Текст книги "Сердце полуночи"

– Я уже давно не мальчик, мастер Густав, – ответил Казимир с легким раздражением. – Многих.

Густав поднялся и, держа в руках книгу, пошел к дверям библиотеки.

– Идем к алтарю, – сказал он, жестом приглашая Казимира и Ториса следовать за собой. Казимир помог Торису встать, и они вместе пошли за жрецом.

Густав привел их к алтарю часовни, сделанному из широкой, тщательно отполированной каменной плиты, возложенной на каменный постамент. Затем он принялся перелистывать книгу, быстро пробегая глазами мелко исписанные страницы. Наконец он отыскал нужную страницу. Жрец начал громко читать, на ходу переводя с какого-то забытого языка.

Наш великий Бог Милил не гневается на нас и не карает, как гневается Хелм на верующих в него; не громоздит Он закон на закон, заповедь на заповедь, смущая наши умы, так что, в конце концов, мы не в силах различить, где у нас правая рука, а где левая. Милил призывает нас не к законам, а к гармонии, каковая есть все сущее, кроме трех вещей. Первое, что противно Милилу, это богохульство, которое заключается в отказе от песен Милила. Сам Милил никому не отказывает ни в музыке, ни в песне. Второй вещью, что противоречит гармонии Милила, является самоубийство, ибо покончить с жизнью означает намеренно положить конец своей собственной песне. Один только Милил знает, когда должна замолчать ваша песня. Третьим грехом Милил почитает убийство, ибо сие деяние означает положить конец чужой песне, а ведь только Бог знает, когда должна оборваться песня каждого.

Эти три греха были первыми творениями незаконнорожденного брата Милила Какофона. Записано же в скрижалях так: «Пока Господь наш Милил бродил в садах, брат его Какофон обратился к нему с такими речами: „О брат мой, твои сладкие песни прикончили меня! Солнце и земля обратились к тебе, так же как люди и животные. Тебя они зовут Песней и тебя ищут, меня же рекут они Диссонантом и бегут моего лица! Вот так твои песни превратили меня в ничто!“

И сказав так, Какофон упал мертвым.

В печали и тоске по своему брату замолчал Милил, перестав петь. Само солнце погасло и потемнела твердь небесная, земля вздрогнула от страха, звери запрятались в берлоги и не высовывали оттуда носа, а люди в отчаянии опускали глаза. Увидев это, Милил заплакал и сказал:

– „Моя песня обратила моего брата в ничто, но мое молчание может погубить весь мир. Я сам впал во грех богохульства, лишив мир моих же песен; я совершил убийство, погубив своего родича своими песнями; и совершил я самоубийство, оборвав свои песни после гибели Какофона“.

Чтобы исправить сие триединое зло, Милил рассек себе ухо в память о Какофоне Диссонанте. Эта рана искажала музыку, которая достигала слуха нашего Бога, и оттого в сладостных гимнах в честь Милила зазвучали фальшивые ноты. Но благодаря этому Милил снова запел и вернул мир к жизни, оправдав всех тех, кто живет вне гармонии».

Потому, если даже человек бывает подвержен богохульству и совершает подчас убийства или самоубийства, Милил прощает его, и его песнь становится лишь еще разнообразней и изысканней, обогащаясь новым диссонансом. Пусть же те, кто ищет милосердия Милила, шагнут вперед без страха.

Пока жрец бормотал свое заклинание Казимир рассматривал каменный алтарь перед собой. На каменную плиту было наброшено шелковое покрывало, на котором стояли деревянная миска и ритуальный нож из черненого серебра. Казимир стиснул зубы: как удачно, что кинжал этот сделан именно из серебра. Густав наконец закрыл свою книгу и положил пыльный том на подставку возле алтаря. Затем он взял обеими руками шелковое покрывало, почтительно прикоснулся к нему губами и повесил себе на шею наподобие ярма. Казимир заметил что руки старика слегка дрожат Затем, положив руку на плечо Казимира, он начал ритуал.

– Отвечай, о Казимир, явился ли ты сюда, полностью осознав свои прегрешения и выказав тем самым твердую решимость освободиться от их тяжести?

– Да.

– Ищешь ли ты милости и прощения в трех самых главных грехах – самоубийстве, убийстве и богохульной гордыне?

– Я виновен лишь в убийствах… – начал было Казимир, но вспомнил свою неудачную попытку на Саут-Хиллском холме.

– Да, я виновен во всех трех грехах, мастер, – кивнул он.

– Милил простил и очистил тебя, Казимир, – продолжал Густав. – И поскольку ухо твое не отмечено видимым знаком внутреннего исцеления, прощение Милила должно быть запечатлено во плоти твоей.

Он потянулся к алтарю и, не глядя, взял в руку серебряный кинжал. Держа серебряный клинок пред Казимиром, Густав продолжал мрачным и торжественным голосом:

– Этот нож, благословленный руками жреца Великого Милила, и есть теперь тот самый клинок, каким Милил разрезал свое ухо. Прикоснись же кончиком его к своему языку.

Казимир подчинился, и Густав продолжал:

– Сим ты подтверждаешь, что грехи твои изверглись изо рта твоего и проникли в твои уши контрапунктом к божественной песне Милила. Прежде чем ты отречешься от этих звуков, искаженных греховным диссонансом, припомни все свои богохульства, убийства и попытки самоубийства и подумай о вере, смирении и повиновении песне Милила, о бесценных чужих жизнях.

Густав шагнул к Казимиру, и рука его скользнула за ушную раковину юноши. Подняв нож высоко в воздух, жрец сказал:

– Прежде чем кинжал опустится, Казимир, припомни лица всех тех, кого ты убил. Пусть этот знак скрепит твою память!

Двумя ловкими ударами острого ножа он вырезал в ухе Казимира треугольное отверстие и подставил под струйку брызнувшей крови деревянную чашу. Окровавленный нож и кусочек плоти он возложил на алтарь, затем вынул из кармана кусок беленой холстины и приложил к ране, унимая кровотечение.

– Милил простил твои деяния, добрый Казимир. Поэтому теперь ты должен петь свою песнь так, чтобы она услаждала слух Бога…

Казимир поднял руку, чтобы удержать возле уха покрасневшую тряпку, и только теперь заметил Ториса, который подошел к нему и стоял рядом. Лицо его было бледным, и он молчал, однако на бескровных губах его играла слабая улыбка.

Густав взял с алтаря нож и деревянную миску, снял с плеч шелковое покрывало и аккуратно сложил его. Затем он повернулся к двум друзьям.

– Это только первый шаг, Казимир, – сказал он. – Ты прощен, но ты еще не исцелился. Исцеление может произойти не раньше следующего полнолуния, которое наступит через две недели. Тогда ты должен будешь снова прийти сюда для совершения обряда.

Улыбка на лице Ториса погасла, а Казимир побелел.

– Что же, до тех пор я должен воздерживаться от этих… грехов?

– Да, – ответил Густав односложно.

– Почему вы не сказали нам об этом до церемонии?

– Ты можешь надеяться на исцеление, Казимир, только если до наступления полнолуния ты останешься верен песне Милила. Ты не должен богохульствовать, не должен пытаться покончить с собой… И ты не должен убивать, – жрец посмотрел на юношу холодным оценивающим взглядом. – Именно поэтому я ничего тебе не сказал.

Глубоко вздохнув, Казимир ответил старому жрецу так:

– Несмотря на то что ты не очень-то веришь в меня, добрый Густав, я останусь чист перед Милилом и дождусь полнолуния!

С этими словами Казимир сердито развернулся и вместе с Торисом вышел из алтаря.

– Эта рана на ухе делает тебя одним из детей Милила! – крикнул им вслед старик, увидев что Казимир и его приятель достигли полутемной часовни.

– Если Милил не спасет меня, я прокляну его! – прорычал не оборачиваясь Казимир.

– Избегай греха, и Милил спасет тебя!

Если тебе это не удастся, то проклинай себя, а не его!

Его слова эхом разнеслись в чернильной пустоте, в которой растворились Торис и Казимир. Густав усталой походкой отошел от алтаря и рухнул на первую же скамейку. Закрыв глаза и проведя рукой по спутанным седым волосам, он тихонько запел старинный гимн.

 
О Бог Милил! Внемли! Поют созданья тьмы
Средь мертвых жить они обречены
Не зная отдыха, бредут тропой беды,
То дети страха, боли, тленья темноты,
Они поют и днем и ночью, их надежда – Ты!
Сердца черней полночной темноты,
В крови и грязи дети мрака рождены
К могиле приведут дороги повороты,
На муки души их обречены
Они поют тебе, Милил, и ты внемли
Мольбам их, что слышны из-под земли
Надежды слабой их не обмани,
Их души обогрей – спаси и сохрани!
 

ГЛАВА 11

Казимир оглядывал бурлящую рыночную площадь. Под лучами осеннего солнца ярко сверкали полотняные шатры и деревянные лавчонки, а крики торговцев смешивались с мелодичной музыкой труппы бродячих музыкантов. Несмотря на развевающиеся повсюду флаги и прозрачный воздух, он чувствовал себя словно мертвый. Сегодняшняя ночь была ночью полнолуния, и ему предстояло излечиться от своей ликантропии. Или не излечиться.

– Слишком мало шансов, – пробормотал себе под нос Казимир. С того дня, когда он прошел очистительный ритуал перед алтарем Милила, он никого не убивал, однако ему казалось, что Милил не захочет и не сможет избавить его от его проклятья.

Казимир вздохнул и поискал глазами мастерскую кожевенника, расположенную на краю рыночной площади. Там Торис послушно примерял огромный пояс, украшенный множеством заклепок и шипов, в то время как стоявшая рядом с ним Юлианна покатывалась со смеху. Казимир тоже улыбнулся, но сразу же помрачнел вновь.

«Если исцеление не состоится, Торис и Густав убьют меня», – подумалось ему.

– Жизнь… смерть… все это превращения, метаморфозы, – раздался за его спиной мелодичный густой голос, и тонкая рука легла на его плечо.

Обернувшись, Казимир увидел Геркона Люкаса, чей темный силуэт виднелся на фоне бледно-голубого осеннего неба. Люкас широко улыбнулся и протянул руку. В его раскрытой ладони лежало ожерелье с брелком из желтого стекла.

– Я кое-что купил для тебя, – сказал он, и Казимир с любопытством посмотрел на полупрозрачную безделушку. Внутри желтого стекла была заключена крошечная мушка, чьи тонкие конечности и матовые крылышки были плотно прижаты к телу.

– Метаморфозы – танец смерти, превращающейся в жизнь, танец жизни, заканчивающийся смертью, – пояснил Геркон.

– Сегодня учитель настроен пофилософствовать, не так ли? – невесело заключил Казимир, беря украшение из рук Люкаса.

– Почему бы и нет? – спросил Люкас и, положив руку на спину Казимира, повлек его вдоль торговых рядов.

– В воздухе пахнет осенью, сегодня – полнолуние, а ты все еще правишь своим мятежным королевством… – Люкас снова улыбнулся своей ослепительной улыбкой.

Опустив ожерелье в карман, Казимир посмотрел себе под ноги, на вымощенную булыжником площадь.

– Это правда? – спросил он. – Ты действительно считаешь, что я неплохо справляюсь, Геркон?

– Ты убил изменника – Гастона Олайву, прибрал к рукам Хармони-Холл, усмирил аристократию и наполнил темницы недовольными, – подвел итог бард. – И все это – за довольно короткий срок. Ты стал действительно хищным правителем, Казимир.

Казимир прищурившись посмотрел на своего наставника.

– Это я убил Гастона или ты?

– Какая разница? – спокойно спросил Люкас.

Казимир снова опустил взгляд.

– Я не хотел бы послужить причиной его смерти даже несмотря на то, что я ненавидел Олайву, – сказал он, наподдавая ногой камень. – Правителю-хищнику пришел конец, – добавил он неожиданно.

Геркон Люкас заступил ему дорогу и положил ладони на плечи молодого Мейстерзингера. Взгляд его стал очень серьезным.

– Как близко к смерти должен ты оказаться, чтобы усвоить хоть что-то из моих уроков? Если бы ты не убил Гастона той ночью, он убил бы тебя. Ты должен охотиться за ними, Казимир, преследовать, догонять, поражать насмерть.

– С меня довольно! – ответил Казимир, обходя Люкаса и отправляясь дальше вдоль рынка. – Если я смогу править только благодаря жестокости, тогда, наверное, меня следует убить.

Геркон Люкас перестал улыбаться и выронил монокль, поймав его затянутой в перчатку рукой. Он недоверчиво и с подозрением поглядел вслед Казимиру, затем быстро догнал его и пошел рядом, протирая монокль шелковым носовым платком.

– Правители приходят и уходят, а жестокость остается, Казимир. Причина не в тебе, не в твоей испорченности, а в людях.

– Тебе ничего не известно о моей испорченности? – проворчал Казимир.

Бард снова вставил в глаз монокль и сказал:

– Похоже, тебе необходим еще один урок. Встретимся сегодня после полуночи в лесу у реки.

– Сегодня ночью я занят, – холодно ответил Казимир. – Кроме того, мне кажется, что это будет лишь напрасной тратой времени. Ты сам сказал, что через пару недель я буду мертв.

– Встретимся в полночь, – жестко повторил Люкас и повернулся так резко, что его плащ взлетел и опал, словно подхваченный сильным порывом ветра. Через несколько мгновений он уже затерялся в толпе.

Последний свет дня медленно стекал с цветных стекол в храме Милила. На протяжении долгих часов единственным звуком, который раздавался под его сводчатым потолком, доносился из углубления, где стоял орган. Там трудился старый жрец, пытаясь восстановить давно развалившийся инструмент. Но на закате внутри древних каменных стен раздался еще один звук, высокий и чистый.

Густав, склонившийся над развороченным нутром инструмента, замер. Зажатый в его руке храповик выпал из вмиг ослабевших пальцев и ударился о пожелтевшие от времени клавиши. Густав наклонил голову и прислушался.

Звук был негромким и чистым, одна-единственная нота, высокая, но полнозвучная. Звук заполнил собой все святилище, и Густав нахмурился, глядя на трубы-пикколо.

«Должно быть, сквозняк заставил зазвучать одну из них», – подумал он. Убрав с клавиатуры упавшую туда деталь, он нажал своими узловатыми пальцами несколько клавишей верхней октавы. Звук не изменился.

«Значит, это не орган», – понял жрец. Отодвинув скрипнувшую скамеечку, он поднялся и вышел в зал.

Звук превратился в писк и затих. Густав недоуменно оглядел серые каменные стены. Ветер иногда свистел в стрельчатых узких арках окон, но тогда звук был совсем другим.

– Кто это играет?… – пробормотал он и не договорил. В памяти сами собой всплыли слова древнего гимна:

 
Хор светлых ангелов Милила
Звучит у избранных в ушах,
Небесной песни переливы несет он в звуках и стихах
Светлы и нежны песни звуки
Тогда лишь смертный слышит их,
Когда придет пора разлуки —
Уйти от радостей земных
 

– Песня Милила! Я снова слышу ее после стольких лет! – с удивлением промолвил Густав.

Затем холодок побежал по его спине.

«Означает ли это, что я сегодня умру?» – задумался священник. Тяжело упав на скамью, он попытался успокоиться.

Он прожил долгую жизнь, которая отнюдь не была легкой. Подумав об этом, Густав посмотрел на свои руки, иссеченные морщинами и шрамами. Ладони выглядели, как свитки пергамента, на которых была записана вся его жизнь.

«Но ведь храм еще не восстановлен до конца, и не все верующие собрались…»

Звук затих, а жрец еще долго ловил напряженным ухом его эхо, мечущееся под высоким потолком, глядя на высеченные из камня своды. Стояла полная тишина, и только бьющееся сердце нарушало торжественное молчание святилища.

Из коридора послышались легкие шаги, шорох кожаных подошв по камню. Кто-то пришел. Густав медленно поднялся и пошел на звук. Вглядываясь в темноту притвора, он уже догадывался, кто это.

Первым возник силуэт высокого юноши с гордой осанкой и холодным взглядом, затем появилась полная фигура подростка. Как только они вошли в святилище, последний луч света, пробившись сквозь витражное стекло окна, упал на них, окрасив их лица и одежду в красный цвет.

– Мой господин Казимир! Господин Торис! Я рад снова видеть вас! – воскликнул Густав и прищурился, насупив взлохмаченные брови.

– Сегодня – первая ночь полнолуния, – торжественно ответил Казимир.

– Я знаю, – отозвался старый жрец и замолчал.

Казимир приближался, и на его лицо упала тень.

– Я подумал, что вы захотите начать еще до захода, мастер Густав.

Жрец жестом пригласил обоих следовать за собой.

– Идемте. Я уже подготовил малый алтарь. Главный зал храма не место для таких церемоний.

* * *

Казимир шевельнулся, натягивая толстые стальные цепи, соединившие его запястья и лодыжки.

– Я и не знал, что Милил тоже надеется на цепи и веревки, – сказал он.

– Он не надеется, – рассудительно ответил Густав, пропуская толстую цепь сквозь отверстие в каменном основании алтаря. – Эти штуки я позаимствовал у тюремщиков. Они заверили меня, что это настолько прочные цепи, что могут удержать даже взбешенного вервольфа.

Старик проницательно посмотрел на Казимира:

– Скажи, разве им часто случается держать в заточении оборотней?

Казимир не ответил, внимательно оглядывая комнату. Она была совсем маленькой, лишенной окон, а стены ее были сложены из тяжелых крепких камней. Массивная дубовая дверь, сквозь которую они вошли, была теперь надежно заперта.

«Это не часовня, а какая-то крепость, – подумал он. – Густав не мог бы выбрать более подходящего места для своей церемонии».

– Я так понимаю, что вы решились на крайние меры, – криво улыбаясь сказал юноша. – Все или ничего… Меня либо вылечат, либо убьют. Так?

– Да, – отрезал Густав и добавил более мягким тоном:

– Каким бы ни был результат, все будет к лучшему.

Закончив свои приготовления, он поднялся и отряхнул ладони от пыли.

– Кстати, церемония не может начаться до тех пор, пока ты не превратишься. Казимир испуганно посмотрел на жреца.

– Я… становлюсь тогда совсем другим. Мои желания, мой голод… Я не знаю как я поведу себя, когда…

– Для этого и предназначены цепи, – кивнул Густав. – Начинай.

Казимир кивнул. Усилием воли он запустил сложные процессы и механизмы, превращавшие его в чудовище, и его руки начали мелко вздрагивать. Толстая цепь на ногах звякнула по каменному полу. Густав пристально смотрел на Казимира, и во взгляде его странным образом смешивались благоговейный трепет и отвращение.

Казимир крикнул им сквозь торчащие острые клыки:

– Отойдите подальше, превращение началось!

Густав попятился.

На коже Казимира появилась жесткая серая шерсть, с треском изгибались кости и мышцы. Серебристо-серые глаза приобрели кроваво-красный оттенок, а высохшие черные губы натянулись на удлинившейся пасти. Туника, в которую был одет Казимир, затрещала, когда его плечи перекосились и сдвинулись, а грудная клетка сплющилась с боков и острым углом выперла вперед. Ноги согнулись и на них появились острые когти.

Густав отступил еще на шаг назад, а Торис забился в дальний угол комнаты. Трансформация была завершена. Казимир превратился в чудовище – жуткую помесь человека и зверя.

Чудовище прянуло от алтаря, волоча за собой тяжеленную цепь. Цепь неожиданно со звоном натянулась, и огромная тварь, потеряв равновесие, распростерлась на полу. Толстые ножные кандалы с силой впивались в лодыжки Казимира, ставшие слишком толстыми для их небольшого диаметра, рассчитанного на человеческую ногу. Тем не менее железо держало его крепко. Рыча, он поднялся на ноги и снова рванулся. Провисшая было цепь со свистом рассекла воздух и снова натянулась. Казимир упал на пол, не дотянувшись нескольких дюймов до жреца. На этот раз он поднимался медленнее. Схватившись за цепь когтистыми лапами, оборотень попытался вырвать ее из крепления в алтаре.

Торис затаив дыхание съежился в углу, а Густав осторожно сделал шаг навстречу твари. Затем он сделал еще один шаг и достал из кармана своей рясы серебряный медальон с изображением обвитой листьями арфы – священным символом Милила. Подняв медальон высоко в воздух, Густав приблизился к рычащему чудовищу еще на один шаг.

– О, могущественный бог Милил, владыка песен… – начал он.

При упоминании Милила на морде беснующегося оборотня появилась густая пена, и он плюнул в сторону сморщенного жреца. Густав, потрясенный этим жестом, тем не менее уверенно продолжал церемонию.

– …Ты, сплетающий волшебную симфонию из хаоса звуков, кто обитает в убежище звуков и одевается в песню! К тебе смиренно взывает твой верный жрец!

– Милил давно мертв! – проскрежетало чудовище.

– Этого человека я являю тебе, Милил, загодя очистив его от скверны. Он пришел к тебе, желая освободиться от своего проклятья.

– Я убью тебя, Густав. И тебя тоже, Торис… Сожру!!! Разорву на клочки и покидаю в колодец!

– Могучий Милил, услышь мою мольбу!

Казимир снова рванулся вперед, до предела натягивая цепь. Его страшные когти рассекли воздух совсем рядом с Густавом.

– Подойди ближе! – прорычал он.

– Освободи нашего Мейстерзингера от его страшного проклятья, добрый Милил. Освободи его от власти луны. Облегчи его жребий! – вскричал Густав и взмахнул медальоном так, что он ударил Казимира по лицу.

Казимир вдруг затих. Его волчье лицо исказилось в недоуменной, растерянной гримасе, а красные глаза поблекли. Торис ахнул в своем углу, прикрыв рот ладонью.

Густав, повыше подняв свой медальон, с подозрением рассматривал чудовище. Казимир пошатнулся и неуверенно попятился, гремя цепями. Наткнувшись спиной на каменный алтарь, он неуклюже опустился на пол. Тело его затряслось, а кости и мышцы снова начали изменяться.

– Видишь? – взволнованно шепнул Густав Торису, пристально глядя на чудовище, корчащееся у алтаря.

Торис выбрался из своего угла и повернул к Густаву исполненное надежды лицо.

– Если он излечится, значит Милил вернулся в храм, – прошептал Густав просияв.

Торису не нужно было больше ничего говорить. Он бросился вперед, опустился на колени рядом с Казимиром и положил руку на его вздрагивающее плечо. Густой мех медленно таял под его пальцами, а конвульсии, сотрясавшие тело юноши, слабели. Лицо снова стало человеческим, грудь стала широкой и плоской, а изогнутые конечности выпрямились. В считанные минуты к Казимиру вернулся его человеческий облик.

Теперь он лежал обмякший, неподвижный, словно труп, и мертвенно бледный среди лохмотьев, некогда бывших его одеждой. Его запястья и лодыжки кровоточили в тех местах, где железо врезалось в его плоть, а на груди темнели пятна слюны.

– Ты исцелен, Казимир! В самом деле исцелен! – с жаром воскликнул Торис.

Казимир приоткрыл глубоко запавшие глаза.

– В самом деле?… – повторил он слабым, неуверенным голосом.

– Ну да, конечно, – уверил Торис своего друга, радостно потирая взмокшие от волнения ладони.

На плечо Ториса легла рука старого жреца, и мальчик отодвинулся. Густав тоже опустился на колени и, подозрительно сощурясь, стал обследовать Казимира. Морщинки на его висках стали глубже, выдавая его беспокойство.

– Ты действительно исцелен? – раздался его хриплый голос.

Лицо Казимира стало непроницаемым.

– Надеюсь.

Густав холодно смерил его взглядом. Затем он поднял свою руку к уху Казимира и сжал узловатые пальцы в кулак.

Затем его лицо исказила гримаса, и он без предупреждения ударил Казимира. Не успел еще юноша почувствовать боль первого удара, как на него обрушился еще один, и на скуле юноши появилось неровное красное пятно. Затем Густав ударил его в третий и четвертый раз. Со сверкающими глазами он возвышался над Казимиром, размахивая в воздухе кулаком. Когда он замахнулся, чтобы ударить еще раз, Торис повис на его руке.

– Отпусти меня! – прорычал Густав, отшвырнув Ториса в сторону. – Разве ты не видишь?!

Его узловатый палец указывал на Казимира.

– Он лжет! Он не излечился! Посмотри на него!

С этими словами Густав снова взмахнул кулаком и поразил Казимира в челюсть. От удара Казимир опрокинулся назад, ударившись головой о каменный стол алтаря. Густав прыгнул вперед, перевернул юношу лицом вниз и прижал его спину коленом. Выхватив из-за пояса кинжал, он прижал его острейшее лезвие к венам на шее Казимира.

– Ну что же, вервольф, это твой последний шанс превратиться. Стальной клинок не повредит тебе в волчьем обличий, но в облике человека он тебя прикончит. Превращайся или умри!

Казимир беспомощно барахтался на полу. Он едва мог вздохнуть. Костлявое колено жреца с силой вдавливалось в его избитую спину. Бросив взгляд на Ториса, Казимир увидел, что друг его снова забился в угол.

– Я не могу… – прохрипел юноша. – Я больше не могу превращаться…

– Я перережу тебе глотку, как ты перерезал ее отцу, а потом мы поглядим как скоро ты вылечишься! – с яростью выкрикнул Густав.

– Так сделай это! – сквозь стиснутые зубы проговорил Казимир. – Убей меня!

По лицу старика потекли струйки пота. Он внимательно вглядывался в Казимира, но не заметил ни малейшего признака возвращающегося зверя. Насчитав двадцать ударов сердца, Густав отнял клинок от шеи Казимира.

– Ты исцелен, – прошептал он и поднялся, протягивая руку юноше, которого он только что безжалостно бил кулаком. – Ты прошел все испытания, Казимир.

Засунув кинжал за пояс, он помолчал и добавил негромко:

– Милил вернулся в свой храм, и ты – его первое чудо.

Казимир стоял, слегка покачиваясь. То-рис подошел к нему и поддержал его за руку, хотя сам едва стоял на ногах.

– Прошу вас, мастер Густав, снимите с него эти цепи.

Кивнув, жрец снял с крюка на стене ключи и отомкнул замки кандалов. Потирая раны на запястьях, одетый в лохмотья Мейстерзингер холодно смерил жреца взглядом.

– Прости, что мне пришлось избить тебя, – сказал Густав, освобождая от цепей ноги Казимира. – Мне нужно было быть уверенным, что ты исцелился…

Последние звенья цепи упали на каменный пол. Старик поднялся, с трудом выпрямляя согнутую спину. Его усталые глаза задержались на лице Казимира достаточно долго, чтобы заметить на нем выражение злобы.

Хрясъ!

Кулак Казимира попал ему в лицо. Жрец отшатнулся и упал на пол. Там он остался лежать, дрожа и даже не пытаясь подняться. С его губ не сорвалось ни единого звука.

Казимир бесстрастно смотрел на него.

– Я принимаю твои извинения, – сказал он. – Попробуй только еще раз прикоснуться ко мне, и твоя голова украсит стену моей усадьбы.

Он переступил через цепи и, вынув из скрюченных пальцев Густава ключи, подошел к двери.

Ключ лязгнул в замке, и тяжелая дверь со скрипом отворилась. Двое юношей молча вышли из комнаты. На пороге Торис задержался, с состраданием взглянув на скорчившегося на полу священника. Через мгновение он тоже исчез.

Густав долго лежал в тихой и темной комнате, прижимаясь к холодному полу. Сырой холод древнего камня успокаивал его раны. Он не двигался, не чувствуя ни рук, ни ног. Даже дыхание давалось ему с трудом, так как шея его странно скривилась, а голова была повернута под неестественным углом.

Затем снова раздался чистый и высокий звук, напоминающий звук трубы.

Прислушиваясь к этой пронзительной ноте, Густав забыл о боли, и даже дыхание давалось ему без труда. Звук становился глубже и богаче, и по наполовину парализованному лицу жреца скатилась одинокая слеза. Потом его широко раскрытые глаза остекленели. Густав в последний раз вздохнул и затих.

– Я так и знал, что это не поможет, – пробормотал Казимир, натягивая на плечи новую тунику. Его взгляд был устремлен на собственное отражение в высоком зеркале гардероба, стоявшего в спальне Мейстерзингера. Поднеся подсвечник к самому зеркалу, Казимир слегка прикоснулся к небольшим синякам, оставшимся на лице.

– Торис сказал, что вы встречались с Густавом сегодня ночью, – сказала входя в комнату Юлианна. – По его словам, все кончилось хорошо.

Казимир невольно вздрогнул и спрятал лицо в тень.

– Да… наверное, – сказал он, поворачиваясь к девушке.

Юлианна была в праздничном платье из пестрой ткани, которую носят цыганки. На плечи ее был наброшен платок.

– Сегодня чудесная ночь. Дует прохладный ветер, а на небе сияет полная луна. Ты не хочешь пойти прогуляться?

Казимир поставил подсвечник на пол и подошел к ней.

– Я хотел бы, но… – он прикусил губу. – Я не могу. Сегодня не могу.

Он попытался проскользнуть мимо нее к двери, но Юлианна остановила его, схвативши за рукав.

– Что случилось, Казимир? Мне кажется ты… боишься чего-то.

Казимир отвернулся, пряча свою разбитую щеку. Юлианна протянула руку и заставила его повернуться.

– Доверься мне, Казимир!.

Молодой человек заглянул в ее глубокие зеленые глаза. Челюсти его словно свело судорогой, и он почувствовал что задыхается. Неожиданно он притянул Юлианну к себе и заключил ее в объятия, почувствовав вдруг, каким изящным и хрупким было это теплое тело. Зарывшись лицом в ее волосы, он вдохнул аромат ее волос.

Неожиданно он почувствовал, как на концах его пальцев появляются острые когти. Быстро отступив назад, он схватил свой плащ и вышел в коридор.

– Значит, ты… отменил свою другую встречу? – спросил Геркон Люкас, и его зубы сверкнули в лунном свете.

Казимир понюхал воздух, пахнущий хвоей и смолой, и засунул руки в карманы своего теплого плаща.

– Да, встреча не состоялась. Он устало посмотрел на залитые лунным светом вершины высоких деревьев. Бард тоже принюхался:

– Тебя ранили. Кто?

Казимир вынул руки из карманов и продемонстрировал свои истерзанные запястья.

– Откуда ты знаешь?

– О, у меня много самых разных способностей, Казимир, – сказал Люкас и усмехнулся. – Ты случайно не сам себе нанес эти раны?

– Нет, – покачал головой Казимир и переступил с ноги на ногу. Под ногами мягко пружинили опавшие сосновые иглы.

– Кое-какие неприятности… в храме.

– Ах, да… храм, – Люкас вздохнул с насмешливым сочувствием. – Этот сварливый старый священник обожает причинять неприятности.

– Но сегодня я наставил его на истинный путь, – заметил Казимир небрежно.

Снимая с головы свою широкополую шляпу, бард пошевелил усами и прищелкнул языком.

– Теперь, я думаю, он уже не будет тебе мешать.

Казимир тяжело вздохнул и, снова засовывая в карманы забинтованные руки, – сказал:

– Я пришел сюда не для болтовни, Люкас. Ты обещал дать мне еще один урок.

Люкас рассмеялся:

– Две недели назад тебе было плевать на мои уроки. Почему ты передумал?

– Выживание, – ответил Казимир, осторожно ощупывая щеку. Люкас кивнул:

– Тогда приступим. Звери бегают на четырех ногах, в то время как человек предпочитает пользоваться двумя. Таким образом сердце человека располагается выше его желудка, а разум – выше сердца. Но для зверя мозг, сердце и желудок одинаково важны.

Казимир покачал головой:

– Ты говоришь загадками, учитель.

– Да, это загадка, – ответил Люкас. Но ответ на нее прост. Ты станешь еще лучшим правителем, когда перестанешь ставить свою голову выше велений сердца и требований желудка.

– Почему я должен так поступать? – перебил Казимир. – Ты сам только что сказал, что это свойственно людям.

– Да, это так. Вот только ты – не человек.

Казимир отступил на шаг и покрепче уперся ногами в землю, изготовившись к атаке. Трансформация готова была начаться в любую минуту.

– Почему ты так думаешь? – холодно спросил он.

– Я не думаю, я знаю, – ответил ему менестрель. – Дело в том, что мы оба – оборотни.

Казимир ахнул. На скулах Люкаса появились клочья шерсти. С гулким смехом Люкас сбросил с плеч плащ, и он лег на землю словно густая тень. Свет полной луны упал на его преображающееся тело, и Казимир увидел длинные жилистые ноги, массивный торс, хищную волчью морду с глазами, мерцающими оранжевым огнем. От шерсти его поднимался серебрящийся пар.