Текст книги "Бисмарк: Биография"

10. «Постоялый двор мертвого еврея»

В двенадцать я увидела его за ленчем, бодрого и оживленного, после того как он еще раз выступил в рейхстаге (который теперь называют «постоялым двором мертвого еврея»).

Баронесса Шпитцемберг, 15 марта 1884 года, Шпитцемберг, «Дневник», 205

11 января 1878 года Билл[90]90
  Имеется в виду второй сын Бисмарка – Вильгельм Отто Альбрехт фон Бисмарк (1852–1901).


[Закрыть], сын Бисмарка, сказал Тидеману: кайзер «очень рассердился», когда граф Эйленбург показал ему, в шутку, состав нового кабинета из видных национал-либералов и прогрессистов – «Беннигсен, Форкенбек, Штауффенберг, Риккерт и прочие»¹.

18 января 1878 года Тидеман по указанию Бисмарка встретился с Беннигсеном, который воспринял свое назначение как «нечто само собой разумеющееся» и потребовал, чтобы в новый кабинет вместе с ним вошли еще «один или двое его коллег из национал-либеральной партии»². 19 января 1878 года Тидеман съездил в Варцин и доложил обо всем Бисмарку. Через неделю в Берлине Рудольф фон Беннигсен на парламентском обеде сказал Люциусу, что у либералов есть две козырные карты:

«1) возрастающую нужду в финансовых средствах невозможно удовлетворить без нашей помощи;

2) через два года заканчивается Septennant (семилетняя программа фиксированного финансирования армии и ее численности. – Дж. С.)… Если сейчас будет достигнуто взаимопонимание между парламентом и правительством, то мы получим двадцать лет стабильного развития, в противном случае нас ожидают непредвиденные осложнения»³.

18 февраля состоялось собрание национал-либералов. На нем присутствовал и Юлиус Хёльдер, депутат из Вюртемберга, изложивший свои впечатления в дневнике. Хёльдер принадлежал к тому крылу национал-либералов, которые поддерживали Бисмарка в рейхстаге, однако парламент Вюртемберга нередко подрезал энтузиазм сторонников Бисмарка на государственном уровне. Теперь и Хёльдер признавал неизбежность столкновения с Бисмарком⁴:

«Нам необходимо подлинно ответственное правительство, тесно взаимодействующее с большинством в рейхстаге… Согласие на новые налоги надо использовать как средство давления не только на бундесрат, но и (если исходить по крайней мере из контекста их ремарок) на Бисмарка и кайзера, с тем чтобы (коротко говоря) ввести парламентское правление в рейхе. Прежде всего, финансы рейха и Пруссии должны быть сосредоточены в одних руках (Беннигсена)»⁵.

Эту ситуацию можно занести в разряд тех поворотных пунктов в истории Германии, во время которых, по выражению покойного А. Дж. П. Тейлора, «ничего не поворачивается». Стоило Бисмарку шевельнуть бровью или пальцем в знак одобрения, глядишь, трое национал-либералов вошли бы в состав кабинета, и в Германии мог бы постепенно установиться парламентский режим. Бисмарк поделился бы своей властью, согласился бы на определенные компромиссы и признал бы оппозицию как необходимый компонент политической системы. Ему следовало бы поступиться своей приверженностью полуабсолютистской монархии и допустить в стране менее жесткое правление. Рассматривал ли Бисмарк такую альтернативу? У нас нет свидетельств ни подтверждающих, ни опровергающих это. Переговоры с Беннигсеном можно считать типичным примером тех действий Бисмарка, которые Мориер назвал «комбинациями», то есть одним из ходов на шахматной доске.

Тем временем внешние события создавали условия для новых комбинаций. 7 февраля умер папа Пий IX. Бисмарк получил возможность для политических маневров. Не заключить ли с Ватиканом союз в обмен на оказание им давления на партию Центра и избавление от Виндтхорста? Можно сформировать и сине-черное (консервативно-католическое) большинство в рейхстаге для того, чтобы продвигать протекционизм и консервативные формы правительства. Теперь он мог освободиться от либералов, чересчур буржуазных и слишком озабоченных демократическими правами и принципами представительства.

Бисмарк вернулся в Берлин 14 января и впервые за многие месяцы появился в рейхстаге. 19 февраля канцлер выступил перед депутатами в роли «честного маклера», пригласив великие державы в Берлин на конференцию о Русско-турецкой войне. Через три дня, 22 февраля 1878 года, Бисмарк объявил ошарашенным депутатам рейхстага: «Моя цель – табачная монополия… как временная мера и как мостик в будущее…»⁶

Национал-либералы возмутились. Еще недавно Бисмарк вел разговоры с Беннигсеном об условиях вхождения трех национал-либеральных министров в прусский кабинет; теперь же он требовал прямого вмешательства государства, посягнув на святая святых либералов – свободный рынок. Беннигсен писал Максу фон Форкенбеку, председателю палаты: «Не согласны ли вы с тем, что мы не должны участвовать в создании такой монополии? Если это так, то я иду к канцлеру и заявляю, что наши переговоры закончены»⁷. В прусском государственном министерстве подал в отставку, протестуя против интервенции государства в свободную торговлю, министр финансов и вице-президент Отто Кампхаузен (1812–1896)⁸.

В те напряженные дни Людвиг Бамбергер, финансовый эксперт либералов, много лет избиравшийся депутатом рейхстага, однажды оказался за одним обеденным столом с Бисмарком и имел возможность близко наблюдать за его мимикой и разговорной манерой:

«За густой завесой усов видна только часть лица. В его словоохотливости слышна некая мягкость, на полных губах постоянно присутствует легкая улыбка, но за этой внешней доброжелательностью чувствуются властность и сила, присущие хищному зверю. Этот симпатичный улыбающийся рот может внезапно раскрыться и поглотить собеседника. У него выступающий подбородок, эдакая перевернутая чаша, обращенная выпуклой стороной наружу. Взгляд дружелюбно-недоверчивый, лучезарно-испытующий или слепяще-холодный, решительно настроенный на то, чтобы не дать вам возможности догадаться о том, какие мысли и чувства испытывает этот человек, пока он сам не сочтет нужным поделиться ими. Хотя Бисмарк уже выступил в ландтаге с двумя длинными монологами, он, не переставая, говорил с 5.30 до 8.30, слушал только себя и не позволял его перебивать»⁹.

Трудно в этом описании обнаружить признаки натуры, способной согласиться с парламентской формой государственного управления.

20 февраля папой избрали кардинала Джоаккино Винченцо Рафаэле Луиджи Печчи, принявшего имя Лев XIII. Ему было шестьдесят восемь лет; все думали, что владычествовать он будет недолго. Однако папа прожил до 20 июля 1903 года и умер в возрасте девяноста трех лет. Как и Пий IX, аристократ по происхождению, Лев XIII тем не менее обладал совершенно иным взглядом на современный мир. В своей знаменитой энциклике «Рерум новарум» от 15 мая 1891 года он приветствовал научные открытия и развитие индустрии, объявил, что человеческий труд не следует рассматривать лишь как фактор производства, открыл эру новых отношений между католической церковью и промышленниками с их социальными проблемами. У Бисмарка теперь появился партнер на самом высшем церковном уровне. Это была первая серьезная перемена на его политической карте.

Второе знаковое событие произошло через месяц, 31 марта: с ним пожелал встретиться Вильгельм фон Кардорф (1828–1907), богатый промышленник и землевладелец, один из основателей бисмарковской имперской партии, ее самый велеречивый оратор и подкованный лидер. Он сделал огромное состояние во время грюндерства и раньше партии увлекся протекционизмом. В 1874 году Кардорф основал Свободный экономический союз для отстаивания покровительственных тарифов, а в 1876 году создал влиятельную промышленную лоббистскую организацию – Центральный союз германских промышленников¹⁰. На встрече Бисмарк сказал ему:

«Раньше я и сам был сторонником свободной торговли как собственник поместий. Теперь я перестроился и хочу забыть свои прежние ошибки… Нам необходимо ввести тарифы на табак, спирт, возможно, на сахар, несомненно, на нефть, может быть, на кофе, и я не возражал бы против тарифов на зерно, которые были бы нам полезны в противостоянии с Россией, а также с Австрией»¹¹.

В апреле Бисмарк начал готовить законопроект, нацеленный на разрыв с либералами. Первостепенное значение он придавал подавлению социал-демократической партии, которая на фоне затянувшейся депрессии приобретала все большую популярность. Ему был нужен такой законопроект, который бы предоставлял бундесрату исключительное право закрывать издания и организации, отстаивающие социал-демократические идеи. 24 мая 1878 года рейхстаг большинством голосов, 251 к 57, отклонил исключительный закон, ограничивающий активность социалистов: он потерпел фиаско в основном благодаря оппозиции либералов, обеспокоившихся нарушением гражданских прав¹². Бисмарк отнесся к своему поражению равнодушно, что удивило Тидемана:

«Когда депутатское большинство в рейхстаге срывает его планы, то он, выражая свое неудовольствие, обычно не скупится на язвительные комментарии. На этот раз он ограничился тем, что пошутил в адрес несчастных министров, которым пришлось защищать злополучный законопроект»¹³.

Прозорливый Тидеман упустил один важный момент. Либералы фактически проголосовали в ущерб национальной безопасности. Бисмарк знал, что они дали ему в руки необходимое противоядие. «События, мой мальчик, события» Гарольда Макмиллана очень скоро оказали Бисмарку неоценимую услугу. 11 мая 1878 года рабочий по имени Макс Хёдель трижды выстрелил в кайзера, когда он проезжал по Унтер-ден-Линден в открытом экипаже с дочерью, великой герцогиней Баденской. Никто не пострадал, но Хёделя арестовали. 2 июня попытку покушения на кайзера повторил Карл Нобилинг, студент, стрелявший из окна второго этажа дома на той же улице. На этот раз кайзер получил повреждения дробью в трех местах, не очень серьезные, но Вильгельму все-таки уже исполнился восемьдесят один год¹⁴. Реакцию Бисмарка на известия о покушении, в которой в полной мере проявились его способности молниеносно оценивать ситуацию и принимать решения, описал Тидеман. Встретил он канцлера во Фридрихсру в послеобеденное время:

«По дороге в Аумюле и Фридрихсру-парк мне попался на глаза князь, медленно пересекавший с собаками залитое солнцем поле. Я подошел к нему, и после обмена приветствиями мы продолжили путь вместе. Он был в прекрасном настроении, без умолку говорил о пользе для его здоровья длительных прогулок и лесного воздуха. Когда он прервался на секунду, я сказал: «Поступили очень важные телеграммы». Он спросил в шутливом тоне: «И они настолько срочные, что мы должны заняться ими здесь же, в открытом поле?» Я ответил: «К сожалению. Вести ужасные. Совершено еще одно покушение на жизнь кайзера, и на этот раз в него попали. Кайзер серьезно ранен». Князь остановился как вкопанный. Он с силой воткнул в землю дубовый прогулочный посох и с глубоким придыханием, словно его пронзила мысленная молния, сказал: «Тогда мы распускаем рейхстаг». Быстрым шагом он пошел к дому, по пути расспрашивая о деталях покушения»¹⁵.

Благодаря своим уникальным способностям просчитывать ситуационные «комбинации» Бисмарк и стал самым выдающимся политическим тактиком девятнадцатого столетия. В одно мгновение он понял, что может раздуть кампанию устрашения и избавиться от либералов, обвинив их в отсутствии патриотизма. Он сразу же вернулся в Берлин и пришел к кайзеру в госпиталь. Баронесса Хильдегард фон Шпитцемберг видела Бисмарка после его возвращения от кайзера и описала этот эпизод в своей, по обыкновению, эмоциональной манере:

«Князь только что вернулся от кайзера. Сильный по натуре человек был настолько взволнован, что ему пришлось выпить, прежде чем начать говорить. «Старик лежит там распростертый в постели, посреди комнаты, руки полностью обернуты марлей и вытянуты подальше от тела, а на голове пузырь со льдом, – жалостный и несчастный! За ним ярко светит лампа. Лицо его заметно осунулось, но он в ясном уме и настроен на деловой лад. Видно, что он страдает от боли, и, хотя ему надо было многое сказать по вопросам, которые его действительно интересуют, он через некоторое время кивком головы попросил меня уйти». Затем князь несколько часов провел у кронпринца, который вначале был рассержен тем, что не присутствовал при разговоре в больнице. Князь сказал Карлу, что кронпринц должен позаботиться о своей собственной безопасности, поскольку все указывает на то, что за обоими покушениями стоит интернационал. Они хотят «убрать кайзера и кронпринца, с тем чтобы возвести на трон ребенка и развязать себе руки». Сегодня состоялся большой совет министров. Проблема в том, что в конституции рейха не прописан случай временной недееспособности кайзера, и кронпринц не может взять на себя власть без объявления полного регентства. Необходимо принять столько важнейших решений: о введении чрезвычайного положения, о роспуске рейхстага и т. д. Князь отрастил белоснежную густую бороду и выглядит так же нелепо, как и его брат Бернхард. Вечером он несколько раз навещал кайзера. «Бедный старик не выходит у меня из головы». Настроение тягостное и унылое, попрана стародавняя прусская верность, на наше национальное достоинство легло позорное пятно, которое ничем не смыть»¹⁶.

Коронный совет, созванный кронпринцем, одобрил роспуск рейхстага, несмотря на яростные протесты национал-либералов¹⁷. 30 июля 1878 года прошли выборы, явка составила 63,4 процента, самая высокая с 1871 года. Национал-либералы потеряли 4,1 процента голосов и 29 депутатских мест, прогрессисты потеряли один процент избирателей и девять мест, германская имперская партия, партия Бисмарка, получила 57 мест, на 19 мест больше, чем прежде, заручившись поддержкой 13,6 процента избирателей и сравнявшись с консерваторами «Кройццайтунга», которым досталось 59 мест и 13 процентов голосов. Партия Центра, как всегда монолитная, сохранила свое представительство на прежнем уровне, добавив к нему одно место¹⁸. Консерваторы и католики теперь имели в рейхстаге 210 мест, на десять мест больше, чем требовалось для формирования депутатского большинства (от общего числа 397 депутатов). Однако и две либеральные партии (125 мест), объединившись с 94 депутатами Центра, могли тоже сформировать абсолютное большинство, и это давало Бисмарку возможность натравливать два основных партийных блока друг против друга. С угрозой либералов было покончено, и, как оказалось, навсегда. Численность электората либералов неуклонно уменьшалась, и 30 июля 1932 года во время триумфальных выборов Гитлера за каждую из двух великих политических партий 1871 года проголосовал лишь один процент избирателей.

Выборы в рейхстаг проходили на фоне панической озабоченности национальной безопасностью. Но на них не мог не оказать определенное влияние и Берлинский конгресс, самая крупная международная конференция после блистательного Венского конгресса Меттерниха. Во вторник вечером 11 июня 1878 года в Берлин прибыл Бенджамин Дизраэли (1804–1881), граф Биконсфилд, премьер-министр Великобритании. Из всех участников форума, наверное, только он мог составить конкуренцию Бисмарку по остроте ума и политической интуиции. Как мы увидим позже, они быстро поняли, что у них есть много общего. Официальным языком на конгрессе был, естественно, французский: Дизраэли говорил на нем с ужасным акцентом, используя к тому же вульгаризмы, приобретенные в годы экстравагантной юности. Одо Рассел, британский посол, предупрежденный сотрудниками о том, что «шеф» собирается изъясняться по-французски, встречая премьера, попытался отговорить его от этой затеи, прибегнув к тому же средству, которое сам Дизраэли использовал в манипулировании людьми, – лести:

«Распространились ужасающие слухи, будто Биконсфилд будет обращаться к конгрессу на французском языке. Полномочные представители испытали бы большое разочарование, сказал лорд Одо. «Все они знают вас как величайшего мастера английского ораторского искусства и жаждут получить от вашего выступления высочайшее интеллектуальное наслаждение». Лорд Одо потом говорил, что он так и не понял: уловил ли премьер-министр намек или принял комплимент как должное»¹⁹.

Дизраэли прибыл в Берлин, чувствуя себя в свои семьдесят четыре года не вполне здоровым. Кроме того, на нем висел тяжелый груз выбора между войной и миром. Королева и кабинет пришли к выводу, что экспансионизм России необходимо остановить любой ценой, и послали в Мраморное море британский флот²⁰. Одо Рассел на следующий день писал брату Гастингсу, герцогу Бедфорду: «Лорд Биконсфилд постоянно взвинчен, лорд Солсбери – чем-то встревожен, остальные полномочные представители тоже нервничают, и все это очень неприятно»²¹.

У Дизраэли сложились близкие отношения с королевой, и он в продолжение всего конгресса слал ей весьма нестандартные письма. Элегантный, знающий толк в литературе лидер консерваторов нравился ей гораздо больше, чем суровый и любящий читать нотации лидер либералов Уильям Юарт Гладстон (1809–1898). «Вы, конечно, слышали, что меня называют льстецом, – сказал как-то Дизраэли Мэттью Арнолду, – и это сущая правда. Все любят лесть. А когда вы имеете дело с членами королевской семьи, то лесть сверх меры только полезна»²². Вот типичный образчик его послания королеве:

«Вдали от вашего величества, в чужой стране, под бременем огромной ответственности особенно остро понимаешь, как твое счастье зависит от исполнения долга перед вашим величеством и великодушной оценки вашим величеством твоих усилий»²³.

12 июня Дизраэли сообщил королеве Виктории о том, что, к его великому удивлению, Бисмарк пожелал встретиться с ним сразу же по прибытии в Берлин:

«Соответственно, без пятнадцати десять лорд Биконсфилд ожидал приема у канцлера. Они не виделись шестнадцать лет, но и этого немалого промежутка времени, казалось, было недостаточно для того, чтобы объяснить те перемены, которые лорд Б. отметил в облике канцлера. Вместо высокого, грациозного и подтянутого графа он увидел перед собой весьма тучную личность с красным лицом, обрамленным серебристой бородой. Стиль поведения остался прежним, возможно, менее динамичным, но таким же открытым и неподдельным… Говорил он много, четко и спокойно, без каких-либо гротескных выражений, которыми славился прежде… Б. предоставляет нам заниматься делами, которые касаются Англии, поскольку Англия определенно готова к войне с Россией»²⁴.

Берлинский конгресс открылся 13 июня 1878 года. Дизраэли сообщал королеве Виктории:

«В два часа конгресс начал заседать во дворце Радзивиллов – величественном зале, недавно отреставрированном и теперь заполненном позолоченными мундирами, украшенными сверкающими звездами. Лорд Б. полагает, что не каждый день будет столь парадным и нарядным. Президентом избрали князя Бисмарка, человека-гиганта, огромная фигура которого, не менее шести футов и двух дюймов, тем не менее сложена пропорционально. В утренние часы произошел конфуз: князь Горчаков, ссохшийся старик, шел, опираясь на руку своего соперника-великана, а у князя Бисмарка в это время случился приступ ревматической боли, и оба они упали. Собака Бисмарка, видя, что ее хозяин, как ей показалось, борется с оппонентом, бросилась ему на выручку. Говорят, что князь Горчаков не был изувечен или покусан только благодаря самоотверженным усилиям своего компаньона… В семь часов состоялся праздничный банкет в Старом дворце потрясающей красоты. Это настоящий дворец, хотя, как ни странно, великолепные комнаты и галереи, где собрались гости, когда-то, в дни королевы Анны, служили местом обитания для бедных поэтов. Наверх вели по меньшей мере около сотни ступенек, лорд Б. опасался, что придет последним, но у церемониймейстера и других гостей дыхание оказалось еще более стесненным, и процессия продвигалась с остановками»²⁵.

Перед конференцией русские согласились с тем, что весь Сан-Стефанский договор может быть пересмотрен, а британцы пошли на то, чтобы дать русским право вето. Одо Рассел в письме Гастингсу с конгресса продемонстрировал, что он, как и его шеф, тоже способен на лесть:

«Я окружил лорда Биконсфилда знаками внимания и уважения, уступил ему свое место за столом, словно он был самой королевой или принцем Уэльским, чем он был чрезвычайно польщен. Он называет меня «дорогим и досточтимым коллегой», заверяет в том, что одной из главных целей его визита в Берлин было “познакомиться с моей супругой, самой обаятельной женщиной из всех когда-либо ему встречавшихся”»²⁶.

Бисмарк нередко изумлял и приводил в замешательство и Дизраэли, и лорда Солсбери, министра иностранных дел, своим странным поведением. 16 июня император и императрица пригласили Дизраэли и Солсбери приехать к ним в Потсдам. Но как отметил Дизраэли в дневнике, Бисмарк настоял на том, чтобы премьер-министр вначале встретился с ним:

«Прежде чем отправиться в Потсдам, я получил приглашение на беседу от князя Бисмарка, которая длилась около часа. Я так и не понял, какова была цель нашей встречи. Мы ничего не обсуждали, это был монолог, бессвязный, забавный, эгоцентричный, автобиографический. Поскольку встреча была предложена его высочеством, то я сам не затрагивал каких-либо тем. После меня на удивление аналогичная беседа состоялась с лордом Солсбери, тоже приглашенным Бисмарком… ни слова о деле не услышали от князя Бисмарка ни я, ни лорд Солсбери»²⁷.

На следующий день, 17 июня, у лорда Дизраэли появилась еще одна возможность столкнуться с причудами Бисмарка. Он был приглашен на официальный обед – редкий случай – в дом Бисмарков. Дизраэли сообщал королеве Виктории:

«В шесть часов большой прием у Бисмарков. Все эти банкеты здесь устраиваются на высоком уровне. Присутствовало около шестидесяти гостей. Была и княгиня. Она, конечно, не красавица, но, как говорят, дома имеет несомненное влияние. Меня усадили справа от князя Бисмарка, и поскольку я не привык много есть на публике, то мне ничего не оставалось, как слушать бесконечные монологи в духе Рабле о вещах, о которых не стоило бы говорить вслух. Он убеждал меня в том, что не надо доверять принцам и придворным, что его болезни вызваны не французской войной, как думают некоторые, а ужасным поведением его сюзерена и т. д. и т. п. В архивах семьи хранятся документы, королевские письма, обвиняющие его после стольких лет верной службы в предательстве. Он продолжал говорить в таком же духе, пока я не счел необходимым заметить, что, несмотря на «двуличие», якобы, по его словам, свойственное всем сюзеренам, я служу государыне, которая является воплощением честности и справедливости и которую любят все министры. Разительный контраст между мягкой, почти ласковой манерой говорить и людоедским смыслом выражений просто потрясает. Он начитан, хорошо знает современную литературу. Его характеристики персонажей пикантны и остры. Он до безрассудства искренен. Он накрепко привязан к австрийцам, вне зависимости от того, считает ли их действия правильными или неправильными, и всегда добавляет: «Я предлагал себя Англии, но лорд Дерби полтора месяца не замечал моих намерений, а потом отверг их»²⁸.

Германского посла в России фон Швейница встревожил антироссийский настрой конгресса, о чем он написал жене: «Дела на конференции обстоят плохо. Все против России, кроме нас. Андраши подыгрывает старику Биконсфилду, льстит ему; все, что бы тот ни говорил, для него замечательно, и он проголосует вместе с ним против России»²⁹. Бисмарк внезапно тоже обеспокоился и 21 июня предпринял неординарный шаг. Дизраэли записал в дневнике:

«Я должен был присутствовать сегодня на большом приеме в посольстве, но около пяти часов ко мне пришел князь Бисмарк, поинтересовался нашими делами, выразил свою озабоченность и предложил план компромиссов – к примеру, ограничить численность войск султана и пр. Я сказал, что в Лондоне уже пошли на компромисс по этому вопросу и отказаться от него мы не можем из уважения к императору России. «Я должен понимать это как ультиматум?» – «Пожалуй». – «Тогда я иду к кронпринцу. Мы должны это обсудить. Где вы сегодня обедаете?» – «В английском посольстве». – «Я бы хотел, чтобы вы пообедали со мной. В шесть часов я свободен». Я принял приглашение, послал свои извинения леди Одо и обедал с Бисмарком, княгиней, их дочерью, замужней племянницей и двумя сыновьями. Он был очень любезен, не вдавался в политику, много ел и пил и еще больше говорил.

После обеда мы уединились в другой комнате, он закурил, и я последовал его примеру. Я нанес удар своему некрепкому здоровью, но у меня не было другого выхода. Мы провели часа полтора за чрезвычайно интересной и абсолютно политической дискуссией. Он убедился, что ультиматум – вовсе не блеф, и перед сном я мог с удовлетворением отметить, что Санкт-Петербург капитулировал»³⁰.

На следующее утро, в 10.30 22 июня, Дизраэли телеграфировал королеве и канцлеру казначейства: «Россия уступает и соглашается с английским планом европейской границы империи и военно-политическим режимом султана. Бисмарк сказал: «Опять Турция – в Европе». «Все это благодаря вашей энергии и упорству», – ответила королева³¹.

Примечателен еще один словесный портрет Бисмарка, изложенный Бенджамином Дизраэли 26 июня в письме леди Брэдфорд, с которой он делился своими сокровенными мыслями и наблюдениями:

«Бисмарк довлеет над всеми и своим ростом – около шести футов и четырех дюймов, я думаю, и дородностью, хотя и вполне пропорциональной, и характером: у него мягкий и приятный тембр голоса и рафинированная дикция, контрастирующие с чудовищными вещами, которые он высказывает, чудовищными своей искренностью и дерзостью. Он здесь настоящий деспот, все пруссаки, сверху донизу, и весь постоянный дипломатический корпус трепещут, когда он хмурится, и старательно ловят его улыбку. Он окружил меня вниманием и, несмотря на загруженность – роспуск парламента и смертоубийственная война с социалистами, которые ежедневно сотнями заточаются в тюрьмы в нарушение всех законов, – вчера вытянул из меня обещание, что, прежде чем отбыть, я непременно отобедаю с ним наедине. Его резиденция окутана великолепными садами. Он не выходил из нее с того времени, когда я приехал, за исключением того памятного дня, когда он навестил меня, с тем чтобы выяснить, является ли моя политика ультиматумом. Я тогда убедил его в том, что это действительно так, и через несколько часов русские сдались»³².

Дизраэли нравилось, что все леди «читают его романы», в том числе и императрица. Дамы обычно читали «Генриетту Тампль», «любовный роман», написанный сорок лет назад³³. Одо Рассел в докладе министерству иностранных дел специально сообщил о том, что «канцлер проявляет живой интерес к романам лорда Биконсфилда, прочитывая их заново»: «Князь Бисмарк сказал месье де Сен-Валлье, что во время чтения романов его мозг отдыхает, поскольку ему не приходится думать об управлении Германией. Сам же он не пишет романы только потому, что управление Германией поглощает всю его творческую энергию»³⁴.

Без сомнения, Дизраэли и Бисмарк были главными действующими лицами на конгрессе. Верно и то, что Бисмарк заинтриговал Дизраэли своей эксцентричной самобытностью и интеллектуальной мощью. Да и Бисмарк вел себя в отношении Дизраэли в манере, совершенно ему несвойственной. Он сам приходил к нему, чего никогда не делал после того, как занял самый высокий государственный пост, приглашал к семейному обеду, оказывая ему честь, которой не удостаивался практически ни один иностранец. Я не уверен в том, что в его доме когда-либо бывал Одо Рассел. Позволю себе процитировать еще одну выдержку из дневника Дизраэли – о вечере, проведенном им в семье Бисмарков 5 июля 1878 года:

«Я обедал с Бисмарком фактически наедине, так как семейство удалилось после трапезы, и мы без конца говорили и курили. Если в подобных обстоятельствах не курить, то тебя могут принять за шпиона, фиксирующего в голове каждое слово разговора. Курение за компанию создает непринужденную обстановку. Он спросил меня: популярны ли по-прежнему скачки в Англии? Я ответил: «Как никогда прежде…» «Тогда, – воскликнул князь с горячностью, – в Англии никогда не будет социализма. Счастливая страна. Вы в полной безопасности до тех пор, пока народ любит скачки. Здесь же джентльмен не может проехать верхом на лошади по улице без того, чтобы по меньшей мере человек двадцать не задались вопросом: «Почему у этого парня есть лошадь, а у меня – нет?» В Англии чем больше у человека лошадей, тем больше его уважают. До тех пор, пока англичане увлечены скачками, социализм вам не грозит». Этот фрагмент его рассуждений уже дает представление об особом стиле мышления. Обо всем он судит нестандартно, оригинально, без напряжения и попыток покрасоваться парадоксами. Он говорит с такой же легкостью, с какой пишет Монтень. Узнав о Кипре, он сказал: «Вы поступили очень мудро. Это прогресс. Это понравится; нации любят прогресс». В его понимании прогресса есть что-то свое. Он сказал, что воспринял наш отказ от Ионических островов как первый признак упадка. Кипр все изменил»³⁵.

Бисмарк практически единолично вел весь конгресс. Он без труда пользовался тремя языками – французским, английским и немецким – и составлял документы на французском языке собственноручно или диктуя тексты. Он направлял работу двадцати сессий и согласовал пакет компромиссов. Британия получила Кипр, добилась сокращения территории Болгарии и сохранения суверенитета Турции над Македонией и Средиземноморским побережьем. Иными словами, Россия теперь не могла создавать помехи на морском пути в Индию. Проливы остались за Турцией. Россия получила Бессарабию, Карс, Ардаган и Батум, но эти уступки не удовлетворили аппетиты панславянских групп и русских империалистов. В качестве компенсации Австрию вознаградили правами на Боснию и Герцеговину и Новобазарский санджак. Бисмарк переустроил Юго-Восточную Европу, избежал войны и нарастил престиж и себе, и Германской империи. В дипломатии он использовал те же методы, которые применял во внутренней политике: переговоры, дискуссии, ублажение и компромиссы. К завершению конгресса он предпочел не оказывать поддержку России, желая продемонстрировать свою беспристрастность, чем оскорбил и царя, и его двор.

После конгресса Бисмарку пришлось вплотную заняться внутренними проблемами. С 30 июля до 16 августа он регулярно встречался в Бад-Киссингене с кардиналом Алоизи Мазеллой, но переговоры с католической церковью закончились безрезультатно. Бисмарк писал Фальку 8 августа: «Папа не имеет ни малейшего влияния на партию Центра, но желает, чтобы об этом никто не знал». И далее: «По-моему, эту неопределенность надо сохранять как можно дольше. Вера в примирение между государством и курией благоприятно отразится на поведении и курии, и партии Центра, и либералов»³⁶.