Текст книги "Пир стервятников"

– Лорды и леди, – громко сказала Серсея, – если вам будет угодно выйти со мной наружу, мы зажжем свечу в ознаменование союза между Хайгарденом и Бобровым Утесом. В ознаменование нового века, сулящего мир и процветание нашим Семи Королевствам.

Темная и покинутая стояла Башня Десницы с зияющими дырами на месте выломанных дубовых дверей и ставен. Полуразрушенная, оскверненная, она по-прежнему подавляла своей высотой все строения внешнего двора. Гости, выходя из Малого Чертога, попадали в ее тень. Серсея посмотрела вверх – зубцы на башне вгрызались в полную луну осеннего равноденствия. Сколько же королевских десниц обитало здесь за последних три века?

Королева остановилась в ста ярдах от башни, глубоко вздохнула, перебарывая головокружение, и сказала:

– Можете начинать, лорд Галлин.

Пиромант, откашлявшись, махнул факелом. Лучники на стенах прицелились и послали в разверстые окна около дюжины огненных стрел.

Башня, охнув в ответ, осветилась изнутри красным, желтым, оранжевым… и зеленым, зловещей темной зеленью, цвета желчи, жадеита, пиромантовой мочи. Алхимики именуют это вещество «субстанцией», но в народе оно зовется «диким огнем». В Башне Десницы установили полсотни горшков этой самой субстанции, переложив их дровами, бочками со смолой и имуществом карлика по имени Тирион Ланнистер.

Королеву овеял жар зеленого пламени. По словам пиромантов, только три вещи на свете горят жарче его: драконий огонь, подземный огонь и летнее солнце. Дамы заахали, увидев в окнах первые языки пламени, длинные и зеленые. Мужчины вскричали «ура» и подняли вверх заздравные чаши.

Как он красив, этот огонь, думала Серсея. Красив, как Джоффри, когда его впервые приложили к моей груди. Ни один мужчина не доставлял ей такого наслаждения, как этот нежный ротик, прильнувший к ее соску.

Томмен смотрел на пожар круглыми глазами, завороженный и напуганный одновременно. Маргери сказала ему что-то на ухо, и он засмеялся. Рыцари бились об заклад, скоро ли обрушится башня. Лорд Галлин мурлыкал что-то себе под нос, покачиваясь на каблуках.

Серсея вспоминала всех десниц, которых знала на своем веку: Оуэна Мерривезера, Джона Коннингтона, Карлтона Челстеда, Джона Аррена, Эддарда Старка, своего брата Тириона. И отца, лорда Тайвина Ланнистера. Отца прежде всего. Горите, с тайным ликованием повторяла она про себя. Горите ярким пламенем со всеми своими секретами, заговорами, изменами. Это мой день. Мой замок и мое королевство.

Башня внезапно издала стон, заткнувший рты болтунам. Часть ее верхушки грохнулась наземь, подняв столб дыма и пыли. От проникшего в брешь воздуха огонь взвился ввысь, в самое небо. Томмен попятился, но Маргери, взяв его за руку, сказала:

– Смотри, он танцует. Как мы с тобой, моя радость.

– Да, – с трепетом произнес мальчик. – Посмотри, матушка, как пляшет огонь.

– Я вижу. Как долго он будет гореть, лорд Галлин?

– Всю ночь, ваше величество.

– Славная свечка, надо сказать. – Леди Оленна, опираясь на трость, стояла между Правым и Левым. – Чтобы добраться до постели, другой уже не понадобится. Старые кости устали, а молодые достаточно повеселились на эту ночь. Пора проводить короля с королевой в опочивальню.

– Да, верно. Лорд-командующий, – сказала Серсея Джейме, – проводите их величества на покой.

– И ваше величество тоже?

– Нет нужды. – Серсея не чувствовала сонливости. Дикий огонь очищал ее, выжигал гнев и страхи, наполнял ее свежей решимостью. – Я хочу еще немного полюбоваться этим великолепным зрелищем.

– Вам не следует оставаться одной, – настаивал Джейме.

– Со мной останется сир Осмунд. Ваш брат по оружию.

– Как вашему величеству будет угодно, – сказал Кеттлблэк.

– Мне угодно, чтобы меня охраняли вы. – Она оперлась на его руку, и они вместе стали смотреть, как бушует огонь.

Падший рыцарь

Ночь выдалась необычайно холодная даже для осени. Ветер свистал в переулках, вздымая дневную пыль. Северный ветер. Сир Арис Окхарт поднял свой капюшон, чтобы скрыть лицо. Если кто-то узнает его, будет худо. Две недели назад в теневом городе убили купца, совершенно безобидного человека – он приехал в Дорн за финиками, а нашел свою смерть. Вся его вина состояла в том, что он прибыл из Королевской Гавани.

Сира Ариса могли счесть еще более тяжким преступником, но он встретил бы нападение почти с радостью. Его рука скользнула по рукояти меча, наполовину скрытого под складками полотняных одежд. Сверху на нем была надета длинная туника с бирюзовыми полосками и рядами золотых солнц, под ней другая, оранжевая. Дорнийская одежда весьма удобна, но его покойный отец ужаснулся бы, увидев сына в таком наряде. Отец, житель Простора, в дорнийцах видел заклятых врагов, о чем свидетельствовали гобелены Старой Дубравы. Арису стоило только закрыть глаза, чтобы вновь их увидеть перед собой. У ног лорда Эдгеррана Отверстая Длань высится пирамида из ста дорнийских голов. Три Листка лежат, пронзенные дорнийскими копьями, на Принцевом перевале, и Алестер на последнем дыхании трубит в рог. Сир Оливар Зеленый Дубок, весь в белом, гибнет бок о бок с Молодым Драконом. Дорн – не место для человека из рода Окхартов.

Еще до того, как умер принц Оберин, рыцарь чувствовал себя неуютно, выходя из замка в теневой город. Все пялили на него глаза, и взирали на эти черные дорнийские бусины с плохо скрытой враждебностью. Лавочники норовили его надуть, трактирщики, вполне вероятно, плевали в его вино. Мальчишки-оборвыши как-то раз забросали его камнями и разбежались, лишь когда он выхватил меч. А после гибели Красного Змея дорнийцы распалились еще сильнее. Правда, когда принц Доран заточил песчаных змеек в башню, страсти на улицах поутихли, но появляться там в белом плаще значило напрашиваться на стычку. Плащей он привез с собой три: два шерстяных, один легкий, другой тяжелый, а третий – из тонкого белого шелка. Не имея одного из них на плечах, рыцарь казался самому себе голым.

Ничего, голым быть лучше, чем мертвым, думал он на ходу. В плаще или без него я остаюсь рыцарем Королевской Гвардии, и она должна отнестись к этому с уважением. Должна понять. Напрасно он дал втянуть себя во все это, но, как сказал певец, любовь кого угодно делает дураком.

В знойные часы дня теневой город казался покинутым – лишь мухи жужжали на его пыльных улицах, – но к вечеру оживал. Из-за решетчатых ставен струилась музыка, и быстрый ритм танца с копьями, отбиваемый кем-то на барабане, звучал как пульс самой ночи. В месте, где под второй из Кривых Стен встречались три переулка, Ариса окликнула с балкона перинница. Одежду ей заменяли драгоценности на блестящей от масла коже. Горбясь и пригибаясь от ветра, он прошел мимо. Человек слаб. Натура предает даже благороднейших из мужей. Король Бейелор Благословенный изнурял себя постом, чтобы укротить похоть. Может, и ему, Арису, следовало бы соблюдать пост?

В арке какой-то коротышка жарил ломти змеиного мяса, поворачивая их деревянной рогулькой. От запаха острого соуса у рыцаря заслезились глаза. Он слышал, что в такой соус добавляется капля яда наряду с горчичным семенем и драконьим перцем. Мирцелла привыкла к дорнийской еде столь же быстро, как к своему принцу, и сир Арис, желая сделать ей приятное, тоже пробовал здешние блюда. Пища обжигала ему рот и заставляла хвататься за вино, а при выходе жгла еще злее, чем при входе. Но маленькая принцесса была довольна, а это главное.

Он оставил ее и принца Тристана за игорным столиком двигать точеные фигуры по клеткам из яшмы, сердолика и ляпис-лазури. Мирцелла ушла в игру целиком – пухлые губки оттопырены, зеленые глаза точно щелочки. Игра эта зовется кайвассой. Ее завезли в Дощатый город на волантинской торговой галее, а сироты разнесли ее вверх и вниз по Зеленой Крови. При дорнийском дворе все помешались на ней.

Сира Ариса она приводила в бешенство. Десять фигур, каждая из которых ходит по-разному, а доска меняется с каждой игрой, смотря как игроки перемешают свои квадратики. Принц Тристан быстро ей обучился и Мирцеллу научил, чтобы она могла с ним играть. Ей еще нет одиннадцати, а ее жениху тринадцать, но в последнее время она частенько стала выигрывать. Тристана это как будто не обижает. Двух таких несхожих детей еще не бывало на свете – он оливково-смуглый, с прямыми черными волосами, она беленькая, с целой копной золотых кудряшек: свет и тьма, королева Серсея и король Роберт. Арис молился, чтобы девочка со своим юным дорнийцем обрела больше счастья, чем ее мать со своим штормовым лордом.

Уходил он с тяжелым сердцем, хотя Мирцелле в замке ничего не грозило. В ее покои в Солнечной башне ведут только две двери, и у каждой сир Арис поставил двух часовых – домашних гвардейцев Ланнистеров, приехавших вместе с ним из Королевской Гавани, закаленных в боях и преданных до мозга костей. Кроме них, Мирцеллу опекают ее служанки и септа Эглантина, а Тристана сопровождает его собственный щит, сир Гаскойн с Зеленой Крови. Никто не потревожит ее, говорил себе Арис, а через две недели мы и вовсе уедем отсюда.

Сам принц Доран обещал ему это. Арис был поражен, увидев, как немолод и слаб здоровьем дорнийский принц, но в слове его не имел причин сомневаться.

«Сожалею, что до сих пор не мог встретиться с вами и с принцессой Мирцеллой, – сказал Мартелл, когда Ариса допустили в его горницу, – но надеюсь, что моя дочь Арианна хорошо приняла вас».

«Да, мой принц», – ответил рыцарь, молясь, чтобы его не выдала краска в лице.

«Наш край суров и беден, но в нем есть свои прелести. Жаль, что вы не видели в Дорне ничего, кроме Солнечного Копья, но сейчас вам и вашей принцессе небезопасно покидать эти стены. Мы, дорнийцы, люди горячего нрава, скорые на гнев и плохо умеющие прощать. Я был бы рад вас заверить, что войны хотят одни только песчаные змейки, но лгать вам, сир, я не стану. Вы слышали, что кричит народ на улицах, – все требуют, чтобы я созвал свои копья. И половина моих лордов, боюсь, желает того же».

«А вы, мой принц?» – осмелился спросить Арис.

«Еще моя матушка говорила мне, что только безумец начинает войну, которую не может выиграть. – Если прямой вопрос рыцаря и разгневал Дорана, он хорошо это скрыл. – Но нынешний мир непрочен… он хрупок, как ваша принцесса».

«Только зверь способен причинить вред ребенку».

«Дочь моей сестры Элии, Рейенис, тоже была ребенком, – вздохнул принц. – И тоже принцессой. Человек, который вонзит нож в Мирцеллу, будет ненавидеть ее не больше, чем ненавидел Рейенис сир Амори Лорх, убивший ее – если убил в самом деле он. Эти люди хотят одного – вынудить меня к действию. Если Мирцеллу убьют в Дорне, где она находится под моим покровительством, кто же поверит, что я этого не хотел?»

«Никто не прикоснется к Мирцелле, пока я жив».

«Благородные слова, сир, – слабо улыбнулся Доран, – но много ли может сделать один человек? Я надеялся умерить брожение, взяв под стражу своих упрямых племянниц, но добился лишь того, что загнал тараканов в тростник на полу. Каждую ночь я слышу, как они шепчутся и точат свои ножи».

Он боится, понял тогда Арис. Вон как дрожат его руки. Он просто в ужасе. Арис понял это и не нашел слов.

«Прошу простить меня, сир, – снова заговорил принц. – Здоровье изменяет мне, и порой… Я плохо переношу Солнечное Копье с его грязью, шумом и вонью. Как только долг позволит, я намерен вернуться в Водные Сады. И взять с собой принцессу Мирцеллу. – Доран, предупреждая возражения Ариса, поднял руку с опухшими красными суставами. – Вы тоже поедете – а также ее септа, служанки и стража. У Солнечного Копья прочные стены, но под ними лежит теневой город. Даже в самом замке каждый день толпятся сотни народу. Сады же – моя тихая пристань. Принц Марон построил этот дворец для своей невесты из дома Таргариенов, чтобы ознаменовать союз Дорна с Железным Троном. Осенью там хорошо – жаркие дни, прохладные ночи, соленый бриз с моря, пруды, фонтаны… И много других детей, мальчиков и девочек из знатных домов. Мирцелла сможет поиграть с ними, найдет среди них друзей. Одиноко ей там не будет».

«Воля ваша». Хорошо, конечно, что Мирцелла окажется в безопасности – но почему принц Доран попросил его не уведомлять Королевскую Гавань о переезде? «Лучше всего, если никто не будет знать, где она». Арис согласился с этим – что еще ему оставалось? Пусть он рыцарь Королевской Гвардии – один человек, как верно заметил принц, мало что может.

Переулок уперся в освещенный луной двор. «За свечной лавкой будет калитка, – писала она, – а за нею крыльцо». Арис вошел в калитку, поднялся по истертым ступенькам к какой-то двери. Стучать или нет? Решив, что не стоит, он отворил дверь и очутился в большой низкой комнате. Ее тускло освещала пара душистых свечей, мерцавших в углублениях толстых глинобитных стен. Под ногами узорный мирийский ковер, на одной стене гобелен, в глубине кровать.

– Миледи? – позвал Арис. – Где вы?

– Здесь, – ответила она, выходя из-за двери.

Ее правую руку до локтя обвивал браслет-змейка, поблескивающий медными и золотыми чешуйками. Больше на ней не было ничего.

Нет, хотел сказать он. Я пришел лишь чтобы сказать, что долг велит мне уйти. Но, увидев ее при свечах, он утратил дар речи. Горло словно дорнийским песком засыпали. Он стоял молча, впивая глазами ее тело – ложбинку на шее, полные спелые груди с большими темными сосками, восхитительный изгиб талии и бедер. Потом, сам не зная как, он уже обнимал ее, а она снимала с него одежду. Добравшись до нижней туники, она разорвала ее до пупа, но Арис это едва заметил. Он гладил ее кожу, теплую, как песок, спекшийся на дорнийском солнце. Приподняв ей голову, он нашел ее губы. Она приоткрыла рот, и ее груди легли ему в ладони. Большие пальцы Ариса коснулись затвердевших сосков. От ее черных волос шел густой, земляной аромат орхидей, побудивший его напрячься почти до боли.

– Потрогай меня, сир, – прошептала она ему на ухо. Его рука скользнула ниже округлого живота, нащупав заветную влажную ложбинку среди черных завитков. – Да, вот здесь… – Она увлекла его за собой, уложила на кровать. – Еще, еще, рыцарь мой, милый мой белый рыцарь, еще, я хочу тебя. – Ее руки направили его внутрь, обвились вокруг пояса, притянули ближе. – Глубже… вот так. – Она обвила его ногами, крепкими, точно стальными. Ее ногти впивались в него при каждом его рывке, и наконец она закричала, выгнувшись под ним дугой. Ее пальцы стиснули его соски и держали, пока его семя изливалось в нее. Умереть бы сейчас, подумал рыцарь, и на дюжину ударов сердца растворился в блаженстве.

Но он не умер.

Его желание было глубоким и бескрайним, как море, но прилив схлынул, обнажив острые камни вины и стыда. Вода порой закрывает их, однако они всегда остаются на месте, черные и склизкие. Что ты делаешь здесь, рыцарь Королевской Гвардии? Задав себе этот вопрос, он скатился с женщины и растянулся на спине. Только сейчас он рассмотрел большую трещину через весь потолок, а на гобелене – Нимерию и десять тысяч ее кораблей. Если бы недавно в окно заглянул дракон, Арис не увидел бы ничего, кроме своей желанной – ее груди, ее лица, ее улыбки.

– Тут есть вино. – Ее рука легла ему на грудь, губы пощекотали шею. – Хочешь пить?

– Нет. – Он отодвинулся, сел на край постели. В комнате было жарко, но он дрожал.

– Как я тебя исцарапала. До крови.

От ее прикосновения он вздрогнул, как будто его опалило огнем, и встал.

– Не надо.

– Я могу помазать тебя бальзамом.

Жаль, что бальзам от стыда еще не придуман.

– Ничего. Простите меня, миледи. Я должен идти.

– Так скоро? – Ее грудной голос был создан для любовного шепота, губы – для поцелуев. Волосы струились по плечам, стекали на грудь такими же мягкими завитками, что курчавились у нее между ног. – Останься со мной на всю ночь. Я еще многому могу тебя научить.

– Я и так узнал от вас слишком много.

– И этот урок, насколько я видела, пришелся тебе по вкусу. Уж не к другой ли ты так спешишь? Назови мне ее, и мы сразимся за тебя на ножах, обнажив груди. Если она только не песчаная змейка. Тогда мы поделимся с ней – по-родственному.

– Вы же знаете, у меня нет другой женщины. Только… мой долг.

Она оперлась на локоть, блестя черными глазами.

– Знаю я эту суку. Между ног у нее сухо, как в пустыне, а поцелуи точно укусы. Пусть она нынче поспит одна, а ты оставайся.

– Мое место во дворце.

– С другой принцессой, – вздохнула она. – Ты заставляешь меня ревновать – мне кажется, ты ее любишь больше. Слишком она молода для тебя. Тебе нужна женщина, а не девочка… но я могу притвориться невинной, если это тебя волнует.

– Не надо так говорить. – Она дорнийка, в этом все дело. Это острая пища делает их такими, говорят в Просторе, – мужчин свирепыми, женщин распутными. Перец и заморские пряности горячат кровь, она тут не виновата. – Я люблю Мирцеллу как дочь. – Родной дочери у него быть не может, как и жены. Вместо них у него белый плащ. – И мы скоро уедем в Водные Сады.

– Уедете, – согласилась она, – хотя у отца все затягивается вчетверо дольше, чем следует. Если он располагает выехать завтра, жди отъезда через пару недель. Ты будешь одинок там, в Садах. И где твои галантные речи? Кто говорил, что хочет провести остаток жизни в моих объятиях?

– Я был пьян.

– Ты выпил всего три чаши вина. С водой.

– Меня опьянили вы. Вот уже десять лет… я ни к одной женщине не прикасался с тех пор, как надел белое. Я не знал, что такое любовь, но теперь… мне страшно.

– Что же страшит моего белого рыцаря?

– Я боюсь за свою честь. И за вашу.

– О своей чести я сама позабочусь. – Она медленно обвела пальцем сосок. – Как и о своих удовольствиях. Я давно уже взрослая.

Видеть ее на этой постели, с этой лукавой улыбкой, видеть, как она играет своими прелестями… у какой другой женщины можно найти такие крупные, такие чувствительные соски? Так и хочется впиться в них и сосать до изнеможения…

Он отвел глаза и нагнулся, чтобы взять с ковра нижнее белье.

– У тебя руки дрожат. Лучше бы ты успокоил их, приласкав меня. Зачем тебе одеваться, сир? Я предпочитаю тебя такого, как есть. Только в постели, без одежды, мы бываем самими собой – мужчиной и женщиной, любовниками, единой плотью. Ближе и быть нельзя. Одежда делает нас чужими. Я не люблю прятать себя под шелками и драгоценностями, и твой белый плащ – это не ты, сир.

– Нет. Он – это я и есть. Нам нужно покончить с этим, как ради вас, так и ради меня. Если нас обнаружат…

– Тебя сочтут счастливцем.

– Меня сочтут клятвопреступником. Что, если вашему отцу расскажут, как я обесчестил вас?

– Отец может быть кем угодно, но дураком он не слыл никогда. Невинности меня лишил Бастард из Дара Богов, когда нам обоим было четырнадцать лет. Знаешь, что сделал отец, когда об этом узнал? – Она зажала в кулаке простыню и прикрылась ею до подбородка. – Ничего. Мой отец мастер ничего не делать. У него это называется «я думаю». Скажи правду, сир: тебя тревожит мое бесчестье или твое собственное?

– И то, и другое. – Ее стрела, однако, попала в цель. – Вот почему это свидание должно стать последним.

– Ты об этом уже говорил.

Да, говорил. С полной искренностью. Он слаб, иначе вовсе не пришел бы сюда. Но ей в этом признаваться нельзя – такие женщины, как она, презирают слабых. Дядиного в ней больше, чем отцовского. Арис нашел на стуле нижнюю шелковую тунику и пожаловался:

– Разорвана. Как же я теперь надену ее?

– Задом наперед. Наденешь верхнюю, и прореху никто не заметит. Отдашь ее зашить маленькой принцессе? Или прислать тебе новую в Водные Сады?

– Не нужно мне ничего посылать. – Арис не желал привлекать к себе никакого внимания. Он надел тунику через голову, как советовала она. Прохладный шелк прилип к исцарапанной спине. Ну ничего, до дворца он как-нибудь доберется. – Я хочу одного: покончить с этим… с этой…

– Разве это достойно галантного рыцаря? Вы меня обижаете, сир. Я начинаю думать, что все ваши любовные речи были лживыми.

Нет, он не лгал. Сир Арис воспринял ее слова как пощечину.

– Для чего бы иначе я пожертвовал своей честью, если не ради любви? Когда я с вами, то не могу думать ни о чем другом… вы единственная мечта моя…

– Слова, слова. Если любишь, не уходи.

– Я дал обет…

– …не жениться и не заводить детей. И что же? Я пью лунный чай, а женой твоей все равно не смогла бы стать. Хотя не прочь сделать тебя своим постоянным любовником, – улыбнулась она.

– Теперь вы смеетесь надо мной.

– Самую чуточку. По-твоему, ты первый королевский рыцарь, любивший женщину?

– Люди, которым легче произнести обеты, нежели соблюдать их, найдутся всегда. – Сир Борос Блаунт похаживал на Шелковую улицу, сир Престон Гринфилд навещал дом одного купца, когда самого купца не было дома, но Арис никогда бы не стал позорить своих названых братьев. Вместо этого он сказал: – Сира Терренса Тойна застали в постели с любовницей его короля. Он клялся, что на грех его толкнула любовь, но это стоило жизни ему и ей, привело к падению его дома и к гибели благороднейшего из всех рыцарей, когда-либо живших на свете.

– А как же Люкамор Любострастник со своими тремя женами и шестнадцатью детьми? Я всегда смеюсь, слушая песню о нем.

– Правда не столь забавна. При жизни его никто не называл Любострастником. Он звался сир Люкамор Сильный. Когда его многолетняя ложь открылась, собственные братья по оружию оскопили его, а Старый Король отправил его на Стену. Шестнадцать его детей остались сиротами. Он не был истинным рыцарем, как и Терренс Тойн.

– Ну а Рыцарь-Дракон? – Она откинула простыню и спустила ноги на пол. – Благороднейший из всех рыцарей, по твоим же словам? Он спал со своей королевой и наградил ее ребенком.

– Я в это не верю. История о преступной связи принца Эйемона с королевой Нейерис – всего лишь сказка, которую распространял его брат, желая отдать трон бастарду в ущерб законному сыну. Недаром же Эйегону дали прозвище Недостойный. – Арис опоясался мечом. На шелковой тунике пояс выглядел нелепо, но знакомая тяжесть меча и кинжала напомнила ему, кто он на самом деле. – Я не хочу, чтобы меня вспоминали как Ариса Недостойного. И не стану марать свой плащ.

– Да, жаль было бы – он такой белый. Не забывай, однако, что мой двоюродный дед тоже носил его. Он умер, когда я была маленькой, но я его помню. Он был высокий, как башня, и щекотал меня, пока я не заходилась от смеха.

– Я не имел чести знать принца Ливена, но все сходятся в том, что он был великий рыцарь.

– Великий рыцарь, имевший любовницу. Теперь она уже старая, но в юности, говорят, была на редкость красива.

Принц Ливен? Эту историю Арис слышал впервые, и она неприятно поразила его. Измена Терренса Тойна и обман Люкамора Любострастника вошли в Белую Книгу, но на странице принца Ливена ни о чем таком не упоминалось.

– Дядя всегда говорил, что цену мужчины определяет тот меч, что в руке, а не тот, что помещается между ног, – продолжала женщина, – поэтому оставь свои благочестивые речи о запятнанных плащах. Твою честь пятнает не наша любовь, а то, что ты служишь чудовищам и называешь зверей братьями.

Это задело его за живое.

– Роберт не был чудовищем.

– Он взошел на трон по трупам детей – но Джоффри его переплюнул, не спорю.

Джоффри. Красивый мальчик, высокий и сильный для своих лет – но больше ничего доброго о нем не скажешь. Рыцарь стыдился вспоминать, как ударил бедную малютку Старк по его приказу. Когда Тирион решил, что Мирцеллу в Дорн будет сопровождать Арис, благодарный рыцарь поставил свечу Воину.

– Джоффри умер, отравленный Бесом. – Он никогда не думал, что карлик способен на такое большое дело. – Теперь королем стал Томмен, а он не похож на брата.

– И на сестру не похож.

Да, это правда. Томмен – славный мальчуган и всегда старается поступать хорошо, но когда он рыдал на пристани, Мирцелла и слезинки не проронила – а ведь это она уезжала из дома на чужбину, не он. Принцесса, спору нет, храбрее своего брата, способнее, увереннее в себе. И ум у нее живее, чем у него, и манеры изысканнее. Женщины, как правило, сильнее мужчин. Арис, думая так, имел в виду не только Мирцеллу, но и ее мать, и свою собственную, и Королеву Шипов, и красивых отчаянных дочек Красного Змея. А прежде всего – принцессу Арианну Мартелл.

– Не стану вам возражать, – признал он осевшим голосом.

– Еще бы ты стал! Мирцелла куда больше годится для трона…

– Сын идет впереди дочери.

– С какой это стати? Отцу наследую я. По-твоему, я должна передать права своим братьям?

– Вы извращаете мои слова. Дорн – дело иное, а Семи Королевствами не правила еще ни одна женщина.

– Визерис Первый прочил в наследницы свою дочь Рейениру – ты ведь не будешь этого отрицать? Но когда король лежал на смертном одре, лорд-командующий его гвардии решил по-другому.

Сир Кристон Коль. По вине Кристона Своевольного брат пошел против сестры, Королевская Гвардия раскололась надвое, и все это привело к страшной войне, которую сказители после назвали Пляской Драконов. Одни говорят, что им двигало честолюбие, ибо принцем Эйегоном управлять было проще, чем его непреклонной старшей сестрой. Другие приписывают ему более благородные побуждения – он, мол, защищал древний андальский обычай. Третьи шепотом уверяют, что сир Кристон до того, как надеть белое, был любовником принцессы Рейениры и хотел отомстить женщине, соблазнившей его.

– Своевольный совершил великое зло и жестоко за него поплатился, но…

– …Но Семеро, быть может, для того и прислали тебя сюда, чтобы один белый рыцарь исправил то, что испортил другой. Тебе ведь известно, что отец, уезжая в Водные Сады, хочет взять Мирцеллу с собой?

– Да. Чтобы уберечь ее от тех, кто желает ей зла.

– Нет – от тех, кто хочет короновать ее. Принц Оберин сам увенчал бы Мирцеллу, будь он жив, но отцу недостает его мужества. – Она поднялась с постели. – Ты сказал, что любишь эту девочку, как родную дочь. Разве ты позволил бы лишить свою дочь законных прав и заключить в тюрьму?

– Водные Сады – не тюрьма, – слабо возразил он.

– Ты хочешь сказать, что в тюрьмах не бывает фонтанов и фиговых рощ – но, как только девочка окажется там, уехать ей уже не позволят. Как и тебе. Хотах присмотрит за этим. Ты не знаешь его так, как я, – в гневе он страшен.

Арис нахмурился – могучий норвосский капитан со шрамами на лице вызывал в нем тайное беспокойство. Говорили, что он и спит со своей секирой.

– И что же я, по-вашему, должен делать?

– То, в чем ты клялся. Защищать Мирцеллу, не щадя жизни. Как саму принцессу, так и ее права. Увенчать ее королевской короной.

– Но я присягал!

– Ты присягнул Джоффри, не Томмену.

– Томмен добрый мальчик. Он будет хорошим королем, не таким, как Джоффри.

– Но не лучше Мирцеллы. Она тоже любит младшего брата и, конечно, не даст сделать с ним ничего дурного. К нему перейдет Штормовой Предел, поскольку лорд Ренли не оставил наследников, а лорд Станнис лишен всех прав и владений. Со временем мальчик получит еще и Бобровый Утес – со стороны своей леди-матери. Это сделает его одним из величайших лордов в стране – но на Железный Трон должна по закону взойти Мирцелла.

– Не знаю, по закону ли…

– Зато я знаю. – Черные локоны, когда она встала, упали до самой талии. – Королевскую Гвардию со всеми ее обетами учредил Эйегон Драконовластный, а что один монарх создал, другой может отменить… или переменить. Раньше в Королевской Гвардии служили пожизненно, но Джоффри отправил сира Барристана в отставку, чтобы отдать его плащ своему псу. Мирцелла не откажется устроить твое счастье, и меня она тоже любит. Она разрешит нам пожениться, если мы попросим ее. – Арианна обвила рыцаря руками, припала щекой к его груди. – Ты сможешь и меня получить, и белый плащ при себе оставить, если захочешь.

Он чувствовал, что разрывается надвое.

– Ты знаешь, как я хочу этого, но…

– Я дорнийская принцесса, – сказала она своим грудным голосом, – и не пристало мне так упрашивать простого рыцаря.

Он вдыхал запах ее волос, чувствовал биение ее сердца. Его тело отозвалось на ее близость, и она, конечно, тоже ощущала это. Он положил ей руки на плечи – она дрожала.

– Арианна, принцесса моя… что с тобой?

– Разве ты сам не понимаешь? Мне страшно. Ты говоришь о любви, но отвечаешь на все отказом… а я так отчаянно нуждаюсь в тебе. Так ли уж это дурно – хотеть, чтобы у меня был свой рыцарь, защитник?

Впервые она предстала перед ним такой беспомощной, по-женски слабой.

– Дурного в этом нет, но ведь тебя защищает вся отцовская гвардия…

– Именно его гвардии я и боюсь. – На миг она показалась ему девочкой, совсем маленькой, моложе Мирцеллы. – Это отцовские гвардейцы заковали в цепи моих любимых кузин.

– Ну, так уж и в цепи. Мне говорили, их содержат со всеми удобствами.

– А сам ты видел, как их содержат? – горько рассмеялась она. – Меня, к примеру, он к ним не пускает.

– Они вели изменнические речи… разжигали войну…

– Лорезе шесть лет, Дорее восемь. Хороши изменницы! Но отец и их отправил в тюрьму вместе с сестрами. Ты с ним встречался. Страх даже сильных мужчин заставляет творить немыслимое, а мой отец никогда не был сильным. Арис, сердце мое, послушай меня ради любви, о которой ты говоришь. Бесстрашием я уступаю своим кузинам, я ведь родилась от более слабого семени, но мы с Тиеной ровесницы и с детства росли как родные сестры. Между нами не было тайн. Если ее посадили в тюрьму, то и меня могут посадить по той же причине… из-за Мирцеллы.

– Твой отец никогда не сделает этого.

– Ты не знаешь его. Я разочаровала Дорана сразу, явившись на свет без мужских признаков. С полдюжины раз он пытался выдать меня за беззубых старцев, один другого противнее. Он не принуждал меня, это правда, но сам выбор женихов доказывает, как низко он меня ценит.

– Тем не менее ты его наследница.

– Разве?

– Когда он живет в Водных Садах, в Солнечном Копье за него правишь ты, ведь верно?

– Какое там правлю. У него есть кастелян, его кузен сир Манфри, есть сенешаль, старый слепой Рикассо, есть свои сборщики налогов, есть казначей Алис Ледибрит, ведущий счет этим сборам, есть блюстители порядка в теневом городе, есть судьи. Всеми письмами, не требующими личного прочтения принца, занимается у нас мейстер Милес. А над всеми ими отец поставил Красного Змея. Мое дело – устраивать пиры и забавы да принимать важных гостей. Оберин ездил в Водные Сады раз в неделю, а меня туда приглашали два раза в год. Отец ясно дает понять, что не меня бы желал видеть наследницей. Если бы не наши законы, он все бы оставил брату, я знаю.

– Брату? – Арис приподнял лицо принцессы за подбородок, чтобы видеть ее глаза. – Неужто Тристану? Ведь он совсем еще мальчик.

– Нет, не Трису. Квентину. – Глаза, дерзкие и черные, как грех, смотрели на него не мигая. – Я поняла это в четырнадцать лет, когда пришла к отцу в горницу поцеловать его на ночь. Отца там не оказалось – после я узнала, что мать послала за ним. На столе горела забытая свеча. Подойдя, чтобы задуть ее, я увидела рядом неоконченное письмо к моему брату Квентину в Айронвуд. Отец наказывал Квентину исполнять все, что от него требуют мейстер и мастер над оружием. «Когда-нибудь ты займешь мое место, – писал он, – а правитель Дорна должен быть крепок умом и телом». – По нежной щеке Арианны скатилась слеза. – Слова отца, написанные его собственной рукой, навсегда отпечатались в моей памяти. Той ночью я уснула в слезах, и это часто повторялось в последующие ночи.