Текст книги "Бисмарк: Биография"

Бисмарк также пришел к пониманию необходимости альянса с Австрией для безопасности Германии. 7 октября 1879 года он писал уже после заключения австро-германского альянса:

«Я успешно завершил то, что хотел бы назвать первым этапом своей стратегии безопасности, – создал барьер между Австрией и западными державами. Несмотря на летние облака, которые скоро рассеются, я нисколько не сомневаюсь в том, что мне удастся осуществить и второй этап – реставрировать «Союз трех императоров», единственную международную систему, которая может обеспечить мир в Европе»⁸⁴.

Но вначале возникли проблемы, когда Вильгельм I категорически отказался поддержать замыслы Бисмарка. Он любил своего племянника, царя Александра II, сына любимой сестры Шарлотты. Он вырос в эру Наполеона, когда Российская империя разгромила Бонапарта, освободила Пруссию и сохранила подлинные консервативные ценности. 31 августа Бисмарк говорил с императором, который не разрешил ему ехать в Вену, и канцлер писал фон Бюлову: «Своим запретом ехать в Вену Вильгельм довел меня до нервного расстройства»⁸⁵. Началась очередная психодрама. Бисмарк всегда падал духом, если кайзер не соглашался с ним или бранил его. Эти психические коллапсы имели реальные соматические последствия: он мучился бессонницей, приступами бешенства, несварением желудка, его донимали невралгия и боли в лице. Бисмарк писал Радовицу: «Я еще не полностью оправился от негативных воздействий на мое здоровье аналогичных трений, возникавших в Никольсбурге и Версале, и сейчас мое самочувствие настолько никудышное, что я и думать не могу о делах в подобных обстоятельствах»⁸⁶.

Тем не менее делами он занимался. 3 сентября кайзер навестил царя в его охотничьем домике в Александрово в русской Польше для урегулирования трудностей, а Бисмарк в это время продолжал вести переговоры об условиях альянса с Австрией. По своему обыкновению, он разыгрывал и другую карту. 16 сентября 1879 года Бисмарк поручил графу Мюнстеру, германскому послу в Британии, прозондировать у Дизраэли возможности заключения англо-германского альянса. Судя по всему, Мюнстер недостаточно ясно и толково изложил положительный ответ Дизраэли, поскольку на полях его депеши Бисмарк пометил: «Sonst nichts?» («И это все?») Бисмарк не стал развивать британский вариант, видимо, не придавая ему серьезного значения⁸⁷.

Несмотря на сомнения императора, Бисмарк все-таки поехал в Вену, где его принимали так, как сегодня чествуют только самых популярных медийных звезд. Толпы восторженных людей встречали его на железнодорожных станциях, сопровождали экипаж на улицах Вены. За два дня – 23 и 24 сентября 1879 года – Бисмарк и Андраши обсудили и подписали договор, предусматривавший всего лишь несколько обязательств. Если одна из сторон подвергнется нападению России, то это послужит casus foederis, то есть поводом для вмешательства другой стороны. Если одна из сторон подвергнется нападению иной державы, то другая сторона займет позицию благожелательного нейтралитета, при условии если Россия не поддержит агрессора. Если это произойдет, то союзник должен вступить в войну. Положения договора были сформулированы так, что Австрия не обязывалась вовлекаться во вторую франко-германскую войну из-за Эльзаса и Лотарингии. Бисмарк хотел большего, но Андраши не поддался нажиму. Бисмарк даже рассердился, угрожающе надвинулся всей своей массой на австрийца и предупредил: «Либо соглашайтесь, либо…» Но Андраши молчал, и Бисмарк, расхохотавшись, закончил фразу: «Либо мне придется согласиться с вами»⁸⁸. Официальная «Провинциелль корреспонденц» отметила похвальный и одобрительный тон статей в венских газетах, комментировавших новый австро-германский союз⁸⁹.

25 сентября Бисмарк вернулся в Берлин и имел очень трудный разговор с императором. После долгого и эмоционального обмена мнениями кайзер сдался, заявив с горечью: «Бисмарк нужнее, чем я»⁹⁰. 29 сентября Бисмарк два с половиной часа докладывал о договоре с Австрией прусскому кабинету, и Роберт Люциус фон Балльхаузен, теперь министр земледелия, слушая канцлера, испытывал такое же восхищение, какое изведал в 1873 году Штош. Люциус написал: «Бисмарк буквально пленил весь кабинет… Все министры единодушно поддержали австро-германский альянс как возродившийся Германский союз в новом, более современном формате»⁹¹. 5 октября Бисмарк провел еще одно заседание кабинета. Люциус слышал, как канцлер зачитал прошение об отставке, подготовленное на случай, если император не одобрит договор с Австрией, и вспоминал потом с удовлетворением: «Его величество тем временем засыпал его утешительными знаками внимания… Между ними никогда не было серьезных разногласий за семнадцать лет совместной работы и совместных достижений. Бисмарк посмеялся над такой превосходной и благодарной памятью. Снова мир и любовь»⁹². Во вторник 9 октября Бисмарк уехал на длительный отдых в Варцин⁹³. Австро-германский договор, подписанный 7 октября, так и остался тайным.

С закатом либерализма открылась другая и не самая достойная глава в германской истории – эра публичного антисемитизма, логически завершившаяся холокостом. Бисмарк причастен к этому процессу и приветствовал его. Как мы уже видели, он разделял инстинктивную ненависть прусского юнкерства к евреям, хотя и делал исключение для некоторых евреев вроде Лассаля или в течение какого-то времени для Фриденталя, Фридберга и Бамбергера. Еще в 1811 году Людвиг фон дер Марвиц клеймил реформистское движение в Пруссии и особенно его либеральное крыло за то, что они способствуют созданию Judenstaat. Любой юнкер согласился бы с этим утверждением, в том числе и Бисмарк. Его друзья-пиетисты были уверены в том, что евреям не место в христианском государстве. Сам Бисмарк отказался от идеи христианского государства в пользу светского государства, но в нем глубоко укоренилось подсознательное убеждение в том, что ein Jude не может быть немцем (впрочем, это мнение бытует и в современной Германии). В эссе «Das Judentum in der Musik» (означает примерно «Еврейство в музыке»), опубликованном в 1850 году, Рихард Вагнер осветил эту проблему со своей профессиональной точки зрения, заявив – еще до Дарвина, – что еврейская раса не может быть выразителем подлинного немецкого искусства. Евреи могут лишь паразитировать на истинно немецкой склонности к созиданию и творчеству. Вагнер, подобно фон дер Марвицу и Бисмарку, тоже считал евреев воплощением торгашества и меркантилизма. Вагнер писал:

«В современном мире еврей в действительности уже более чем эмансипирован: он правит и будет править до тех пор, пока деньги имеют власть, которой подчиняются все наши деяния и поступки»⁹⁴.

Согласно Вагнеру, «еврей» (всегда абстрактный) разлагает искусство, превращая его в рынок для торговли «продуктами творчества» (Kunstwarenwechsel). Эта идея, навязчивая ad nauseam[92]92
  До отвращения (лат.).


[Закрыть], отражает романтическое неприятие того факта, что даже гений должен уметь продавать билеты. Неприязнь к капитализму Вагнер обратил против евреев, и главными виновниками для него, конечно, были Натан Мейер Ротшильд и его братья:

«Нам приходится скорее сожалеть о том, что герр ф. Ротшильд оказался человеком сообразительным и не стал королем евреев, предпочтя, как известно, оставаться евреем для королей»⁹⁵.

По представлениям Вагнера, «еврей» разлагает и нравственность, и культуру деньгами. Эту концепцию легко трансформировать в расистские аргументы нацизма. Связь очевидна, хотя сторонники Вагнера ее отрицают. Мало того, «еврей» искажает чистоту языка; евреи не способны говорить на чистом немецком языке. Немецкое слово mauscheln переводится современными словарями как «бормотание, нечеткое произношение», но его реальное значение – «говорить, как еврей; произносить по-еврейски». И в лингвистике Вагнер проявил себя первооткрывателем:

«Для нашего исследования важное, нет, решающее значение имеет то впечатление, которое еврей производит на нас своей речью; это обстоятельство играет существенную роль и при осмысливании еврейского влияния на музыкальное искусство. Еврей говорит на языке нации, в которой живет из поколения в поколение, но всегда изъясняется как иноземец… Первое, что поражает наш слух, это странное и неприятное звучание голоса – скрипучее, резкое, гнусавое. Добавьте к этому употребление слов, чуждых для нашего языка, и произвольное коверканье наших фраз – такая манера говорить свойственна для невыносимо путаной болтовни (eines unertrglich verwirrten Geplappers). И когда мы слышим еврейский говор, наше внимание концентрируется на том, насколько он нам противен, а не на сути».

Изобретя в 1850 году современный антисемитизм, Вагнер опубликовал эссе анонимно. Переиздавая его в 1869 году, композитор указал свое имя: взгляды, которые он пропагандировал, уже получили широкое распространение.

Вагнер стал первым проповедником современного антисемитизма в силу того, что он, как и Ницше, отвергал свободный рынок, частную собственность, капитализм, коммерцию и социальную мобильность – то есть те же самые атрибуты современного мира, которые были ненавистны и Бисмарку, и юнкерству. К ним присоединился многочисленный класс ремесленников, не признававших свободный рынок и свободу занятий промыслами, – Gewerbefreiheit. Ограничительный характер занятий ремеслами и промыслами сохраняется и до настоящего времени в германском Handwerkerstand (сословии ремесленников). Этот менталитет замкнутых цехов и гильдий проистекает из того факта, что Германия – в отличие от других стран Европы – была поделена между многочисленными мелкими политическими образованиями, чьи князья и чиновники не обладали достаточной властью для борьбы с корпоративностью. Когда Французская революция почистила мини-государства старого рейха и ликвидировала цеховщину, ремесленники остро переживали ущемление своих привилегий, и чувства неудовлетворенности с годами не исчезли. Соответственно, антисемитизм был прежде всего присущ значительной части протестантского населения Германии, а в католических регионах он даже входил в католическую доктрину – до второго Ватиканского собора и папства Иоанна Павла II.

Самое значительное литературное произведение о жизни общества XIX века тоже внесло свою лепту в изображение омерзительного еврея. В 1855 году вышел в свет роман Густава Фрейтага «Soll und Haben» («Приход и расход»), сразу же ставший бестселлером. В книге воспеваются добродетели нового германского купеческого класса. Герой Антон Вольфарт (означает «благоденствие»), честный и благородный молодой человек из простой семьи, богатеет и добивается общественного признания исключительно благодаря своим буржуазным достоинствам. Антигерой – польский еврей из Остравы Фейтель Итциг, его ровесник. В отличие от добродетельного Антона Итциг воплощает пороки: он – пошлый и подобострастный проныра:

«Он (Итциг) всегда знал, что сейчас ценится больше всего в обществе, как придать элемент фарса своей раболепной смиренности, раскланяться и расшаркаться самым пошлейшим образом. Он умел выдать старую латунь за позолоченное серебро, а старое серебро – за серебро высшей пробы. Он всегда покупал поношенные пиджаки, что среди адептов считалось особым шиком»⁹⁶.

В объемистом романе из шести книг евреи и еврейская община представлены в таком отвратительном виде, что его можно поставить в один ряд с шедеврами нацистской пропаганды. Правда, есть и относительно положительный образ – сын босса Итцига герр Эренталь (опять подковырка – «долина почета»). Бернхард Эренталь ассимилировался и стал немцем. У Фрейтага он выведен как более или менее привлекательный персонаж – «обращенный еврей».

Но для особенно привередливых людей онемеченный еврей был еще омерзительнее, чем Фейтель Итциг: польские евреи по крайней мере сохраняли свою идентичность. В 1865 году одна из ведущих протестантских газет писала об «исправленных евреях»:

«Обращенный еврей имеет специфический запах и стиль поведения. Даже среди грызунов, пожирающих и пачкающих все вокруг, когда они оставляют следы своего обжорства, существуют особи с различными степенями омерзительности. Мышь с острыми зубами не столь отвратительна, как гусеница с ее мягким и холодным тельцем на бесчисленных ножках или улитка, оставляющая за собой слизь и всегда вызывающая чувство гадливости. И та и другая поедают все, что зеленеет, и после их трапез остаются лишь голые стебли. Так и обращенные евреи обгладывают все, что еще представляет ценность в человеческой жизни, согревает душу, благоухает, радует, все прекрасное, доброе и возвышенное, и если дать им волю, то и они не оставят нам ничего, кроме костей и хвороста»⁹⁷.

Разве этот образчик антисемитского менталитета не исполнен в духе нацистской пропаганды?

В финансово-экономическом буме эпохи грюндерства евреи играли далеко не последнюю роль. Показательны данные о концентрации евреев в определенных профессиях и сферах экономической деятельности, приведенные Фрицем Штерном. В 1881 году евреи составляли 4,8 процента населения Берлина, но среди писателей и журналистов их было 8,6 процента; на них приходилось 25,8 процента денежного рынка, 46 процентов оптовой и розничной торговли и грузоперевозок. В 1871 году 43 процента жителей Гамбурга зарабатывали менее 804 марок, но лишь 3,4 процента еврейского населения принадлежало к этой группе. Евреи составляли десять процентов студенчества прусских университетов, еще больше их было в гимназиях⁹⁸. Петер Пульцер отметил и другие сферы со значительным представительством евреев. В 1887 году 20,4 процента прусских адвокатов были евреями. На католиков, в тридцать раз более многочисленных, приходилось лишь 26,3 процента адвокатских мест⁹⁹. Евреи были убежденными сторонниками либерализма. Пульцер проанализировал партийную принадлежность евреев-депутатов рейхстага в 1867–1878 годах. Он насчитал двадцать два еврея-депутата, среди которых шесть депутатов оказались крещеными евреями вроде Карла Рудольфа Фриденталя, министра земледелия в правительстве Бисмарка. Из общего числа евреев-депутатов только один был консерватором, двое являлись членами бисмарковской имперской партии, а остальные считали себя либералами той или иной закваски.

Евреи в политике, юстиции, журналистике и университетах мозолили глаза лишь тем, кого это волновало, но евреи-банкиры и финансисты реально влияли на экономическое положение в стране. У. Е. Моссе в исследовании «Евреи в германской экономике» показал, насколько влиятельны евреи были именно в этой сфере. Они фактически господствовали в банковском частном предпринимательстве в пятидесятые – шестидесятые годы XIX века: «За исключением, к тому же сомнительным, «Гебр. Шиклер», не существовало аналогичных банковских домов, которые принадлежали бы не евреям».

Моссе привел перечень главных германских городов и их банкиров:

Берлин: «Мендельсон & К°.», «С. Блейхрёдер», «Ф. Март. Магнус», «Роберт Варшауэр энд Г. К. Плаут»;

Франкфурт: М. А. фон Ротшильд, Эрлангеры, Шпейеры, Вертхаймеры, Гольдшмидты;

Мангейм: «В. Г. Ладенбург & Зёне энд Гогенемсер»;

Кёльн: «Сал. Оппенгейм»;

Гамбург: Хейны, Берены, Варбурги;

Бреслау: Хейманы;

Дрезден: Каскели;

Майнц: Бамбергеры;

Мюнхен: Хиршы, Зелигманы, Каулласы, Вассерманы¹⁰⁰.

Евреи внушительно были представлены и среди миллионеров. Мы располагаем данными по Пруссии, поскольку в рейхе не существовало подоходного налога. Налоговые поступления за 1908 год свидетельствуют: из 29 семей, состояние которых оценивалось в 50 и более миллионов марок, девять (31 процент) были еврейскими или еврейского происхождения¹⁰¹. Среди шести миллионеров, возглавлявших список, двое были евреями.

Бенджамин Дизраэли, которого никак нельзя даже заподозрить в антисемитизме, с некоторой иронией описал свой визит к одному из самых богатых людей Германии, банкиру Бисмарка Герсону Блейхрёдеру, нанесенный в дни Берлинского конгресса:

«Мистер Блейхрёдер – великий банкир. Он был поначалу агентом Ротшильда, но прусские войны предоставили ему такие возможности, что он теперь почти догнал своего бывшего хозяина. Он выстроил себе настоящий дворец и в своем великолепном банкетном зале может принимать всех полномочных посланников и главных министров империи. Все министры присутствовали, за исключением к. Бисмарка, который сюда не приходит и появляется иногда лишь за королевским столом. Г-н Блейхрёдер тем не менее считает себя близким другом князя Б., посещает его каждое утро и, по его же словам, является единственным человеком, осмеливающимся говорить только правду его высочеству. Банкетный зал, очень просторный и величественный, занимающий почти весь особняк, отделан всеми разновидностями редкого мрамора, а там, где нет мрамора, блестит золото. Имеется галерея для музыкантов, исполняющих произведения Вагнера, и только лишь Вагнера, чему я был очень рад, так как мне редко удается послушать этого мастера. После обеда нас провели по чудесным салонам и картинным галереям; бальный зал вполне годится для сказок, а на софе мы увидели маленькую, жалкую женщину, обвешанную жемчугом и бриллиантами. Это была мадам Блейхрёдер, на которой он женился в раннем возрасте, когда у него не было ни гроша в кармане. Она явно не подходила супругу и не соответствовала окружающему ее богатству»¹⁰².

Такая экстравагантная роскошь способна вызвать раздражение в любом обществе, но публика не обращает на это особого внимания, пока не наваливаются невзгоды. А после краха на Венской фондовой бирже кризис охватил все сферы жизни. Август Сарториус фон Ватерсхаузен в фундаментальном исследовании экономики Германии в XIX веке, не потерявшем актуальности и сегодня, приводит данные, свидетельствующие о необычайной остроте и масштабности коллапса. Номинальная стоимость 444 крупнейших компаний, котировавшихся на бирже, в 1872 году оценивалась в один триллион 209 миллиардов марок. К 1879 году они уже стоили 400 миллиардов. Между 1873 и 1877 годами обвалились промышленные цены. Стоимость вестфальского железа упала с 120 до 42 марок за тонну, рельсов и бессемеровской стали – с 366 до 128 и стального прута – с 270 до 122 марок¹⁰³. Сарториус называет 1879 год «дном» депрессии. Это означало борьбу за выживание, особенно для тяжелой промышленности, чугунолитейных и сталеплавильных производств, где требовались большие капиталовложения и постоянные затраты. Для заводов они становились еще более обременительными вследствие падения цен, которые продолжали понижаться из-за ожесточенной конкуренции. Непомерная стоимость затрат вынуждала предприятия искать источники экономии, и самым доступным, естественно, был труд рабочих. На это ясно указывает вторая фаза Великой депрессии. В период между 1882 и 1895 годами число крупных компаний (51 и более работников) выросло с 9974 до 19 953, а численность наемных рабочих – с 1 610 000 до 3 040 000. Количество компаний, в которых трудилось более тысячи человек, удвоилось – с 127 до 255, а занятость увеличилась с 213 160 до 448 731 работника¹⁰⁴.

Ганс Розенберг в классическом труде «Grosse Depression und Bismarckzeit» («Великая депрессия и эпоха Бисмарка»), изданном в 1967 году, проанализировал взаимосвязь между экономическими пертурбациями и тем, что мы сегодня называем mentalité. Он отметил кардинальную трансформацию антисемитизма:

«В период между 1873 и 1896 годами произошли революционные изменения в характере, интенсивности и функциональности антисемитизма… в масштабах, качественной реструктуризации и социальной классификации экономического антисемитизма, нарастал расовый антисемитизм и возник политический антисемитизм… Таким образом, Великая депрессия заложила основы и стала первым пиковым периодом современного антисемитизма. Затем последовал спад во время индустриализации, имевшей место между 1896 и 1914 годами и приносившей людям определенные блага»¹⁰⁵.

Этот вывод можно проиллюстрировать зарождением нового жанра журналистики и писательства – expos: опубликование скандальных статей и книг, разоблачающих злодеев-евреев. В 1874 году первый такой опус напечатал «Гартенлаубе», популярный в среднем классе еженедельник. Статья называлась «Der Brsen und Grndungsschwindel in Berlin» («Фондовая биржа и мошенничество грюндеров в Берлине»), и написал ее Отто Глагау (1834–1892). Запев знакомый: «Правят миром две силы – спекулянт и мошенник; под их игом задыхается и стонет цивилизованное человечество, слабнет и скудеет». Экономисты считают бумы и крахи «неизбежным злом», но забывают, что они – дело рук жуликов и проходимцев. Звезда первой величины среди них – «Бетель Генри Строусберг, сын избранного народа, выходец из польской Восточной Пруссии, где лиса и волк говорят «спокойной ночи», прежде чем слопать друг друга»¹⁰⁶. Глагау, неплохой прозаик, описал крах румынской железнодорожной компании, основанной в 1868 году Строусбергом, герцогом Ратибора, герцогом Уйеста, графом Лендорфа, на кредит в размере 65 миллионов талеров, полученный под 7,5 процента годовых: после краха ее можно было продать менее чем за сорок. Глагау называет своего героя и антиподом Геракла: «Семит Строусберг не очистил, а завалил авгиевы конюшни нечистотами и отходами нравственного разложения»¹⁰⁷. Глагау продолжал публиковать статьи, исполненные в том же духе, а через два года издал свое творчество отдельной книгой. Затем Вильгельм Марр (1819–1904) изобрел «антисемитизм» в памфлете «Der Sieg des Judentums ber das Deutschtum» («Победа иудейства над германством»), написанном в 1878-м и опубликованном в 1879 году[93]93
  Правильное название памфлета «Der Sieg des Judenthums ber das Germanenthum. Vom nicht confessionellen Standpunkt aus betrachtet» («Победа иудейства над германством, рассматриваемая с нерелигиозных позиций»).


[Закрыть]¹⁰⁸.

17 марта 1879 года Генрих фон Трейчке писал Францу Овербеку, теологу-евангелисту и коллеге:

«Иногда я прихожу в отчаяние от того, как еврейская пресса бесчестит наш народ. Можно ли найти хотя бы одно имя, исключая Мольтке, которое не было бы оплевано и облито грязью семитской бесстыдной наглостью?»¹⁰⁹

15 ноября Генрих фон Трейчке, поклонник Бисмарка и редактор влиятельного издания «Прейссише ярбюхер», опубликовал статью «Unsere Ansichten» («Наше мнение»), обрушившись и на влияние евреев в германской общественной жизни, и на ту роль, которую они сыграли в экономическом коллапсе¹¹⁰. «Если он так написал, значит, это правда», – прокомментировал статью другой историк Теодор Моммзен, имея в виду бесспорную авторитетность суждений именитого автора¹¹¹. Это же был несравненный Трейчке, самый прославленный, самый успешный и самый популярный историк своей эпохи, уважаемый депутат рейхстага, известный поэт и критик, редактор солидного интеллектуального и политического ежемесячного журнала в Германии. Трейчке представлял либеральный интеллектуальный истеблишмент, и его наскок на евреев, естественно, не остался незамеченным.

Трейчке написал пространную редакционную статью. Вначале он выразил свои взгляды на внешнеполитические проблемы – альянс с Австрией, отношения с Россией, нестабильность на Балканах – и посетовал на поражение либералов на недавних выборах в Пруссии. Посвятив этим материям десять страниц, историк переходит к основной теме. Он заявляет, что обнаружил в «глубинах народной жизни сильную и удивительную ажитацию», проявляющуюся в «страстности настроений против Judenthum» (еврейства. – Дж. С.). Но Трейчке – все-таки не Глагау, не Марр и не щелкопер с Граб-стрит, а степенный господин, цивилизованный человек, серьезный историк, и он должен соблюдать политкорректность. Он соглашается с тем, что испано-португальские евреи не создают проблем ни в Англии, ни во Франции, однако отмечает: немцам приходится иметь дело с польскими евреями, чье поведение определяется иными историческими причинами. По его мнению, евреи должны стать немцами, но историк тут же, противореча самому себе, нападает и на иммигрантов, и на тех, кто уже ассимилировался и говорит на немецком языке. Трейчке усматривает «самую большую опасность в неоправданном преобладании евреев в прессе»: «В продолжение десяти лет общественное мнение во многих городах формировалось пером евреев. Для либеральной партии стало несчастьем то, что она предоставила Judenthum чересчур много вольности». Конечно, немцы многим обязаны умным иудеям, но евреи привнесли цинизм, острословие и непочтительность, способствуя деградации нравственности в обществе. Их шутки и злопыхательство в отношении религии не просто дерзки, а «бесстыдны». Трейчке делает вывод: то, что происходит, возможно, «уродливо и бесчеловечно, но это естественная реакция немцев на чужеродный элемент, захвативший слишком много места в нашей общественной жизни»¹¹².

Антисемитизм, таким образом, добрался до верхов истеблишмента, а в скором времени им заразится и высшая аристократия – не без помощи придворного священника Адольфа Штёккера, уже начавшего выступать с проповедями против евреев и их тлетворного влияния. Одним из его слушателей был юный принц Вильгельм, будущий кайзер Вильгельм II, другим – граф Альфред фон Вальдерзе, преемник Мольтке. Придворный проповедник сеял смуту и в конечном итоге способствовал падению Бисмарка.

Все это, безусловно, отражалось на положении германо-еврейской общины. Бертольд Ауэрбах (1812–1882) был даже более известен, чем Трейчке, особенно за пределами Германии. Он происходил из ортодоксальной еврейской семьи и мог стать раввином, если бы его не арестовали за революционную деятельность. Он стал журналистом и не очень успешным новеллистом. В 1843–1858 годах Ауэрбах опубликовал четыре тома «Schwarzwlder Dorfgeschichten» («Шварцвальдских деревенских рассказов»), принесших ему мировую известность. За рубежом он был так же популярен, как и Густав Фрейтаг. Его рассказы многократно переиздавались и переведены на все европейские языки¹¹³. Но этот общенациональный писатель-патриот родился евреем, что, как он понял в конце шестидесятых годов, для некоторых людей является немаловажным фактором. В ноябре, за неделю до выхода в свет пространной статьи Трейчке, Ауэрбах писал брату Якобу:

«Ласкера даже не выдвинули кандидатом в Бреслау. Здесь тоже развернулась подстрекательская кампания против евреев. Вчера в местной газете написали: евреи живут в домах, которые они не строили, и так далее и тому подобное. Это подстрекательство к убийству и грабежу, и нам теперь предстоит все это испытать»¹¹⁴.

Бисмарк не обмолвился ни словом. Нападки на евреев его устраивали: антисемитизм подрывал позиции его врагов, таких как Ласкер. Виндтхорст призывал к публичному осуждению антисемитизма. 16 апреля в рейхстаге он вновь потребовал гарантий равных прав для всех граждан: «Я отстаиваю и буду отстаивать права католической церкви, протестантов и, не в последнюю очередь, евреев. Я требую равенства для всех»¹¹⁵.

Евреи пытались противостоять антисемитской агрессии. 18 июня 1880 года Блейхрёдер обратился к Вильгельму I с личным посланием:

«Я беру на себя смелость просить у вашего величества отеческой защиты для себя, и не только для себя, а для целого класса преданных подданных вашего величества, далеко не бесполезных граждан государства. Борьба против евреев есть и социальная борьба против собственности… Мое имя не сходит с языка христианских социальных агитаторов; оно служит не только мишенью для преследования, но и пугалом, олицетворяющим капитал, фондовый рынок, собственность, все зло… (это) начало бед страшной социальной революции»¹¹⁶.

В аргументации Блейхрёдера содержится верная мысль о том, что антисемитизм отражает бунт неимущих слоев против собственности. Однако в более широком плане это явление заключало в себе и возмущение насквозь консервативного общества либерализмом.

Барон Карл Константин фон Фехенбах усмотрел в антисемитской агитации средство, с помощью которого можно пресечь «культуркампф» и объединить католиков и протестантов в консервативно-социальный союз, нацеленный на борьбу против капитализма, семитизма и поощрение государственного социализма, то есть национализацию основных отраслей промышленности¹¹⁷. Он писал Адольфу Францу, редактору главной католической газеты Germania, 18 июля 1880 года: его цель – объединить «все подлинно христианские элементы на основе общей социальной программы»¹¹⁸.

Виндтхорст сразу же понял, что идеи Фехенбаха представляют угрозу и для его лидерства, и для его политической линии. Фехенбах отвлечет внимание не только от борьбы за ликвидацию майских законов и других помех для католиков, но и от деятельности парламентов Пруссии и рейха, в которых Виндтхорст мастерской рукой управляет партией Центра. Соответственно, когда 10 ноября Фехенбах предложил Франкенштейну и Виндтхорсту обсудить создание антисемитского союза католиков и протестантов, оба отказались¹¹⁹. Католик-юрист Август Рейхеншпергер, как и его брат Петер, избранный депутатом от партии Центра, вспоминал в мемуарах: большинство католических членов парламента в то время с удовольствием приняли бы участие в антисемитской кампании. Так что угроза была реальной.

20 ноября 1880 года антисемитская агитация обсуждалась в прусской палате депутатов. Альберт Ханиель, представляя партию прогрессистов, попросил министра внутренних дел прокомментировать позицию прусского правительства в отношении петиции антисемитов. Август Рейхеншпергер вспоминал:

«Самым значительным последним парламентским событием были дебаты по еврейскому вопросу (die grosse Judendebatte), состоявшиеся 20 и 22 ноября (1880). Их спровоцировал запрос, сделанный Ханиелем. Жаркие дебаты разгорелись в самой партии Центра между Виндтхорстом, настроенным довольно дружески к евреям, и подавляющим большинством депутатов группы, на редкость изъявлявшим готовность присоединиться к атаке на них. Виндтхорст фактически остался в одиночестве, когда его коллеги отказались поддержать призыв к тому, чтобы католический Центр хотя бы занял позицию нейтралитета… Дебаты закончились поражением для еврейства и партии прогрессистов, чью фразеологию обращали против нее же как сторонницы «культуркампфа». После антисемитская агитация только усилилась»¹²⁰.

Бертольд Ауэрбах, узнав о дебатах, заметил с грустью: «Я жил и трудился понапрасну… никогда теперь мне не избавиться от осознания той фальши, затаившейся в сердцах немцев и готовой в любой момент прорваться»¹²¹. Эса де Кейрош, португальский писатель, находившийся тогда в Берлине, искренне возмутился позицией правительства:

«Оно оставляет еврейскую колонию абсолютно незащищенной перед лицом озлобленности значительной части населения Германии и умывает руки подобно Понтию Пилату. Оно даже не заявляет, что будет следить за исполнением законов, призванных защищать и евреев, граждан империи. Оно лишь преисполнено намерений, столь же туманных, как утренние облака, и не желает прояснить их применительно к ситуации»¹²².

29 ноября 1880 года Бамбергер написал Генриетте Бельмонт: