Текст книги "Бисмарк: Биография"

Германская общественность была шокирована проектом Бисмарка. Либеральная «Кёльнише цайтунг» написала иронически: «Если бы Мефистофель забрался на кафедру и начал читать Евангелие, разве кто-нибудь поверил бы в его проповеди?»²¹² Австрийский посол в Саксонии информировал Вену о реакции саксонского премьер-министра Бейста:

«Пока прусское предложение сформировать германский парламент в Дрездене вызывает лишь смех, поскольку оно исходит от графа Бисмарка. Но с учетом того германизма, которым заражена немалая часть населения Саксонии, никто не может гарантировать, что этот смех не перейдет в нечто более осмысленное и серьезное»²¹³.

Проект Бисмарка привел в смятение и его бывших патронов и сторонников, правоверных христианских консерваторов и читателей «Кройццайтунг», соседей, друзей и родственников. Граф Адольф фон Клейст с тревогой написал Людвигу фон Герлаху:

«Что вы думаете о последнем фортеле Бисмарка? Суверенитет народа, конституционный конвент!! Хуже того – смута. Австрия права, придерживается принципов 1863 года, и ей аплодируют. Ради Бога, приезжайте в Берлин. Только вы имеете на него влияние, или по крайней мере он к вам прислушивается… Надо восставать. Мы все в растерянности. Я в отчаянии»²¹⁴.

Принц Альберт Прусский (1809–1872), младший брат Фридриха Вильгельма IV, писал тому же Герлаху 14 апреля 1866 года более сдержанно:

«Я не могу понять истинного замысла Бисмарка. Он отвергает всю прежнюю систему. Непохоже, что ему нужно нечто вроде съезда князей. Или он провоцирует Австрию?.. Непонимание еще не дает мне права сомневаться в Бисмарке, и я подожду. А что вы думаете?»²¹⁵

«Маленький Ганс» написал Герлаху 16 апреля 1866 года из своего поместья Киков:

«Благодарю вас за то, что вы защитили Бисмарка от поспешных обвинений Адольфа. О конституционной ассамблее не может быть и речи. Остается всеобщее избирательное право, а что еще?.. Прежде чем судить его, надо оценить всю ситуацию. Всем нам следовало бы не сетовать и критиковать, а доверять… Да благословит Господь нашего Бисмарка, наставит его и даст нам жить в мире, а если мир трудно сохранить, то пусть же Господь поможет ему очистить свою совесть усилиями достичь поставленных целей посредством честного и благородного мира»²¹⁶.

Члены партии еженедельника «Кройццайтунг» не разделяли благочестивые советы Ганса фон Клейста: верить в Бога и Отто. Многих поведение Бисмарка возмутило. 2 мая тайный советник Биндевальд, один из бывших учеников Людвига Герлаха, а теперь высокопоставленный государственный служащий в прусском министерстве по делам религии, образования и здравоохранения (Kultusministerium), настоятельно попросил Людвига фон Герлаха, признанного духовного лидера правых экстремистов, занять твердую позицию:

«У меня нет больше сил терпеть это, и после консультаций с президентом Клейстом и Бёйтнером я умоляю вас вмешаться и через «Кройццайтунг» предать гласности наши возражения и угрозы, заключающиеся в федеральной реформе, и по крайней мере отстоять принципы, которые намного важнее дипломатических маневров с целью досадить оппоненту. Предложенный парламент и система его избрания тревожат меня в меньшей степени, нежели образ и место действия. Без парламентского механизма сегодня не может принимать решения ни один государственный деятель, но парламент не может и не должен быть учредительным органом. Сначала измываться над палатами, поставить отношения с ними на грань coup d’tat, а потом вдруг выступить с идеей парламента для всей Германии!»²¹⁷

Через два дня, 4 мая, принц Альберт снова написал Людвигу фон Герлаху, сообщая теперь уже о том, что его информировали о начале частичной мобилизации. Отношение принца к Бисмарку оставалось прежним:

«У меня не было возможности ни встретиться, ни переговорить с графом Бисмарком. Он все еще нездоров и появлялся на людях раз или два… Статьи о федеральной реформе меня не удовлетворили. Многое в ней вызывает сомнения, но я безгранично верю Бисмарку и полагаю, что она является плодом долгих размышлений и продуманным планом, а не сиюминутным решением или политическим шахматным ходом»²¹⁸.

Примечательно, что именно принц более старшего поколения лучше всех понял Бисмарка. Можно в этой связи вспомнить и полемическую переписку Бисмарка с покойным генералом Леопольдом фон Герлахом в 1857 году по поводу отношений с Наполеоном III и упреков в бонапартизме. Бисмарк не считал несовместимыми демократию и консерватизм, и всеобщее избирательное право служило ему таким же средством в достижении своих целей, как и другие спорные проблемы или покровители, друзья и оппоненты. Но для Людвига фон Герлаха такие методы были слишком мудрены, и он 5 мая опубликовал статью под названием «Война и федеральная реформа» в газете «Кройццайтунг»:

«Не надо поддаваться страшному заблуждению, будто Божьи заповеди не распространяются на политику. Justitia fundamentum regnorum…[56]56
  «Законность – основа государства» (лат.).


[Закрыть] Притязания Пруссии на приумножение господства в Германии праведны в такой же мере, как и стремление Австрии сохранить свое господство в Германии. Нет Германии без Пруссии и нет Германии без Австрии… В разгар бряцания оружием Пруссия вдруг требует от союза ввести всеобщую подачу голосов. Это приведет только к политическому банкротству. Правовые отношения, политическую мысль и живых людей мы заменим на сухие цифры и упражнения в сложении и вычитании»²¹⁹.

Бисмарк не простил Людвигу фон Герлаху критику. Но правдолюб и впоследствии продолжал нападать на «грешника из грешников», и Бисмарку ничего не оставалось, кроме как игнорировать «чудака». В 1873 году Бисмарк писал Люциусу фон Балльхаузену:

«Герлах превратился в сущего нигилиста, он все отрицает и критикует. Для него Фридрих II – вовсе и не «великий» и все его правление – сплошные неудачи и просчеты. Он восторгается 1806 годом[57]57
  14 октября 1806 года Пруссия потерпела сокрушительное и унизительное поражение от Великой армии Наполеона.


[Закрыть], потому что никто другой этого не делает»²²⁰.

Австрийский дипломат со своей стороны так оценивал тактику Бисмарка:

«Мы руководствуемся благородными мотивами – патриотизмом, честью, принципами законности и полагаемся на проявление мужества, решительности, чувств независимости, справедливости и т. д. Он же уповает на низменные свойства человеческой натуры: алчность, леность, боязливость, малодушие, робость и недалекость ума»²²¹.

Все эти эпитеты применимы и для характеристики поведения германских государств. Они малодушничали, колебались, сговаривались, сплачивались и тут же разъединялись. Наконец, 9 мая, федеральная ассамблея большинством голосов – девять к пяти – одобрила предложение Саксонии потребовать от Пруссии разъяснений поводов мобилизации:

«Высокое союзное собрание согласилось незамедлительно запросить у королевского прусского правительства исчерпывающие заверения относительно признания статьи XI федерального акта (согласно которой члены союза не вправе развязывать войну друг против друга, а должны разрешать конфликты на федеральном сейме)»²²².

Бисмарк был уверен в успехе: он полагался на альянс и с итальянцами, и с народом. Наполеон III и его советники пребывали в нерешительности. Надо ли им поддержать Пруссию и Италию? Надо ли затребовать у пруссаков германские земли на Рейне в обмен на нейтралитет? Или лучше поддержать Австрию, дабы сохранить силовое равновесие? Бисмарк игрался с Наполеоном, как с рыбой, пойманной на крючок: то натягивал леску, то отпускал. Да, он мог бы уступить земли, а что скажет король? В конце концов Наполеон III решил 24 мая 1866 года созвать международную конференцию с участием Франции, Британии и России для урегулирования конфликта между двумя германскими державами. А 26 мая 1866 года Альбрехт фон Штош, генерал-квартирмейстер Второй армии, которой командовал кронпринц, приехал на большой военный совет с участием короля, Мольтке, Роона, Бисмарка, всех командующих и начальников штабов. В письме жене он так описал поведение короля и атмосферу совещания:

«Бисмарк намекнул, что война должна «округлить» территорию Пруссии. Кронпринц тогда спросил: означает ли это аннексию земель? Ему об этом ничего не известно. Король сказал рассерженно, что вопрос о войне пока не стоит, тем более о свержении германских князей. Он желает мира… Позиция Бисмарка была самой ясной и четкой. Я пришел к убеждению, что он подстроил все так, чтобы склонить короля к войне… Совещание длилось три часа, и когда мы вышли, кронпринц сказал: “Мы узнали не больше того, что нам было известно и прежде. Король – против, Бисмарк – за”»²²³.

30 мая Бисмарк написал своему послу в Париже Роберту фон дер Гольцу:

«Я вижу, что волны возмущения и оппозиционных настроений бушуют только на поверхности. Их возбуждают высшие круги буржуазии, которые пытаются будоражить и народные массы несбыточными обещаниями. В решающие моменты массы поддерживают монархию, вне зависимости от того, какая у нее окраска – либеральная или консервативная»²²⁴.

Прусское правительство приняло приглашение на конференцию Наполеона в Париже: Бисмарк просто не хотел раздражать императора. Штош сообщал жене, что Бисмарк «скоро отправится на конференцию в Париж»: «Здесь этому радуются, поскольку если его нет на месте, то он не может и влиять на короля, и его оппоненты, которых становится все больше, получают преимущество»²²⁵. Менсдорф же сделал свою первую из двух самых серьезных ошибок. В отличие от Бисмарка Менсдорф отказался ехать на конференцию в Париж, исходя из того, что на ней будет обсуждаться и статус Венеции, а владения Австрии в Италии были неприкасаемы. Таким образом, конференция утеряла свое значение.

2 июня 1866 года Вильгельм I принял сакраментальное решение: назначил начальника генерального штаба Хельмута фон Мольтке командующим прусской армией, наделив его правом издавать приказы от имени короля. Впервые была нарушена традиция, положенная Фридрихом Великим: командовать армией надлежало королю. Более того, на Мольтке возлагалось руководство всеми боевыми действиями в дни войны и военным строительством в мирное время²²⁶. Годы доскональных и всесторонних военных разработок должны были теперь принести свои плоды. Генеральный штаб перешел на круглосуточный режим службы, и каждый командующий получил приказ вести журнал боевых действий с первого дня мобилизации²²⁷. К 5–6 июня было полностью завершено развертывание прусских вооруженных сил у границы – около 330 тысяч человек²²⁸. Недоставало одного – благоразумного повода для войны.

И в этот момент граф Менсдорф сделал свою вторую грубейшую ошибку. Австрийцы попросили вмешаться в конфликт федеральную ассамблею и уполномочили ее принимать решения. Она же и поручила генерал-губернатору Гольштейна созвать собрание сословий в нарушение конвенции Бад-Гаштейна. Бисмарк незамедлительно заявил в официальной прессе:

«Представлениями, сделанными союзу, и созывом собрания сословий Гольштейна Австрия подвергла сомнению и поставила под угрозу суверенные права короля Пруссии как сорегента Шлезвиг-Гольштейна… Наше правительство даст достойный ответ на нарушение договора и отстоит свои права»²²⁹.

Пруссия и Австрия вплотную приблизились к войне. 9 июня Бисмарк написал герцогу Саксен-Кобург-Готскому: только «насилие» разрешит германскую проблему²³⁰. 10 июня он предложил германским государствам проект новой федеральной конституции, исключающей из союза Австрию и предусматривающей избрание нижней палаты всеобщим голосованием. Военное руководство новым государством должны совместно осуществлять Бавария и Пруссия²³¹. 11 июня Бисмарк поручил Генриху фон Трейчке подготовить проект манифеста, с которым король обратится к нации накануне войны²³². Генрих фон Трейчке (1834–1896) к тому времени приобрел огромную популярность среди германской профессуры. На его лекциях по германской истории публика переполняла залы. Он выступал перед скоплениями народа в общественных местах, сочинял пьесы, стихи, выступал в роли литературного критика. Родная сестра сравнивала его с Мартином Лютером. В 1863 году Трейчке опубликовал памфлет «Федеративное государство и унитарное государство», написанный в духе идеологии Бисмарка. Все малые государства – это фиктивные образования, а те, кто называет их «органическими», занимаются пустозвонством: «Мы все хорошо знаем, что слово «органический» появляется в политике обычно тогда, когда нечего больше сказать… Любая федеральная реформа в Германии будет пустой фразой до тех пор, пока сохраняется противоестественная связь Германии с Австрией»²³³. Трейчке принадлежал к небольшой группе германских либералов, обращенных в свою веру Бисмарком. Трейчке заявлял:

«Это ужасно, когда министра иностранных дел, самого выдающегося за последние десятилетия, больше всего и ненавидят в Германии. Еще печальнее то, что многообещающая идея реформирования конфедерации, предложенная правительством, воспринимается с таким пренебрежительным равнодушием»²³⁴.

Тем не менее когда Трейчке встретился с Бисмарком, его постигло разочарование. Историограф с горечью отметил: «О роли нравственных принципов в мире у него нет и малейшего понятия»²³⁵.

Средние германские государства, как их тогда называли, вовсе не желали расставаться со своей независимостью. Французский путешественник, побывавший в Дрездене в середине шестидесятых годов, когда там еще находилась королевская резиденция правящей династии, с изумлением фиксировал детали местечковой монархии:

«Я насчитал по крайней мере двадцать признаков, указывавших на близость королевского дворца… Мимо шли офицеры, придерживая рукой сабли… Взад-вперед сновали толпы слуг в ливреях с эмблемами королевской короны, изображения которой сияли так, что могли повредить сетчатку ваших глаз»²³⁶.

Три династии – Ганновера, Саксонии и Вюртемберга – имели родословные не менее впечатляющие, чем генеалогическое древо Гогенцоллернов, и кичились ими. Но Бисмарк, совершив один из своих немногих реальных просчетов, переоценил могущество этих монархий и лояльность их подданных. Если бы он знал, с какой легкостью князья откажутся от суверенности (заупрямился лишь Ганновер), то никогда не ввел бы всеобщее избирательное право. Бисмарк сделал ставку на волеизъявление народа не потому, что затевал некую «белую революцию» или поддался бонапартистским настроениям, как полагают некоторые историки, а ради сохранения абсолютной власти прусского короля. К концу восьмидесятых годов он уже был готов к тому, чтобы отменить всеобщее избирательное право, увидев, что народ идет к католикам и социал-демократам, а не превращается в покорных и подобострастных крестьян. Бисмарк пал жертвой закономерности, выведенной Бёрком: «Очень благовидные планы с очень приятными начальными впечатлениями имеют зачастую постыдные и прискорбные завершения».

Первый акт драмы разыгрался 10 июня 1866 года. Поскольку Австрия в одностороннем порядке нарушила конвенцию Бад-Гаштейна, Пруссия теперь могла претендовать на владение всем Шлезвиг-Гольштейном. Генерал-лейтенант фон Мантейфель выпустил прокламацию, возвещавшую населению: «Дабы защитить попираемые права его величества короля, я вынужден взять на себя верховную власть в герцогстве Гольштейн»²³⁷. Прусские силы значительно превосходили по численности австрийские бригады, и австрийский вице-регент Гольштейна генерал-лейтенант барон Людвиг фон Габленц (1814–1874) отдал приказ о выводе войск. Генерал Мантейфель позволил австрийцам уйти с достоинством, под барабанный бой и с развевающимися знаменами. Бисмарк негодовал, но он не мог давать приказы даже солдатам, не говоря уже о таком почтенном и заносчивом генерале, как Эдвин фон Мантейфель. Министр-президент выразил генералу свое возмущение в самых жестких тонах, а Мантейфель ответил тем же. Вот как Эрих Эйк описал реакцию Бисмарка:

«“Вы говорите, что насилие противно душе. Я отвечу вам словами Деверу: «Freund, jetzt ist’s Zeit zu lrmen!» («Дружище, пора шуметь!») Простите мою запальчивость, но ваша телеграмма, полученная сегодня утром, задела меня за живое. Отсюда и такой ответ. Ваш вспыльчивый старый друг Бисмарк”. Когда его перо скользило по бумаге, Бисмарку припомнились еще несколько строк из трагедии Шиллера «Смерть Валленштейна», соответствовавших настроению. Он приказал принести книгу, нашел эти строки и приписал:

 
Ich tat’s mit Widerstreben,
Da es in meine Wahl noch war gegeben,
Notwendigkeit ist da, der Zweifel flieht,
Jetzt fechte ich fr mein Haupt und fr mein Leben.
(Er geht ab, die anderen folgen)
Schiller, Wallenstein, Act III, Scene 10²³⁸.
 
 
Готовился свой меч я обнажить в бою
С сомненьем, с колебаньем и тревогой,
Когда другой я мог идти дорогой;
Прекращена борьба во мне: стою
Теперь за жизнь и голову свою.
(Уходит. Прочие следуют за ним.)[58]58
  Выдержка дается в переводе Каролины Павловой и обработке Вл. Морица по изданию: Шиллер И. Х. Ф. Драмы. Валленштейн. Трилогия. М.; Л.: Academia, 1936. Т. IV. С. 275. (Смерть Валленштейна. Трагедия в 5 действиях. Действие третье, явление десятое.)


[Закрыть]
 

Даже самый привередливый читатель не остался бы равнодушным, прочтя это письмо. Ни один государственный деятель не смог бы написать нечто подобное в напряженные дни войны»²³⁹.

Я думаю, что сделать это было по силам Черчиллю, хотя письмо, безусловно, выдающееся. Эрих Эйк привел нам очень интересный факт, но не отметил еще одну не менее важную деталь: слабость позиции Бисмарка. Министр-президент не мог приказывать Мантейфелю, ему оставалось только обхаживать генерала, уговаривать, обольщать драматургией. Подумать только: великий Бисмарк в самый решающий момент своей карьеры настолько бессилен, что его единственным соратником оказывается Шиллер. Конечно, в этом эпизоде, как это всегда бывало с Бисмарком, много самовлюбленности. Но факт остается фактом: Мантейфель повиновался королю, а не Бисмарку.

14 июня прусский делегат во Франкфурте объявил союзную конституцию недействительной, а на следующий день прусские посланники в Ганновере, Дрездене и Гессен-Касселе представили правительствам, при которых они были аккредитованы, ультиматум с требованием к полуночи дать согласие на все прусские предложения²⁴⁰. Настроения в Германии были преимущественно антипрусскими. Барон Кюбек, сообщая Менсдорфу об уходе австрийских войск из Франкфурта, особо отметил, что жители скандировали: «Трижды ура австрийцам! Победу австрийской армии!» Прусский контингент покидал город утром без оваций²⁴¹.

Поздно вечером 14 июня лорд Лофтус встречался с Бисмарком, и это рандеву запомнилось ему надолго. Посол написал потом в мемуарах:

«В ночь на 15 июня я находился в резиденции князя Бисмарка. Мы прогуливались в саду, присаживались на скамейки, беседовали, как вдруг неожиданно для нас обоих часы пробили двенадцать. Бисмарк посмотрел на циферблат и сказал: «Сейчас наши войска начали входить в Ганновер, Саксонию и Гессен-Кассель. Схватка предстоит жестокая. Пруссия может потерпеть поражение, но в любом случае она будет сражаться отважно и достойно». “Если нас побьют, – добавил князь Бисмарк, – то меня здесь не будет. Я паду в последнем бою. Умирают только один раз, и лучше умереть, чем жить битым”»²⁴².

Слова Бисмарка звучали фальшиво и театрально, хотя, конечно, у него были причины для тревоги. С военно-стратегической точки зрения, преобладавшей тогда, Австрия была просто обязана победить, и многие военные историки могут привести убедительные аргументы, подтверждающие это мнение. Несмотря на спокойную уверенность Мольтке, его позиции не были уж столь сильны. Он должен был разделить свои силы: одну армию направить на запад против Ганновера и Гессена и три армии бросить на восток, одну – на подавление Саксонии, а две другие – ввести на территорию Австрии. Не все командующие его армиями обладали надлежащим военным опытом и пользовались безусловным доверием короля. К числу искушенных полевых командиров можно было отнести лишь принца Фридриха Карла, племянника короля, и кронпринца Фридриха. Аналогичные проблемы были и у австрийцев. Командующий австрийской так называемой Северной армией в Богемии фельдцейхмейстер Людвиг фон Бенедек (1804–1881), «лев Сольферино», прославился своей отвагой в войне 1859 года. «Уже одно имя Бенедека несло в себе угрозу молниеносного натиска, ударов слева и справа», – говорил Мольтке²⁴³. Если бы австрийский генерал и в этой кампании проявил такую же удаль, какую он продемонстрировал в роли командира корпуса, то ее исход мог стать иным, но он оказался неспособным управлять армией и в самые решающие моменты вел себя неуверенно. Мольтке пришлось поставить во главе Западной армии посредственного Эдуарда Фогеля фон Фалькенштейна, поскольку тот пользовался благосклонностью короля, однако войсками, направленными в Богемию, командовали достойные офицеры. Возглавить австрийскую Южную армию Франц Иосиф поручил бесцветному и близорукому эрцгерцогу Альбрехту, оказавшемуся способным и находчивым командующим. При содействии толкового начальника штаба Франца Иоганна он одержал убедительную победу над итальянцами²⁴⁴.

Мольтке столкнулся с еще одной трудностью – неадекватными коммуникациями. Железные дороги позволяли перебрасывать большие войсковые контингенты, а телеграф обеспечивал связь с ними, и стратегическая мобильность значительно повысилась. Однако вне железных дорог и особенно в ходе сражений командующие не могли поддерживать контакт друг с другом. Нередко Мольтке не знал, где и чем заняты его войска в тот или иной момент. Сотовая связь настолько нас избаловала, что мы даже не можем представить себе, насколько люди были разобщены в XIX столетии.

Для австрийцев же самую большую проблему создавала отсталость в огнестрельном оружии. Прусское «игольчатое ружье» было намного эффективнее австрийского «Лоренца». Франк Циммер отметил в своем исследовании:

«То, что австрийская армия полагалась на устаревшую модель стрелкового оружия, следует считать одним из самых печальных заблуждений в истории производства вооружений… Прусская модель тогда была наиболее совершенной. Странно, но именно из-за тех качеств, которые обеспечивали ей преимущества, австрийцы и не решились ею воспользоваться. Кайзер Франц Иосиф и его чиновники пришли к выводу, что простой солдат соблазнится скорострельностью и будет понапрасну тратить патроны»²⁴⁵.

Гордон Крейг добавляет: «Zndnagelgewehr… заряжалось с казенной части и делало пять выстрелов в минуту с 43-процентной поражающей точностью на расстоянии семисот шагов». Автор цитирует письмо австрийского Landser (пехотинца): «Дорогая Пеппи! Боюсь, что больше не увижу тебя. Пруссаки убивают всех подряд»²⁴⁶. В сражениях австрийцы теряли в среднем в три раза больше людей, чем пруссаки. Излюбленная австрийская тактика штыковых атак обычно приводила к тому, что, как выразился генерал фон Блюменталь, начальник штаба прусской Первой армии, «мы расстреливали этих бедняг в лоб»²⁴⁷.

Бисмарк и Мольтке нервничали. Их генералы не спешили. В нетерпении Бисмарк спрашивал Роона 17 июня: «Мантейфель застрял в Харбурге по чьему-то приказу? Ему надо лететь на крыльях»²⁴⁸. Фогель фон Фалькенштейн повел себя еще более непонятно. Он с комфортом расположился в отеле «Цур кроне» Гёттингена и, похоже, тянул время, не желая вступать в противоборство с малочисленной и плохо организованной армией Ганновера. За ним закрепилась репутация человека со странностями: однажды генерал предал суду военного трибунала солдата за то, что он подал ему стакан воды не на подносе²⁴⁹. Мольтке понял, что его силы стали невероятно уязвимы: сравнительно небольшие контингенты были разбросаны на сотни километров, как отметил один критик, подобно бусинам, нанизанным на нитку²⁵⁰.

Уже после войны Штош сетовал на то, что многие командующие были слишком стары и им недоставало изобретательности. Тем не менее он признавал:

«Генеральный штаб был деятельный и энергичный и, самое главное, не связывал себя формальностями, а принимал решения по существу. Генерал фон Мольтке по праву считается одним из самых способных и проницательных военачальников; он отдает предпочтение крупномасштабным операциям… Рассказывали о нем такую историю. Когда в сражении при Кёниггреце настал критический момент, кто-то поинтересовался мнением генерала по поводу возможного отступления, и Мольтке ответил: “Решается будущее Пруссии. Отступление исключено”»²⁵¹.

Если бы Бенедек, чьи силы располагались компактнее, атаковал Первую армию до того, как она соединилась с колоннами Эльбской и Второй армий, то весь план Мольтке мог рухнуть. Если бы ганноверцы и саксонцы сражались более упорно, то Западная армия Фогеля и Эльбская армия Карла Герварта фон Биттенфельда не подоспели бы вовремя на соединение с другими частями²⁵². 28 июня генерал Фогель фон Фалькенштейн и прусская Майнская армия разгромили войска Ганновера при Лангензальце, и Ганновер капитулировал. Поражение побудило Франца Иосифа сменить министров. 30 июня в Вене было сформировано новое правительство – «трех графов» – Белькреди, Эстергази и Менсдорфа, обещавших действовать более решительно.

30 июня король перевел главный штаб в чешский Йичин, где Мольтке с раздражением обнаружил, что все три армии полностью утеряли контакт с Северной армией Бенедека и их командующие понятия не имели о том, где она находится. А время поджимало, поскольку ожидалось прибытие французского посланника с требованием прекратить военные действия. Долгие переходы и дожди измотали передовые прусские части, дисциплина в войсках упала. Наконец, 3 июля 1866 года, состоялось решающее сражение у деревни Садова, располагавшейся к северо-западу от чешского города Кёниггрец (ныне Градец-Кралове) в верховьях реки Эльбы. Оно началось наступлением прусских Эльбской и Первой армий²⁵³. Вторая армия кронпринца еще не прибыла, чтобы завершить окружение. В 11.30 разведка сообщила Бенедеку, что вдоль Эльбы замечено продвижение крупных прусских формирований (Вторая армия кронпринца). Командующий австрийским IV корпусом фельдмаршал-лейтенант барон Антон фон Моллинари испросил разрешения атаковать прусский левый фланг, пока он еще открыт. «Я стоял перед растянувшимся влево флангом прусской армии. Молниеносной атакой мы могли бы отсечь левый фланг противника и открыть дорогу к победе»²⁵⁴, – цитирует Бенедека Вавро в описании Австро-прусской войны. Другой историк – Циммер полагает, что Бенедек намеревался нанести обычный фронтальный удар. Как бы то ни было, благоприятный момент был утерян, и вскоре Вторая армия кронпринца прорвала австрийский фланг, «воспользовавшись сложной конфигурацией местности и туманом и с полной отдачей употребив свои превосходные игольчатые ружья и артиллерию»: «Все случилось так быстро, что Бенедек не поверил офицеру, доложившему о разгроме, и сказал ему в гневе: “Чушь, не болтайте ерунду”». Офицер рапортовал генералу в 15.00 пополудни 3 июля 1866 года²⁵⁵.

Ближе к вечеру удивленный принц Фридрих Карл, командующий Первой армией, принимал австрийского фельдмаршала-лейтенанта фон Габленца, запросившего условия перемирия. «Зачем вам перемирие? – поинтересовался принц. – Разве оно необходимо вашей армии?» Габленц ответил: «У моего императора нет больше армии. Она уничтожена». Фридрих Карл записал в дневнике: «Только во время встречи с Габленцем я впервые осознал масштабы поражения австрийцев и нашей победы»²⁵⁶. Анализируя впоследствии причины победы Пруссии, принц Фридрих Карл, чья Первая армия вынесла основное бремя битвы, пришел к выводу, что главную роль сыграли простые, но надежные обстоятельства:

«Обеспечивала нам победы отлаженная и вышколенная военная организация, в которой каждый знает свое место и даже посредственность способна выполнять свои задачи (ибо именно на посредственность она и рассчитана). Нельзя сказать, что мы выигрывали только благодаря армейской реформе, хотя она, безусловно, была необходима для совершенствования механизма. Гении, в общепринятом понимании этого слова, здесь ни при чем»²⁵⁷.

Иными словами, отношение к войне пруссаков было более практичным и современным. Военные игры, теория, учения, конечно, сыграли свою роль, но и только. Если бы Бенедек разрешил Моллинари вовремя атаковать левый прусский фланг и ввел в бой свои резервы, занимавшие незаметные позиции, то выученные и дисциплинированные пруссаки сломались бы так же быстро, как и австрийцы, и история Европы могла сложиться совершенно иначе.

О реакции Бисмарка мы узнаем у Крейга:

«Он чувствовал себя так, словно играл в карты, сделав ставку в миллион долларов, которых на самом деле не имел. Теперь же, выиграв весь банк, он вдруг приуныл и поник. Проезжая верхом на коне по полю, усеянному убитыми и ранеными, он грустно думал о том, какие чувства ему пришлось бы испытать самому, если бы среди этих тел лежал и его старший сын»²⁵⁸.

Штош, теперь уже генерал²⁵⁹, первый генерал-квартирмейстер Второй армии, отметил в дневнике факт прибытия фельдмаршала-лейтенанта фон Габленца, запросившего условия перемирия. Бисмарк в ответ потребовал исключения Австрии из Германии и объединения на первом этапе преимущественно протестантских северогерманских государств. Кроме короля Саксонии, не должен быть низложен ни один сюзерен. Но Гессену и Ганноверу предназначается лишь роль связующих земель между восточными и западными провинциями Пруссии. Кронпринц пригласил Бисмарка отобедать с офицерами штаба Второй армии. Штош записал в дневнике:

«Впервые мне довелось увидеть Бисмарка лично и в общении с другими людьми, и я с радостью признаю, что он произвел на меня ошеломляющее впечатление. Ясность и грандиозность его взглядов доставили мне огромное наслаждение; он говорил обо всем уверенно и самобытно, и в каждой его мысли обнаруживались глубокие знания»²⁶⁰.

По случайному совпадению прусские избиратели голосовали в тот же день, когда происходила битва при Кёниггреце-Садовой, и официальная «Провинциелль корреспонденц» с ликованием сообщала: «С господством прогрессистской партии покончено. Она уступила значительное число мест более умеренным, частично консервативным и частично либеральным депутатам-патриотам». Численность фракции прогрессистов уменьшилась с 143 до 83 членов, либералов-центристов – с 110 до 65, а отряд консерваторов вырос с 38 до 123 человек²⁶¹. Рудольф Бамбергер писал брату Людвигу: «Интересно, как много значит успех. Десять дней назад у Пруссии, кроме немногих мыслящих людей, друзей практически не было. Сегодня картина совершенно иная»²⁶². Бисмарк одержал победу на обоих фронтах – дома и за рубежом, как он и предсказывал Дизраэли. Внешнеполитический успех задушил внутреннюю оппозицию. За двадцать четыре часа Бисмарк стал «Бисмарком – государственным деятелем-гением».

Свой исторический титул «государственного деятеля-гения» он подтвердил и дальнейшими действиями, заключив мир с Австрией без аннексий и победного парада в Вене. Это был не только благородный, но и разумный человеческий и дипломатический поступок. Бисмарк писал жене после победы: