Текст книги "Буря мечей. Том 1"

Они даже сквозь стены продолжали слышать, как он ревет «ХОДОР!» и рубит свое дерево. К счастью, Волчий лес велик, и вряд ли кто-нибудь другой его услышит.

– Жойен, почему ты заговорил об учителе? – спросил Бран. – Мой учитель – ты. Я, правда, так и не пометил дерево, но в другой раз обязательно помечу. Мой третий глаз открылся, как ты хотел…

– Так широко открылся, что ты, я боюсь, можешь провалиться в него и всю оставшуюся жизнь блуждать волком по лесу.

– Этого не случится, я обещаю.

– Мальчик обещает, но запомнит ли волк его обещание? Ты бегаешь с Летом, охотишься с ним, убиваешь с ним… и подчиняешься его воле больше, чем он твоей.

– Я просто забываю, вот и все. Мне ведь только девять. Я стану лучше, когда вырасту. Даже Флориан-Дурак и принц Эйемон, Рыцарь-Дракон, в девять лет еще не были великими рыцарями.

– Это правда и было бы даже умно, будь дни по-прежнему длинными, но они становятся все короче. Ты летнее дитя, я знаю. Назови мне девиз дома Старков.

– «Зима близко». – От одних этих слов на Брана повеяло холодом.

Жойен важно кивнул.

– Мне приснился крылатый волк, прикованный к земле каменными цепями, и я приехал в Винтерфелл, чтобы освободить его. Теперь цепи спали с тебя, но ты все еще не летаешь.

– Ну так научи меня. – Бран по-прежнему боялся трехглазой вороны, которая посещала порой его сны, и долбила его клювом между глаз, и приказывала ему лететь. – Ты ведь древовидец.

– Нет – просто мальчик, который видит сны. Древовидцы умели не только это. Они, как и ты, были варгами, и самые сильные из них могли влезать в шкуру любого зверя, что летает, плавает или ползает; могли смотреть глазами чардрев и видеть истину за пределами этого мира. У богов даров много, Бран. Сестра моя – охотница. Ей дано быстро бегать и стоять так тихо, что ее совсем не слышно. У нее острый глаз, острый слух, она искусно владеет острогой и сетью. Она умеет дышать сквозь речной ил и прыгать с дерева на дерево. Я ничего этого не умею, и ты тоже. Мне боги дали зеленые сны, а тебе… ты можешь намного превзойти меня, Бран. Ты крылатый волк, и никто не знает, как далеко и как высоко ты способен летать… если тебя кто-нибудь этому научит. Как я могу помочь тебе овладеть даром, который мне непонятен? У нас на Перешейке помнят Первых Людей и Детей Леса, которые были их друзьями… но многое забыто напрочь, и многого мы не узнаем никогда.

– Если мы останемся здесь и никого не потревожим, – сказала Мира, взяв Брана за руку, – ты будешь в безопасности до конца войны, но научиться сможешь только тому, чему способен научить тебя брат – а ты слышал, что он сказал. Если мы уйдем отсюда, чтобы поискать пристанища в Последнем Очаге или за Стеной, нас могут схватить. Ты только мальчик, я знаю, но еще и наш принц, сын нашего лорда и наследник нашего короля. Мы поклялись тебе в верности землей и водой, бронзой и железом, льдом и огнем. Дар твой, Бран, и риск тоже твой. Поэтому выбор, мне думается, тоже должен быть за тобой. Мы твои слуги – приказывай. По крайней мере в этом случае, – усмехнулась она.

– И вы сделаете, как я скажу? Правда?

– Правда, мой принц, так что подумай как следует.

Бран попытался рассуждать так, как, возможно, рассуждал бы отец. Дядья Большого Джона Амбера, Хозер Смерть Шлюхам и Морс Воронье Мясо, – люди буйные, но вроде бы преданные. И Карстарки тоже. Кархолд – сильный замок, отец всегда так говорил. «У Амберов или Карстарков мы будем в безопасности…»

Они могут также отправиться на юг, к лорду Мандерли. В Винтерфелле тот много смеялся и никогда не смотрел на Брана жалостливо, как другие лорды. Замок Сервин ближе, чем Белая Гавань, но мейстер Ловин сказал, что Клей Сервин убит. «Быть может, Амберы, Карстарки и Мандерли тоже мертвы».

Можно еще остаться здесь, в Развалюхе, – тогда их никто не найдет, и он останется жив. «И останусь калекой».

Бран поймал себя на том, что плачет. «Глупый сопляк», – сказал себе он. Куда бы он ни отправился, в Кархолд, Белую Гавань или Сероводье, он все равно будет калекой. Он сжал кулаки и сказал:

– Я хочу летать. Прошу, отведите меня к вороне.

Давос

Когда он поднялся на палубу, позади таял длинный мыс Дрифтмарка, а впереди вставал из моря Драконий Камень. Бледно-серая струйка дыма поднималась в небо с вершины его горы. «Драконова гора нынче утром неспокойна, – подумал Давос, – если это не костер, на котором Мелисандра сжигает кого-то еще».

Мелисандра не покидала его мыслей, пока «Плясунья Шайяла» шла через Черноводный залив и Глотку, лавируя против встречного ветра. Огонь, горящий на сторожевой башне Острого мыса на конце Крюка Масси, напомнил ему рубин у нее на шее, а красные облака на утренней и вечерней заре вызывали в памяти шелк и атлас ее платьев.

Она ждет его на Драконьем Камне во всей своей красе и силе, со своим богом, своими тенями и его королем. Давос всегда думал, что красная жрица предана Станнису, но теперь переменил свое мнение. «Она сломала его, как ломает человек норовистого коня. Чтобы взнуздать его и скакать на нем к власти, она предала огню моих сыновей. Я вырежу живое сердце у нее из груди и посмотрю, как оно горит». Он коснулся рукояти длинного красивого лиснийского кинжала, который подарил ему капитан.

Капитан был очень добр к нему. Зовут его Хоран Сатмантес, и он лисниец, как и Салладор Саан, которому принадлежит этот корабль. У него светло-голубые глаза, часто встречающиеся в Лисе, костистое обветренное лицо, и он уже много лет занимается торговлей с Семью Королевствами. Узнав, что человек, подобранный им, – знаменитый Луковый Рыцарь, он уступил Давосу свою каюту, снабдил его своей одеждой и парой новых сапог, которые пришлись почти впору. Он настаивал, чтобы Давос и ел за его столом, но это ни к чему хорошему не привело. Желудок Давоса не мог переварить устриц, угрей и прочих изысканных блюд, любимых капитаном, и после их первой трапезы он провел остаток дня у борта, свешиваясь за него то одним концом, то другим.

С каждым ударом весел Драконий Камень становился все больше. Давос уже видел очертания горы и большую черную цитадель у нее на склоне, с горгульями и драконьими башнями. Бронзовая фигура на носу «Плясуньи Шайялы» резала волны, взмахивая солеными пенными крыльями. Давос привалился к планширу, радуясь, что может на что-то опереться. Пережитые им испытания ослабили его. Если он слишком долго стоял, ноги начинали трястись, и на него часто нападали приступы кашля, после которых он выплевывал кровавые сгустки. «Это ничего, – говорил он себе. – Боги не для того провели меня через огонь и воду, чтобы после уморить кашлем».

Слушая, как стучит барабан гребного мастера, гудит парус и поскрипывают весла, он возвращался во времена своей молодости, когда те же звуки каким-нибудь туманным утром вселяли в его сердце страх. Они возвещали о приближении морской стражи старого сира Тристимуна, а морская стража несла смерть контрабандистам, когда на Железном Троне сидел Эйерис Таргариен.

«Но это было в другой жизни. До лукового корабля, до Штормового Предела, до того, как Станнис укоротил мне пальцы. До войны и красной кометы, до того, как я стал Сивортом и рыцарем. Я был другим человеком в те дни, до того, как лорд Станнис возвысил меня».

Капитан Хоран рассказал ему о крушении надежд Станниса в ночь, когда горела река. Ланнистеры обошли его с фланга, а переменчивые знаменосцы в час наибольшей нужды стали покидать его сотнями. «Там видели тень короля Ренли, – сказал капитан, – он рубил направо и налево, возглавляя авангард львиного лорда. Говорят, его зеленые доспехи от дикого огня сияли призрачным светом, а оленьи рога на шлеме горели золотом».

«Тень Ренли». А вдруг и тени сыновей Давоса тоже вернутся в этот мир? Он слишком много повидал в море, чтобы утверждать, что призраков не существует.

– Неужели никто не остался верен ему? – спросил Давос.

– Лишь немногие – в основном это родственники королевы. Мы взяли на борт многих с лисой и цветами, но еще больше народу под всевозможными эмблемами осталось на берегу. Лорд Флорент теперь десница короля.

Гора, увенчанная бледным дымом, приближалась. Парус пел, барабан бил, весла работали в лад, и вскоре перед ними открылось устье гавани. «Как пусто», – подумал Давос, помнивший, сколько кораблей теснилось прежде у каждого причала и покачивалось за волнорезом. Флагман Салладора Саана «Валирийка» стоял у набережной, где прежде помещалась «Ярость» и ее сестры. Корпуса соседних кораблей тоже пестрели лиснийскими полосками. Давос тщетно искал «Леди Марию» или «Духа».

Войдя в гавань, они спустили парус и подошли к причалу на веслах.

– Мой принц захочет повидать вас немедленно, – сказал капитан, пока матросы закрепляли концы.

На Давоса напал кашель. Он схватился за борт и сплюнул в море.

– Король, – просипел он. – Я должен видеть короля. – «Где король, там будет и Мелисандра».

– Король никого не принимает, – твердо ответил капитан. – Салладор Саан вам все расскажет. Сначала к нему.

Давос, слишком слабый, чтобы противоречить, ограничился кивком.

На борту «Валирийки» Салладора не оказалось. Они нашли его за четверть мили от нее, в трюме пузатой пентошийской барки под названием «Богатый урожай», где он с двумя евнухами пересчитывал груз. Один евнух держал фонарь, другой восковую табличку и стилос.

– Тридцать семь, тридцать восемь, тридцать девять, – бубнил старый пират, когда Давос с капитаном вошли в трюм. Сегодня он был в винно-красном камзоле и высоких сапогах из выбеленной кожи с серебряным тиснением. Раскупорив один из сосудов, он понюхал, чихнул и сказал: – Грубый помол, второсортный – мой нос не проведешь. В накладной значатся сорок три сосуда – куда же, любопытно знать, подевались остальные? Эти пентошийцы думают, что я считать не умею? – Тут он увидел Давоса и осекся. – Что это так глаза щиплет – перец или слезы? Неужто передо мной Луковый Рыцарь? Нет, быть не может – все сходятся на том, что мой друг Давос погиб на горящей реке. Зачем же его призрак тревожит меня?

– Я не призрак, Салла.

– Да ну? Мой Луковый Рыцарь никогда не был таким тощим и бледным, как ты. – Тут Салладор Саан, пробравшись между грудами пряностей и рулонами тканей, стиснул Давоса в объятиях и расцеловал трижды, в щеки и в лоб. – Но ты еще теплый, сир, и я слышу, как стучит твое сердце. Так это правда? Море проглотило тебя, но выплюнуло обратно.

Давосу вспомнился Пестряк, полоумный шут принцессы Ширен. Он тоже побывал в морской пучине и вышел оттуда безумным. «Может, и я лишился разума?» Кашлянув в перчатку, он сказал:

– Я проплыл под цепью, и меня выбросило на копье сардиньего короля. Там бы я и помер, если б не «Плясунья Шайяла».

Салладор обнял за плечи своего капитана.

– Молодец, Хоран. Мне сдается, ты получишь щедрую награду. Мейзо Map, будь хорошим евнухом и проводи моего друга Давоса в хозяйскую каюту. Да принеси ему горячего вина с гвоздикой – не нравится мне этот кашель. Лимон тоже туда выжми. Подай еще белый сыр и миску тех зеленых оливок, которые мы только что считали. Я сейчас приду к тебе, Давос, только поговорю с нашим славным капитаном. Ты извинишь меня, я знаю. Смотри только не съешь все оливки, не то я рассержусь!

Давос вместе со старшим из двух евнухов проследовал в большую, богато обставленную каюту на корме. Ковры здесь были мягкими, окна цветными, а в каждом из глубоких кожаных кресел могли поместиться трое Давосов. Вскоре явились сыр, оливки и чаша горячего красного вина. Давос взял ее в руки и с благодарностью отпил глоток. По груди распространилось упоительное тепло.

Немного времени спустя появился и Салладор Саан.

– Извини за вино, дружище. Эти пентошийцы пили бы собственную мочу, будь она красная.

– Оно хорошо для груди. Моя матушка говаривала, что горячее вино помогает лучше всякого компресса.

– Компрессы тебе тоже понадобятся. Значит, ты все это время просидел на копье? Подумать только. Как ты находишь это превосходное кресло? Зад у него будь здоров, верно?

– У кого? – спросил Давос, попивая свое вино.

– У Иллирио Мопатиса. Кит с бакенбардами, право слово. Кресла делались по его мерке, хотя он нечасто вылезает из Пентоса. Толстяки любят сидеть с удобствами – впрочем, собственная подушка всегда при них.

– Как это ты оказался на пентошийском судне? Никак снова пиратом заделался, милорд? – Давос отставил пустую чашу.

– Низкая клевета. Кто претерпел от пиратов больше Салладора Саана? Я беру лишь то, что принадлежит мне по праву. Мне много задолжали, очень много, но мыслю я трезво, поэтому вместо золота взял пергамент, совсем свеженький. На нем имя и печать лорда Алестера Флорента, десницы короля. Теперь я – лорд Черноводного залива, и ни одно судно не смеет бороздить мои благородные воды без моего благородного разрешения. А если эти разбойники пытаются проскочить ночью, чтобы не платить мне законной пошлины, то они ничем не лучше контрабандистов, и я имею полное право взять себе их суда. Но пальцев я никому не рублю, – со смехом заметил Салладор. – На что мне их пальцы? Я беру только корабли, груз и выкуп – в разумных пределах. – Он бросил на Давоса острый взгляд. – А ты, дружище, плох. Этот кашель, и кости под кожей выпирают. Зато твоего мешочка с костями я что-то не вижу.

Рука Давоса по привычке потянулась к отсутствующей ладанке.

– Я потерял их на реке. – «А с ними и удачу».

– Там творилось что-то ужасное, – посерьезнел Салладор. – Даже из залива страшно было смотреть.

Давос закашлялся, сплюнул и снова закашлялся.

– Я видел, как горели «Черная Бета» и «Ярость», – хрипло выговорил он наконец. – Вышло ли хоть сколько-нибудь наших кораблей из огня? – Частью души он все еще надеялся.

– «Лорд Стеффон», «Дженна-оборванка», «Быстрый меч», «Веселый лорд» и еще несколько оказались выше пиромантовой мочи. Они не сгорели, но и уйти не смогли, поскольку цепь уже подняли. Некоторые сдались, но большинство двинулось на веслах вверх по Черноводной, подальше от боя, и там моряки затопили их, чтобы они не достались Ланнистерам. Я слышал, будто «Дженна-оборванка» и «Веселый лорд» все еще пиратствуют на реке, но кто знает, правда ли это.

– Что «Леди Мария»? И «Дух»?

Салладор Саан сжал плечо Давоса.

– Нет. Они не спаслись. Я сожалею, дружище. Твои Дейл и Аллард были хорошие ребята. Могу, однако, тебя утешить – твой юный Деван был среди тех, кого мы подобрали в конце битвы. Говорят, храбрый мальчонка не отходил от короля.

У Давоса даже голова закружилась от облегчения. Он боялся спрашивать о Деване.

– Хвала милосердной Матери. Я должен увидеть его, Салла.

– Конечно. И я думаю, ты захочешь сплавать на мыс Гнева, чтобы повидать жену и двух младших. Ты должен получить новый корабль.

– Его милость даст мне его.

– У его милости кораблей не осталось, зато у Салладора Саана их много. Королевские суда сгорели на реке, а мои нет. Ты получишь корабль, дружище, и будешь моим капитаном, так ведь? Будешь ходить между Браавосом, Миром и Волантисом темной ночью, невидимый, и возвращаться ко мне с шелком и пряностями. Наши кошельки лопнут от золота.

– Ты очень добр, Салла, но я обязался служить моему королю, а не твоему кошельку. Война продолжается, и Станнис остается законным наследником престола по всем законам Семи Королевств.

– Что проку в законах, когда корабли сожжены. И своего короля, боюсь, ты найдешь сильно изменившимся. С самой битвы он никого не хочет видеть и не выходит из своего Каменного Барабана. Всеми делами занимается королева со своим дядей Алестером, который именует себя десницей. Королева вручила ему королевскую печать, которую он ставит на все бумаги – вот и на мой пергамент тоже. Только вот королевство, которым они правят, маленькое, бедное и скалистое. В нем нет золота – даже такой малости, чтобы уплатить долг верному Салладору Саану, из рыцарей остались лишь те, кого мы приняли на борт, а из кораблей – только мой маленький храбрый флот.

Давос скрючился в приступе кашля. Салладор хотел помочь ему, но он махнул рукой и вскоре оправился.

– То есть как это – никого не хочет видеть? – просипел он. Собственный голос показался ему слабым и хриплым, и каюта на миг поплыла перед глазами.

– Никого, кроме нее. – Давосу не нужно было спрашивать, о ком Салладор говорит. – Дружище, ты себя изнуряешь. Тебе требуется постель, а не Салладор Саан. Постель, теплые одеяла, горячий компресс на грудь и побольше вина с гвоздикой.

– Ничего, – тряхнул головой Давос. – Рассказывай, Салла, я должен знать. Никого, кроме Мелисандры?

Лисниец с сомнением посмотрел на него и неохотно продолжил:

– Всех остальных стража отсылает прочь, даже королеву и маленькую принцессу. Слуги приносят еду, но к ней никто не прикасается. – Он подался вперед и понизил голос. – Я слышал странные разговоры о голодном огне в чреве горы и о том, как Станнис с красной женщиной спускаются туда вместе поглядеть на пламя. Там будто бы есть шахты и тайные лестницы, ведущие в самое пекло, где только она может бывать безнаказанно. Немудрено, что старик после этаких ужасов есть не может.

«Мелисандра». Давоса пробрала дрожь.

– Это все красная женщина сделала. Она наслала огонь, пожравший нас, в наказание за то, что Станнис отправил ее восвояси, и чтобы доказать ему, что без ее чар ему нечего надеяться на победу.

Салладор взял из миски сочную оливку.

– Ты не первый, кто это говорит, дружище, но на твоем месте я не стал бы говорить такое вслух. Драконий Камень прямо кишит людьми королевы, у которых слух острый, а ножи еще острее. – Он сунул оливку в рот.

– У меня у самого есть нож – мне его капитан Хоран подарил. – Давос вынул кинжал и положил его на стол. – Нож, чтобы вырезать у Мелисандры сердце. Если у нее оно есть.

Салладор выплюнул косточку.

– Давос, дорогой мой Давос, не говори таких вещей даже в шутку.

– Это не шутка. Я намерен убить ее. – «Если ее можно убить обыкновенным человеческим оружием». Давос сомневался в этом. Он видел, как старый мейстер Крессен влил яд в ее вино, собственными глазами видел, но когда они оба, мейстер и женщина, выпили из отравленной чаши, мейстер умер, а красная жрица – нет. «Однако нож в сердце… даже демонов можно убить холодным железом, так поется в песнях».

– Опасные это разговоры, дружище. Мне думается, ты все еще болен морем, и мозги у тебя запеклись от жара. Ложись-ка ты в постель и отдыхай, пока не окрепнешь.

«Или пока моя решимость не ослабнет». Давос встал. Он действительно чувствовал жар и головокружение, но это пустяки.

– Ты старый предатель и негодяй, Салладор Саан, и все же ты мой друг.

Лисниец погладил свою заостренную серебристую бороду.

– Ну вот и останься со своим добрым другом.

– Нет, я пойду. – Давос закашлялся.

– Куда ты пойдешь? Посмотри на себя! Кашляешь, весь дрожишь, сам тощий и хилый. Куда тебя несет?

– В замок. Моя постель там, и сын мой тоже.

– И красная женщина, – с подозрением молвил Салладор. – Она тоже в замке.

– И она. – Давос спрятал кинжал обратно в ножны.

– Ты, контрабандист луковый, что ты смыслишь в тайных убийствах? Ты же болен, ты даже кинжал свой не удержишь, знаешь, что с тобой сделают, если схватят? Пока вы горели там, на реке, королева сжигала изменников тут. «Слуги тьмы», называла она этих бедолаг, а красная женщина пела, когда горели костры.

Давоса это не удивило – ему казалось, что он знал это заранее.

– Она взяла из темниц лорда Сангласса, – предположил он, – и сыновей Хуберта Рамбтона.

– Вот именно, и сожгла их, и тебя тоже сожжет. Если ты убьешь красную женщину, тебя сожгут ради возмездия, а если тебе не удастся ее убить, тебя сожгут за попытку убийства. Она будет петь, а ты будешь вопить, пока не умрешь. А ведь ты только-только вернулся к жизни!

– Я для того и вернулся, чтобы сделать это. Положить конец Мелисандре из Асшая и всем ее козням. Зачем еще, по-твоему, море выплюнуло меня обратно? Ты знаешь Черноводный залив не хуже меня, Салла. Ни один капитан с головой на плечах не поведет свой корабль через копья морского короля, рискуя пропороть себе днище. «Плясунья Шайяла» не должна была там появиться.

– Это ветер, – громко заявил Салладор, – противный ветер, только и всего. Он загнал ее слишком далеко на юг.

– А кто его послал, этот ветер? Салла, Матерь говорила со мной.

– Твоя мать умерла, – заморгал лисниец.

– Небесная Матерь. Она даровала мне семерых сыновей, а я позволил сжечь ее. Она говорила со мной. Мы сами призвали огонь, сказала она. И тени тоже. Я отвез Мелисандру на лодке в подземелье Штормового Предела и видел ужас, который она родила там. – Он до сих пор видел в страшных снах, как тень, цепляясь черными руками за ляжки жрицы, вылезает из ее раздутого чрева. – Она убила Крессена, и лорда Ренли, и отважного человека по имени Кортни Пенроз, и сыновей моих тоже убила. Давно пора, чтобы кто-нибудь убил ее.

– Вот именно, «кто-нибудь» – только не ты. Ты слаб, как ребенок, и воин из тебя плохой. Останься, очень тебя прошу; мы поговорим, ты съешь что-нибудь, а потом мы, глядишь, поплывем в Браавос и наймем для этой цели Безликого, так ведь? Но ты сейчас должен сесть на место и поесть.

«Он делает все еще более трудным, – устало подумал Давос, – хотя дело с самого начала было труднее некуда».

– Месть сидит у меня в животе, Салла, и не оставляет места для еды. Отпусти меня. Ради нашей дружбы, пожелай мне удачи и дай мне уйти.

Салладор встал.

– Ты плохой друг, вот что. Когда ты умрешь, кто повезет твои кости и пепел твоей леди-жене, кто скажет ей, что она потеряла мужа и четырех сыновей? Бедный старый Салладор Саан, кто же еще. Но будь по-твоему, храбрый сир рыцарь, ступай, коли в могилу не терпится. Я соберу твои кости и раздам сыновьям, которые у тебя еще остались, – пусть носят в мешочках у себя на шее. – Он сердито махнул на Давоса унизанной перстнями рукой. – Ступай, ступай, ступай.

Давосу не хотелось уходить от него так.

– Салла…

– Сказано, ступай. Или оставайся, но если уж идешь, то иди.

И Давос ушел.

Путь от «Богатого урожая» к воротам замка был долгим и одиноким. Портовые улочки, где прежде кишели солдаты, матросы и простой люд, опустели. Там, где раньше под ноги подворачивались визжащие свиньи и голые ребятишки, шмыгали крысы. Ноги у Давоса были как кисель, и кашель трижды вынуждал его останавливаться и отдыхать. Никто не пришел ему на помощь и даже не выглянул в окошко, чтобы посмотреть, в чем дело. Окна и двери стояли запертые, и больше половины домов были отмечены знаками траура. «На Черноводную отплыли тысячи, а вернулись сотни, – думал Давос. – Не один я потерял сыновей. Да помилует Матерь всех павших».

Дойдя до ворот замка, он и их нашел запертыми. Давос застучал кулаком в утыканное железными заклепками дерево. Ему никто не отвечал, но он стучал снова и снова. Наконец наверху, между двумя горгульями, появился человек с арбалетом.

– Кто там?

Давос задрал голову и сложил руки около рта.

– Сир Давос Сиворт к его милости.

– Пьян ты, что ли? Ступай прочь и перестань дубасить в ворота.

Ну что ж, Салладор его предупреждал. Давос попробовал по-другому.

– Пошлите тогда за моим сыном. Это Деван, королевский оруженосец.

– Кто ты, говоришь, такой? – нахмурился стражник.

– Давос, Луковый Рыцарь.

Голова стражника исчезла, но вскоре вернулась.

– Убирайся, Луковый Рыцарь погиб на реке. Его корабль сгорел.

– Корабль сгорел, но я жив и стою перед тобой. Капитан ворот все еще Джейт?

– Кто?

– Джейт Блэкберри. Он меня знает.

– Не знаю такого. Его и в живых небось нет.

– Ну а лорд Читтеринг?

– Этого знаю. Он сгорел на Черноводной.

– Уилл Крючок? Хал-Боров?

– Все мертвы, – сказал часовой, но его явно одолело сомнение. – Подожди-ка, – промолвил он и снова исчез.

Давос стал ждать. Никого не осталось, тупо думал он, вспоминая белое брюхо Хала, вечно выпиравшее из его засаленного дублета, и длинный след от рыболовного крючка на лице Уилла, и то, как Джейт снимал шапку перед всеми женщинами, пятилетними и пятидесятилетними, высокородными и простыми. Они утонули или сгорели, вместе с его сыновьями и тысячью других, отправились завоевывать престол в преисподнюю.

Стражник вернулся и сказал:

– Идите к калитке, вас пропустят.

Давос повиновался. Стражники, впустившие его, были ему незнакомы. Вооруженные копьями, они носили на груди лису в цветочном венке, эмблему дома Флорентов. Давоса провели не к Каменному Барабану, как он ожидал, а под арку Драконова Хвоста, в Сад Эйегона, и сержант велел ему подождать здесь.

– Его милости известно, что я вернулся? – спросил Давос.

– Откуда, на хрен, я могу знать? Сказано – ждите. – И караул удалился.

В Саду Эйегона приятно пахло сосной и повсюду стояли высокие темные деревья. Сад окружали высокие колючие изгороди, в нем цвели дикие розы, а на заболоченном клочке земли росла клюква.

Давос не мог взять в толк, зачем его сюда привели.

Потом он услышал перезвон колокольчиков, детский смех, и из кустов вдруг выскочил шут Пестряк. Он мчался что есть мочи, а за ним гналась принцесса Ширен.

– Ну-ка вернись, Пеструшка, – кричала она. – Вернись сейчас же.

Увидев Давоса, дурак встал как вкопанный, и колокольчики на его жестяной шапке с оленьими рогами прозвенели: динь-дон, клинь-клон. Перескакивая с ноги на ногу, он запел:

– «Кровь дурака, и кровь короля, кровь на брачном ложе, но в темнице жених, и все гости его в цепях оказались тоже». – Ширен совсем было догнала его, но в последнее мгновение он перескочил через высокий папоротник и исчез между деревьями. Принцесса помчалась за ним. Это зрелище вызвало у Давоса улыбку.

Он откашливался в перчатку, когда сквозь изгородь проскочила еще одна маленькая фигурка, врезалась прямо в него и сбила его с ног.

Мальчик тоже упал, но тут же вскочил.

– Ты что здесь делаешь? – осведомился он, отряхиваясь. Угольно-черные волосы падали ему на плечи, но глаза, как ни странно, были голубые. – Ты не должен загораживать мне дорогу, когда я бегу.

– Верно, не должен. – Давос привстал на колени и скрючился в новом приступе кашля.

– Ты нездоров? – Мальчик взял его за руку и помог подняться. – Может, мейстера позвать?

– Ничего. Это просто кашель. Скоро пройдет.

– Мы играем в дев и чудовищ, – сообщил мальчик. – Я изображаю чудовище. Детская забава, но моей кузине нравится. Тебя как зовут?

– Сир Давос Сиворт.

Мальчик смерил его недоверчивым взглядом.

– Вы уверены? Вид у вас не очень-то рыцарский.

– Я Луковый Рыцарь, милорд.

Синие глаза моргнули.

– Который плавал на черном корабле?

– Вы знаете эту историю?

– Вы привезли дяде Станнису рыбу еще до моего рождения, когда лорд Тирелл держал его в осаде. – Мальчик вытянулся во весь свой рост и представился: – Я Эдрик Шторм, сын короля Роберта.

– Оно и видно. – Давос понял это почти сразу. Уши у парня оттопырены, как у Флорента, но волосы, глаза, челюсть, скулы – все это баратеоновское.

– Вы знали моего отца?

– Я видел его много раз, бывая с вашим дядей при дворе, но мы ни разу не разговаривали.

– Отец научил меня сражаться, – гордо заявил Эдрик. – Он навещал меня почти каждый год, и мы иногда устраивали учебные бои. В мои последние именины он прислал мне боевой молот, совсем как у него, только поменьше. Но мне велели оставить его в Штормовом Пределе. Это правда, что дядя Станнис отрубил вам пальцы?

– Только последний сустав. Пальцы остались при мне, просто стали короче.

– Покажите.

Давос снял перчатку, и мальчик внимательно осмотрел его руку.

– А большой палец он не стал рубить?

– Нет. – Давос закашлялся. – Его он оставил в целости.

– Ему совсем не следовало рубить вам пальцы, – рассудительно заметил мальчишка. – Это нехорошо.

– Я был контрабандистом.

– Но ведь именно поэтому вы сумели привезти ему рыбу и лук.

– За лук лорд Станнис посвятил меня в рыцари, а за контрабанду урезал мне пальцы. – Давос снова надел перчатку.

– Мой отец не стал бы трогать ваши пальцы.

– Вам виднее, милорд. – «Роберт был не такой, как Станнис, это верно. Мальчик похож на него. А еще на Ренли». Эта мысль вызвала у Давоса беспокойство.

Эдрик хотел сказать еще что-то, но тут они услышали шаги. Сир Акселл Флорент шел к ним по садовой дорожке с дюжиной стражников в стеганых кафтанах, с огненным сердцем Владыки Света на груди. «Люди королевы», – подумал Давос, и на него снова напал кашель.

Сир Акселл коренаст и мускулист, с мощными руками, грудь у него колесом и ноги тоже, а из ушей растут волосы. Он приходился королеве дядей и уже лет десять служил кастеляном Драконьего Камня. С Давосом он всегда обращался учтиво, зная, что тот пользуется расположением лорда Станниса. Но теперь в его голосе не было ни учтивости, ни тепла.

– Я думал, вы утонули, сир Давос. Как вам удалось спастись?

– Лук не тонет, сир. Вы пришли отвести меня к королю?

– Я пришел отвести вас в темницу. – Сир Акселл сделал знак своим людям. – Взять его. И отберите у него кинжал – он хотел убить им нашу госпожу.