Текст книги "Мальчик дня и девочка ночи. Повесть о Фотогене и Никтерис"

XVIII. Побег

Вато навела свою подзорную трубу на неподвижное тело Никтерис, чтобы взглянуть на него утром, и отправилась к Фотогену. Ему тем временем стало заметно лучше, и он решился бежать из замка этой же ночью. Тьма очень страшила его, но Вато была страшнее даже темноты, да и сбежать от ведьмы днём было невозможно. А потому, как только замок погрузился в сон, он потуже затянул свой пояс, повесил на него охотничий нож, положил в карман флягу с вином и немного хлеба и взял лук со стрелами. Выйдя из замка, он сразу направился наверх, на плоскогорье. Но как только он вышел на равнину, болезнь, страх ночи и диких зверей взяли своё: он не смог сделать больше ни шагу и в бессилии сел, решив, что лучше ему умереть, чем жить. Вскоре, однако, сну удалось побороть его страхи, и он во весь рост растянулся на мягкой траве.

Проспал он недолго и, вдруг пробудившись, ощутил такой необычайный покой и безопасность, что поначалу решил даже, что рассвет уже наступил. Но над равниной по-прежнему стояла ночь. Вот только небо… – нет, в лицо ему смотрело не небо, а синие глаза его наяды! Его голова опять лежала у неё на коленях, но на этот раз беспокоиться было не о чем: девушка совсем не боялась ночи.

– Спасибо тебе, – сказал он. – Ты словно живой щит, оберегающий моё сердце. Когда ты со мной, мне совсем не страшно. После нашей прошлой встречи я был очень болен. Скажи, ты вышла из реки, увидев, что я лежу здесь?

– Но я живу не в воде, – отвечала она. – Я живу в свете бледного светильника, а свет палящего светоча убивает меня.

– Ну конечно! Теперь я понимаю, – отвечал он. – Я бы не повел себя так в прошлый раз, если бы понял это. Но я думал, ты смеёшься надо мной; такова уж моя природа, я боюсь темноты и ничего не могу с этим сделать. Прости, что я бросил тебя тогда, но, поверь, я не ведал, что творю. Теперь я понимаю, что ты в самом деле была напугана. Правда же?

– Да, это правда, – отвечала Никтерис, – и я испугаюсь снова. Но чего тебе-то бояться, я не понимаю. Ты же знаешь, как мягка и ласкова темнота, как она добра и приветлива, как нежна и бархатиста! Она словно бы прижимает тебя к своей груди, желая приголубить. Совсем недавно я лежала без чувств и умирала под вашим палящим светочем. Как, говоришь, вы его называете?

– Солнцем, – пробормотал Фотоген. – Как бы мне хотелось, чтобы оно поскорее взошло!

– О нет, прошу тебя, ради меня, не торопи его. Я могу заботиться о тебе в темноте, но обо мне при свете позаботиться некому. Я ведь говорила тебе, я лежала на солнце и чуть не умерла. И вдруг я сделала глубокий вдох. Прохладный ветерок коснулся моего лица. Я подняла голову и огляделась. Моя пытка закончилась, потому что исчез смертоносный светильник. Надеюсь, он не умер, а просто взобрался ещё выше. Моя ужасная головная боль совсем прошла, зрение вернулось ко мне. Я чувствовала себя так, будто заново родилась. Но сразу же подняться я не смогла, я всё ещё была очень слаба. Трава вокруг меня снова была прохладной, к ней вернулся её обычный неяркий цвет. На ней появилось что-то влажное, и ногам было так приятно, что я поднялась и мне даже захотелось побегать. Я бегала довольно долго и вдруг наткнулась на тебя, ты лежал здесь совсем как в прошлый раз. Я присела рядом с тобой, чтобы позаботиться о тебе, пока снова не появится палящий светоч, живительный для тебя, а для меня смертельный.

– Как же ты добра, о прекрасное создание! Так значит, ты простила меня ещё до того, как я попросил у тебя прощения! – воскликнул Фотоген.

Так они и лежали, беседуя, и он рассказал ей всё, что знал о своём прошлом, а она ему о своём, и они решили вместе уйти от Вато так далеко, как только возможно.

– И отправиться в путь мы должны прямо сейчас, – сказала наконец Никтерис.

– Сразу же, как только настанет утро, – ответил Фотоген.

– Не надо ждать утра, – возразила она, – ведь тогда я не смогу идти, а что ты будешь делать следующей ночью? И потом, днём Вато видит лучше, чем ночью. Ты должен идти сейчас, Фотоген, должен.

– Но я не могу. Я боюсь! – отвечал Фотоген. – Я не в силах пошевелиться. Стоит мне поднять голову с твоих колен, мне становится дурно от страха.

– Я буду с тобой, – сказала Никтерис как можно мягче. – Буду заботиться о тебе, пока не появится твое ужасное солнце, и тогда… тогда можешь оставить меня и идти так быстро, как только получится. Но прежде, если можно, пожалуйста, положи меня куда-нибудь в тень.

– Я больше никогда не оставлю тебя, Никтерис! – воскликнул Фотоген. – Подожди немного, скоро взойдёт солнце, и силы вернутся ко мне, мы отправимся в путь вместе и больше никогда, никогда не разлучимся!

– Нет-нет, – настаивала Никтерис, – мы должны отправиться немедленно. А ты должен научиться быть сильным в темноте точно так же, как и днём, а то так навсегда и останешься смелым лишь наполовину. Я вот уже перестала бороться с твоим солнцем и пытаюсь с ним помириться и понять, что же оно на самом деле такое и чего хочет – навредить мне или сделать лучше. Ты должен попробовать помириться с моей темнотой.

– Но ты даже не представляешь, какие ужасные звери живут там, на юге, – сказал Фотоген. – У них огромные зелёные глаза, и они перекусят тебя, как травинку, о прекрасная Никтерис!

– Ну идём же, идём, ты должен, – сказала Никтерис, – или мне придётся сделать вид, что я бросаю тебя, чтобы ты пошёл за мною. Я видела эти зелёные глаза, о которых ты говоришь, и я позабочусь о том, чтобы защитить тебя от них.

– Ты?! Но это же невозможно! Будь сейчас день, я смог бы защитить тебя от самого жуткого из них. Но сейчас я не увидел бы даже твоих прекрасных глаз, не светись они внутренним светом. Глядя в них, я вижу небеса. Они – окна, распахнутые в глубину небес, ту, что выше здешнего небосвода. Я знаю, это то самое место, где рождаются звёзды.

– Так поднимайся же, или я закрою их, – сказала Никтерис, – и ты их больше не увидишь, пока не начнёшь слушаться. Идём! Ты не можешь разглядеть диких зверей, зато я могу.

– Так значит, ты видишь их! И ты просишь меня идти с тобой! – воскликнул Фотоген.

– Да, – отвечала Никтерис, – я замечаю их раньше, чем они завидят меня, а потому смогу защитить тебя.

– Но как? – не унимался Фотоген. – Ты ведь не умеешь стрелять из лука и управляться с охотничьим ножом.

– Не умею, зато я могу не попадаться им на глаза. Когда я нашла тебя, я как раз играла с двумя или тремя из них. Я видела их и чувствовала их запах задолго до того, как они приблизились ко мне, задолго до того, как они смогли увидеть или учуять меня.

– Но сейчас ты ведь не видишь их и не чувствуешь их запаха? – забеспокоился Фотоген, приподнимаясь на локте.

– Сейчас нет никого. Дай-ка посмотрю, – ответила Никтерис и встала.

– Ой-ой, не уходи – не оставляй меня даже на секунду! – вскричал Фотоген, напряжённо вглядываясь в темноту, чтобы не потерять из виду её глаза.

– Тише, а то они услышат тебя, – ответила она. – Ветер сейчас южный, и им нас не учуять. Я немного изучила их повадки. С самого наступления любезной мне темноты я развлекалась играми с ними, время от времени вставая с наветренной стороны и давая кому-нибудь из них почуять мой запах.

– Какой ужас! – воскликнул Фотоген. – Ты ведь не будешь больше так делать, правда? И что же из этого вышло?

– В одно мгновение зверь обращал в мою сторону свои горящие глаза и большими прыжками нёсся мне навстречу. Но не забывай, что он меня не видел. Моё зрение настолько острее, чем его, что я прекрасно его видела, и я забегала с другой стороны от ветра, пока сама не почувствую его запах, а тогда уж я знала, что ему никак меня не найти. Если ветер переменится и начнёт дуть в другую сторону, сюда двинется огромное множество этих зверей, и нам вряд ли удастся спастись. Так что лучше пойдём.

С этими словами она взяла его за руку. Он уступил и встал, и она повела его за собой. Но двигался он неуверенными шагами и под утро, казалось, еле-еле держался на ногах.

– Милая! Я так устал и так напуган! – повторял он снова и снова.

– Обопрись на меня, – отвечала Никтерис, обнимая его за плечи или теребя за щёку. – Ещё несколько шажков. Ведь с каждым шагом мы становимся дальше от замка. Обопрись же, не бойся. Я достаточно сильная и чувствую себя вполне бодро.

Так они шли всё дальше и дальше. Пронизывающий темноту взгляд Никтерис не раз различал во мраке зелёные глаза, слабо мерцающие в ночи, и она выбирала кружные пути, чтобы не встретиться с ними. Но ни разу не сказала она Фотогену, что видела их. Она осторожно вела его за собой, стараясь находить для него путь поровнее и траву помягче, не переставая ласково беседовать с ним – о том, как красивы цветы, уютно умостившиеся на своём зелёном ложе, и как блаженно сияют звёзды из своих голубых опочивален!

Когда начало светать, Фотоген стал чувствовать себя лучше, и всё же он был страшно утомлён тем, что всю ночь шёл, вместо того чтобы спать, особенно после долгой болезни. Никтерис тоже чувствовала себя очень уставшей – и из-за того, что всю дорогу тащила его на себе, и из-за просыпавшейся у неё в душе боязни света, который затеплился на востоке. Вскоре оба, одинаково измученные, уже не могли больше помогать друг другу. Словно сговорившись, они вдруг остановились. Обняв друг друга, стояли они посреди широкой, поросшей травой равнины, не в силах сделать больше ни шагу, они еле держались на ногах, опираясь друг на друга, и каждую секунду могли упасть, если бы кто-то из них пошевелился. Но если девушка слабела на глазах, юноша вдруг начал обретать силы. Ночь убывала, а день нарастал, как морской прилив, сменяющий отлив; и вот уже солнце готово было подняться над горизонтом, рождённое в его пенных глубинах. И как только оно появилось, Фотоген ожил. Вскоре оно уже плыло в небе, словно птица, взлетевшая с руки Отца Светов. Никтерис вскрикнула от боли и заслонила лицо руками.

– О Боже мой, – вздохнула она. – Мне так страшно! Этот ужасный свет сжигает меня!

Но тут же, ослеплённая, она услышала радостный смех Фотогена, а затем почувствовала, как что-то поднимает её над землей. Всю ночь пронянчив его как дитя, она оказалась у него на руках. Он нёс её, как ребёнка, и её голова покоилась у него на плече. И всё же она была из них большей, ибо, больше претерпев, уже ничего не боялась.

XIX. Оборотень

В то самое мгновение, когда Фотоген поднимал на руки Никтерис, подзорная труба Вато исступлённо обшаривала плоскогорье. В бешенстве отшвырнув её, она бросилась в свою комнату и заперла за собой дверь. Там она намазалась от макушки до пят особой мазью, встряхнула своими длинными рыжими волосами и завязала их вокруг пояса. А потом она начала танцевать, кружась всё быстрее и быстрее, все более закипая злобой, пока злоба не пошла пеной у неё изо рта. Фалька, пришедшая проведать свою хозяйку, нигде не смогла её отыскать.

Когда взошло солнце, ветер постепенно переменился и кружил то туда, то сюда, пока не задул прямо с севера. Фотоген и Никтерис приблизились к самой кромке леса. Фотоген по-прежнему нёс Никтерис на руках, как вдруг она беспокойно зашевелилась у него на плече и прошептала ему на ухо:

– Я чувствую запах дикого зверя – вон оттуда, смотри, откуда дует ветер.

Фотоген обернулся к замку и увидел черную точку на равнине. Пока он смотрел, точка заметно увеличилась; она неслась по траве со скоростью ветра, была всё ближе и ближе. Зверь казался приземистым и длинным, возможно, потому, что бежал очень быстро. Фотоген посадил Никтерис под дерево в густой тени и достал из-за спины самую тяжёлую, длинную и острую из своих стрел. Приставляя перо к тетиве, он разглядел огромного волка, который нёсся прямо на него. Юноша нащупал нож в ножнах, наполовину вытащил из колчана вторую стрелу на случай, если первый выстрел не достигнет цели, и держал свою жертву на достаточном расстоянии, чтобы оставить себе возможность для второй попытки. Наконец он выстрелил. Стрела взвилась в воздух, полетела сначала прямо, затем снизилась и поразила зверя, но тут же отскочила, прочертив в воздухе зигзаг. Поспешно выпустил Фотоген вторую стрелу, а затем отбросил лук и достал нож. Но вторая стрела попала в грудь чудовищу, войдя по самое оперение. Зверь рухнул, вскинув лапы над головой и глухо ударившись о землю, зарычал, дёрнулся пару раз и вытянулся без движения.

– Я убил его, Никтерис! – воскликнул Фотоген. – Это огромный рыжий волк.

– О, благодарю тебя, – чуть слышно ответила из-за дерева Никтерис. – Я в тебе не сомневалась. И я ни капельки не испугалась.

Фотоген приблизился к волку. Что же это было за чудовище! Удивлённый, что его первая стрела повела себя столь странно, и не желая терять вторую, ту, что сослужила ему такую хорошую службу, он потянул изо всех сил и вытащил стрелу из груди чудовища. И каково же было его удивление, когда он увидел, что перед ним лежит вовсе не волк, а Вато, и её рыжие волосы завязаны вокруг пояса. Глупая ведьма думала, что она неуязвима для оружия, но забыла о том, что, мучая Фотогена, она часто брала одну из его стрел… Он вернулся к Никтерис и всё ей рассказал.

Девушка вздрогнула и заплакала; смотреть на мёртвое тело ведьмы она не захотела.

XX. Всё хорошо

Теперь им незачем было бежать из замка. Они оба не боялись никого, кроме Вато. Они оставили её там, где она погибла, и отправились назад. Огромная туча заслонила солнце, и начался сильный дождь; Никтерис почувствовала себя намного лучше, она смогла открыть глаза и, опираясь на Фотогена, неспешно пошла по влажной и прохладной траве.

Отойдя не слишком далеко от того места, они встретили Фаргу и других охотников. Фотоген сказал им, что убил рыжего волка и им оказалась госпожа Вато. Охотники выглядели опечаленными, но сквозь их вежливую печаль светилась радость.

– Раз так, – сказал Фаргу, – пойду и похороню мою хозяйку.

Но подойдя к месту, где лежало тело Вато, охотники увидели, что она уже похоронена, найдя своё последнее упокоение в утробах птиц и зверей, собравшихся на тризну.

Тогда Фаргу, догнав молодых людей, убедил Фотогена, что было бы весьма разумно отправиться к королю и рассказать ему обо всём случившемся. Но Фотоген поступил ещё разумнее, сказав, что прежде, чем являться ко двору, они с Никтерис должны обвенчаться.

– Ведь тогда даже сам король не в силах будет разлучить нас, – сказал он. – А если есть на свете два человека, которые не могут жить друг без друга, то это мы с Никтерис. Она должна учить меня не терять мужества в темноте, а я – заботиться о ней до тех пор, пока она не сможет выносить свет солнца, пока он не начнёт помогать ей видеть, вместо того чтобы ослеплять.

Свадьбу сыграли не откладывая, в тот же самый день. А на следующий – молодые отправились к королю и обо всем ему рассказали. И кого же ещё могли они встретить при дворе, как не родителей Фотогена, которые были в большом почёте у короля с королевой. Аврора чуть не умерла от радости, и поведала им, как Вато обманула её, сказав, что её ребёнок умер.

О родителях Никтерис никто ничего не знал, но когда Аврора увидела у этой милой девушки собственные пронзительно синие глаза, способные зорко видеть во мраке ночи, это навело её на странные мысли о том, что даже самые отъявленные злодеи могут служить звеньями, связывающими добрых людей. Благодаря Вато, матери, никогда не видевшие друг друга, смогли обменяться цветом глаз в своих детях.

Король пожаловал молодым замок Вато и принадлежавшие ей земли, где они и жили, учась друг у друга, многие годы, которые вовсе не казались им долгими. Они скончали свои дни не прежде, чем Никтерис полюбила день больше ночи, ведь он был силою и славой Фотогена, да и сама она видела, что день прекраснее ночи, а солнце царственнее луны. Фотоген же полюбил ночь более дня, ведь ночь была матерью и родимым домом для Никтерис.

– Но кто знает, – говаривала Никтерис Фотогену, – когда и мы сами угаснем и отправимся наружу, не суждено ли нам войти в день, который настолько же прекраснее твоего дня, насколько твой день прекраснее моей ночи.