес, прусский дипломат, писал Морицу Августу фон Бетман-Гольвегу: «Бисмарк неуважительно обращается с партийными соратниками. Они для него… перекладные лошади, на которых можно проехать от одной станции до другой… Я уже оседлан и готов прочувствовать на себе самую черную неблагодарность»¹⁸.

Бисмарк оставил в наследство преемникам шаткую структуру государственного управления. Конституция Пруссии была слеплена на скорую руку в разгар революции 1848–1849 годов. Бисмарк сохранил ее зыбкую представительскую конструкцию. Небольшой класс юнкеров-землевладельцев по-прежнему мог наложить вето на прогресс. На Пруссию приходилось три четверти населения, территории и индустриальной мощи империи, и она определяла лицо Германии. Прусская палата господ служила оплотом для Ганса фон Клейста и его друзей, где они могли держать оборону. Нижняя палата, избиравшаяся по трехклассной схеме, отражала атаки. У Германии не было своей армии и министерства иностранных дел (и то и другое принадлежало Пруссии). Страна начала войну в 1914 году под руководством тех же семей, определявших исход битвы в 1870 году, и при той же допотопной структуре управления.

Ни Бисмарк, ни его преемники так и не смогли найти средство для сохранения полуабсолютистской власти монарха в дуалистической законодательной системе, наспех выстроенной Бисмарком. В продолжение почти четверти века – с 1866 и до 1890 года – не прекращались попытки переделать структуру исполнительной власти: разделить должности министра-президента и рейхсканцлера (1872–1873 и 1892–1894 годы) и вновь их объединить. Перед ним всегда стояла проблема слияния имперских и прусских министерств. На проблеме административного дуализма и споткнулся Бисмарк, проявив излишнюю приверженность правительственному декрету 1852 года, который, как он считал, не позволял королю-императору совещаться с министрами без разрешения министра-президента. В рейхе не было министров, делами империи заведовали так называемые статс-секретари, подчинявшиеся канцлеру. При менее властных преемниках Бисмарка некоторые сильные статс-секретари добились права прямого общения с кайзером. Такое право имел крутой адмирал Тирпиц, возглавлявший имперское военно-морское ведомство с 1897 до 1916 года. После ухода Бисмарка вся государственная политика координировалась кайзером Вильгельмом II.

В 1863 году Бисмарк осуществил одну из своих самых блистательных политических акций – ввел всеобщее избирательное право для мужской части взрослого населения. Этим актом он хотел подорвать позиции германских князей, чью реальную власть министр-президент переоценил. С другой стороны, он недооценил роль электората, не заметив, как изменился его народ в середине девятнадцатого столетия. Он видел, что народ дал власть Наполеону III, и решил, что массы любят монархию. Однако Франция в продолжение всего XIX века оставалась преимущественно аграрной страной, в то время как Пруссия/Германия уже давно сбросила с себя крестьянский зипун. К восьмидесятым годам набрали силу социал-демократы, католическая партия Центра и буржуазный либерализм. Бисмарк использовал всеобщее избирательное право как временный тактический прием и просчитался. К завершению своей карьеры он уже не мог воспользоваться поддержкой парламентского большинства без уступок, а компромиссы канцлер не любил.

В марте 1890 года Бисмарк рассказывал в государственном министерстве о том, как он внесет в рейхстаг реакционный законопроект и спровоцирует конфликт своих «врагов» с существующим режимом. Потом он с помощью князей поставит крест и на конституции 1870 года, и на рейхстаге, и на надоевшем всеобщем избирательном праве. Для того чтобы остаться во власти, он был готов погубить и рейх 1870 года, свое детище.

В 1863 году, когда Бисмарк, преследуя корыстные политические цели, вводил всеобщее избирательное право, ни он сам, ни кто-либо еще даже не думали о том, что через тридцать лет Германия будет доминировать в Центральной Европе. Никто и не предполагал, что она станет державой, располагающей развитой тяжелой промышленностью, разветвленной сетью железных дорог, телеграфно-телефонной связью, превосходными технологическими институтами, квалифицированной, образованной и урбанизированной рабочей силой, научными и инженерно-техническими кадрами, передовыми медицинскими учреждениями и многими, многими другими полезными вещами. У немцев будет самая лучшая армия, второй по мощности флот, чрезвычайно доходная внешняя торговля со значительным преобладанием экспорта и архаичное правительство сельских помещиков. Макс Вебер и Торстейн Веблен считали такую комбинацию опасной для стабильности государства.

Массовое общество означает капитализм, а капитализм привносит либеральную идеологию, потребность в свободной торговле, свободе передвижения людей и товаров, свободном занятии промыслами и ремеслами, в банках, фондовых биржах, страховых и торговых компаниях. В государстве, развивающем капитализм, евреи выдвигаются на видное место и как его адепты, и как его символы. Антисемитизм в XIX веке подменил собой все то, чему не доверяли и чего боялись юнкеры, церковники, крестьяне и ремесленники. Начиная с 1811 года – концепции «еврейского государства» фон дер Марвица – и до июля 1918 года – осуждения полковником Бауэром евреев как спекулянтов и людей, увиливающих от военной службы¹⁹, – для прусского юнкерства евреи были несомненными врагами. Они воплощали развращающее влияние денег, капитализма, рынка. Они захватили значительную часть газет, придумали и основали универмаги.

К концу пятидесятых годов антисемитизм получил широкое распространение среди новой буржуазии и старого юнкерства. В 1850 году Вагнер опубликовал свое эссе «Еврейство в музыке», а в 1855 году вышел в свет антисемитский бестселлер Густава Фрейтага. В 1865 году протестантская газета уже приравняла евреев к биологическому классу паразитов. Финансово-экономический кризис 1873 года и последующая депрессия способствовали тому, что подобные взгляды получили статус тем приличных и достойных обсуждения, а Генрих Трейчке, самый признанный и популярный в Германии историк, взял их на вооружение и внедрил в высшие круги общества. Преподобный Адольф Штёккер, придворный священник, обратил в антисемитскую веру принца Вильгельма Прусского и принцессу, генерала Альфреда и Марию, графа и графиню фон Вальдерзе. Антисемитизм пронизал Германию Бисмарка сверху донизу.

В марте 1890 года кайзеру пришлось заменить Герберта Бисмарка другим министром иностранных дел. Многие уже обратили внимание на то, что Бисмарк оставил после себя кадровый пустырь. Из семи старших послов ни один не обладал необходимыми данными. Подходил на пост министра граф Фридрих Вильгельм цу Лимбург-Штирум (1835–1912). Но Фили Эйленбург отверг его кандидатуру, написав кайзеру, что Лимбург-Штирум «еврей по материнской линии, что, без сомнения, в нем проявляется»²⁰. Вильгельм II и сам укорял Бисмарка за «тайный сговор» с «иезуитами» и «евреями».

Бисмарк разделял стандартные антисемитские предубеждения и не раз выражал их. В то же время он высоко ценил способности Лассаля, ладил с Дизраэли, Эдуардом Симоном, Людвигом Бамбергером. Повторюсь, Бисмарк разделял ненавистническое и презрительное отношение к евреям и позволял себе антисемитские высказывания, но никогда не опускался до экстремизма Трейчке. С другой стороны, он нанес вред еврейским общинам тем, что в годы кризиса не предпринял никаких действий в их защиту. Напротив, Бисмарк использовал антисемитизм в борьбе против партии прогрессистов, для искоренения «еврейского» лидерства.

Бисмарку всегда и везде мерещились «враги». Поэтому его устраивал антисемитизм семидесятых и восьмидесятых годов, помогавший подтачивать позиции Ласкера и левых либералов, которых он считал поголовно евреями, невзирая на то, что не все они были таковыми. Он не мог не бороться с партией, отстаивавшей свободу слова, прессы, парламентский иммунитет, разделение церкви и государства, свободный рынок, отмену смертной казни, конституционную монархию и представительский принцип формирования правительства, поскольку считал Deutsche Fortschrittspartei[117]117
  Германская прогрессистская партия.


[Закрыть] «врагом рейха» и орудием еврейства. Как писал дер Марвиц, такие реформы нужны людям, которые хотят построить «den neuen Judenstaat»[118]118
  «Новое еврейское государство».


[Закрыть]. В антисемитизме Бисмарк видел инструмент раскола «революционного» движения – типичный пример бисмарковской паранойи. Если ему удастся вбить клин антисемитизма между евреями и респектабельными немецкими прогрессистами, тогда прогрессистская партия лишится действенного руководства и напористости, которые обеспечивались евреями. Он применил такой же метод, когда пытался «вклинить» Ватикан между верующими католиками и партией Центра. И в том, и в другом случае им двигало чувство ненависти. Когда Ласкер, мужественный и честнейший лидер прогрессистов, умер в Нью-Йорке в 1884 году, Бисмарк, мстя «придурку-еврею»²¹, отправил назад послание соболезнования от палаты представителей Соединенных Штатов.

Не Бисмарк сотворил антисемитизм, поразивший все слои германского общества. Но он ловко им пользовался для сокрушения своих врагов, не считаясь с последствиями. Антисемитизм, перемешанный с аллергией к либерализму, постепенно отравил весь общественно-политический организм страны, превратившись после Первой мировой войны в эпидемию, закончившуюся летальным исходом. Это тоже можно считать наследием Бисмарка, и теперь остается лишь удивляться тому, что в марте 1890 года кайзер Вильгельм II выгнал его за «кумовство» с иезуитами и евреями.

К девяностым годам Бисмарк приобрел невероятную популярность. Где бы он ни появлялся, его приветствовали восторженные толпы людей. Он стал идолом, символом Германии. Нижеследующие строки поэт Оден написал не в связи с его смертью, а в память ирландского поэта У. Б. Йитса, но я решил процитировать их, поскольку они отражают тот уровень почитания, которого Бисмарк удостоился в конце жизни:

 
The currents of his feeling failed; he became his admirers.
Now he is scattered among a hundred cities
And wholly given over to unfamiliar affections.²²
 
 
И замерло теченье чувств; теперь он в почитателях своих,
Развеянный по сотням городов,
Обласканный неведомой любовью.
 

Кого видели в нем почитатели? Нам всем знакомо изображение сурового человека с тяжелыми, насупленными бровями, усами, в военной форме и – очень часто – со сверкающим Pickelhaube на голове. Он известен как «железный канцлер», всемогущий и умнейший государственный деятель-гений, объединивший Германию. Его портреты висели во всех школьных классных комнатах, украшали домашние очаги. Он воплощал и символизировал величие Германии. Его образ и пример стали тяжелыми оковами для преемников. После него Германия уже не могла довольствоваться лишь «нормальными людьми» во власти, которых очень не хватало Каприви. Германия должна была иметь правителями только государственных деятелей-гениев. Кайзер Вильгельм II переплюнул «железного канцлера» в пристрастии к военной форме, но проиграл войну. Он не мог контролировать себя, еще меньше – ситуацию, сложившуюся в сложной и шаткой государственной конструкции, оставленной ему Бисмарком. Первая мировая война уничтожила значительную часть того, что выстроил Бисмарк, и поражение аннулировало монархии во всех германских государствах. В 1925 году граждане ненавистной Веймарской республики избрали президентом прусского фельдмаршала Пауля фон Бенекендорфа унд Гинденбурга (1847–1934). Гинденбург, родившийся 2 октября 1847 года в Позене, окончил типичный Kadettenanstalt[119]119
  Кадетский корпус.


[Закрыть], куда юнкерское дворянство традиционно отправляло учиться своих сыновей, и служил в 3-м гвардейском пехотном полку. Он командовал войсками в битве при Кёниггреце, ставшей для него «делом всей жизни и величайшим событием, прославившим прусскую доблесть»²³. Он принадлежал и вырос в той же среде, в которой формировалась личность Бисмарка. У него была такая же массивная фигура, сдвинутые брови, строгий и хмурый вид. Историки Германии часто называют его «ersatz Kaiser», то есть эрзацем или двойником кайзера, но я думаю, что ему больше подходит образ «ersatz Bismarck» – эрзаца «железного канцлера». Именно Гинденбург, последний правитель-юнкер, передал Адольфу Гитлеру пост, который создал и занимал Бисмарк, – рейхсканцлера. Гинденбурга при назначении Гитлера смущала не столько его политика, сколько ранг. Гитлер был всего лишь капралом, и Гинденбурга это очень удручало. В старом, твердокаменном прусском фельдмаршале все ныло от боли при мысли о том, что в кресло Бисмарка он сажает «богемского капрала». Наследие Бисмарка, таким образом, перекочевало через Гинденбурга к последнему государственному деятелю-гению Германии – Гитлеру.

Бисмарк-человек, Бисмарк – гениальный государственный деятель, Бисмарк – «железный канцлер», Бисмарк-икона оставил очень сложное и противоречивое наследие. Биографы-патриоты предпочитают не замечать неудобные детали его жизни, а редакторы исторических документальных материалов упускают их или подвергают цензуре. Целое поколение германских историков превозносило мудрость, скромность и прозорливость государственного деятеля, а публика и массовая пропаганда восхваляли его как сильного и волевого человека, настоящего немца. Реальный Бисмарк, жестокий и невоздержанный ипохондрик и женоненавистник, стал появляться в биографических описаниях только во второй половине XX века. Всем этим трем основным ракурсам в изображении Бисмарка присуща одна общая черта – отсутствие обыкновенных человеческих добродетелей: великодушия, мягкосердечия, сочувствия, смирения, щедрости, воздержанности, терпения. В портретах и «крепкого орешка», и «идола», и «государственного деятеля-гения» нет этих характеристик.

Меня могут спросить: где же я нашел иронию в судьбе Бисмарка? Пожалуйста, отвечу. Сугубо гражданский человек, одержимый военной формой. Ипохондрик – «железный канцлер». Успехи, превращающиеся в горести. Стремление властвовать в государстве, слишком современном и сложном для управления помещичьими методами. Величайшее достижение в современной истории оказалось фаустовской сделкой. Двадцать восемь лет он подавлял оппозицию, терроризировал министров, изливал свою ярость, гнев и презрение на оппонентов и публично, и в частном порядке. Требовалось немалое мужество для того, чтобы противоречить канцлеру. Почти никто не осмеливался делать это. Бисмарк преградил движение к ответственному парламентаризму, использовав в 1878 году покушения на кайзера для того, чтобы задушить буржуазный либерализм. Он преследовал католиков и социалистов. Канцлер не признавал законов и не терпел оппозицию. Он практически ничего не сделал для культуры, и его наследие в этой сфере равно нулю. Бисмарк не интересовался искусством, не ходил в музеи, читал только лирику своей юности и эскапистскую литературу. Он совершенно не обращал внимания на деятельность ученых и историков, кроме тех случаев, когда надо было привлечь кого-то, как, например, Трейчке, на свою сторону. Он был самым искусным практическим политиком девятнадцатого столетия, но все его мастерство было нацелено на то, чтобы сохранить устаревшую полуабсолютистскую монархию и удовлетворить свои амбиции. Средства достижения целей были олимпийские, а результаты – патетические и мишурные. Сэр Эдуард Грей сравнил Германию с огромным линкором без рулевого. Так задумал Бисмарк; только он мог стоять за штурвалом. Он дал немецким рабочим социальное страхование, но отказал им в государственной защите. Он предпочел бы их расстрелять, а не выслушивать жалобы. Он превратил своих друзей-юнкеров во врагов и измывался над ними. Он насмехался и оскорблял их верования и ценности.

Я начал биографию с лекции Макса Вебера о легитимации власти, с которой он выступил в 1918 году. В том же году он написал статью «Parlament und Regierung im neugeordneten Deutschland» («Парламент и правительство в преобразованной Германии»). В первом разделе он задается вопросом: «Каково же наследие Бисмарка?» Макс Вебер родился при режиме Бисмарка в 1864 году, вырос в семье убежденных национал-либералов и знал всех главных политических деятелей своего времени. Он одновременно был и участником, и внимательным наблюдателем событий. Вебер описывает разгром Бисмарком национал-либералов в 1878 году и дилемму, с которой столкнулся канцлер. Бисмарк не хотел править с участием католического Центра, но править без него не мог. Затем Вебер дает оценку реального наследия длительного пребывания у власти Бисмарка:

«Он оставил после себя нацию, совершенно необразованную политически… полностью лишенную политической воли (курсив оригинала. – Дж. С.), привыкшую к тому, что великий человек наверху даст ей политические наставления. Кроме того, поскольку в межпартийной борьбе он прикрывал свои властолюбивые политические устремления монархическими сантиментами, она привыкла и подчиняться послушно и фаталистически любым решениям, принимавшимся от имени “монархического правительства”»²⁴.

Этот вердикт, вынесенный Бисмарку величайшим социологом Германии, возвращает нас к лекции, прочитанной в Мюнхене в октябре 1918 года, когда Вебер впервые огласил свою идею харизматического лидерства. Бисмарк не обладал теми качествами, которые мы обычно приписываем харизматическому вождю. Он не зажигал речами толпы людей на массовых митингах и в парламенте возбуждал слушателей больше оскорбительными и презрительными высказываниями, нежели ораторским искусством. Но Бисмарк обладал сверхъестественной, «демонической» силой обаяния, притягательной, но и губительной.

Бисмарк правил Германией, убедив каким-то необъяснимым образом старого доброго короля в своей незаменимости. Ему удалось оторвать слабовольного монарха от семьи и вклиниться между ним и его женой, между отцом и сыном. В этом межчеловеческом пространстве он и жил, используя свою магию для наращивания власти, которая основывалась ни на чем другом, а только лишь на привязанности Вильгельма I к своему главному министру. Он возбудил ненависть к себе королевы и кронпринцессы тем, что подмял под себя супруга для одной из них и тестя – для другой. Между королем и министром часто возникали размолвки, сопровождавшиеся слезами и расстройством нервов. Бисмарк обычно добивался того, чего хотел, но ценой физических и душевных мук: во время ссор у него начинались приступы невралгии, он ощущал упадок сил, страдал бессонницей и несварением желудка. Двадцать шесть лет Бисмарк и король поддерживали странные отношения любви-ненависти. Король обычно сохранял добродушие и безмятежность, Бисмарк же взрывался раздражением и гневом. Главная и самая ужасная ирония его карьеры в роли могущественного государственного властелина заключается в том, что он в действительности постоянно ощущал свое бессилие. Современники называли его «диктатором» или «деспотом». А сам Бисмарк избрал для себя в эпитафии более простой и близкий к истине титул: «Верный немецкий слуга кайзера Вильгельма I».