Текст книги "Грезы Февра (сборник)"

– Этой фразой ты оказал мне услугу, Эбнер. Если ты настаиваешь именно на этом слове, тогда я скажу тебе: да, вампиры действительно существуют, только истории о них сильно преувеличены. Твой лунатик превратился в мертвеца за какие-нибудь несколько лет, пока ходила сплетня. Подумай, что бы из него сделали, если бы история эта ходила сто лет или двести.

– Тогда кто ты, если не вампир?

– Не так-то просто найти подходящее слово, – ответил Джошуа. – Ты и тебе подобные могут называть меня вампиром, оборотнем, ведуном, вурдалаком, кровососом, демоном. Имеются и другие названия: носферату, например, упырь и другие. Этими именами люди окрестили таких бедных созданий, как я. Но ни одно из них мне не нравится. У нас у самих нет для себя подходящего слова.

– А на вашем родном языке… – сказал Марш.

– У нас нет своего языка. Мы пользуемся языком людей, пользуемся человеческими именами. Так повелось издревле. Мы не люди, но и не вампиры. Мы… другая раса. Когда мы себя как-то называем, то обычно используем одно из слов ваших языков, которому придаем секретное значение. Мы – люди ночи, люди крови. Или просто люди.

– А мы? – спросил Марш. – Если вы – люди, тогда мы кто?

Джошуа Йорк на минуту нерешительно замолчал, тогда заговорила Валерия.

– Люди дня, – быстро сказала она.

– Нет, – возразил Джошуа. – Это я вас так называю. Однако мои люди не часто прибегают к этому термину. Валерия, время лжи миновало. Скажи Эбнеру правду.

– Она ему не понравится, – запротестовала Валерия, – Джошуа, риск…

– Не важно, – настаивал Джошуа. – Скажи ему, Валерия.

На минуту повисла свинцовая тишина. Потом Валерия тихо произнесла:

– Скот. Мы называем вас этим именем, капитан. Скот.

Эбнер Марш нахмурился, и его рука сжалась в огромный кулак.

– Эбнер, – заговорил Джошуа, – ты хотел услышать правду. Последнее время я довольно часто думал о тебе. После Натчеза я боялся, что придется устроить тебе несчастный случай. Мы не можем позволить себя обнаружить, а ты представляешь для нас реальную угрозу. Саймон и Кэтрин настаивали на том, чтобы убить тебя. Мои новые компаньоны, те, которым я доверился, Валерия и Жан Ардан, склоняются к тому же. Но, несмотря на то что я и мои люди чувствовали бы себя куда безопаснее, будь ты мертв, я воздержался от радикальных мер. Я устал от смертей, устал от страха, от бесконечного недоверия, существующего между нашими двумя расами. Я хотел бы работать вместе, однако у меня никогда не было полной уверенности в том, что тебе можно довериться. До той ночи в Доналдсвилле, когда Валерия пыталась тебя заставить повернуть «Грезы Февра» вспять. Ты воспротивился ей, ты оказался гораздо сильнее, чем я смел рассчитывать, и более лоялен. Именно тогда я и принял жизненно важное решение: ты будешь жить, и, если еще раз придешь ко мне, я расскажу тебе правду, все – и хорошее, и плохое. Ты готов выслушать меня?

– А разве у меня есть выбор? – спросил Марш.

– Нет, – согласился Йорк.

Валерия вздохнула:

– Джошуа, я умоляю тебя передумать. Как бы ты ни любил его, он – один из них. Он не поймет. И они придут за нами со своими отточенными колами. Ты знаешь, так оно и будет.

– Надеюсь, что нет, – ответил Джошуа. – Она боится, Эбнер. Я собираюсь сделать то, что никто до меня не делал, а новое всегда чревато риском. Выслушай меня, но не суди; тогда, возможно, между нами установится настоящее партнерство. Я никогда не рассказывал правды ни одному из вас…

– Ни одному из скотов, – пробурчал Марш. – Что ж, я тоже раньше не слушал ни одного вампира, так что мы в равном положении. Валяй. Бык готов выслушать тебя.

Глава четырнадцатая

Дни тьмы и отчуждения

– Тогда слушай, Эбнер, только сначала прими мои условия. Я не хочу, чтобы ты перебивал меня. Не хочу никаких возмущенных восклицаний, никаких вопросов, никаких суждений. Во всяком случае, до тех пор, пока я не закончу. Должен заранее предупредить: многое из того, что я расскажу, покажется тебе жутким и кошмарным, но, если ты позволишь рассказать тебе все от самого начала до конца, возможно, ты и поймешь меня.

Ты назвал меня убийцей, вампиром… Отчасти это соответствует истине. Но, как признался ты сам, ты тоже убивал. Ты считаешь, что твои действия были оправданы обстоятельствами. Мои тоже. Если не оправданы, то хотя бы смягчены. Прежде чем осудить меня и мой народ, ты должен узнать все.

Позволь мне начать с самого себя, с моей жизни, потом я расскажу тебе и остальное, как я сам постигал жизнь.

Ты спросил, сколько мне лет. Я еще молод, Эбнер. По меркам моего народа, я только вступил в пору возмужания. Родился я в провинциальной Франции в 1785 году. Своей матери я никогда не знал; почему так, я расскажу чуть позднее. Отец мой относился к мелкопоместному дворянству. То есть по мере продвижения во французском обществе он снискал для себя титул. Во Франции отец прожил несколько поколений, поэтому пользовался определенным положением, хотя, по его собственному утверждению, родом он был из Восточной Европы. Отец владел богатством и небольшим наделом земли. Чтобы оправдать свое долголетие, он в шестидесятые годы прошлого века пошел на одну хитрость и выдал себя за собственного сына, став наследником самого себя.

Так что, как видишь, мне 72 года, и мне действительно повезло: я был знаком с лордом Байроном. Но это случилось позже.

Мой отец был таким же, как и я. А также двое наших слуг; фактически они были не столько слугами, сколько компаньонами. Итак, трое взрослых из моего народа учили меня языкам, манерам, знакомили с миром… учили осторожности. Днем я спал, а на улицу выходил только ночью. Я научился бояться восхода, как дети вашей расы, однажды получив ожог, боятся огня. Мне сказали, что я не похож на других, что я стою на ступеньку выше и являюсь господином. Хотя говорить о тех различиях я не должен был, чтобы скоты не испугались и не убили меня. Я должен был делать вид, что мой распорядок дня – просто прихоть. Я должен был усвоить католическую веру и соблюдать ее обряды. В нашей частной церкви я даже посещал ночные мессы и принимал причастие. Я должен был… Впрочем, к чему продолжать? Ты и сам понимаешь, Эбнер, я был тогда всего лишь ребенком. Если бы все продолжалось, как было, то в свое время я научился бы большему, скорее бы понял суть вещей. Тогда я мог бы стать совсем другой личностью.

Но в 1789 году огонь Революции бесповоротно изменил мою жизнь. Когда наступила эпоха террора, нас взяли под стражу. Несмотря на все предосторожности, домашние часовни и зеркала, мой отец из-за своего ночного образа жизни, уединенности, мистического богатства попал под подозрение. Наши слуги – я имею в виду людей – объявили его колдуном, сатанистом, учеником маркиза де Сада. Сам же он называл себя аристократом, а в те времена это был тяжкий грех. Его двум компаньонам, которых все принимали за слуг, удалось улизнуть, а моего отца и меня арестовали.

Отчетливо помню камеру, в которую нас заключили. Холодная и сырая, с толстыми каменными стенами и огромной железной дверью, такой массивной и тяжелой, что даже неимоверная сила моего отца была совершенно бесполезна против нее. В темнице стоял резкий запах мочи. Спали мы без одеял на грязной соломе, брошенной прямо на пол. Под самым потолком имелось окно, прорезанное в толще стен, – совсем крошечное и забранное снаружи толстой решеткой. Фактически мы находились под землей, как мне кажется, в каком-то подвале. Свет почти не проникал в темницу.

Когда мы остались одни, отец сказал мне, что нужно делать. Протиснуться к окну он не мог, так узок был к нему доступ, зато с этой задачей мог справиться я, поскольку тогда был еще мал, хотя у меня хватило сил, чтобы выбить решетку. Отец приказал мне бежать. Еще он дал мне несколько добрых советов, как, скажем, носить тряпье, чтобы не привлекать к себе внимание, прятаться в дневное время суток и добывать пищу ночью. Никому не говорить о том, кто я. Найти крест и носить его. Тогда я не понял и половины того, что сказал мне отец, и вскоре о многом забыл, но я обещал следовать его советам. Отец велел мне покинуть пределы Франции и отыскать наших сбежавших слуг. Мстить за себя он мне запретил. В свое время я буду сполна вознагражден, потому что все эти люди умрут, а я буду продолжать жить. Потом он сказал еще кое-что, что я запомнил очень хорошо. «Они ничего не могут поделать. На нашем народе красная жажда, которую способна утолить только кровь. Это погибель для нас всех». Тогда я спросил, что значит красная жажда. «Вскоре узнаешь, – ответил отец. – Ее ни с чем не спутаешь». А потом велел мне уходить.

Я проскользнул в узкий проем, ведущий к окну. Решетка была старой и насквозь проржавевшей. Так как добраться до нее не представлялось возможным, никто не подумал о том, чтобы заменить ее. В моих руках она быстро сломалась.

Больше своего отца я никогда не видел. После Реставрации, пришедшей вслед за Наполеоном, я попытался навести о нем справки. Мое исчезновение предрешило его судьбу. Его обвинили в двух грехах: он был колдуном и аристократом. Отца судили и приговорили к смертной казни. На одной из провинциальных гильотин ему отрубили голову. Поскольку его обвинили в колдовстве, то тело сожгли.

Но тогда я ничего об этом не знал. Я бежал из тюрьмы, бежал из провинции в Париж – в годы неразберихи там было проще выжить. Днем я прятался по подвалам: чем темнее подвал, тем лучше. Ночами я выходил из укрытия и воровал еду. В основном мясо. Овощи и фрукты меня практически не интересовали. Так я стал профессиональным вором. Я был проворен, передвигался бесшумно и обладал необычайной силой. С каждым днем мои ногти становились все острее и крепче. С их помощью я мог бы вскарабкаться на дерево. Я оставался незамеченным, никто не донимал меня вопросами. Я хорошо, как образованный человек, говорил по-французски, неплохо мог изъясняться по-английски и поверхностно знал разговорный немецкий. В Париже я научился и вульгарному французскому. Все это время я продолжал поиски пропавших слуг, единственных представителей нашей расы, которых я знал. Но я не знал, как найти их, поэтому мои попытки ни к чему не привели.

Так что рос я среди вашего народа… скота. Людей дня. Я был умен и наблюдателен. Несмотря на то что внешне очень походил на окружавших меня людей, я вскоре понял, как сильно отличаюсь от них. И в лучшую сторону, как мне говорили. Я был сильнее, проворнее и – как я считал – более долгоживущим. Только в дневное время суток я уступал остальным. Но свою тайну я хранил в секрете.

Все же жизнь, которую я вел в Париже, была скудной, скучной и не позволяла мне совершенствоваться. Я хотел большего. Тогда я, кроме еды, начал воровать деньги. Нашел человека, который научил меня читать, затем при каждой возможности начал воровать и книги. Один или два раза меня едва не поймали, но мне всегда удавалось уйти. Я был способен буквально растворяться в тени, в мгновение ока взлетал по стенам и передвигался по-кошачьи бесшумно. Возможно, тем, кто преследовал меня, казалось, что я превратился в туман.

Когда начались Наполеоновские войны, мне пришлось хорониться от армии, поскольку я знал, что тогда не избежать дневного света. Но во время военных кампаний я следовал у них по пятам. Таким образом я путешествовал по Европе, видел кровь и пожары. Там, где прошел император, было чем поживиться.

В Австрии в 1805 году мне представился великий шанс. Ночью на дороге мне посчастливилось встретиться с богатым венским торговцем, который убегал от французского войска. У него с собой были все его деньги, превращенные в золото и серебро, баснословная сумма. Я шел за ним по пятам до постоялого двора, где торговец остановился на ночь. Когда я решил, что он спит, то влез к нему в комнату, чтобы ограбить. Увы, торговец не спал. Война сделала этого человека осторожным. Он ждал меня и был вооружен. Торговец вытащил из-под одеяла револьвер и выстрелил в меня.

От боли и шока у меня потемнело в глазах. Я упал на спину, кровь текла ручьем. Но вдруг кровотечение начало уменьшаться и боль проходить. Я встал на ноги. Должно быть, я представлял собой жуткое зрелище, с бледным лицом и весь в крови. Тут меня охватило странное чувство, неизвестное доселе. В окно заглянула луна, торговец пронзительно закричал… Прежде, чем сообразил, что делаю, я бросился на него. Я хотел, чтобы он замолчал, хотел зажать ему руками рот, но… что-то нашло на меня. Руки мои потянулись к нему – у меня были такие острые и крепкие ногти. Я разорвал этому человеку горло, и он захлебнулся в собственной крови.

Я стоял и дрожал. Из несчастного фонтаном била черная кровь. Тело в бледном лунном свете дергалось на кровати. Он умирал. Я и раньше видел, как умирают люди, в Париже, на войне. Но на этот раз все было по-другому: я убил его. Меня захлестнуло непонятное чувство, и тут я ощутил… желание. Я часто читал о желании в книжках, которые воровал, о вожделении и плотских потребностях, которым подвержен человек. Но они были мне недоступны. Я видел нагих женщин и мужчин, видел совокупляющиеся пары, однако эти сцены никогда не трогали меня. Я не понимал всей той чепухи, о которой читал, о не поддающихся контролю страстях, о жгучем вожделении.

Теперь я познал их. Кровь, бьющая из жирного богача, умиравшего на моих глазах, звуки, которые он издавал, конвульсивно бьющиеся в агонии ноги – все это пробудило во мне зверя. Кровь текла по моим рукам, темная и горячая; вытекая из его горла, она дымилась. Я нагнулся и попробовал ее. От вкуса крови меня затрясло, помутилось в голове. Вдруг я погрузил лицо в его шею и вцепился в нее зубами. Я рвал его плоть, захлебывался кровью, терзал, пил, глотал. Он перестал биться, а я насытился.

Дверь распахнулась. По ту сторону стояли люди с ружьями и ножами. Я в испуге вскинул голову. Должно быть, я привел их в ужас. Они не успели сдвинуться с места, а я уже выскочил в окно и исчез в ночи. Однако, убегая, схватил пояс с деньгами. Там оказалась только малая часть богатства торговца, но и ее было достаточно.

Я бежал без остановки всю ночь. Под утро на заброшенной сожженной ферме я забился в подвал.

Тогда мне было двадцать лет. Когда на другой день я проснулся, то весь был покрыт засохшей кровью и прижимал к себе пояс с деньгами. Тут я вспомнил слова отца и понял, что пришла красная жажда. Утолить ее могла только кровь, говорил он. Я был утолен. Никогда еще я не чувствовал себя таким сильным и здоровым. Все же я был напуган, меня мутило. Как ты знаешь, я вырос среди людей и думал так же, как они. Я не был зверем или монстром. Тогда я решил, что должен что-то предпринять, чтобы подобная вещь больше не случилась! Я вымылся, раздобыл сравнительно чистую одежду, затем двинулся на запад, прочь от войны и сражений. На день я останавливался на постоялых дворах, ночью, нанимая дилижанс, переезжал из города в город. Наконец с большими трудностями я прибыл в Англию. Там я взял себе новое имя и решил стать джентльменом. Деньги у меня были, а всему остальному я мог научиться.

В разъездах я провел месяц. На третью ночь в Лондоне я ни с того ни с сего почувствовал себя плохо. За всю свою жизнь я никогда не болел. На другую ночь мне стало еще хуже. На следующую ночь я наконец понял, что все это значит. Меня одолевала красная жажда. Я рвал и метал. Я заказал себе превосходной еды, полагая, что огромный, с кровью, кусок мяса способен заглушить мое желание. Я съел его и усилием воли приказал себе успокоиться. Но все бесполезно. Не прошло и часа, как я оказался на улице, нашел темный переулок и затаился. Первой появилась молодая женщина. Одна моя половина восхитилась ее красотой, она обожгла меня жарким пламенем. Вторая половина изнывала от голода. Я почти оторвал ей голову… К счастью, все кончилось быстро. Потом я рыдал.

Несколько месяцев я провел в полном отчаянии. Из книг я понял, каким я стал. Те слова я заучил наизусть. На протяжении двадцати лет я считал себя существом высшего порядка, теперь же обнаружил, что являюсь чем-то противоестественным, зверем, бездушным чудовищем. Тогда я не мог решить, кто я, вампир или оборотень. Это сильно озадачивало меня. Ни я, ни мой отец не обладали силой превращаться во что или кого бы то ни было, однако красная жажда посещала меня каждый месяц, как будто в соответствии с лунным циклом, хотя и не всегда совпадала с полнолунием.

В то время, пытаясь постичь себя, я прочел много литературы на интересующую меня тему. Как мифический оборотень, я часто разрывал горло и съедал немного плоти, преимущественно тогда, когда особенно мучила жажда. В остальное время я казался вполне достойным человеком, что также соответствовало легендам об оборотнях. С другой стороны, серебро не имело надо мной власти, как и волчья отрава. Я не умел видоизменять свой облик, и у меня не отрастала шерсть. С вампиром меня роднило то, что я мог выходить на улицу только ночью. К тому же мне казалось, что я жаждал крови, но не плоти. Спал я в кровати, а не в гробу, сотни раз пересекал текущую воду, культовые предметы не беспокоили меня.

Месяц за месяцем меня продолжала посещать красная жажда. Те ночи были исполнены ужасного торжества, Эбнер. Забирая чужую жизнь, я жил, как никогда. Потом наступало отрезвление, и тогда я чувствовал омерзение к тому, кем стал. Я убивал преимущественно молодых и невинных. Они как будто обладали внутренним светом, от которого жажда разгоралась так, как ее не могли разжечь старики и больные.

Я отчаянно старался изменить себя. Увы, моя воля, такая сильная в обычные дни, пропадала вовсе, когда наступала красная жажда.

Я с надеждой обратился к религии. Как-то, почувствовав приближение красной жажды, я пошел в церковь и признался во всем священнику. Он не поверил мне, но согласился посидеть со мной и помолиться. С крестом на шее я опустился перед алтарем на колени и страстно молился. Меня окружали свечи, иконы, статуи святых. В доме Господа я как будто был в безопасности. Рядом со мной находился один из его пастырей. Но не прошло и трех часов, как я бросился на него и убил, прямо там, в церкви. Город был в шоке, когда на другой день в церкви обнаружили труп.

Тогда я призадумался. Раз религия бессильна помочь, значит, то, что движет мной, не является чем-то сверхъестественным. Я убивал вместо людей животных. Я воровал человеческую кровь из медицинских учреждений. Я врывался в морги, когда знал, что туда подвезли свежий труп. Все это оказывало действие и немного утоляло жажду, однако не насыщало меня полностью. Лучшая из полумер заключалась в убийстве животного, когда я мог напиться его крови из еще теплого тела. Так что, кроме крови, как видишь, мне нужна была еще и жизнь.

Все это время мне приходилось принимать меры предосторожности. Я колесил по Англии, меняя местожительство, чтобы таинственные убийства не происходили в одной местности, и при каждой возможности хоронил тела жертв. Постепенно я начал применять в охоте свой интеллект. Мне было все равно, какой скот резать, так пусть это будет скот состоятельный. Я начал богатеть. Деньги приносили деньги. Получив начальный капитал, я начал зарабатывать деньги законным путем. К тому времени я довольно свободно говорил по-английски. Я снова сменил имя и начал одеваться как джентльмен. В Шотландии, в болотистой местности, где мое поведение могло оставаться незамеченным, я купил себе одиноко стоявший дом, нанял несколько преданных слуг. Раз в месяц я уезжал по делам и на другую ночь всегда возвращался. Ни одна из моих жертв не жила по соседству. Слуги ни о чем не подозревали.

Наконец я нашел ответ, который в ту пору показался решением моей проблемы. Одна из служанок, прелестная горничная, очень привязалась ко мне. Было похоже, что я ей нравлюсь, и не только как хозяин. Я отвечал ей взаимностью. Она была честной, жизнерадостной и вполне разумной, хотя и необразованной. Я начал думать об этой девушке как о своем друге и в ней видел избавление.

Мысль о том, чтобы приковать себя цепями или заключить в темницу, чтобы переждать красную жажду, уже не раз посещала меня. Однако до дела руки не доходили. Если оставить ключ в пределах досягаемости, я им воспользуюсь, когда жажда станет нестерпимой. Если выбросить его, тогда как потом освободиться? Нет, в этом деле мне требовалась посторонняя помощь, однако я хорошо усвоил предупреждение отца не доверять свой секрет ни одному из вас.

Но тогда я решил пойти на риск. Уволил всех слуг, отослал их прочь и никого взамен не нанял. В доме я построил специальную комнату: маленькое помещение без окон с толстыми каменными стенами и массивной железной дверью, такой, какая была в тюремной камере, куда заперли нас с отцом. Меня можно было закрыть снаружи на три прочных металлических засова. Так что выбраться я не мог. Когда все было готово, я вызвал свою прелестную маленькую горничную и проинструктировал ее. Но доверился ей не настолько, чтобы рассказать всю правду. Я боялся, Эбнер, что если она узнает, кто я на самом деле, то выдаст меня или убежит, и выход, казавшийся таким близким, растает как дым, а вместе с ним мой дом, моя собственность и моя жизнь, построенная с таким трудом. Я сказал девушке, что раз в месяц со мной случаются приступы безумия, похожие на эпилепсию. Во время приступа, сказал я ей, я войду в специальную комнату, где она должна будет запереть меня и продержать в течение трех суток. Еду и питье я собирался взять с собой, включая и живых кур, чтобы хоть немного утолить жажду.

Девушка была ошарашена и озадачена, однако проявила участие. В конце концов она согласилась выполнить все, о чем я ее просил. Думаю, по-своему она любила меня, поэтому была готова выполнить почти любое мое желание. Итак, я вошел в комнату, и она заперла за мной дверь.

Пришла ужасная жажда. Несмотря на то что в комнате окон не было, я чувствовал, когда наступал день и когда его сменяла ночь. Днем, как обычно, я спал, ночи же стали одним сплошным кошмаром. Кур я убил в первую же ночь, всех до одной, и насладился ими. Потом я потребовал, чтобы меня освободили, но моя маленькая преданная горничная отказалась сделать это. Я осыпал ее оскорблениями. Потом просто кричал и издавал нечленораздельные, нечеловеческие звуки. Я кидался на стены и изо всех сил молотил в дверь кулаками так, что они начали кровоточить. Тогда я сел на корточки и жадно принялся сосать собственную кровь. С помощью своих крепких ногтей я пытался разрушить мягкий камень, но выбраться все равно не мог.

На третий день я поумнел. Внешне казалось, что моя лихорадка пошла на убыль. Пик миновал, и я снова стал самим собой. Я чувствовал, что жажда оставляет меня. Я подозвал горничную к двери, сказал, что все закончилось, и попросил выпустить меня. Она отказалась, сославшись на мой приказ: я велел продержать меня в заключении трое суток. Я рассмеялся и вынужден был признать, что это на самом деле так. Однако, сказал я ей, приступ миновал и теперь ожидать его нового прихода раньше чем через месяц не стоит.

И все же девушка не отпирала дверь. Я не сердился на нее. Я сказал, что прекрасно все понимаю, похвалил ее за точное следование приказу. Попросил никуда не уходить и поговорить со мной, так как мне в моей темнице было страшно одиноко. Она согласилась, и мы проговорили почти час. Я вел себя спокойно, четко выражал свои мысли, был очаровательным и даже согласился провести взаперти еще одну ночь. Мы так хорошо поговорили, что вскоре она решила, что я в полном порядке. Я похвалил ее – какая славная девочка, так тщательно выполняет все инструкции. Я значительно преувеличил ее заслуги и свою любовь к ней. Наконец я попросил ее выйти за меня замуж, как только я освобожусь.

Девушка открыла дверь. Она выглядела такой счастливой, Эбнер. Такой счастливой и такой жизнерадостной. Жизнь в ней била через край. Она подошла и поцеловала меня. Я обнял ее за талию и притянул к себе. Мы несколько раз поцеловались. Потом мои губы скользнули вниз по ее шее, я нашел артерию и вскрыл ее. Я… пил… очень долго. Я слишком долго умирал от жажды, а жизнь ее была такой сладкой. Потом, когда я отпустил ее, и она, пошатываясь, отпрянула от меня, девушка все еще была жива, жизнь едва теплилась в ее теле. Почти полностью обескровленная, она умирала в полном сознании. Как она посмотрела на меня, Эбнер… как она на меня посмотрела…

Из всего, что я натворил, это было самым ужасным.

Потом мое отчаяние достигло таких пределов, что я попытался покончить с собой. Я купил серебряный нож с рукояткой, выполненной в форме креста – как видишь, суеверие еще крепко сидело во мне. Я лежал в теплой ванне со вскрытыми на запястьях венами. Но я не умер, я поправился. Потом я бросился на свою шпагу, как это делали воины Древнего Рима. Я поправился. Каждый день я узнавал о своих способностях что-то новое. Пережив короткий промежуток боли, я быстро выздоравливал. Моя кровь свертывалась практически мгновенно, какую бы рану я себе ни нанес. Как бы то ни было, я являл собой чудо.

Наконец я как будто нащупал выход. Снаружи дома я приделал к стене две толстые железные цепи. Ночью я приковал себя к стене и выбросил ключ так далеко, как только смог. Наступил рассвет. Солнце было нестерпимо жарким. Оно жгло и слепило меня. Все плыло перед глазами. Кожа моя горела, как в огне. По-моему, я начал кричать. Я закрыл глаза, зная, что смерть не за горами. Кроме вины, я ничего не чувствовал.

Потом, в предсмертной лихорадке, во мне вдруг проснулось отчаянное желание жить. Как, почему, я уже не могу вспомнить. Мне казалось, что я всегда любил жизнь, как в себе, так и в других. Поэтому здоровье, юность и красота всегда так притягивали меня. Я ненавидел себя за то, что приносил в этот мир смерть, и вот снова я убивал, и жертвой на этот раз был я сам. Я подумал, что не должен смывать свои грехи кровью и смертью. Чтобы искупить грех, я должен жить, нести жизни жизнь и красоту, я должен вернуться в мир, чтобы собой возместить то, что забрал. Тогда я вспомнил об остальных представителях моего народа. Вампиры, оборотни, колдуны – как там их именуют? – они существовали и каждую ночь выходили на свою охоту. Интересно, гадал я, как они обходятся со своей красной жаждой. Если бы только я мог отыскать их. Там, где нельзя довериться людям, следует довериться себе подобным. Мы могли бы помочь друг другу преодолеть зло, снедающее нас. Я мог бы поучиться у них.

Я решил не умирать.

Цепи были очень прочными – я сам позаботился об этом, понимая, что буду искать избавления от боли и смерти. Но теперь ради собственного спасения во мне проснулась сила куда более мощная, чем я мог себе представить. Она превосходила даже ту, которая владела мной во время жажды. Я решил вырвать цепи из стены в том месте, где прикрепил их. Я тянул и рвал изо всех сил. Они не поддавались… На солнце я провел уже несколько часов. Почему я все еще находился в сознании, до сих пор остается для меня загадкой. Кожа моя почернела и обуглилась. Боль стала такой интенсивной, что я перестал ощущать ее, но продолжал сражаться с цепями.

Наконец одна из них поддалась. Левая. Кольцо, вбитое в стену, вывалилось, оставив от кладки в месте крепления крошево. Я был наполовину свободен. Но одной ногой я уже стоял в могиле, у меня начинались галлюцинации. Еще немного – и я потеряю сознание, упаду на землю и уже не смогу подняться. Правая цепь держалась так же надежно, как и в начале неравной борьбы, которую я затеял целую вечность назад.

Цепь эта не хотела поддаваться, Эбнер. Все же мне удалось освободиться, и я бросился искать укрытия в холодном темном подвале. Там, корчась и извиваясь от боли, я провалялся в бреду более недели. Однако дела мои шли на поправку. Я снова становился самим собой. Я перегрыз правое запястье и вытащил культю из браслета оков.

Когда неделю спустя я пришел в себя, кисть моя была на месте – мягкая и маленькая, полусформировавшаяся и очень болезненная. Впрочем, со временем кожа огрубела. Потом рука раздулась, кожа натянулась и лопнула, и из нее вытекла густая белая жидкость. Когда раны подсохли, кожа снова слезла, под ней оказалась более здоровая плоть. Так происходило трижды. Процесс полного восстановления занял более трех недель. Я был потрясен.

Это произошло в 1812 году, и год этот стал поворотным пунктом в моей жизни.

Когда силы снова вернулись ко мне, я обнаружил, что вышел из испытания, решительно настроившись изменить свою жизнь и жизнь своего народа, освободить нас от того, что отец назвал погибелью для нашей расы. Только освободившись от красной жажды, мы могли вернуть миру жизнь и красоту, которую до сих пор забирали. Чтобы исполнить задуманное, мне в первую очередь предстояло отыскать себе подобных. Единственными представителями моей расы, о существовании которых я знал, были пропавшие слуги моего отца. Хотя тогда их поиски представлялись неосуществимыми – Англия находилась в состоянии войны с Францией, и сообщения между двумя странами не было, – вынужденная отсрочка не беспокоила меня. В конце концов, впереди у меня долгая, очень долгая жизнь.

В ожидании конца войны я занялся изучением медицины. О моем народе по-прежнему никто ничего не знал. Само наше существование, обросшее легендами, ставилось под сомнение. Тем не менее многое предстояло узнать о вашей расе, так похожей на мою и так отличающейся от нее. Я подружился с группой врачей; среди них был ведущий хирург своего времени и несколько членов факультета хорошо известной медицинской школы. Я читал медицинскую литературу, старую и новую, с головой ушел в изучение химии, биологии, анатомии, даже, чтобы докопаться до истины, не побрезговал алхимией. Для проведения экспериментов я построил свою собственную лабораторию в той самой комнате, где когда-то просидел в так печально закончившемся заточении. Теперь каждый раз, когда я лишал кого-то жизни – а делал я это каждый месяц, – тело своей жертвы я при каждой возможности приносил с собой. У себя в лаборатории изучал его и препарировал. Как не хватало мне трупов моих соплеменников, Эбнер, они были мне нужны для того, чтобы я мог обнаружить различия!

На втором году учебы я ампутировал себе палец на левой руке. Я знал, что вскоре он регенерирует. Для исследования требовались образцы моей плоти.

Одного пальца было недостаточно, чтобы ответить на сотню одолевавших меня вопросов. Все же перенесенная мной боль была вознаграждена сторицей. Я выяснил много нового. Костная и мышечная ткань, кровь – все значительно отличается от человеческих образцов. Кровь, как и мягкие ткани, бледнее, в ней отсутствуют многие из элементов, присущих человеческой крови. Кости, напротив, содержат компоненты, которых нет у людей. По этой причине они более крепкие и упругие, чем кости человека. Кислород, этот чудесный газ Пристли и Лавуазье, в крови и мышечной ткани присутствует в гораздо больших количествах, чем в аналогичных тканях вашей расы.