Текст книги "Бисмарк: Биография"

Не только. Для многих серьезных исследователей рабочего движения в Германии Лассаль является альтернативой Марксу. Лассаль обладал качествами, которых недоставало Марксу, и прежде всего харизмой вожака масс. Кроме того, он интересовался главным образом проблемами власти и государства, чему социальный экономист Маркс практически не уделял внимания. Для Маркса государство и его структуры – всего лишь надстройка социально-экономической основы. Он ясно объяснил это в предисловии к изданию «Das Kapital» в 1867 году:

«Несколько слов для того, чтобы устранить возможные недоразумения. Фигуры капиталиста и земельного собственника я рисую далеко не в розовом свете. Но здесь дело идет о лицах лишь постольку, поскольку они являются олицетворением экономических категорий, носителями определенных классовых отношений и интересов. Я смотрю на развитие экономической общественной формации как на естественно-исторический процесс; поэтому с моей точки зрения меньше, чем с какой бы то ни было другой, отдельное лицо можно считать ответственным за те условия, продуктом которых в социальном смысле оно остается, как бы ни возвышалось оно над ними субъективно»[46]46
  Маркс К. и Энгельс Ф. Сочинения. 2-е изд. М.: Госполитиздат, 1960. Т. 23. С. 10.


[Закрыть]⁷¹.

Теоретическая формула Маркса имела катастрофические последствия для германского рабочего движения и всего человечества. Исходя из этой посылки социал-демократы Германии уверовали в то, что история детерминируется экономическими силами, управлять которыми не могут ни они, ни кто-либо другой. Они сделали ставку на революцию, потому что, по Марксу, капитализм должен уничтожить себя вследствие «внутренних противоречий». Sozialdemokratische partei Deutschlands, ставшая к 1912 году крупнейшей партией в империи Бисмарка, в своей стратегии проигнорировала все важнейшие идеи, с которыми выступал в 1862 году Лассаль: и значимость политических институтов, и роль человеческого фактора, и то, что конституции выражают соотношение сил в борьбе за власть.

Лассаль оставил свой след в жизни Бисмарка. Он был одним из тех людей, а возможно, и единственным, к кому Бисмарк сохранил уважение до конца дней. В 1878 году, когда Бисмарк готовил закон, запрещавший социал-демократические организации, призрак Лассаля напомнил о себе. В июле 1878 года газета «Берлинер фрайе прессе» в продолжение двух недель каждый день публиковала письма Бухера Лассалю, которые, по всей вероятности, предоставила редактору Леопольду Шапире графиня София Гацфельдт, с тем чтобы помешать принятию закона против социалистов. В рейхстаге Август Бебель, лидер парламентской фракции социал-демократической партии, указал на тайное социалистическое прошлое Бисмарка, получив от рейхсканцлера неожиданный для самого себя ответ. Бисмарк откровенно признал, что действительно вел тайные переговоры с Лассалем, и дал ему такую оценку, какую я не нашел в его высказываниях о других современниках⁷²:

«В нем было нечто чрезвычайно притягательное. Это был один из умнейших и обаятельных людей среди тех, с кем мне довелось встречаться. Его помыслы и амбиции были возвышенны и благородны… Лассаль был необычайно деятельным и остроумным человеком, с которым можно было интересно и содержательно поговорить. Наши беседы длились часами, и я всегда сожалел, когда они подходили к концу…»⁷³

Непредвзятый и доброжелательный отзыв о Лассале ставит под сомнение справедливость расхожих обвинений Бисмарка в яром антисемитизме. И почтительное отношение к Лассалю, и дружба с Людвигом Бамбергером, и восхищение Эдуардом Симоном свидетельствуют о том, что общепринятые мерки к подвижным симпатиям и антипатиям Бисмарка неприменимы. Безусловно, ему был присущ антисемитизм, характерный для его класса и поколения. Однако его отношение к евреям, как и к католикам или социалистам, определялось не национальностью или верой, а тем, насколько, с его точки зрения, был интересен или полезен человек. Он ненавидел Ласкера и Виндтхорста не потому, что один из них был евреем, а другой – католиком, а из-за того, что оба были его непримиримыми противниками.

Не менее удивительно еще одно последствие тайных переговоров Бисмарка с Лассалем. В его стан перешел Лотар Бухер, журналист, социалист-теоретик и революционер. 15 августа 1864 года, за две недели до роковой дуэли Лассаля, Бухер сообщал ему:

«Хотя я и надеюсь на благополучный исход, по причинам довольно многосложным и не подлежащим изложению на бумаге я решил найти себе другое занятие, и как можно скорее… За восемь дней все устроилось наилучшим образом»⁷⁴.

С 1 января 1863 года Лотар Бухер трудился в телеграфном агентстве Вольффа, где ему платили мало, и он испытывал неудовлетворенность. Несколько версий того, как Бухер оказался в числе сотрудников Бисмарка, предлагает Кристоф Штудт. Автором одной из них является Роберт фон Койдель. Согласно Койделю, Бисмарк сказал ему о возможности работы в его аппарате Бухера следующее:

«Почти обо всем, что у нас происходит или произойдет, так или иначе узнает пресса. Имейте в виду, что он придет к нам как фанатичный демократ и, подобно червю, будет подтачивать государственную структуру, чтобы ее взорвать, но скоро поймет, что в одиночку погубит самого себя. Попробуем. Я не думаю, что он настолько вероломен. Поговорите с ним, не спрашивая ни об убеждениях, ни о вере. Для меня важно знать: придет он к нам или нет»⁷⁵.

Артур фон Брауэр (Карл Людвиг Вильгельм Артур фон Брауэр [1845–1926]), баденский дипломат и политик, тоже работавший в аппарате Бисмарка⁷⁶, исключает возможность того, что инициатива исходила от Койделя. По его мнению, идея назначить в консервативное министерство бывшего революционера могла прийти в голову скорее Бисмарку, а не Койделю. По другой версии, друг Бухера обратился к графу Эйленбургу с просьбой выяснить, насколько реально убежденному революционеру заняться адвокатской практикой, а тот поговорил с Бисмарком, получив исчерпывающий ответ: у него нет ни малейшего юридического опыта и его лучше использовать в министерстве иностранных дел⁷⁷. Бисмарк назначение Бухера какое-то время держал в секрете, а когда о нем стало известно, многие, в том числе и король, были шокированы. Бухер писал Бисмарку: «Ваше превосходительство знают о моих национальных воззрениях, от которых я никогда не откажусь». Бисмарк ответил: «Ваши общенациональные воззрения мне слишком хорошо известны, но они мне нужны в проведении моей политической линии, и я буду давать вам работу, соответствующую духу ваших общенациональных помыслов»⁷⁸.

Бухер прослужил под началом Бисмарка с 1864 года до самой смерти. Гольштейн, работавший с ним бок о бок во время Франко-прусской войны, вспоминал:

«Бисмарку бесцветное положение Бухера при дворе было выгодно. Он знал: Бухер понимает, что всем обязан ему. Поэтому князь Бисмарк обращался с ним, как с рабочим инструментом, использовал во всякого рода строго конфиденциальных и личных делах… Он выражал недовольство или высказывался неодобрительно о Бухере только тогда, когда считал, что Бухер не исполнил должным образом поручение. Бисмарк никогда не превращал личность Бухера и нестандартность его поведения в объект для всеобщего увеселения, как это нередко случалось в отношении Абекена… Низкорослый и чахлый, с невероятно уродливым и болезненным лицом, он (Бухер) обладал той сдержанностью, замешанной на робости и озлобленности, которой отличаются люди, теряющиеся из-за ощущения собственной неполноценности. Его непростое психологическое состояние усугублялось сильным влечением к противоположному полу, доставлявшим ему немало горьких минут… Так случилось, что в последние недели нашего пребывания в Версале, в огромном кабинете виллы Жессе я сидел между Бухером и Вагенером; человек, отказавшийся платить налоги, и основатель газеты «Кройццайтунг» почти не разговаривали друг с другом. Бухер признался мне, что, когда ему пришлось бежать зимой 1848 года, ордер на его арест, который надо было отправить по телеграфу, подписывал Вагенер. Бухеру удалось бежать только потому, что телеграф в этот день не работал»⁷⁹.

В августе 1863 года король и Бисмарк решили снова пойти в наступление на либералов и провести очередные «конфликтные выборы». 2 сентября 1863 года ландтаг был распущен. Кронпринц не одобрил ни выборы, ни политику репрессий. Он написал об этом Бисмарку, и между ними состоялся откровенный разговор, содержание которого Бисмарк изложил в мемуарах:

«Я спросил его, почему он держится так далеко от правительства, – ведь через несколько лет это будет его правительство; если он имеет несколько иные принципы, то ему следовало бы не быть в оппозиции, а подумать о том, как бы содействовать (будущему) переходу. Он резко отклонил это, предполагая, по-видимому, что я хотел подготовить себе почву для перехода на службу к нему. На протяжении многих лет я не мог забыть того враждебного выражения и олимпийского величия, с каким это было сказано; я до сих пор вижу откинутую назад голову, вспыхнувшее лицо и взгляд, который он бросил на меня через левое плечо. Я подавил свое собственное волнение, подумал о Карлосе и Альбе (акт II, сцена 5)[47]47
  Драма Шиллера «Дон Карлос», объяснение между наследником испанского престола Дон Карлосом и наместником испанского короля в Нидерландах герцогом Альбой, заканчивающееся поединком. Дон Карлос осуждал кровавые методы правления своего отца и его приближенного герцога Альбы.


[Закрыть] и ответил, что говорил в приливе династических чувств, желая снова наладить более близкие отношения между ним и отцом в интересах страны и династии, коим вредит происшедшее между ними отчуждение… Я выразил надежду, что он отбросит мысль, будто я стремлюсь со временем сделаться его министром; этого никогда не будет. Он так же быстро успокоился, как и пришел в раздражение, и закончил разговор дружескими словами»[48]48
  Бисмарк О. Мысли и воспоминания. Т. I. С. 236–237.


[Закрыть]⁸⁰.

Закручивание гаек коснулось и вооруженных сил, когда король выпустил директиву: «Дальнейшее участие армии и флота в выборах противоречит духу и назначению конституции. Считаю это неуместным»⁸¹. А 7 октября Бисмарк направил государственным служащим еще один приказ, ограничивающий их права. Текст был напечатан в только что учрежденной правительственной газете «Провинциель корреспонденц»:

«Согласно положениям закона, всем лицам, находящимся на военной и государственной службе, помимо долга как подданных короля, надлежит проявлять особую верность и повиновение в дополнение к своим служебным обязанностям. Проявление верности и повиновения несовместимо с участием в партийной политической деятельности, направленной на принижение, ограничение и свержение правительства, назначенного королем и действующего от его имени. Элементарный здравый смысл подсказывает, что явное пренебрежение обязанностями несовместимо с пребыванием на службе»⁸².

20 и 28 октября состоялись первый и второй раунды выборов в ландтаг. Вагенер и Бланкенбург были избраны депутатами в Бельгарде (Померания), в округе Клейста. «Провинциель корреспонденц» торжествовала:

«Маленький отряд из одиннадцати консерваторов, действовавших в прежней палате, вырос сразу в четыре раза. Среди новых депутатов-консерваторов мы видим несколько блистательных и боеспособных лидеров тех, кто предан королю»⁸³.

Результаты выборов на самом деле были неутешительными для министерства Бисмарка. Сдвиг влево продолжился, как и в 1862 году. Прогрессисты получили 141 место, увеличив свое представительство на шесть человек. Численность других либералов возросла с 96 до 106 человек, а «конституционалисты», самая большая фракция в 1858 году, либералы «новой эры», испарились полностью. Правда, теперь в парламенте уже было не одиннадцать, а тридцать пять консерваторов⁸⁴.

6 ноября Ганс фон Клейст-Ретцов послал своему другу вдохновляющую цитату из Библии. Он написал:

«Вчера я прочитал в Откровении, глава 2, стих 27: “Кто побеждает и соблюдает дела Мои до конца, тому дам власть над язычниками,

И будет пасти их жезлом железным; как сосуды глиняные, они сокрушатся, как и я получил власть от Отца Моего”»[49]49
  Откр. 2:26–27.


[Закрыть].

Бисмарк пометил на полях: «О, этот Ганс, Божий громовержец!»⁸⁵

9 ноября 1863 года Вильгельм I открыл сессию ландтага тронной речью. Король дал ясно понять, что согласится только на такой законодательный акт, который будет обеспечивать содержание существующей структуры армии⁸⁶. Верхней палате – палате господ – понравилось выступление монарха. Большинством голосов – 72 к 8 – пэры приняли обращение к королю, подготовленное Гансом фон Клейстом. В нем особо отмечалось:

«Правительство вашего величества в полном соответствии с обязанностями, возложенными на него королевской властью как первоосновой нашей конституции, пунктуально соблюдая конституцию и существующее законодательство и в то же время не располагая утвержденным государственным бюджетом, счастливо отвратило грозившую нам опасность, а именно твердо придерживаясь политики реорганизации армии, отказ от которой означал бы предательство государственных интересов»⁸⁷.

Демонстрируя либералам некоторую уступчивость, правительство отменило эдикт о печати. Обе палаты приветствовали этот шаг, хотя правительство одновременно заявило о своем неизменном убеждении в том, что «эдикт от 1 июня, позволяющий обеспечивать общественную безопасность и управлять чрезвычайными ситуациями, крайне необходим и абсолютно конституционен»⁸⁸. Тупик сохранялся.

Преодолеть его помогли внешние факторы. 15 ноября 1863 года умер Фредерик VII, король Дании, не оставив после себя наследника. Проблемы, возникшие в связи с наследованием датского престола, дали Бисмарку прекрасную возможность для того, чтобы зажать внутреннюю оппозицию успехами за рубежом. 18 ноября новый король, названный Кристианом IX, подписал конституцию, согласно которой Шлезвиг инкорпорировался в Датское королевство. Разгорелся первый международный кризис, которого давно жаждал Бисмарк. Еще на исходе 1862 года он писал о датской проблеме:

«Совершенно ясно, что развязать датский узел можно только одним способом – войной. Предлог для такой войны найти несложно…

Мы не избавимся от неудобств Лондонского протокола, подписанного с Австрией, пока не отречемся от него в результате войны…

(Но) Пруссия не заинтересована в войне… за Шлезвиг-Гольштейн ради того, чтобы возвести на престол нового великого герцога, который будет голосовать в (Германском) союзе против нас, боясь нашей аннексии, и чье правительство охотно превратится в объект австрийских интриг, а сам он позабудет даже поблагодарить Пруссию за свое возвышение»⁸⁹.

Для начала Бисмарк согласовал с австрийцами общую позицию в отстаивании прежних договоренностей о наследовании и статусе герцогств Шлезвиг и Гольштейн. 28 ноября 1863 года Пруссия и Австрия направили датскому правительству совместный протест, отвергающий самовольство Дании, со ссылками на договоры 1851 и 1852 годов⁹⁰.

Проблема Шлезвиг-Гольштейна имела репутацию самой невразумительной. Лорд Пальмерстон, как принято считать, сказал: «Только три человека понимали проблему Шлезвиг-Гольштейна. Один из них уже умер, другой – свихнулся, а я – запамятовал». Типично пальмерстонское преувеличение. На самом деле в ней не было особых неясностей. Датская монархия основывалась на традициях абсолютизма, а наследование престола могло осуществляться и по женской линии. В двух исторических герцогствах Шлезвиг и Гольштейн соблюдался салический закон, по которому наследником могло быть только лицо мужского пола. Вдобавок ко всему герцогства исторически «склеились» друг с другом по формуле Up ewig ungedeelt (нераздельны на века), хотя на практике Гольштейн входил в Германский союз, а Шлезвиг не был членом конфедерации, и король Дании на правах герцога Гольштейна участвовал в решении всех вопросов, связанных с деятельностью союза. Когда революция 1848 года привнесла в Данию конституционализм, король Фредерик VII объявил о включении герцогств в состав королевства. Революционный германский парламент во Франкфурте решил отстоять национальные интересы, и началась война, которую вели в основном прусские войска и которую Пруссия прекратила в одностороннем порядке[50]50
  Причиной Датско-прусской войны за владение герцогствами послужило их восстание за независимость, которому дала стимул революция в Германии. Война с перерывами длилась с 1848 до 1850 года, и в ней участвовали не только датская и прусская армии, но и войска герцогств Шлезвиг-Гольштейн, а также Саксонии и Ганновера. Пруссия прекратила войну и подписала мир, по которому Дания сохраняла довоенные границы, под давлением великих держав, в том числе и России.


[Закрыть]. Реанимация датской проблемы вполне устраивала Бисмарка. Как отметил Кристофер Кларк в своем исследовании взлета и падения Пруссии, в очередном конфликте с Данией тесно переплелись старые и новые мотивы:

«С одной стороны, это был традиционный династический кризис, спровоцированный, как это не раз случалось в XVII и XVIII столетиях, смертью короля, не имевшего сына-наследника. В этом смысле мы можем назвать конфликт 1864 года «войной за датское наследство». С другой стороны, герцогства Шлезвиг-Гольштейн сыграли роль воспламенителя большой войны вследствие того, что национализм превратился в массовое движение»⁹¹.

Проблема Шлезвиг-Гольштейна заключала в себе целый комплекс противоречий, предоставлявших Бисмарку широкое поле для деятельности по многим направлениям: датский – германский национализм, династические – общественные интересы, Пруссия – Австрия, Пруссия – Германский союз, королевское правительство – парламент. И наконец, она давала ему выход на международную арену вследствие причастности к ее разрешению великих держав. В 1852 году международный конгресс в Лондоне постановил, что Австрия и Пруссия должны признать «целостность и неприкосновенность» Датского королевства, а Дания обязалась не присоединять герцогства и не предпринимать для этого никаких действий⁹². Великие державы согласились также с тем, что в случае смерти Фредерика VII без преемника наследовать Датское королевство и оба герцогства должен принц Кристиан Глюксбургский. Герцог Августенбургский поставил свою подпись под этим соглашением, но от своих наследственных прав, полагавшихся по салическому закону, не отказался⁹³. И когда в марте 1863 года Фредерик VII провозгласил новый конституционный порядок, возникла угроза возрождения конфликта, но на этот раз датчане рассчитывали на более благоприятный исход. Европейские дипломаты были поглощены польским кризисом, и датское правительство надеялось, что ему удастся заручиться необходимой поддержкой для аннулирования лондонских договоров. Неожиданная смерть Фредерика еще больше обострила ситуацию.

В начале декабря 1863 года король Пруссии созвал свой совет, то есть заседание кабинета под председательством короля и с участием кронпринца. Как явствует из мемуаров, Бисмарк настаивал на том, что Пруссия должна завладеть герцогствами: «Когда я говорил, кронпринц воздел руки к небу, словно сомневаясь в моем здравом уме. Мои коллеги хранили молчание»⁹⁴. Король повторял: «У меня нет прав на Гольштейн». Бисмарк отметил то ли с горечью, то ли с ожесточением: «Взгляды короля были напичканы праздным либерализмом, насаждаемым супругой и кликой Бетмана-Гольвега»⁹⁵. Весьма суровая и своенравная оценка вполне консервативной и легитимистской позиции монарха. Действительно, у него не имелось ни династических, ни законных оснований для того, чтобы претендовать на герцогства и присоединить их к Пруссии. Бисмарк натолкнулся на оппозицию короля и обвинил в этом женщину, олицетворявшую, по его мнению, все зловредные силы при дворе, королеву Августу.

Бисмарк, как всегда, вел двойную стратегическую игру. После незадачливого франкфуртского съезда князей барон Рехберг, ставший 17 мая 1859 года министром иностранных дел, решил, что для Австрии лучше действовать совместно с Пруссией, а не против нее, рассудив здраво: «Австрии легче добиться взаимопонимания с Пруссией, чем со средними государствами»⁹⁶. Во время пребывания на дипломатических постах во Франкфурте Бисмарк конфликтовал с Рехбергом до такой степени, что одно из препирательств чуть не закончилось дуэлью на пистолетах в лесу. Рехберг имел репутацию человека резкого и вспыльчивого, но Бисмарк привык к его раздражительному нраву и отзывался о нем доброжелательно: «В целом он был неплохим малым, по крайней мере предельно честным, хотя и чересчур неистовым и легко возбудимым, как все пылкие рыжие блондины»⁹⁷. Рехберг со своей стороны был невысокого мнения о коллеге. Когда кабинет «новой эры» зашатался, Рехберг сказал: «Если произойдет смена правительства, то дойдет очередь и до Бисмарка. Этот ужасный человек способен пойти на баррикады»⁹⁸. Какими бы ни были их отношения, Рехберг устраивал Бисмарка как глава австрийской внешней политики: он все-таки прошел школу Меттерниха, а это означало, что его политика будет узнаваемо консервативной. Поскольку Рехберг теперь тоже поддерживал дуализм австрийско-прусского господства в Германии, то он легко согласился и с предложением Бисмарка о том, чтобы обе державы, подписавшие лондонские договоры, совместно потребовали от Дании строго соблюдать условия этих соглашений. Если король Вильгельм не санкционирует агрессию и последующую аннексию герцогств, то Бисмарк по крайней мере должен исключить возникновение такой ситуации, при которой малые германские государства выступили бы в поддержку герцога Августенбургского.

7 декабря Германский союзный сейм минимальным большинством с перевесом всего в один голос одобрил проведение федеральной «экзекуции», с тем чтобы принудить Данию выполнять требования лондонских договоров. Такого решения и ждал Бисмарк. Теперь события могли развиваться по трем возможным направлениям. Наилучшим для Бисмарка был вариант аннексии Пруссией обоих герцогств. Бисмарк мог согласиться и с вариантом статус-кво, чтобы герцогства по-прежнему оставались в личной унии с Данией, поскольку это давало бы ему возможность держать под контролем и баламутить ситуацию. Наихудшим для него был вариант победы Германского союза и малых государств в пользу герцога Августенбургского, в результате которой появилось бы еще одно брыкливое среднее государство, всегда готовое голосовать против Пруссии. В итоге к осени 1866 года полностью реализовался первый вариант разрешения проблемы Шлезвиг-Гольштейна, что Бисмарк назвал своим самым большим достижением, которым он особенно гордился. То, насколько трудным был этот процесс, Бисмарк в 1864 году охарактеризовал следующими словами: «Каким бы ты ни был умным и проницательным, в любой момент можешь почувствовать себя ребенком, блуждающим в темноте»⁹⁹.

Тактика, которую применил Бисмарк, нам уже знакома: комбинирование и противопоставление альтернатив. Рехбергу и Каройи были нужны твердые гарантии, что Бисмарк сохранит верность лондонским договорам, но Бисмарк мог простодушно объяснить: король, поддавшись дьявольскому влиянию королевы и либералов, окопавшихся при дворе, оказал эмоциональную поддержку августенбургскому самозванцу. Разве мог сладить с ними несчастный министр иностранных дел?

Германский союз приказал войскам Саксонии и Ганновера войти в Гольштейн, а вслед за ними перешли границу и прусско-австрийские войска. Для Бисмарка наступило тяжелое время. Он не мог контролировать ни действия армий, ни капризы их командующих. 12 января Бисмарк письменно и довольно нервозно попросил Роона сообщить о передвижениях войск. Его тревожило то, что австрийцы могли выйти к Эдеру раньше пруссаков: «Это вызвало бы неудовольствие его величества. Или приказы уже были отданы? Если это так, то я вам ничего не говорил и готов забрать обратно свои чернильные труды»¹⁰⁰.

Бисмарк оказался в очень сложном положении. Дома ему нужно было разрешить внутренний кризис, прежде чем заняться Данией, а за рубежом – предотвратить международный конфликт с Британией, Францией и Россией, которые, подписав лондонские договоры, имели право вмешаться в его маленькую войну. Перед ним стояли непростые задачи. Попробуем рассмотреть их по порядку. На домашнем фронте Бисмарку предстояло преодолеть оппозицию парламента, который почти наверняка отказался бы выделять средства на войну. 15 января Бисмарк заявил в ландтаге, что он предпочел бы воспользоваться законным финансированием, но «если ему в этом откажут, то ему придется находить деньги в другом месте»¹⁰¹. В международных делах Бисмарк должен был держать под контролем Австрию. На следующий день, 16 января 1864 года, Бисмарк и граф Каройи подписали протокол, по которому совместная австрийско-прусская военная операция включала и Шлезвиг. Бисмарк хотел не бутафорской, а настоящей войны, со стрельбой. «Первым же выстрелом из пушки разрываются все договоры, избавляя от необходимости делать это эксплицитно, – писал Роон Пертесу 17 января 1864 года. – Мирные договоренности после победоносной войны устанавливают новые взаимоотношения»¹⁰².

Король, его двор, семья, родня и герцог Августенбургский, тридцатичетырехлетний обаятельный принц, создавали почти непреодолимое препятствие для замыслов Бисмарка. 19 ноября 1863 года герцог в ответ на претензии Кристиана IX в отношении Шлезвига объявил себя Фредериком VIII Шлезвиг-Гольштейнским, получив широкую поддержку общественного мнения в Германии. Мало того, его жена, принцесса Адельгейда цу Гогенлоэ-Лангенбург (1835–1900), была племянницей королевы Виктории и приходилась кронпринцессе кузиной. Бисмарку к тому же надо было находить общий язык с генералами, которые считали его штатским профаном, занявшимся не своим делом.

За рубежом Бисмарку следовало добиться невмешательства великих держав в реализацию своих планов. Наполеон III попытался выторговать уступку прусских территорий на левом берегу Рейна. Бисмарк должен был найти такую формулу отказа, которая не подтолкнула бы императора к альянсу с Британией. Либеральное правительство в Лондоне, естественно, симпатизировало крошечной Дании и абсолютно не доверяло прусскому реакционеру, автору эдикта о печати. Британский министр иностранных дел лорд Джон Рассел, как написал о нем Джон Прест в «Новом Оксфордском словаре национальной биографии», относился к числу политиков, «склонных к раздумьям»¹⁰³. Однако премьер-министр лорд Пальмерстон, тоже виг, отличался сильным и бурным характером. Когда разразился датский кризис, британский кабинет не мог прийти к единому мнению. Прест отметил: «Пальмерстон заверил датчан в том, что их одних не оставят, но кабинет отказался санкционировать военную интервенцию»¹⁰⁴. Это вовсе не удивило французского министра иностранных дел. В конце 1863 года он говорил британскому послу: «События в Польше ясно показали, что на Великобританию нельзя полагаться, когда дело идет к войне»¹⁰⁵.

16 января 1864 года правительства Австрии и Пруссии предъявили датскому министру иностранных дел фон Куааде совместную ноту о неприемлемости конституции, принятой 18 ноября 1863 года. В ней заявлялось:

«Датское правительство недвусмысленно нарушило обязательства, взятые на себя в 1852 году… Вышеназванные две державы, осознавая свою ответственность перед собой и перед союзным сеймом и являясь участниками тех договоренностей… считают такую ситуацию непозволительной. Если датское правительство не удовлетворит данное требование, то две вышеназванные державы будут вынуждены прибегнуть к любым средствам, имеющимся в их распоряжении, для восстановления статус-кво»¹⁰⁶.

Как заметил Майкл Эмбри, «датчане спровоцировали конфликт, к которому они не были готовы и последствия которого недооценили». 20 января фельдмаршал Врангель принял командование союзной армией и вошел в Гольштейн, направляясь к реке Эйдер. Датчане, ослепленные национализмом, сами того не подозревая, сыграли на руку Бисмарку¹⁰⁷.

Сам же Бисмарк все еще не был уверен в успехе своих политических расчетов. 21 января 1864 года перед заседанием коронного совета он писал Роону о своем беспокойстве по поводу того, что король уступит давлению семьи и поддержит герцога Августенбургского:

«Король повелел мне прийти к нему до начала совещания, с тем чтобы обсудить, о чем говорить. Мне сказать почти нечего. Во-первых, я практически всю ночь не спал и чувствую себя разбитым, и потом я просто не знаю, о чем можно говорить… после того, как его величество, опасаясь разрыва с Европой и повторения еще одного жуткого Ольмюца, пошли на поводу у демократии и вюрцбуржца, пожелав возвести на престол Августенбурга и создать еще одно среднее государство»¹⁰⁸.

25 января король распустил ландтаг, отказавшийся утвердить бюджет на 1864 год и заем в размере двенадцати миллионов талеров для финансирования кампании в Шлезвиг-Гольштейне. По крайней мере это решение короля хоть как-то могло успокоить Бисмарка.

Еще одно неудобство для Бисмарка создавали генералы. Бисмарк строил свою политику отношений с западными державами на основе строгого соблюдения лондонских договоров и тесного взаимодействия с Австрией. А это означало, что прусские генералы должны были вести себя более сдержанно, чем им этого хотелось. Среди них самым неукротимым был генерал-фельдмаршал граф фон Врангель, берлинский «папа Врангель». Ему не хватало трех месяцев до восьмидесятилетия, но именно он вел прусские войска в Шлезвиг. Возраст нисколько не смягчил суровый нрав старого воина. Указания проявлять сдержанность его взбесили, и он напустился на Бисмарка, о чем «железный канцлер» не мог не упомянуть в мемуарах:

«Мой старый друг фельдмаршал Врангель послал королю телеграмму, не зашифрованную и содержавшую самые отборные ругательства в мой адрес, в том числе и выражения, относившиеся и ко мне, и к дипломатам, в том смысле, что мы заслуживаем виселицы. Мне тем не менее удалось уговорить короля ни на волос не опережать австрийцев и в особенности не создавать впечатления, будто Австрию втянули в это дело против ее желания»¹⁰⁹.

Достаточно рассказать лишь об одном и самом малозначительном инциденте, чтобы стало ясно, насколько слабы были позиции Бисмарка в канун первого своего триумфа. К штабу фельдмаршала Врангеля Бисмарк решил прикомандировать дипломата, который бы его представлял, и он назначил своим послом Эмиля фон Вагнера. Гольштейн, направленный в штаб секретарем Вагнера, написал потом в мемуарах:

«Ему полагалось представиться фельдмаршалу, и он вернулся с доклада в подавленном настроении. Вот как он описал происшедшее. Фельдмаршал принял его в окружении монарших особ и военных чинов. После того как Вагнер доложил о себе, фельдмаршал ответил: «Завтра штаб переезжает в Гадерслебен, но вы останетесь здесь – вы дипломат, и вам не место в военной главной квартире. Вы можете писать мне, мой мальчик». И с этим Вагнеру было позволено удалиться».

Бисмарк попросил короля переубедить Врангеля, и фельдмаршал тогда разрешил Вагнеру явиться в штаб. Он вернулся, сияя от радости: «Фельдмаршал – милейший человек. В первый раз я этого не заметил. Он подошел ко мне и сказал: “Ну, мой мальчик, где же вы пропадали все это время? Я теперь не позволю вам снова сбежать”»¹¹⁰. Вмешательство короля подействовало, но вся эта мелкая история стоила Бисмарку нервов. В данном случае мы тоже видим пример того, как Бисмарк влиял на прусскую политику, не отдавая никаких приказов людям, которые должны были вести войну.

К счастью для Бисмарка, военный министр Альбрехт фон Роон никогда не отказывал своему другу в поддержке. Со своей стороны Бисмарк направлял ему предложения, касавшиеся военных дел, правда, всякий раз извиняясь за «эти соображения майора»¹¹¹. Доверительные отношения с Рооном, наверно, были единственным надежным элементом в его шатком положении. Бисмарк нуждался в Рооне, поскольку, как человек сугубо гражданский, не мог непосредственно влиять на ход событий, когда начались военные действия. Роон мог сделать то, что было недоступно Бисмарку. Как старший военный чин и военный министр, он не был связан по рукам и ногам постановлением кабинета от 8 сентября 1852 года и имел право в любое время запросить аудиенцию у короля. Immediatstellung Роона, то есть право на разговор с главнокомандующим, королем, по обращению, предоставляло Бисмарку единственную возможность для вмешательства в вопросы управления военными операциями. Тогда он еще не был ни великим Бисмарком, ни даже «майором» в реальном значении этого слова. Неизменная верность Роона и возможность постоянного доступа к королю сыграли важнейшую, хотя и невидимую роль в успехе Бисмарка.