Текст книги "Блеф"

Артур Байрон Ковер
Иисус был тузом

Во времена невзгод и тяжких мук, на этой тучной земле, где уже готовы принести плоды свои труды диавола, уже незачем темнить, цитируя Маркса или заигрывая с Фрейдом. Незачем полагаться на помощь либералов, таких, как Тахион. Не следует открывать свою душу никому, кроме Иисуса, ибо он был первым и величайшим тузом, по сравнению со всеми ними!

Преподобный Лео Барнетт

I

Между Джокертауном и Нижним Ист-Сайдом были несколько кварталов, которые и натуралы, и жертвы вируса именовали Гранью. Никто не знает, кто из них придумал название, но обе стороны им пользовались. Джокер мог считать это границей Нью-Йорка, а натурал – границей Джокертауна.

Люди приходили на Грань по той же причине, по какой иные смотрят фильмы с кровавыми побоищами, ходят на концерт спид-металлических рок-групп или сокращают себе жизнь синтетическими наркотиками, самыми модными в данный момент времени. Они приходили на Грань, чтобы поиграть с иллюзорной, контролируемой опасностью, познать то, о чем можно будет потом поболтать на вечеринке, бахвалясь перед теми, кто сам слишком пуглив, чтобы ходить туда.

Молодой проповедник раздумывал обо всем этом, глядя, как по улице шляется съемочная группа телевидения. Он глядел из окна ванной комнаты дешевого отеля, в котором снял номер на одну ночь. А использовать его он намеревался и вовсе не больше нескольких часов. Съемочная группа состояла из мужчины-репортера в пальто и при галстуке, оператора с «Миникамом» и звукооператора. Репортер останавливал прохожих, и натуралов, и джокеров, тыча им в лицо микрофоном и пытаясь вытянуть из них хоть несколько слов. Тянулисть долгие, мучительные мгновения. Проповедник раздумывал, не пытается ли съемочная группа отыскать свидетельства его тайной связи с Белиндой Мэй, но утешал себя тем, что съемочная группа явно работает по обычной программе и просто оказалась неподалеку. В конце концов, где еще им искать мощный материал на открытие одиннадцатичасовой программы новостей? Молодой проповедник не любил, когда ему в голову приходили такие греховные мысли, но в данных обстоятельствах он бы вполне удовлетворился, если съемочная группа отвлечется на какую-нибудь впечатляющую аварию в паре кварталов отсюда. С кучей внешних эффектов в виде пожара, мятых капотов – только, конечно же, без человеческих жертв.

Молодой проповедник позволил тоненькой белой занавеске упасть. Окончив свои дела, он быстрыми и точными движениями вымыл руки, глядя на свое бледное отражение в зеркале над покрытой ржавыми разводами раковиной. У него действительно настолько нездоровый вид, или это просто эффект освещения от двух лампочек без плафонов, закрепленных прямо над зеркалом? Молодой проповедник был светловолос и голубоглаз, ему недавно исполнилось всего-то тридцать пять, и природа одарила его симпатичным лицом с высокими скулами и выступающим широким подбородком с ямочкой посередине. Сейчас он был одет в белую футболку и голубые трусы-боксеры да еще носки. И сильно потел. Здесь действительно жарко, но он надеялся, что скоро ему станет куда жарче.

Несмотря на все это, он ощущал себя совершенно чужим в этом маленьком и невзрачном номере отеля, с этой женщиной, которая по случайности оказалась одним из главных членов его вновь созданной миссии здесь, в Джокертауне. Не то чтобы он был неопытен по части женщин. Он делал такое уже не раз и не два, с самыми разными женщинами, и в местах, подобных этому. Женщины делали это потому, что он знаменит, потому, что любили слушать его проповеди, потому, что хотели ощутить себя ближе к Богу. Иногда, когда он и сам с трудом ощущал близость к Богу, они делали это за деньги. Оплата же проводилась через самых доверенных из его людей, самых надежных. Некоторые, по глупости, считали, что у них с ним любовь, но такие заблуждения он обычно разрушал без особых сложностей, правда, лишь после того, как удовлетворял их плотские потребности.

Но весь прежний опыт молодого проповедника оказался бесполезен, когда он столкнулся с такой женщиной, как Белинда Мэй. Эта женщина, со всей очевидностью, появлялась здесь лишь потому, что это доставляло ей безумную радость.

Интересно, подумал проповедник, представляет ли собой Белинда Мэй типичный образец незамужней женщины-христианки, живущей в большом городе. Где же, во имя всего святого, появляться Иисусу, когда придет время второго Его пришествия в этот мир? Открыв дверь в спальню, он тут же инстинктивно сделал шаг назад, шокированный до глубины души. Белинда Мэй сидела на кровати, скрестив ноги и попыхивая сигареткой, совершенно прекрасная и совершенно голая. Он вполне ожидал, что она уже будет голой, но, по крайней мере, из вежливости будет под одеялом.

– Ты как раз вовремя, – сказала она, туша сигарету и вставая. Тут же заключила его в объятия, прежде чем он вдох сделать успел. И почувствовал, что значит оказаться прямо на сковородке. Она прижалась к нему так, будто желала вдавить себя в его тело. От ощущения ее грудей, прижавшихся к нему, он мгновенно возбудился, а еще она обхватила ногами его бедро так, будто хотела насадить себя на его бедренную кость. Ее язык, словно угорь, извивался у него во рту. Одна ее рука уже была под его футболкой, а вторая гладила ему ягодицы, приспустив трусы.

– Гм, ты хорош на вкус, – прошептала Белинда Мэй ему на ухо спустя мгновение, показавшееся ему вечностью, проведенной то ли в вершинах стратосферы, то ли в глубинах ада. Без сомнения, в сексе Белинда Мэй была намного агрессивнее тех женщин, к которым он привык.

– Ну, давай же, пошли в постель, – прошептала она, хватая его за руки. Забравшись на постель, она встала на колени и подвела его к себе, стоя. Аккуратно положила его руку прямо себе между ног.

Хотя молодой проповедник и испытавал глубочайшее удовлетворение каждый раз, когда его ласки доводили ее до оргазма, он чувствовал в себе странную отстраненность, такую, будто он наблюдал за происходящим сквозь зеркальное стекло. В смущении подумал о том, что он вообще делает здесь, в этом притоне, с облезающей с плохой штукатурки краской, убогими лампочками, скрипучей пружинной кроватью и телевизором, недремлющим оком глядящим на него. Пожалел о том, что вообще согласился с предложением Белинды Мэй снять номер здесь, у Грани. Его нервировал тот факт, что часть его повела себя точно так же, как те люди, которые постоянно приходят к Грани, испытывая судьбу на безопасном расстоянии. Молодой проповедник хотел верить, что Господь уже наполнил эти пустоты в его сердце.

Но доступная прелесть Белинды Мэй беспокоила его куда глубже, чем простирались его навязчивые сомнения в самом себе. Он аккуратно толкнул ее вперед и со странной дрожью, такой, какой он не испытывал с тех пор, как юношей склонялся перед алтарем, вдруг осознал, что ее светлые волосы рассыпались по подушке в стороны, будто крылья ангела. Когда он поцеловал ее ухо, она принялась соблазнительно извиваться. Он спустился ниже, облизывая ее шею. Еще ниже, чтобы поцеловать ее грудь, и почувствовал, как по коже под волосами пошел жар, когда она тихо застонала, запуская пальцы ему в волосы. Он опустился еще ниже, к ее животу, водя языком вокруг ее пупка. Счел это мастерским и очень тонким ходом. И был безмерно благодарен, когда она наконец широко раскинула ноги, в знак приглашения, которое он немедленно принял, опуская голову еще ниже и принимаясь лизать ее с языческим неистовством. Еще никогда у него не было женщины, настолько приятной на вкус. Никогда еще он не желал так страстно служить женщине, а не быть обслуживаемым ею. Никогда еще не испытывал такого бесхитростного преклонения пред алтарем любви. Никогда еще не унижал себя с такой радостью, таким легкомыслием и распутством…

– Лео? – сказала Белинда Мэй, приподнимаясь на локтях. – Что случилось?

Молодой проповедник тоже приподнялся на локтях и поглядел себе между ног, где его мужское достоинство обмякло, будто висельник. О Господи, почему оставляешь меня, в отчаянии подумал он, с трудом сдерживая достойную подростка панику. Виновато улыбнулся, поглядев на алтарь, все еще широко открытый и зовущий, на ее залитое потом тело, блестящие груди и сияющее прекрасное лицо.

– Не знаю. Наверное, сегодня я не в форме.

Белинда Мэй капризно надула губы и потянулась так невинно, будто была здесь одна.

– Плохо. Я могу тебе помочь?

В течение следующих секунд молодой проповедник взвесил в уме несколько доводов, в основном насчет того, как лучше соблюсти баланс между вежливостью и откровенностью. В конце концов решил, что она лучше среагирует на откровенность. Хищно улыбнулся.

– Думаешь, надо что-нибудь в рот положить?

Вся его жизнь пронеслась у него перед глазами, когда она перекинула левую ногу через его голову, слезла с кровати и встала.

– Какая чудесная мысль! – воскликнула она. – Здесь суши-бар через дорогу! Ты угостишь меня ужином!

Ее ягодицы соблазнительно заколыхались, когда она решительно пошла в ванную. Закрыла за собой дверь, включила душ, но, видимо, о чем-то вспомнила и высунула голову прежде, чем продолжить свои дела.

– А потом вернемся сюда и попробуем еще раз, – быстро сказала она.

Молодой проповедник онемел. Перекатился на спину и уставился в потолок. Хаотичный рисунок трещин на нем странным образом напоминал изгибы его собственной судьбы, приведшие его сюда. Он тяжело вздохнул. По крайней мере, возможность столкнуться с рыщущей снаружи съемочной группой, которая может разузнать о его интрижке, – уже не самое худшее, что может случиться в этой жизни.

Хуже будет, если они вдруг разузнают, что у него не встает.

А вот тогда урон, который понесут его политические амбиции, будет просто безмерен. Американский народ простит кандидату в президенты любое количество грехов, но эти люди хотят, чтобы такой человек был силен хотя бы в грехах.

– На самом деле, у тебя еще пара рук есть, если что, – подала голос из ванной Белинда Мэй.

Какой ужас, подумал Лео Барнетт, цепляясь за край пропасти отчаяния. Прощай, Белый дом, здравствуйте, Небеса.

II

Этим вечером он ощущал город внутри себя и себя внутри города. Ощущал сталь, кирпич, цемент. Мрамор и стекло. Будто его органы прикасались к домам и улицам Джокертауна каждый раз, как атомы тела собирались и разлетались в разных планах реальности. Его молекулы черными клубящимися облаками перетекали сквозь город, будто волны, смешиваясь с воздухом, влажным в предчувствии дождя, колеблясь от раскатов грома вдали. Сегодня он с особенной силой ощущал свою неумолимую связь с прошлым и будущим Джокертауна. Грядущая гроза будет точно такой же, как предыдущая, и следующая тоже не будет от нее отличаться. Сталь и цемент неизменны, кирпич и камень вечны, стекло и мрамор бессмертны. Пока есть этот город, то есть и он сам, пусть и в этом разреженном состоянии.

Его называли Квазичеловеком. Когда-то у него было иное имя, но все, что он помнил о своей личности до того, как подвергся воздействию вируса, так только то, что был специалистом-подрывником. А теперь стал смотрителем храма Богородицы Всех Скорбящих Утешения. Это о нем Отец Кальмар говорил снова и снова: «Потеря в рати подрывников стала обретением в Рати Господней».

Обычно Квазичеловеку не удавалось вспомнить ничего, кроме этих голых фактов, поскольку атомы его мозга, как и все остальные атомы его тела, периодически выпадали из реальности и возвращались обратно случайным образом, побывав в других измерениях и временах. Это создавало двойной эффект. Квазичеловек был гениальнее гения и глупее идиота одновременно. Обычно он считал настоящей победой каждый день, в который ему удавалось сохранить себя, так сказать, в целости.

Но этим вечером даже такая скромная задача, похоже, оказалась сложнее, чем обычно. В воздухе висело предчувствие грома и крови. А Квазичеловек тем временем двигался к Грани.

Добравшись до двери квартиры на верхнем этаже дешевого многоквартирного дома, часть его мозга, более-менее собранная, заглянула в ближайшее будущее. Он уже ощутил холодный вечерний воздух, увидел вспышки молний вдали, почувствовал хруст гравия, которым была засыпана плоская крыша, под подошвами теннисных туфель. Увидел пожилую бомжичку, джокера, спящую у теплого вентиляционного короба. Рядом с ней в тележке лежали ее пожитки, которые она втащила сюда по пожарной лестнице.

Разрыв между настоящим и будущим стал больше и очевиднее, когда он коснулся ручки двери. Еще сильнее, когда повернул ее. Квазичеловек давно привык с этому своему простенькому, по мелочам, предвидению. В его сознании явления из разных моментов времени звучали одновременно, будто расстроенный оркестр из цимбал. Уже давно он принял единственное возможное в ситуации этой жизни внутри сознания решение. Реальность является всего лишь осколками сна, разбившегося до начала времен.

Будущее и настоящее сливались перед его глазами, и он переступил порог двери. Вспышки молний и скрип гравия стали настоящим, как и спящая женщина. Он знал это заранее. Не предвидел он лишь скрипа ржавых дверных петель, пронзительного, будто визг бензопилы, напоровшейся на гвозди. Этот звук прорвался сквозь обычный гул города и напугал женщину. Она пробудилась ото сна, чуткого и неглубокого. Ее кожа была коричневой и шелушащейся, лицо было похоже на морду крысы, лишившейся шерсти. Губы раздвинулись, обнажив острые белые клыки.

– Ты чо за хрен? – с напускной храбростью спросила она.

Он не обратил внимания. Сутулый, с негнущейся левой ногой, доковылял до ограждения крыши с грацией танцора, навсегда изувеченного чьей-то злой шуткой.

И без малейшего раздумья перешагнул через ограждение.

Женщина завопила, предположив ошибочно, что он кончает жизнь самоубийством. Квазичеловеку до этого дела не было.

Он уже был слишком занят, занят тем, что обычно приходилось делать после того, как он выходил из дома. Сосредоточился на том месте, куда хотел попасть. Время и пространство свернулись в комок. В следующее мгновение стремительно угасающее сознание из последних сил боролось за то, чтобы не потерять образ самого себя. Долгую наносекунду он ощущал себя потерянным в круговороте частиц мироздания. Но сохранил самоосознание, и, когда мгновение минуло, оказался в переулке у Грани. На одну секунду ближе к грому, ближе к крови, на одно событие ближе к окончательному небытию.

III

Сегодня в жизни Вито наступил великий перелом. Старший никогда бы не приказал ему совершить эту небольшую прогулку у Грани, если бы Вито не доказал свою способность ответственно выполнять дела. Конечно же, это означало и то, что Вито был расходным материалом, но ничего, все приходит со временем. Если хочешь продвинуться в рядах Семьи Кальвино, умей рисковать.

А в последнее время в иерархии Семьи образовалось много свободных мест. Вито, амбициозный юноша, надеялся выжить в течение времени, достаточного, чтобы руководство поставило ему еще пару плюсиков и продвинуло повыше хоть чуть-чуть. И тогда самую рискованную работу станут делать уже другие.

К сожалению, назревало некое перемирие, если верны те разговоры, которые он подслушал, когда натирал полиролем лимузин Старшего. Очевидно, Старший намеревался тайком договориться насчет некоторых важных дел с одним из главарей этих мерзких джокеров, тех, кто, по всей видимости, дергал за ниточки, устроив все те удары, которые проредили ряды Пяти Семей в последнее время.

Неким джокером по имени Змей, ага, так его зовут, вспомнил Вито, напряженно идя по тротуару в самой середине Грани и лавируя между толпой туристов и джокеров. Может, среди них и пара тузов затесалась. Он оглядел улицу, ища потенциальные угрозы. В его обязанности это не входило, он должен был лишь зайти в вестибюль дешевой ночлежки и взять ключ от комнаты, той, где договорились встретиться Старший и Змей. Но Вито не переставал надеяться на то, что заметит что-нибудь важное и что после этого Старший и его парни, возможно, станут считать его чуть более ценным.

Однако, войдя в вестибюль, Вито ощутил себя слепым медведем, вломившимся в лагерь охотников. Стараясь сохранять осанку, уверенно выставив челюсть, так, как делали ребята покруче, разговаривая с должниками, он решительно зашагал к стойке регистрации и шлепнул по ней ладонью властно, по крайней мере, ему очень хотелось, чтобы властно.

– Я здесь по поручению одного из ваших, э, самых важных клиентов, – заявил он, но голос его предательски сорвался.

Администратор, пожилой, нездорового вида мужчина, с седыми волосами и черной повязкой на глазу, вероятно, джокер, старающийся сойти за натурала, едва оторвал взгляд от мужского журнала, который проглядывал. На обложке журнала была аннотация какой-то статьи про фетишизм и джокеров, со смазанной фотографией дородного чувака, взгромоздившегося на создание с похотливыми и ярко подведенными глазами, в остальном напоминавшее огромный шарик ванильного мороженого с торчащими из него тоненькими ручками и ножками. Администратор небрежно перевернул страницу. Вито прокашлялся.

Администратор тоже прокашлялся. После долгой паузы наконец-то поднял взгляд.

– У нас предостаточно важных клиентов, юноша. Какого именно ты представляешь?

– Того, которому вы очень многим обязаны.

Слова едва успели вырваться изо рта Вито, как администратор тут же подпрыгнул, хватая ключ с вешалки. Метнулся обратно к столику и протянул ключ Вито.

– Мы обо всем позаботились, сэр. Надеюсь, все придется вам по вкусу.

– Мое мнение тут не главное, – сказал Вито, выдергивая ключ из руки администратора. – Гляди, поаккуратнее, а то страницы склеятся, – добавил он, разворачиваясь к выходу. Задумался, не следует ли ему проверить номер, но вспомнил, какие ему дали указания. Просто зайти в вестибюль, взять ключ и принести его. Вито не раз убеждался, что ребята Старшего не слишком-то ценят самодеятельность и строго за нее наказывают.

Поэтому он вышел наружу, в вечернюю прохладу, пригнув голову так, будто шел против ветра, хотя ветра почти не было. Такое положение позволяло его сальным черным волосам упасть на лицо. Уверенность в том, что этим вечером все пройдет нормально, так, как оно шло в последнее время, рассеялась мигом, когда он заметил вокруг почти всех людей Семьи. Они были по обе стороны улицы, стояли, прогуливались, сидели за столиками дешевых закусочных и в припаркованных машинах. Обычно столько членов Семьи и их подручных собиралось в одном месте лишь по поводу похорон. Но сейчас, в своей одежде, вполне траурной, хотя они этого и не осознавали, все люди Семьи пытались не выделяться на общем фоне. Вито не знал в лицо некоторых из них, но холодная уверенность на лицах, выдававшая сдерживаемую жестокость, говорила о некоторой неуверенности, которую испытывали самые крутые из них.

В голове Вито вертелись сотни вопросов. Он пошел быстрее, дошел до угла дома, туда, где его ждал Ральфи. Ральфи был одним из самых доверенных помощников Старшего. По слухам, он был таким умелым киллером, что однажды ему удалось застрелить кандидата в мэры с двух сотен метров, а потом скрыться в толпе, прямо под объективами телекамер. Вито не сомневался, что такое возможно. В его понимании Ральфи был не человеком, а некоей непреодолимой силой. И, когда он подобающим образом остановился в паре метров от Ральфи, поглядев в его холодные карие глаза, светящиеся над покрытыми оспинами щеками, то решил, что этот человек способен убить его с такой же непринужденностью, как жука раздавить. Вито выставил руку с ключом.

– Вот он! – заявил он, возможно, несколько громче, чем следовало.

– Хорошо, – мрачно ответил Ральфи, намеренно не беря ключ. – Комнату проверил?

– Нет. Приказа не было.

– Правильно. А теперь проверь, живо.

– Что происходит? – выпалил Вито. – Я слышал, это мирные переговоры.

– Ничего ты не слышал. Мы просто соблюдаем осторожность, а ты сам вызвался.

– Что искать?

– Найдешь – сам поймешь. Давай, иди.

Вито пошел. Он не знал, чувствовать ли ему облегчение от того, что ему доверили эту часть операции. Его размышления были прерваны внезапным столкновением с сутулым джокером, который, хромая на негнущейся ноге, вышел из переулка.

– Эй, куда прешь! – рявкнул он, отталкивая джокера в сторону.

Джокер остановился и пустил слюну изо рта, опасливо глядя на Вито и кивая. В его тусклых глазах что-то мелькнуло, всего на мгновение, когда джокер сжал и тут же разжал кулаки. Тут же выпрямился, и у Вито возникло четкое ощущение того, что этими мощными кулаками можно гранит крушить.

Но джокер тут же сдулся, из его рта снова потянулась струйка слюны, и он, шаркая, зашагал обратно в переулок, пока не врезался в мусорный бак. Не обращая внимания на Вито, принялся в нем рыться. Нашел полуобгрызенную высохшую курицу и откусил кусок ровными белыми зубами. Принялся шумно пережевывать.

Вито с омерзением отвернулся и спешно двинулся к отелю. И, лишь пройдя через вращающиеся двери, ведущие в вестибюль, вдруг понял, что одежда джокера – короткая куртка и синие джинсы – слишком чистые и опрятные. Ему еще не доводилось видеть уличных бродяг, роющихся в мусорных баках в поисках еды, в чистых джинсах со свежими заплатками на коленях.

Вито дернул плечами, прогоняя из головы образ джокера. Прошел мимо столика, за которым сидел администратор, все так же уткнувшийся носом в журнал. Подумал насчет того, что может попасть в ловушку, оказавшись в лифте с каким-нибудь мерзким типом, в результате чего шанс его выживания на этих мирных переговорах сведется к нулю. Двинулся на лестницу и преодолел шесть маршей, подымаясь на третий этаж. В коридоре было угнетающе темно, еле горящие лампы дневного света едва освещали грязные коричневые стены, придавая им неприятный блеск.

Он нашел номер. Поглядел в обе стороны коридора. Никого нет. Сквозь двери номеров доносились приглушенные звуки работающих телевизоров, да еще шум канализации из-за двери в конце коридора. С точки зрения Вито это была нормальная обстановка для дешевого отеля, но внутри он все равно ощущал неуверенность и настороженность. Точно так, как он обычно себя чувствовал, когда думал, что на него кто-то смотрит исподтишка. Дрожащими пальцами он вставил ключ в замок и открыл дверь.

И оказался лицом к лицу с уродливым ублюдком. У этого чувака почти не было челюсти, вместо носа у него были две дырки, а изо рта то и дело высовывался раздвоенный язык. Судя по ухмылке и хищному взгляду желтых глаз, джокер был исключительно злобной тварью. Вито привык общаться с джокерами попроще и не в такой обстановке. А этот явно наслаждался сознанием того, что уже напугал Вито до глубины души.

Джокер оскалился.

– Вишшу, Кальвино теперь на дело мальчишшек посылают. Сскажи ссвоему боссу, что фсссе в порядке, пусть идет. Я здесссь один.