Текст книги "Россия выходит из войны. Советско-американские отношения, 1917–1918"

Критика, на которую ссылался Хаус, очевидно, была инспирирована анонимной статьей, посвященной задержке поставок в Россию, которая была опубликована в американской прессе неделей раньше. Но на самом деле за посланием Хауса стояло гораздо большее, чем вопрос о поставках. Оно отражало, как мы увидим, первую негативную реакцию британского кабинета на мнение, что политика союзников должна быть ориентирована исключительно на поддержку оппозиции большевизму, которая, по сообщениям, набирала силу в южных районах России.

В четверг или пятницу (29 или 30 ноября) Лансинг, по-видимому, либо лично встречался в президентом, либо общался с ним каким-то иным способом по проблемам политики в отношении России: в доступных записях этот факт не отражен, однако уже в субботу утром Фрэнсису была отправлена телеграмма, в которой говорилось, что он не должен отвечать на советские сообщения, и туманно сообщалось, что «правительство ожидает дальнейшего развития событий; президент не сделал никакого заявления» (из телеграммы № 1875 от 1 декабря 1917 г). Очевидно, Вильсон и Лансинг сошлись во мнении, что пока нет достаточных оснований для ответа на предложение большевиков о мире или вступления с большевистскими властями в любую другую форму общения, однако никаких публичных заявлений на этот счет сделано не было. Газетчики ничего не смогли вытянуть ни из Белого дома, ни из Государственного департамента. Советник департамента Полк в телеграмме от 1 декабря в Париж Гордону Ашинклоссу[30]30
  Гордон Ашинклосс (1886–1943) – американский юрист, зять полковника Хауса и его секретарь на Парижских мирных конференциях (1918, 1919 гг.), секретарь американской военной миссии в Англии и Франции (ноябрь 1917 г.).


[Закрыть] только и смог сообщить, что «…никаких действий по ситуации в России предпринято не было… Госсекретарь считает неразумным делать какое-либо заявление, заставившее бы российское правительство сблизиться с Германией» (Национальный архив, документ Госдепартамента № 861.00/7433).

К концу недели госсекретарь Лансинг был готов к тому, чтобы сесть и изложить собственные мысли по российской проблеме на бумаге. Можно сказать, что она стала первым документом, подробно раскрывающим американскую реакцию на большевистскую революцию, но прежде, чем мы его рассмотрим, будет полезно вспомнить еще один или два факта о предыстории и обстоятельствах, на фоне которых он был написан. Этот документ, полностью опубликованный в «Военных мемуарах Роберта Лансинга», не был датирован, однако используемые в нем формулировки дают основания предполагать его создание между 2 и 4 декабря.

Лансингу было прекрасно известно, что в этот самый момент в Брест-Литовске начинались переговоры о перемирии между русскими и немцами. Он хорошо осознавал опасность, которую эти переговоры представляли для союзников. Вместе с тем сообщения, появляющиеся в прессе и поступающие от зарубежных представителей департамента, подчеркивали, что большевики контролируют пока только часть огромной территории, а в России существует немало других политических партий и группировок, которые никоим образом не отождествляют себя с мирным движением.

Кроме того, генеральный консул Саммерс, находящийся в Москве, только что передал и одобрил важное послание Артура Балларда к Джорджу Крилу, полученное последним в Вашингтоне 30 ноября. Оно было отправлено через Государственный департамент с конкретной просьбой довести его содержание до сведения госсекретаря. Баллард, чьи особые отношения с полковником Хаусом предположительно были известны Лансингу и взгляды которого, должно быть, имели определенный вес, советовал госсекретарю не признавать большевиков, но настаивал на том, что «причины отказа должны быть четко и публично изложены». Троцкий, как указывал Баллард, утверждал, что политика Антанты была продиктована «капиталистическим страхом перед социальной революцией», причем этот аргумент большевистского лидера сыграл немалую роль в процессе деморализации армии. По мнению Балларда, отказ признать большевиков должен был мотивироваться «не отвращением к их фантастическим социальным экспериментам, а здравыми демократическими соображениями». Далее он указывал, что захват власти большевиками являлся «восстанием меньшинства», что их влияние ограничивалось несколькими четко определенными населенными пунктами, где они были в состоянии удержать власть только с помощью тотального террора. Баллард призывал Вашингтон сделать решительное заявление о том, что Соединенные Штаты нейтрально относятся к социальным реформам, но отказываются признавать недемократическое правительство насилия (из телеграммы № 91 от 27 ноября 1917 г.).

Именно с учетом этих рекомендаций Лансинг и составил свой меморандум. Госсекретарь начал с того, что большевистская фракция имела такой характер – как политический, так и идеологический, – что признание ее казалось просто невозможным. Этот характер отличался отсутствием любых национальных чувств и откровенным проявлением полной решимости свергнуть все существующие правительства, чтобы установить на руинах деспотизм пролетариата в каждой стране. Признание петроградских большевиков означало бы поощрение их последователей в других странах. Следуя этой логике, надлежало оставить петроградских коммунистов в покое и не иметь с ними прямых дел. Тот факт, что большевики так долго оставались у власти, по мнению Лансинга, противоречил здравому смыслу: страна столкнулась с разделением, разобщенностью, террором и ужасом:

«Мне кажется, что Россия вот-вот станет сценой, на которой разыграется одна из самых страшных трагедий всей истории. Гражданская война представляется несомненной. Города станут добычей бандитов, воров и убийц. Политические группировки будут оголтело бороться за господство, Россия искупается в крови, став территорией беззаконности и насилия. Затем, в дополнение к этим ужасам, придут безжалостные немцы, чтобы отобрать у борющейся массы человечества их земли и собственность, принуждая к повиновению.

Я убежден, что русский террор намного превзойдет по жестокости и уничтожению жизней и имущественным грабежам террор Французской революции. Апологеты последней, по крайней мере, обладали видимостью власти и пытались создать законность как таковую. Россия не обладает ни тем, ни другим – в ней нет ни власти, ни закона. Страна представляет собой бурлящий котел анархии и насилия, и я не могу представить себе более страшного бедствия для народа, чем то, которое, кажется, вот-вот обрушится на Россию…»

Единственным действенным средством разрешения проблемы, по мнению госсекретаря, мог бы стать военный лидер, «сильная командная личность», которая служила бы делу восстановления порядка и создания нового правительства. Однако ни одна политическая сила России еще не продемонстрировала подобную способность. Среди нескольких существующих политических группировок не существовало ни одной, которой стоило бы оказать открытую поддержку. Подведем итог. С одной стороны, признание большевиков казалось невозможным, с другой – еще более невозможным было довериться кому-либо из их противников. Какие возможности оставались? Никаких. Исходя из этого госсекретарь пришел к выводу: «Наша политика должна заключаться в следующем: ничего не предпринимать до тех пор, пока „черный период терроризма“ не закончится».

Рекомендация Лансинга, изложенная в его бумагах, по сути, касалась политики «ожидания, пока пыль осядет». Однако он чувствовал, что необходимо какое-то публичное объяснение такого отношения. В связи с этим мы можем предположить, что выводы Балларда произвели на него впечатление. Возможно, он также был тронут тем фактом, что 3 декабря «Нью-Йорк таймс» поместила на первой полосе статью, в которой ошибочно и, по-видимому, на основе протеста Керта (текст которого Лансинг никогда не видел) утверждалось, что Соединенные Штаты предприняли «энергичный протест в Петрограде против сепаратного перемирия». В любом случае 3–4 декабря Лансинг опубликовал декларацию политики, которую, по его мнению, было бы полезно «передать в Петроград и через какое-либо агентство, отличное от посольства, предать гласности».

Подведем итог: признать большевиков было невозможно, но еще более невозможно было бы признать их противников. Госсекретарь закончил декларацию следующим заключением: «Наша политика – не делать ничего, пока черный период терроризма не закончится».

Из вышесказанного видно, что Лансинг опередил свое время в признании значения революционного интернационализма советского режима. Он также с точностью и прямотой предсказал годы Гражданской войны, террора и страданий, которые ожидают Россию, а также проявил здравый скептицизм в отношении различных военных деятелей, которых можно было бы считать потенциальными лидерами движения против большевизма. Конечно, ему не удалось предвидеть, что в конце концов коммунистам удастся подчинить своей власти всю страну, но ведь Лансинг не мог предположить и скорого распада Германии, и интервенции союзников, которым было суждено так серьезно запутать вопросы Гражданской войны и помочь большевикам окончательно захватить власть почти на всей территории бывшей Российской империи.

На незыблемой идеологической основе американской преданности демократическим принципам индивидуальной свободы и верховенства народной воли исключалось понимание «классового деспотизма», а захват власти большевиками рассматривался как акт, «враждебный демократии». Американцы встретили Временное правительство с ликованием. В свете германской угрозы правительство Соединенных Штатов «естественно ожидало, что российская демократия… будет вести войну мужественно и энергично». Теперь же Лансингу оставалось наблюдать «с разочарованием и изумлением открытые попытки лидеров большевиков выйти из конфликта даже за счет национальной чести и будущей безопасности демократии в России». Мир знал, что Россия «в своем подавляющем большинстве демократична по духу и целям», но претендующие на власть большевики нарушали договоры, бросали верных друзей России и объединялись с самыми закоренелыми врагами русских устремлений. Из общего вывода следовало, что такой режим не мог быть признан (хотя напрямую об этом в документе не говорилось).

Лансинг представил в Белый дом проект заявления для президента во второй половине дня 4 декабря, когда Вильсон вернулся после выступления с посланием конгрессу. Его реакцию Лансинг отметил в своих мемуарах: «В то время президент не счел уместным делать публичное заявление подобного рода.» Тем не менее он одобрил позицию, которую я занял, и распорядился, чтобы наши отношения с Россией и сложившейся в этой стране ситуацией велись в соответствии с изложенными принципами. С этого времени политика непризнания большевиков проводилась без изменений и, наконец, была поддержана летом 1920 года следующим госсекретарем Бейнбриджем Колби. Это утверждение верно, по крайней мере, в том, что касается самого факта непризнания (без учета мотивации). Таким образом, можно сказать, что политика непризнания американцами советской власти началась 4 декабря 1917 года, а неиспользованное заявление Лансинга стало первым официальным ее выражением. Отклонение его президентом 4 декабря было вызвано, без сомнения, просьбой Хауса не делать каких-либо официальных публикаций до тех пор, пока полковник не поговорит с Вильсоном лично. Вместе с тем это помешало дать какие-либо дальнейшие указания Фрэнсису и официальному американскому истеблишменту в России. В своем письме от 20 ноября, адресованном Лансингу, Фрэнсис жаловался: «Я не получил от вас ничего, что бы указывало о вашей осведомленности о сложившейся здесь ситуации». Исключение составляет краткое и несколько загадочное послание от 24 ноября, на которое ссылался посол: «Это было первым официально полученным мной указанием на то, что департамент знал о революционном процессе». 1 декабря Фрэнсис получил еще одну краткую телеграмму, которая советовала ему не реагировать на ноту Троцкого, поскольку правительство Соединенных Штатов ожидает развития событий.

Но это сообщение было очень слабой основой для дальнейших действий посла, столкнувшегося, как представитель американского президента, с важнейшей революцией мирового значения в стране, где он был аккредитован. Вера в то, что оставлять посла на этой должности безопасно и правомерно, могла основываться только на общем понимании реалий дипломатического взаимодействия. Идея дать Фрэнсису какие-то конфиденциальные указания, выходящие за рамки опубликованных заявлений, похоже, никому не приходила в голову. В течение долгого времени послу пришлось действовать, опираясь только на самые тонкие и загадочные намеки и свидетельства устремлений правительства, интересы которого он пытался представлять.

Глава 9. Проблема антибольшевистской России

…На юге и юго-востоке России возникли местные организации, которые при известной поддержке и помощи могли бы сделать что-то для предотвращения немедленного и полного попадания России под контроль Германии.

Из меморандума посольства Великобритании, Вашингтон, округ Колумбия, январь 1918 года

Как видно из предыдущей главы, решение о первоначальном отношении правительства Соединенных Штатов к большевистской власти было принято во вторую неделю декабря. Но оставалась еще одна проблема, требующая немедленного решения, а именно: как относиться к местным небольшевистским центрам, которые, согласно поступающим сообщениям, развивались в отдаленных районах бывшей Российской империи. По состоянию на начало декабря 1917 года этот вопрос касался в первую очередь Украины, земель донского казачества и Закавказья. Многие принятые решения, повлиявшие тогда на ситуацию в России, основывались на недостаточной или устаревшей информации, не дающей конкретных результатов. Тем не менее эти решения заслуживают внимания, поскольку они проливают свет на мышление государственных деятелей в Вашингтоне, создающее прецедент последующих решений, в частности касающихся интервенции.

Центральная и Южная Россия

Невозможно понять действия и решения правительства Соединенных Штатов без какой-либо картины развития событий. Описать их замысел представляет собой трудную и, возможно, даже невыполнимую задачу. С другой стороны, американским государственным деятелям исторически приходилось сталкиваться и с более сложными, хаотичными, изменчивыми и неясными ситуациями, чем те, которые преобладали на Украине, Дону и в Закавказье в конце 1917 и начале 1918 года. Любая попытка описать эти ситуации с полной точностью представляла бы собой предприятие, выходящее далеко за пропорциональные рамки американской точки зрения. Однако реакция Америки не может быть понята без хотя бы беглого взгляда на запутанный фон происходящего.

Для начала рассмотрим регион, где антибольшевистское сопротивление оказалось наиболее серьезным и перспективным: казачьи земли вдоль нижнего течения Дона. На протяжении второй половины ноября и первых недель декабря страницы американской прессы, а также официальные отчеты Государственного департамента были полны статей, посвященных генералу Каледину и его донским казакам, изображая их как мощный центр сопротивления большевистской власти, вероятный источник ее свержения, а также возможное ядро для возрождения восточного антигерманского фронта. Эти сообщения, достигнув Вашингтона, прошли через многие уста и были переполнены духоподъемными надеждами. Только этим фактом можно объяснить их неизменно преувеличенный и чересчур оптимистичный характер. Но по разным причинам они были рассчитаны на то, чтобы вызвать самый живой интерес в кругах союзников и быть принятыми ими с желанием не меньшим, чем сам их источник.

Еще до захвата власти большевиками общий распад российского централизма после Февральской революции привел к формальному восстановлению некоторых ярких автономий в долинах Дона. К концу лета 1917 года Донской регион имел в качестве номинального главы своего собственного свободно избранного «атамана» – в данном случае генерала А.М. Каледина с его резиденцией в Новочеркасске. Во время восстания Корнилова в сентябре 1917 года Каледин, хотя и не принимал в нем личного участия, публично встал на его сторону. Этой демонстрации было достаточно, чтобы заставить Керенского объявить Каледина предателем и отдать приказ о его аресте и суде. Однако Временное правительство оказалось слишком слабым даже для того, чтобы обеспечить собственный порядок. Каледин успешно бросил вызов властям Петрограда и продолжил его на Дону, как глава фактически независимого правительства. Таким образом, он стал светлой надеждой консервативных и антисоциалистических элементов, особенно в офицерском корпусе, которые никогда не испытывали симпатий к Керенскому, а теперь были полностью настроены против из-за его сговорчивости с крайне левыми лидерам антикорниловского движения. Еще до Октябрьского восстания ходили слухи, что Каледин собирается идти на Петроград, чтобы освободить столицу от страданий и беспорядков.

Бросив успешный вызов Керенскому, Каледин, естественно, и не мечтал признать последующий захват власти большевиками в далеком Петрограде, которых считал еще менее легитимными и более чем сомнительными, нежели Керенский. Поскольку процесс мятежа и недовольства в российской армии достиг своего пика в недели, последовавшие за Октябрьской революцией, антибольшевистски настроенные офицеры, опасаясь быть растерзанными, если они останутся со своими подразделениями, в отчаянии пытались пробиться на территорию Дона, чтобы присоединиться к Каледину. Получила распространение известная поговорка «с Дона выдачи нет». Другими словами, считалось, что, попав на казачий Дон, оставившие фронт могли быть уверены, что их не выдадут врагам – большевикам.

В частности, это относится ко многим старшим военным офицерам, арестованным при ликвидации корниловского выступления (включая самого генерала Корнилова). Генералам Лукомскому и Деникину удалось бежать в начале декабря из Быхова. Последний начальник штаба и бывший главнокомандующий русской армией Алексеев уже ждал их в Могилеве. Собравшись вместе, эти офицеры пытались создать, наряду с специфически казачьими войсками Каледина, ядро общероссийской вооруженной силы, так называемой Добровольческой армии, которая могла бы вступить в борьбу против большевизма по всей России в целом. В дополнение к армейским генералам в ряд антибольшевистски настроенных политических фигур в штаб-квартиру Каледина (в последующие недели после начала революции) попали представители так называемого «Московского центра» – либерально-консервативной политической группировки, заметную роль в которой играла кадетская (конституционно-демократическая) партия. Эти политические деятели стремились соответствовать принципам Добровольческой армии путем создания новой всероссийской политической власти, которая могла бы объединить антибольшевистские силы по всей стране.

Это собрание известных российских военных и политических деятелей на Дону после успешного неповиновения Каледина Временному правительству, естественно, стремилось возбудить надежды и фантазии военных представителей союзников как в Петрограде, так и в Яссах (временной столицы Румынии), которые отчаянно искали какое-то ядро, вокруг которого возобновилось бы сопротивление немцам на Восточном фронте. Текущие события представляли особый интерес для британских военных и дипломатических представителей в Петрограде, чьи дореволюционные связи при дворе и в других консервативных кругах позволили бы им установить с Калединым тесный взаимный контакт. Интересно отметить, что корниловское выступление (декабрьское собрание русских генералов на Дону можно рассматривать просто как последующую фазу) уже было причиной некоторых трений и разногласий между британскими военными представителями в Петрограде и американской миссией Красного Креста. Томпсон и Робинс, будучи тесно связанными с эсерами, к которым принадлежал сам Керенский, были склонны симпатизировать умеренным левым в российском политическом спектре. Британские военные представители (если даже не само британское посольство в целом) явно сочувствовали Корнилову и его соратникам. 2 ноября, практически накануне переворота, Томпсон предпринял экстраординарный шаг, пригласив в свой гостиничный номер (очевидно, в целях военно-политического обсуждения) британского, французского и американского военных атташе, также политического и военного представителя Керенского. Встреча переросла в ожесточенный спор. Российские представители ушли в сильном раздражении по поводу замечаний, сделанных британцами, в частности – военным атташе генералом Ноксом[31]31
  Альфред Уильям Фортескью Нокс (1870–1964) – британский генерал-майор, военный атташе Великобритании в России в годы Первой мировой войны, глава британской миссии на Востоке России во время Гражданской войны.


[Закрыть]. Остальные не более чем развили громкое несогласие, британские и французские представители настаивали на том, что только военный диктатор типа Корнилова может спасти сложившуюся ситуацию, Томпсон и Робинс (по-видимому, при поддержке генерала Джадсона) выступали за поддержку Керенского. В течение оставшейся части ноября и первой половины декабря, когда ведущие фигуры старого офицерского корпуса начали тяготеть к Каледину, вслед за ними к генералу стали тянуться и британцы. Перспектива того, что Каледин сможет выстоять против большевиков и немцев, представляла особый интерес для англичан в силу их особого интереса к ближневосточным делам и войне против Турции. Районы, прилегающие к Дону с юга, – Северный Кавказ, Кавказский горный хребет и Закавказье – пролегали в непосредственной близости от турецкого фронта. Ситуация в них, пусть даже сложная и нестабильная, тем не менее повсюду отмечалась признаками тенденций к автономии и антибольшевизму, что давало некую надежду на сохранение этих регионов от большевистских рук и удерживания в интересах дела союзников. В этом случае сильная позиция британцев смогла бы получить значительную стабилизацию как против турок на Ближнем Востоке, так и против немцев на Балканах, причем ключ к развитию этих возможностей, по-видимому, лежал в руках Каледина. Во всех же районах севернее Кавказского хребта ситуация была гораздо более сложной и менее обнадеживающей, чем указывалось в сообщениях союзников внешнему миру. С приходом к власти большевиков в Петрограде усилия и надежды союзников неизбежно направлялись на поощрение сепаратизма. Подобные настроения действительно существовали в южных областях страны, но, с другой стороны, и большевики действовали весьма активно, стараясь подавить политические импульсы, направленные на стремление к обособлению. В Донском регионе, традиционно известном как казачий, иммиграция «неказачьих» элементов дошла до такой степени, что казаки фактически остались в незначительном меньшинстве, причем «неказачья» недавно иммигрировавшая часть населения была мало заинтересована в казачьей автономии и скорее склонялась к общероссийским политическим взглядам. Кроме того, практически все рядовые российские вооруженные силы, даже включая некоторые казачьи части, становились все более недовольными влиянием большевиков. Вернувшись с фронта на территорию Дона, рядовые члены казачьих частей вернулись с фронта во время заключения перемирия и, таким образом, стали для Каледина скорее источником слабости и недовольства, нежели силы.

Не менее сложно обстояли дела и на Украине: Февральская революция вызвала здесь не менее сильные сепаратистские тенденции, особенно среди националистически настроенной украинской интеллигенции. Во времена Временного правительства в Киеве была создана региональная власть под названием Украинская центральная рада, которая безжалостно заставляла Временное правительство пойти на уступки ее требованиям о полунезависимом статусе, и к концу осени Раде удалось добиться (хотя бы на бумаге) утверждения высокого статуса местной автономии. Однако на самом деле Раде не хватало многих полномочий, необходимых даже для получения Украиной федерального статуса. Этот орган власти состоял из относительно небольшого круга интеллектуалов и не обладал эффективным административным аппаратом. Границы его полномочий были весьма расплывчатыми, а политическая привлекательность ослаблялась множеством факторов, в том числе и значительным числом неукраинских среди населения, и перетягиванием ими общероссийских, а не национально-украинских политических тенденций. Таким образом, авторитет Рады пребывал в шатком и слабом состоянии (если не сказать больше).

Сразу же после большевистской революции большинством ведущих политических деятелей Украины (в конце концов, они позиционировали себя социалистами) была предпринята попытка наладить какое-то сотрудничество между большевистской организацией на Украине и Радой, хотя эти политики проявляли гораздо больший интерес к национальному сознанию, нежели к классовому. Эта попытка не увенчалась успехом. Рада провозгласила себя (пусть на короткое время) единственным легитимным хранителем власти. В то время как советское правительство было готово теоретически признать право Украины называть себя независимой, между двумя политическими центрами быстро развивались трения. В конце декабря советское правительство установило конкурирующий коммунистический украинский режим с резиденцией в Харькове и вскоре после этого уже предприняло военные действия против Рады.

В Закавказье царила совершенно иная ситуация – позиция большевиков в этом регионе была наиболее слабой. Доминирующие политические импульсы исходили от национальных партий трех основных национальностей: грузин на севере и западе, азербайджанских мусульман на востоке и армян (многие из них являлись беженцами от недавних турецких преследований и депортаций) на юго-западе. Превосходный анализ развития ситуации в Закавказье (как и в некоторых других отдаленных районах) можно найти в недавней работе доктора Ричарда Пайпса из Гарвардского университета «Формирование Советского Союза» (Кембридж, 1954).

До осени 1917 года российские вооруженные силы, дислоцирующиеся на турецком фронте, прочно занимали свои позиции в пределах турецкой территории. Однако примерно во время большевистской революции эта армия начала постепенно разлагаться, и ее деморализованный рядовой состав в конце концов вернулся в Закавказье. Это событие было воспринято грузинами и армянами с большой тревогой, поскольку опасение вызывало не только вторжение русских дезертиров, способных нанести ущерб порядку в регионе, но и началу преследования со стороны турок. Даже восточные мусульмане (азербайджанцы), несмотря на их сильные протурецкие симпатии и поэтому в меньшей мере опасавшиеся турецкого вторжения и достаточно искренне заинтересованные в сохранении порядка, были готовы сотрудничать с соседями в направлении создания отдельной региональной власти. Элементы автономного регионального управления, охватывающего все три национальности, существовали еще в период Временного правительства, а теперь, сразу после захвата власти большевиками в Петрограде, эти элементы были усилены и объединены во временное региональное правительство под названием «Закавказский комиссариат». После роспуска Учредительного собрания в январе 1918 года Комиссариат получил подкрепление в виде собственного Законодательного собрания, представительство в котором основывалось на результатах выборов в Учредительное собрание. Таким образом, большевики Закавказья практически не обладали народной поддержкой (за исключением дезертировавшей армии) и рассматривались большинством как «временные гости» в регионе. На декабрьских выборах в Учредительное собрание большевики получили лишь 4,3 % и тут же предприняли неудачную попытку захвата власти с помощью интриг и силы, что еще сильнее ослабило их влияние в Тифлисе.

Эти центробежные тенденции осенью 1917 года представлялись для западных держав наибольший интерес с точки зрения их сопротивления большевикам. Давайте теперь рассмотрим развитие политики союзников в отношении этих центров. Англичане и французы были первыми, кто проявил серьезное внимание к возможностям, открывающимся в связи с существованием этих центров сразу после твердого «нет», сказанного ими Октябрьской революции. Происхождение и точный характер британской политики в отношении Каледина и Украины трудно определить в отсутствие опубликованных британских официальных документов, относящихся к этому периоду. Правительство Великобритании и его военные представители в Петрограде, по-видимому, очень скоро после революции приняли решения об оказании всяческой возможной поддержки Каледину, хотя достаточно трудно предположить, в каком именном виде такая помощь может быть оказана ввиду изоляции огромной территории от большей части союзного мира. В своих мемуарах Ллойд Джордж рассказывает, что в какой-то момент в ноябре британские военные представители в Румынии рекомендовали направить к Каледину французско-британскую военную миссию вместе с одновременным предоставлением крупной многомиллионной финансовой поддержки (из «Военных мемуаров» Ллойд Джорджа). Эта рекомендация совпала с предложением полковника Хауса Ллойд Джорджу, что Румыния «должна стать объединенным местом сбора польских и казачьих войск, готовых продолжать сражаться» (из дневниковой записи Хауса от 20 ноября). Эта идея, по-видимому, была дополнительно обсуждена британцами в конце ноября с премьер-министрами Франции и Италии на Парижской конференции, и отправка военных представителей из Румынии в Россию была принципиально одобрена.

Совершенно ясно, что британцы, симпатизируя в целом идее оказания помощи Каледину, в то же время не могли не учитывать опасность поставить себя в состояние открытой войны против большевиков и подтолкнуть последних к ненужной близости с немцами. В протоколе заседания военного министерства Соединенных Штатов, состоявшегося 22 ноября незадолго до отъезда премьер-министра в Париж, открыто признавалось, что «…любой открытый шаг, предпринятый против большевиков, может только укрепить их решимость заключить мир и может быть использован для разжигания антиамериканских настроений». Также ничего не было известно и о действующей официальной позиции, оправдывающей на данный момент американскую поддержку как Каледина, так и любого другого политического лидера, который смог бы гарантированно обеспечить правопорядок в России.

При изучении мемуаров Ллойд Джорджа складывается впечатление, что у британского кабинета министров не было единодушия. В любом случае и сам премьер, и министр иностранных дел Артур Бальфур крайне неохотно шли на какой-либо решительный разрыв с большевиками. Эта точка зрения была четко изложена в меморандуме, подготовленном Бальфуром несколько позже (9 декабря) для представления на заседании кабинета министров (сам министр присутствовать на этом заседании не смог). В любом случае Бальфур вполне реалистично признавал, что ничего нельзя сделать для удерживания России в войне, однако еще более важным представлялось проследить за тем, чтобы Германия извлекла из перемирия как можно меньше экономических выгод. Безусловно, Россию было бы нелегко захватить, но в сложившейся ситуации не меньшее значение составляло и то, чтобы не толкать большевиков в объятия Германии.