Текст книги "Туз в трудном положении"

– Да. – Сара напряженно пялилась на дальнюю стену. Через пару секунд она тряхнула головой и положила пальцы ему на руку. Они оказались тяжелыми и безжизненными. – Я понимаю, как вам больно. Вы были так близки!

Он убрал ее пальцы, чуть пожал их и устроил ее руку на покрывале.

– Я бы не стал заходить настолько далеко.

Пальцы поползли обратно и внезапно сжались на мышце его бедра. Она начала растирать ему ногу. Тах бросил на нее нервный взгляд. Вдоль линии ее волос выступили капельки пота, губы сжались в ниточку. Ощутив его взгляд, она улыбнулась, приопустив веки, и надула губы. Тахион залпом допил бренди. Под ее яростным натиском мышцы у него на ноге стало сводить.

– Еще?

Он помахал рюмкой.

– Да, пожалуйста.

Гортанный хрипловатый голос.

Они сидели и молча пили. Тахион почувствовал спазмы в желудке.

– Интересно… Иисусе!

Он ударился о край кровати, соскользнул на пол и вылил остатки бренди себе на ширинку. Сунул мизинец в ухо, стирая влагу, оставленную неожиданным вторжением Сариного языка. Ощущение было такое, будто кто-то сунул ему в ухо ватную палочку, намазанную вазелином.

Она свесилась с кровати, устремив на него лихорадочно горящие глаза, и хрипло воскликнула:

– Я тебя хочу! Хочу!

Это напоминало удар граблями. Она навалилась на него: костлявые колени и локти, кости таза упирались ему в грудину, в пах, в бедра. Они несколько мгновений извивались на полу, и Сара осыпала неумелыми поцелуями все части его тела, какие ей попадались. Тахион отшвырнул ее и проковылял к противоположному концу кровати.

– Какого черта ты творишь?

У него на глаза выступили слезы стыда и ярости.

– Я хочу заняться с тобой любовью.

– Если это шутка, то она дьявольски дурного пошиба! Или, наоборот, она великолепна, если ты предпочитаешь жестокий такисианский юмор.

– О чем ты бормочешь? – заорала она, отбрасывая волосы с лица.

– Я импотент! Импотент! ИМПОТЕНТ!

– До сих пор?

В ее словах было искреннее изумление, лишившее его остатков самоконтроля.

– Да, чтоб тебя!.. А теперь убирайся. Просто выметайся отсюда!

С покрытыми багровыми пятнами щеками Сара бросилась ему на грудь, отчаянно сцепив руки у него на спине.

– Нет, пожалуйста! Я не могу от тебя уйти. Я следующая на очереди, понимаешь? Только ты можешь меня спасти.

– Ты с ума сошла? От чего я могу тебя спасти?

– От Хартманна! От Хартманна!!! Он убил Анди, убил Кристалис и теперь захочет убить и меня!

– Я не намерен больше это слушать.

– Он чудовище, зверь! Монстр!

– Год назад ты трахалась с ним до потери рассудка.

Она хрипло дышала.

– Он меня заставил.

– Хватит! Что за чушь! Ты сумасшедшая. – Тах рывками двинулся через гостиную, таща Сару, словно упрямого жеребенка. Распахнул дверь. – Вон, вон, вон, вон!

Она метнулась от него, шлепнулась на кровать и свернулась там в клубок, прижимая к груди подушку.

– Нет, нет! Ты меня не заставишь. Я не уйду. Ты должен мне помочь! – выла она. Он подхватил ее на руки и снова заковылял к двери. – Прочти меня! Заберись мне в голову! – прошипела она, вцепляясь ему в воротник.

– Да я ни за что не притронусь к той выгребной яме, которую ты называешь своим разумом!

Рассвирепев, она прошлась ногтями по его лицу.

– КОГДА Я УМРУ, ТЫ ПОЖАЛЕЕШЬ!

– Я уже жалею.

Тах захлопнул дверь, с отвращением отряхнул пиджак и пошел к бару. Схватив бутылку коньяка, он присосался к горлышку. Крепкий алкоголь обжег ему горло, заставив отплевываться. Проведя ладонью по лицу, он взвизгнул: коньяк попал в царапины, оставленные ее ногтями.

«Помоги мне».

«Ты не хочешь верить. Когда я умру, ты пожалеешь».

Бутылка разбилась о дальнюю стену.

– МНЕ НАДОЕЛО ЖАЛЕТЬ!

23.00

Спектор зачесал волосы наверх и принялся обрезать концы ножницами. Прямые коричневые пряди падали в грязную раковину. Стрижка получалась почти профессиональная. Он подрабатывал стрижкой, когда учился в старших классах, и освоил это дело очень неплохо. Взяв растрескавшееся ручное зеркало, он проверил, ровно ли срезал волосы на шее сзади.

– Недурно, старина, – сказал он сам себе.

Взяв немного лосьона, он втер его в покрасневшую верхнюю губу. Без усов и длинных волос он казался на много лет моложе – почти таким же, каким был в колледже. Только полные боли глаза изменились навсегда. Когда он вымоет голову и высушит волосы феном, то станет неузнаваемым для всех, с кем встречался после того, как стал Несущим Гибель. Не считая Тахиона. Тот его узнает, несмотря ни на что.

Мысль о щуплом инопланетянине перевела его от привычной угрюмости в неутолимую ярость. Если он выполнит этот заказ, то причинит Тахиону боль. Он кивнул зеркалу и перешел в гостиную. Обстановка здесь оказалась лучше, чем в его джокертаунской квартире. Стены были серо-зелеными, мебель – из красного или какого-то еще темного дерева. Он даже изредка убирал вещи. Он перебрался обратно в район Тинек после того, как его потрепал Спящий. Если учесть, какой ад начался вскоре после этого, это решение было удачным. Он плюхнулся на черный футон и потянулся за пультом от телевизора. Его рейс будет только завтра в десять. Собрать вещи можно будет утром. Он включил Эй-би-си. Телевизор затрещал, оживая, и на экране возник Тед Коппель.

– … мало что известно об этой женщине с прозрачной кожей, которая решила создать собственное царство в центре нью-йоркского Джокертауна. – Брови Коппель хмурил даже сильнее обычного. – Хотя полиция почти ничего не говорит об этом очевидном убийстве, оно, по-видимому, было просто зверским. Есть вероятность того, что в нем участвовал туз, обладающий неестественной физической силой. Прежде чем мы поделимся с вами теми немногими сведениями, которые у нас имеются об этой женщине по имени Кристалис, вот что заявила Анжела Эллис, капитан джокертаунского отделения полиции.

На экране возникло изображение унылого конференц-зала. Низенькая женщина с темными волосами и зелеными глазами встала перед гроздью микрофонов. Она откашлялась, помолчала и прижала ладони к кафедре.

– Женщина, известная как Кристалис, была найдена этим утром мертвой в своем кабинете. Если вскрытие покажет, что имело место убийство, то наше отделение, естественно, проведет тщательное расследование. На данный момент мы больше ничего сказать не можем.

Репортеры мгновенно принялись выкрикивать вопросы. Эллис подняла руку.

– Это все. Мы будем вас информировать по мере поступления новых данных.

Спектор потянулся за бутылкой виски, которую всегда держал рядом с футоном. Отвинтив крышку, он сделал несколько глотков.

– Дерьмо!

Эта сука его никогда не интересовала, но ее смерть почему-то вызвала у него тревогу. В воздухе и без того пахло кровью и смертью, и хотя обычно это его вполне устраивало, он нутром чуял, что выполнение заказа окажется для него опасным. Ну, тут уж ничего не поделаешь. Деньги от «Сумеречных кулаков» почти закончились, и ему нужен большой куш. Это предложение само на него свалилось, и он его не упустит.

Еще несколько глотков виски и привычное бормотание Коппеля помогли ему расслабиться. Он задремал с мыслью о том, какая в Атланте будет погода.

Тахион скорчился у барной стойки, зацепившись ногами за перекладины высокой хромированной табуретки. Свет, отраженный от подвешенных рюмок, усиливал его головную боль, но у него не было сил, чтобы отвернуться.

Зеркала. Зеркала «Дома смеха», разлетающиеся осколками, когда похитители явились за Ангеллик. Череп, отражающийся под сотнями разных углов, когда он поднимался в будуар Кристалис на верхнем этаже «Хрустального дворца». Невидимые губы, подкрашенные бледно-розовой помадой, переливающаяся спираль на прозрачной щеке, голубые глаза, зловеще плавающие в костяных глазницах.

Ему не хотелось даже считать, сколько лет он пил в обоих этих барах. Теперь «Дом смеха» закрылся – после того как год назад умер Дес.

Что станет с дворцом?

От пьяного сожаления о своих потерях у Тахиона на глазах выступили слезы.

– Эй, приятель, – предложил ему жизнерадостный бармен, – еще одну?

– Конечно. Почему бы и нет. – Бармен поставил перед ним очередную рюмку бренди. Тахион высоко ее поднял. – За ушедших и скорбных мертвецов.

Тах выпил рюмку, нацарапал на чеке свой гостиничный номер и соскользнул с барной табуретки. Несмотря на поздний час, в вестибюле все еще царило оживление, но он не увидел ни одного знакомого лица. Тахион подумал, не позвонить ли Джеку, однако ему хотелось пить и говорить о Кристалис, а мощный туз с ней знаком не был.

Бесцельно бродя по гостинице, он оказался на этаже, где поселились сторонники Барнета. Из-за дверей доносились негромкие голоса. Он устремил пристальный взгляд на одну из дверей, усилием воли призывая Флер. Это не подействовало. Его молчаливое рассматривание номера привлекло внимание дежурного агента Секретной службы. Тах заметил его приближение и поплелся обратно к лифтам.

Вернувшись к себе в номер, он воззрился на взлохмаченную голову Блеза. Сотрясаясь от рыданий, он опустился на колени у кровати и заключил спящего парнишку в объятия.

«Все всегда меня покидают. Все, кого я люблю, от меня уходят. Я так тебя люблю! Никогда меня не покидай!»

Глава 2
19 июля 1988 г., вторник

8.00

Накануне ночью Тахион был настолько пьян и расстроен, что не заметил, что на телефонном аппарате горит огонек оставленного сообщения. Теперь, дойдя до такого состояния, когда взгляд начал фокусироваться, а голова стала меньше напоминать какой-то враждебный вырост на плечах, Тах пил алка-зельцер и слушал далекие гудки.

– Клиника имени Блайз ван Ренссэйлер.

– Это Тахион. Позовите мне Финна.

– Эй, док, похоже, вы уже узнали.

– Да.

– Тут просто хаос. Вчера миссию Барнета забросали бутылками с зажигательной смесью, а на Чатем-сквер началась стихийная демонстрация. Я весь день пытался с вами связаться.

– Я очень поздно вернулся в номер.

– Я ассистировал на вскрытии. Хотите знать подробности?

Тахион со вздохом ответил:

– Наверное, должен.

Финн изложил результаты. В качестве фона Тах слышал резкий четырехтактный перестук: кентавр ростом с пони нервно пританцовывал на копытцах. Врач-джокер заключил свой доклад словами:

– Хоронить определенно придется в закрытом гробу.

– Черт, похороны! Когда они?

– Завтра утром, в одиннадцать.

– Я обязательно буду.

– А как дела в ваших краях?

– Непонятно. Я даже не знаю, сколько сейчас у нас делегатов. – Он посмотрел на часы. – Слушай, мне пора. Увидимся завтра.

Схватив шляпу, Тахион приостановился у двери ванной и, перекрикивая шум воды, бросил:

– Я пошел на завтрак с Джеком. Встреть меня в десять тридцать, и мы сходим в «Омни». Изволь явиться.

Ответа не последовало. Блез либо что-то замышлял, либо дулся. Оба варианта не радовали.

– Миз Моргенштерн. – Брейден Даллес был моложе нее, но он включил свой начальственный голос: властный рокот, напоминавший поездку на машине по щебенке в холодный зимний день: тут были и морозное потрескивание, и регулярный скрип. – Вы поставили нашу газету в очень сложное положение.

Она передвинулась на кровати, крепче притянув скомканную подушку к груди. На ней была теплая ночная рубашка из синей фланели. Она всегда так делала в отелях: зимой уменьшала обогрев, летом запускала кондиционер на полную мощность – и куталась. Ей нравилась та изоляция, которую обеспечивали одеяла.

Она с трудом подняла и опустила ресницы. Обычно она была жаворонком, но прошлым вечером, посте того как Тахион ее выставил – вот подонок! – она окончательно растерялась. Не зная, что делать, она рискнула вернуться к себе в номер и погрузилась в сон клинической депрессии. Она бросила взгляд на часы, стоявшие на тумбочке. Восемь утра. Если бы Даллес ее не разбудил, она могла проспать до полудня.

Не дождавшись от нее никакой реакции, Брейден продолжил:

– Нас всех тревожит то, что в последнее время вы объявили личную вендетту одному из основных кандидатов на выдвижение в президенты.

Горечь прорвалась, словно волдырь:

– Вы хотите сказать, вашему любимчику.

– Наша газета, как столичное издание, следует традиции осознания своей ответственности. В настоящий момент сенатор Хартманн очевидно является самым подготовленным кандидатом.

– Вы считаете, что настоящий момент требует отдать Белый дом тузу-психопату? Господи, Ронни Рейган всего лишь раз в два года вторгался в очередную страну, где нам нечего было делать. Этот человек… эта тварь… питается человеческими страданиями, Брейден!

Наступило мучительное молчание. Она живо представила себе выражение его молодого аристократического лица: втянутые ноздри, не соответствующие его возрасту глубокие морщины, окружающие его губы и расходящиеся от уголков глаз. Он намеренно культивировал такое выражение лица, поскольку это придавало ему солидности. Как будто в святая святых «Вашингтон пост» он почувствовал запашок собачьего дерьма.

– Нам представляется, что ваша… одержимость… не делает чести ни вам как журналистке, ни нам как газете. Ваше последнее сообщение, если удостоить его этого именования, было просто неправдоподобным. Даже если бы мы были склонны принять к печати столь дикую смесь беспочвенных обвинений и намеков, наш юридический отдел не разрешил бы нам ее опубликовать. А эта попытка Лео Барнета очернить сенатора Хартманна… Право, Сара, как вы могли позволить связать свое имя с этим, откровенно говоря, постыдным предприятием?

– Люди Барнета у меня разрешения не спрашивали, Брейден. Богом клянусь: я ничего об этом не знала.

Она вцепилась в телефонную трубку, словно только это помогало ей не свалиться. Она ощущалась у щеки холодным талисманом.

– Вы сказали мне, что эти обвинения – правда. Тем не менее уже через несколько часов сенатор Хартманн выступил с опровержением, которое мы считаем весьма убедительным.

«Потому что вам этого хочется». Она попыталась представить себе, как «Пост» принимает такое небрежное отрицание сомнительного поступка от какого-то из политиков, которых они не превозносили бы до небес. От Никсона, Робертсона или даже Буша… Да они преследовали бы его до самого края земли!

Однако она не в состоянии была говорить. Когда ей нужно было заставить собеседника раскрыться, она умела его по-журналистски заболтать. Однако когда она пыталась выразить нечто такое, что было по-настоящему важным для нее самой, слова неизменно ей изменяли.

– И, наконец, миз Моргенштерн, мы очень озабочены тем, что вы не выказали никакого намерения вернуться в Нью-Йорк. Вы – признанный авторитет по Джокертауну. Нас крайне тревожит то, что вы отказываетесь интересоваться убийством – в котором, позволю себе добавить, были задействованы способности туза – одной из наиболее заметных личностей этой общины. Которая, как я понимаю, была вашим личным другом. Казалось бы, ваше расследование находится там.

– Мое расследование находится здесь, Брейден. Это важнее убийства в Джокертауне. Это касается всех: вас, меня, тузов, джокеров, населения Уганды, всего мира! У президента столько власти, так много…

Она остановилась прежде, чем сорвется и рухнет. Вот почему она всегда предпочитала письменную речь: когда ты говоришь, слова частенько выходят из-под контроля. Она перевела дыхание.

– И потом, Брейден, убийца Кристалис находится здесь. Разве ты не прочел мою статью?

– Вы хотите сказать, что сенатор Хартманн лично забил миз Джори до смерти?

– Нет. Черт, Брейден, не тупите! Он это устроил, он использовал своего туза, использовал свое положение… Какая, к дьяволу, разница? Он все равно виновен – точно так же, как крестный отец мафии, отдавший приказ об устранении человека.

Даллес вздохнул.

– Я искренне сожалею, что дело дошло до этого. Распад вашей личности серьезно снизил ваш профессионализм. В связи с этим мы считаем, что продолжение вашей связи с нашей газетой не отвечает ни вашим интересам, ни нашим.

– Вы меня увольняете? – Ее голос взлетел к потолку. – Так и скажите, Брейден. Будьте мужиком и скажите прямо!

– Я сказал то, что было необходимо, миз Моргенштерн. От себя лично я выскажу надежду, что вы в ближайшее время начнете лечиться. Вы слишком талантливы, чтобы все потерять из-за болезненного пристрастия.

– Пристрастия?!

Она едва смогла произнести это слово.

– Болезненное пристрастие к страху. К адреналину, к восторгу от того, что вы – центральная фигура в огромной, темной и пугающей тайне. Пагубные привычки – болезнь восьмидесятых, Сара. Прощайте.

Она услышала щелчок – и молчание прерванной связи. Ей представились руки Брейдена Даллеса, уже доведенные до бело-розового блеска, умывающие себя прямо в воздухе.

Она отшвырнула телефон к стене и встала с кровати, чтобы одеться. Она чувствовала себя разбитой фарфоровой куклой. Казалось, достаточно одного движения, одного неловкого вдоха – и она осколками осыплется на ковер.

9.00

Тах с почти стыдливым удовольствием отметил, что даже в присутствии главных величин страны он продолжает интересовать средства массовой информации.

Тонкие намеки, которые они с Джеком делали накануне, принесли свои плоды. Репортеры толкались и сновали туда-сюда, проверяли работу микрофонов и камер. Джек великолепно срежиссировал все мероприятие, выбрав столик у невысокой стенки, отделявший кафе от собственно внутреннего дворика. Какой-то ассистент включил прожектор, залив светловолосого туза светом. Джек сощурился и притенил глаза ладонью.

– Тяжелая ночь? – осведомился Тах, усаживаясь напротив Джека.

Он говорил очень негромко, чтобы избежать пенопластовых фаллосов, которые уже наставляли на них репортеры.

– Просто поздняя. Решали вопрос по правилу Девять-це, регулирующему распределение делегатов, предварительно обязавшихся…

– Джек, избавь меня от скучных подробностей. Мы выиграли?

– Да, благодаря мне. И поэтому смогли отстоять калифорнийскую делегацию. – Джек сделал глоток кофе и закурил. – Ты знаешь, как мы сыграем эту сцену?

– Нет.

– Чудесно! – кисло отметил он.

Тахион чуть улыбнулся.

– А что, если я просто обогну столик и крепко тебя облобызаю?

– Я тебя убью.

Тах тоже притенил глаза рукой и обвел взглядом толпу, отметив присутствие Брокау и Дональдсона. Соколица, которая неизменно умела эффектно обставить свое появление, слетела вниз с десятого этажа. Взмахи огромных крыльев разворошили листочки меню и испортили тщательно уложенные прически.

Тах мысленно связался с ней.

«Доброе утро, милая. Готова нам подыгрывать?»

«Всегда готова, милый мой Тахи».

– Мистер Браун, Доктор! Разве не странно видеть вас вместе за завтраком? – громко вопросила Соколица.

– Почему это? – бесстрастно поинтересовался Тахион.

Сэм Дональдсон принял подачу и выпалил в своей отрывистой манере:

– Ваша взаимная антипатия всем известна. В интервью, которое вы в семьдесят втором году дали журналу «Тайм», вы назвали Джека Брауна величайшим предателем за всю историю Америки.

Джек напрягся и с силой затушил свой «Кэмел». Тахион на секунду пожалел своего собеседника из-за того, что ему предстоит перенести.

– Мистер Дональдсон, вы могли бы заметить, что это интервью было дано шестнадцать лет назад. Люди меняются. Они учатся прощать.

– Значит, вы простили мистеру Брауну пятидесятый год?

– Да.

– А вы, мистер Браун? – выкрикнул свой вопрос Бакли из «Нью-Йорк таймс».

– Мне нечего прощать. У меня есть только сожаления. То, что произошло в пятидесятом, было фарсом. Я вижу, что он начинает повторяться, – и я здесь для того, чтобы высказать предостережение. У нас с доктором Тахионом не только общее прошлое. Нас объединяет наше восхищение Грегом Хартманном.

– Ваше примирение устроил сенатор?

– Только с помощью собственного примера, – ответил Тах. – Это он стоял за мировым турне ВОЗ для проверки того, как живут дикие карты по всему миру. Сенатор очень убедительно говорил о примирении и исцелении старых ран. – Тах посмотрел на Джека. – Наверное, мы оба приняли этот урок серьезно.

– И у нас есть еще нечто общее, – добавил Джек. – Я – дикая карта. Одна из первых. Доктор Тахион уже сорок два года работает с жертвами этого вируса.

Это было приятным преувеличением, но Тах не стал ничего уточнять. Иначе всплыл бы тот факт, что в течение тринадцати лет, с пятидесятого по шестьдесят третий год, Тахион был бесполезным алкашом, бродившим по улицам и сточным канавам Европы и Джокертауна. А причиной его падения и депортации были те самые злополучные слушания КРААД и предательство Джека.

– …и нам не нравится то, что происходит в стране. Ненависть вернулась – и нас это пугает.

Тахион заставил себя вынырнуть из воспоминаний.

– Значит, вы обвиняете преподобного Барнета в разжигании пламени ненависти и нетерпимости? – спросил серьезный молодой человек из Си-би-эс.

– Я считаю, что Лео Барнет руководствуется принципами – такими, какими он их видит. Но то же самое делал в Сирии Нур аль-Алла, и в этой злосчастной стране я видел, как ни в чем не повинных джокеров побивали камнями на улицах. Неужели мы хотим перенести такие страдания в нашу страну? – Тах покачал головой. – Не думаю. Грег Хартманн…

– Тайный туз и убийца, – раздался из толпы пронзительный голос.

Люди отпрянули в стороны: отражающееся на узком лице Сары безумие отталкивало. Тахион привстал.

– Вот дерьмо! – проворчал Джек.

– Что вы станете делать, доктор Тахион? Он один из ваших. Один из пасынков дьявола. Только вы можете его остановить!

Слова Сары становились невнятными из-за слез.

– Сделай что-нибудь! Возьми ее под контроль! Предприми что-то! – прошептал Джек.

«И только ухудшить и без того отвратительную ситуацию?» – с горечью ответил он тузу телепатически.

Толпа репортеров развернулась к женщине, словно свора почуявших кровь гончих. Она побледнела и попятилась.

– Мисс Моргенштерн! На каких… А у вас… Улики… «Пост…»

Крики становились все громче. Для перенапряженных нервов Тахиона они словно обрели физическую форму – превратились в волну, готовую вот-вот обрушиться на хрупкую фигурку.

Сара стремительно развернулась и исчезла в толпе заинтересованных зевак. Тахион посмотрел на жадные любопытные лица репортеров – и склонил голову. Им придется что-то скормить.

«Матерь моей матери, простите меня!» – вознес он молитву – и отдал Сару на растерзание.

– Эта несчастная девушка плохо переносит стрессы! – объявил он ясным и громким голосом. – Вчерашние разоблачения относительно нее и сенатора Хартманна…

– Значит, между ними была связь? – тут же спросил Дональдсон.

– Нет. Девочка влюбилась в сенатора и не смогла вынести его упорных отказов. Думаю, она разрывается между любовью к нему и желанием отомстить. Вы помните, как говорится: «Нет ничего страшнее отвергнутой женщины».

– Точно, – вставил Джек.

– Я пытался заинтересовать эту молодую леди собой, но она была одержима сенатором. Печально, – закончил Тахион.

«Но не так печально, как то, что я только что с ней сделал».

– Кто вы такой? – пронзительно вопросила Сара.

Мужчина, державший ее за руку, не ответил. Или, возможно, в хаосе из вопросов и ярости, обрушившимся на них, словно цунами, ее слова просто потонули.

Однако что-то в его поведении говорило о том, что он ее игнорирует.

Первыми, конечно, появились малозаметные охранники: они надвигались на нее в своих темных костюмах-тройках, бормоча что-то в ларингофоны. Она стояла, бросая вызов, прямая и одинокая, в своей коричнево-зеленой юбке и белой блузке с длинными рукавами, подняв подбородок над жабо, которое было гораздо более скромным, чем у Тахиона. Она не обращала никакого внимания на шум. Она вывалила правду на ковер, словно кучку дерьма, которая теперь блестела и воняла под жаркими лампами телевизионщиков, и это дерьмо нельзя было не заметить или спрятать. Теперь она готова принять последствия своего шага.

Ее схватили за запястье. Она повернулась, готовясь направить пинок в габардиновый пах. Вместо мощного юного громилы рядом оказался невысокий, седой, лысеющий мужчина, с брюшком, вздымающимся под футболкой с Микки-Маусом. Овчарки были еще далеко.

Теперь седой тянул ее к боковой двери со скромной, но неудержимой властностью речного буксира. Охранники завязли в водоворотах делегатов и репортеров, забрасывающих друг друга вопросами. Последний взгляд в сторону кафе показал ей Джека Брауна: тот смотрел ей вслед с выражением недоумевающего разобиженного младенца. Рядом с ним Тахион озирался с неврастеническим отчаянием, словно худосочный щеголь восемнадцатого века, у которого камердинер пукнул в гардеробной.

Ее спаситель – кто бы он ни был – протащил ее по коридору мимо каких-то нелюбопытных людей, а потом свернул в боковой служебный коридор. Воспользовавшись инерцией их движения, он развернул ее и прижал спиной к стене. Свора репортеров пронеслась по коридору, взяв ложный след.

– Действуешь неправильно, – сказал незнакомец.

Он походил на ворчливого дядюшку из тех, какие бывают только в телесериалах. И у него был акцент… русский?

Сара не выдержала. Все было слишком странно. Она вырвала у него руку: прикосновение пугало ее даже сильнее, чем другие возможные последствия.

Он надвинулся на нее.

– Нет! Послушай. Ты в серьезной опасности.

«Скажи мне что-то новенькое!» Она проскользнула мимо него и бросилась бежать. При этом с нее слетела туфелька на каблуке, и она ударилась об стену, прижимая к ней руки в попытку устоять на ногах, отчаянно пытаясь избавиться от второй туфли.

– Дурочка! – заорал ей вслед мужчина. – Правда может тебя убить!

Туфля наконец слетела, ударившись о противоположную стену. Она побежала.

10.00

Грегу казалось, что ночью он вообще не спал. В шесть позвонила Эми, чтобы сообщить о расписании на утро и напомнить, что в семь часов он встречается за завтраком в «Помпано» с Эндрю Янгом. В семь сорок пять он уже совещался с Тахионом, Брауном и другими влиятельными лоббистами и делегатами относительно программного пункта по правам джокеров и партийной платформы. В восемь десять возникли небольшие затруднения с делегацией от Огайо, которые назначили Грега любимым сыночком, поскольку он родился в их штате, и сочли себя достойными получить к нему привилегированный доступ. В восемь тридцать состоялась беседа с Тедом Кеннеди и Джимми Картером относительно завтрашних номинационных речей. Эми и Джон Вертен уединились с ним, чтобы утрясти расписание на остальную часть утра, а потом Грег быстро переговорил с Тони Кальдероне о том, как идет работа над речью, в которой он выразит согласие стать кандидатом от демократической партии.

Примерно в половине десятого к нему ворвался Тахион, жаловавшийся на то, что Сара Моргенштерн в конце концов зашла слишком далеко. Он сообщил Грегу о ее демарше в кафе.

– Она совершенно не в себе! – кипел инопланетянин. – Паранойя, мания преследования. С ней надо что-то делать.

Грег был с этим согласен – Тахион даже не догадывался насколько. Она стала непредсказуемой и опасной, а он не смел воспользоваться Кукольником, чтобы ее обезвредить. Слишком велика была опасность вмешательства Гимли. При тех проблемах, которые доставлял ему Кукольник в последние несколько недель, он рисковать не мог. Публичный скандал все погубит.

Вскоре после десяти он наконец смог на несколько минут уйти к себе в номер. Эллен там не было: она встречалась с делегатами и агитировала за него. В их номере царила благословенная пустота. В виски стучалась головная боль – и у нее был голос Гимли.

«А чего волноваться из-за Моргенштерн? Она, конечно, психованная баба, но не такая серьезная проблема, как я, правда? Ты с ней справился бы, если бы посмел выпустить Кукольника. Ты его еще не чувствуешь, Грегги? Не слышишь, как он воет, требуя очередной дозы? Я слышу. И ты тоже услышишь, очень скоро».

– Заткнись, твою мать!

Он не заметил, что произнес это вслух, пока к нему не вернулось слабое эхо собственного голоса.

Гимли захохотал.

«Ну, конечно. Я немного помолчу. В конце концов, я ведь уже добился, что ты сам с собой разговариваешь. Только помни: я все еще здесь, все еще жду. Но ты об этом вряд ли забудешь, правда? Не сможешь!»

Голос исчез, оставив Грега со стоном сжимать голову. «Проблемы надо решать по очереди, – сказал он себе. – Сначала Сара». Он взял себя в руки, снял с телефона трубку и набрал номер. Раздалось негромкое шипение междугородной связи, а потом сигнал соединения.

– Хартманн в восемьдесят восьмом, – проговорил голос с сильным гарлемским говором. – Нью-йоркский офис, говорит Мэтт Уилхейм.

– Мех, как дела на севере?

На том конце трубки засмеялись. Грег знал, что Уилхейм – известный в Джокертауне также как Мех – предпочитал свое джокерское прозвище.

– Сенатор, рад вас слышать. Должен был бы догадаться, что по этой линии звоните вы. Все идет гладко, хоть и притормаживает. Ждем официального объявления о том, что вас выдвинули, и тогда резко ускоримся. Как Атланта?

– Жарко и влажно. И в зале ужасно тепло, насколько я понимаю.

– Сильное сопротивление по платформе, – отозвался Мех. Грег представил себе его хмурое львиное лицо. – Я этого ожидал.

– Боюсь, что да. Но мы не отступим.

– Держитесь, сенатор. А чем вам может помочь Мех?

– Я бы хотел, чтобы ты сделал несколько телефонных звонков. Я мог бы и сам позвонить, но у меня через несколько минут встреча, а Эми с Джоном заняты платформой. Может, ты или кто-то из твоих сотрудников придете мне на помощь?

– Безусловно. Говорите.

– Отлично. Во-первых, свяжись с офисом Куомо: обязательно передай ему благодарность за вчерашнюю помощь со Скребком и Саваном и выясни, когда именно он рассчитывает завтра быть в Атланте. Мне надо знать, что он запланировал, и позаботиться, чтобы кто-то из наших людей встретил его в аэропорту. А потом позвони в нашу штаб-квартиру в Олбани: пусть оттуда подтвердят мое бронирование на первую неделю августа: Эми говорит, что ей никто не отзванивался. А еще мне надо, чтобы ты позвонил и позаботился, чтобы к понедельнику квартира в Нью-Йорке была готова к приезду Эллен. Там будет еще информация, но с ней тебе позвонит Джон.

– Понял, сенатор. Что-то еще?

Грег закрыл глаза и откинулся на мягкую спинку дивана.

– Еще одно. Сделай еще один звонок. – Он назвал номер, который заучил перед тем, как уезжать из Нью-Йорка. – Там будет только автоответчик, – предупредил он Меха. – Не беспокойся. Просто наговори короткое сообщение. Скажи, чтобы как можно скорее купили билет в Атланту. Там будут знать, что это значит.

– Купить билет как можно скорее. Нет проблем. Это все?

– Все. Спасибо, Мех. Скоро увидимся.

– Просто дай нам, джокерам, такую платформу, которую мы сможем занять.

– Сделаем все возможное. Береги себя. Передай привет твоим помощникам. Без них мы ничего не смогли бы добиться.

Грег бережно вернул трубку на место.

Дело сделано. Маки прилетит. Грегу не хотелось вызывать этого неуравновешенного туза в Атланту, но теперь необходимо действовать. Маки уже должен был разобраться с Даунсом. Пусть теперь позаботится о Саре.