Текст книги "Покоряя Эверест"

Джордж Мэллори
Покоряя Эверест

Peter Gillman editing George Leigh Mallory

CLIMBING EVEREST

© Предисловие Peter Gillman, 2012

© Перевод. О. Хомченко, 2022

© Оформление. ООО «Издательство АСТ», 2023

Введение

Питер Гиллман

12 апреля 1922 года Джордж Мэллори сел писать письмо своей жене Рут. Британская экспедиция на Эверест только что достигла тибетского города-крепости Кампа-Дзонг, пробившись сквозь снежную бурю, которая стерла их следы и превратила Тибетское нагорье в пустошь из снега и льда. Как рассказал Мэллори, на нем было два комплекта нижнего белья – один шерстяной, другой шелковый; плюс фланелевая рубашка, жилет с рукавами, куртка из овечьей кожи и пальто от Burberry[1]1
  Burberry Group Plc (произносится «Бёрберри груп пи-эл-си») – британская компания, производитель одежды, аксессуаров и парфюмерии. Основана в 1856 году Томасом Бёрберри. Здесь и далее – прим. пер.


[Закрыть], а также брюки-гольф[2]2
  В оригинале plus fours – это бриджи или брюки, чья длина по сравнению с традиционными больше на четыре дюйма (10 см) ниже колена (отсюда и название). Вошли в моду в качестве спортивной одежды в 1920-е годы.


[Закрыть], две пары шерстяных чулок и пара сапог из овчины. И все же его руки так замерзли, писал он Рут, что пальцы едва держали перо.

Об упорстве и преданности делу Мэллори ярко говорит то, что он завершил свое письмо, рассказав Рут о «тенях гор, движущихся по равнинам» и «нежных оттенках красного, желтого и коричневого» пейзажа до того, как выпал снег. Это также хорошо характеризует Мэллори как писателя. Он считал своим первоочередным долгом перед потомками добросовестно описывать достопримечательности и события, с которыми столкнулась экспедиция 1922 года во время трудного пятинедельного восхождения на Эверест. В дни, когда история все еще писалась пером и чернилами, письма были жизненно важными звеньями в цепи свидетельств, и Мэллори, безусловно, осознавал роль экспедиции в развивающейся саге о географических открытиях.

Его творчество также служило более личным целям. Джордж и Рут Мэллори поженились в июле 1914 года, в самый канун Первой мировой войны. Будучи офицером-артиллеристом, Мэллори провел на Западном фронте полтора года, не считая перерывов. Все это время они с Рут поддерживали свой брак, регулярно переписываясь, в случае Рут – каждый божий день. Таким образом, когда Мэллори отправился на Эверест – в третий раз за четыре года, – они продолжили обмениваться письмами, пытаясь таким способом сберечь отношения и любовь. И во время войны, и пока Мэллори был на Эвересте, их беседы всегда были трогательно откровенны: Рут рассказывает Джорджу о последних поступках (и проступках) их троих маленьких детей, Клэр, Берри и Джона. Она пишет о своих домашних заботах, о встречах с родителями Джорджа и со своими родителями, о состоянии сада в их доме в Годалминге, графстве Суррей. Джордж охотно обменивается сведениями: делится мнением о братьях-офицерах на Западном фронте и товарищах-альпинистах, а также описывает наиболее важные детали как войны во Франции, так и экспедиции в Тибете. Письма выглядят еще трогательнее, если учесть, что их любовь оказалась обречена: ей суждено было оборваться, когда Мэллори пропал недалеко от вершины Эвереста менее чем через десять лет после их свадьбы.

Вернувшись домой в Годалминг, Мэллори, говоря современным языком, переработал свои письма, чтобы внести вклад в официальные журналы экспедиций. Хотя он исключил менее сдержанные упоминания о своих товарищах-альпинистах, суть повествования и качество его описаний в конечном счете остались прежними. Отчет, состоящий из шести глав, «Разведка Эвереста 1921 года», еще больше контрастирует с одиннадцатью пресными, скучными главами, написанными подполковником Чарльзом Говардом-Бьюри[3]3
  Чарльз Кеннет Говард-Бьюри (1881–1963) – британско-ирландский военный, исследователь, ботаник и консервативный политик.


[Закрыть], руководителем экспедиции, – Мэллори справедливо охарактеризовал их как «ужасно скверные».

Именно в ответ на такую монотонную прозу, лишенную всякой живописности, Мэллори и развивал собственный стиль изложения, на который повлияло его участие в Блумсберийском кружке[4]4
  Bloomsbury Group – группа Блумсбери, или «Блумсберийский кружок», – элитарная группа английских интеллектуалов, писателей и художников, выпускников Кембриджа, объединенных сложными семейными, дружескими, творческими отношениями.


[Закрыть] и так называемой Кембриджской школе дружбы, где ставились во главу эмоциональная открытость и честность. Мэллори считал жизненно важным, чтобы записи альпинистов действовали и на эмоциональном уровне, раскрывая чувства участников и пытаясь вызвать их у читателя. Он избегал чопорности традиционной альпинистской прозы, авторы которой изо всех сил старались скрыть свои чувства за слоями иронии и недосказанности.

Мэллори любил придумывать новые эпитеты: в крошечном поселении Шилинг во время марша 1921 года он писал, как «ветер яростно вздымал песок и уносил его с подветренной стороны, превращая мертвую плоскую поверхность в извивающееся море мокрого шелка»[5]5
  Цитата здесь взята из текста самого Мэллори, из главы «Черные скалы: Северный подход».


[Закрыть]. Такие описательные штрихи иллюстрируют главное удовольствие и одну из ключевых мотиваций жизни Джорджа – радость от новых впечатлений и его желание описать их так, чтобы остальные, начиная с его любимой Рут, тоже смогли ее ощутить.

Мэллори приступил к этому процессу по меньшей мере десять лет назад. Его опубликованный сборник невелик: он написал в общей сложности шесть статей для двух главных альпинистских изданий того времени: The Alpine Journal[6]6
  «Альпийский журнал» – ежегодное издание лондонского «Альпийского клуба», старейший альпинистский журнал в мире. Впервые был опубликован 2 марта 1863 года.


[Закрыть], издаваемого «Альпийским клубом», и Climbers Club Journal[7]7
  «Журнал клуба скалолазания» – один из крупнейших издателей путеводителей по скалолазанию в альпинистских районах Англии и Уэльса.


[Закрыть]. Первая из них, «Альпинизм как искусство», написанная в 1913 году, освещает его теории как об альпинистской литературе, так и о писательстве в целом.

Непосредственной темой Мэллори было значение риска в альпинизме. Важно, что он поднял этот вопрос, поскольку практикующие скалолазы могут вводить в заблуждение себя, семью и друзей, полагая, что их занятие не является чрезмерно опасным лишь потому, что они строго соблюдают правила безопасности. Также важно и то, что Мэллори написал свою статью в момент, когда ядро британского альпинизма – его избранный круг – было потрясено гибелью нескольких своих участников из-за несчастных случаев при восхождении в Сноудонии[8]8
  Сноудония (англ. Snowdonia) – регион на севере Уэльса. Английское название местности происходит от горы Сноудон, высочайшей точки Уэльса (1 085 м).


[Закрыть] и Альпах.

Среди тех, кого больше всех огорчили эти смерти, был Джеффри Уинтроп Янг[9]9
  Джеффри Уинтроп Янг (1876–1958) – английский альпинист, писатель и педагог.


[Закрыть] – один из импресарио британского мира скалолазания и главный спонсор карьеры Мэллори. Янг отметил, что гибель товарищей ознаменовала конец «эпохи невинности» скалолазания. Мэллори отважно взялся за эти проблемы в статье, тщательно исследуя опыт альпинистов и стараясь передать ритмы эстетической и эмоциональной притягательности восхождения через метафору симфонии. Джордж не был уверен, достигла ли его статья своей цели. Она представляла собой дальновидную попытку определить эмоциональную суть всех спортивных событий, которая предвосхитила волну спортивных публикаций настоящего времени.

Мэллори возобновил эти исследования в своей второй статье, «Монблан[10]10
  Монблан (фр. Mont Blanc, букв. «белая гора») – горный массив, самая высокая вершина которого достигает 4 810 м. Расположен в Западных Альпах, входящих в горную систему Альпы.


[Закрыть] с Коль-дю-Жеан[11]11
  Коль-дю-Жеан (букв. «гигантский перевал») высотой 3 356 метров является главным проходом массива Монблан между Курмайором в долине Аоста и Шамони-Монблан в долине Арве.


[Закрыть] у восточного выступа Мон-Моди[12]12
  Мон-Моди (букв. «проклятая гора») – гора в массиве Монблан во Франции и Италии высотой 4 465 м.


[Закрыть]», написанной в 1917 году, когда он был вдали от фронта в армейском тренировочном лагере в Винчестере. Джордж заметил, что для выстраивания противостояния между альпинистом и горой обычно используется терминология конфликта и войны. В его статье описывается восхождение на гору Мон-Моди и соседний с ней Монблан, которое он предпринял с двумя друзьями в 1911 году. На сей раз Мэллори изображает восхождение как внутреннее путешествие, передавая свои действия через эмоциональные реакции на последовательность событий – от чувства вины за то, что он опрокинул котелок, готовя завтрак, до тревоги по поводу самого опасного участка восхождения. Затем, на вершине, Мэллори отвергает понятия победы и завоевания. В его наиболее часто цитируемом отрывке написано: «Мы не ликуем, но пребываем в чистом восторге, мы радостны и ошеломлены… Победили ли мы врага? Нет, но самих себя…»

Вскоре после этого Мэллори попытался построить карьеру, частично основанную на писательстве. Он работал учителем в школе Чартерхаус в Годалминге, но уволился, чтобы присоединиться к первой британской экспедиции на Эверест – разведывательной миссии 1921 года. Ключевой ролью Мэллори стало определение потенциального маршрута к вершине с севера. Он планировал зарабатывать на жизнь писательством и преподаванием, однако не получил той прибыли, на которую рассчитывал. Осенью 1923 года он переехал с семьей в Кембридж, где занял должность преподавателя истории на заочном отделении.

Злая ирония в том, что одной из причин отказа от писательской карьеры стала скупость Комитета по восхождению на Эверест, организовавшего три экспедиции, в которых Мэллори принимал участие. Когда он предоставил свои главы для отчета о разведке 1921 года, то сделал это в полной уверенности, что ему заплатят за его труды. Однако к ноябрю 1923 года, всего за три месяца до того, как он отправился в свою третью и последнюю экспедицию, Мэллори все еще не заплатили. Тогда он надавил на комитет, но получил туманный ответ. Комитет отменил предыдущее обязательство и заявил Мэллори, что никаких выплат не будет, при этом ханжески добавив: «Мы высоко оценили ваш вклад».

Не ясно, оценил ли комитет качество вклада Мэллори, ведь он радикально отличался от напыщенного отчета Говарда-Бьюри, руководителя разведки. Этот отчет – лучшее из произведений Мэллори, лаконичное повествование в форме квеста[13]13
  Квест (англ. quest – «поиск приключений, выполнение рыцарского обета»). В греческой мифологии и литературе слово «квест» дословно обозначало определенный способ создания сюжета – путешествие к конечной цели главного героя, встречающего на пути различные сложности и задачи.


[Закрыть], нечто среднее между его экспериментальным письмом и более прагматичной публицистикой. Его отчет хорошо показывает, что разведка 1921 года была путешествием в неизведанное – это особенно примечательно. Эверест еще не был отображен ни на одной подробной карте, и ни один житель запада пока не бывал к нему ближе чем на 60 миль[14]14
  Около 96 км.


[Закрыть]. На протяжении большей части пути по Тибету экспедиция не могла разглядеть гору, так как та была скрыта облаками.

Как искатель приключений и писатель Мэллори с нетерпением ждал, когда в поле зрения появится Эверест. Он ждал момента откровения, на который можно опереться в противовес разочарованию, постигшему его и товарищей на этом этапе. 12 июня они с партнером Гаем Буллоком[15]15
  Гай Генри Буллок (1887–1956) – британский дипломат, наиболее известный участием в британской разведывательной экспедиции на Эверест в 1921 году.


[Закрыть] поднялись на холм над рекой Яру и обратили взор в том направлении, где должен был находиться Эверест. В течение следующего часа облака постепенно расступались, поначалу показывая лишь проблески ледников и хребтов, пока наконец не открылись большой северный склон горы и ее пирамидальная вершина.

Он описал это зрелище в письме Рут от 15 июня, которое переработал, когда сел писать свои главы для экспедиционного дневника. Он также использовал сравнение, занимавшее центральное место в его устремлениях и жизни. «Очертания гор, проступающие сквозь туман, часто выглядят фантастически, – писал Мэллори. – Словно необузданное творение мечты».

Упоминание мечты встречается и в предыдущих письмах и статьях Мэллори, но здесь достигает пика своей силы. Стремление воплотить мечты вдохновляло Мэллори на решения и поступки; оно же дает ключ к пониманию как его самого, так и его коллег в их путешествии в неизвестность. Ради осуществления мечты они были готовы противостоять всем предстоящим опасностям – это свидетельство оптимизма и непокорности, лежащих в основе человеческой природы.

Я хотел бы добавить небольшой постскриптум. В 2000 году была опубликована биография Джорджа Мэллори «Самая дикая мечта»[16]16
  В оригинале – The Wildest Dream. В 2010 году также вышел одноименный художественно-документальный фильм по биографии Мэллори, The Wildest Dream: Conquest of Everest – «Самая дикая мечта: Покорение Эвереста».


[Закрыть], написанная мной и моей женой Лени. Мы были обрадованы и польщены тем, как ее приняли, прежде всего, когда нашу книгу удостоили премии Бордмана-Таскера за произведения о горах[17]17
  The Boardman Tasker Award for Mountain Literature – самая престижная ежегодная премия за вклад в альпинистскую литературу.


[Закрыть]. Вскоре мы решились опубликовать и вторую книгу – собрание сочинений нашего главного протагониста и героя. За этим последовала знакомая и утомительная история о попытках найти издателя, который разделял бы наши убеждения. Нам трижды отказывали, а затем мы переключились на другой проект. Вот почему мы с восторгом, смешанным с завистью, узнали, что издательство Gibson Square Books публикует этот сборник произведений Мэллори. Мы верим и надеемся, что его читатели разделят наш взгляд на качества Джорджа Мэллори – смелой, прогрессивной и вдохновляющей личности – как в писательстве, так и в жизни.

Покоряя Эверест

От Эвереста мы не ждем пощады.

Джордж Ли Мэллори

Глава первая. Альпинизм как искусство

Я различаю два типа альпинистов: тех, кто покоряет вершины профессии, и тех, кто вообще ничего не покоряет. Удручает мысль о том, как мало понимаю и сам; я с трудом могу поверить, что вторые настолько глупы, как я их себе представляю. Возможно, различать их нет смысла; возможно, это лишь вопрос отношения к делу. Тем не менее даже в этом случае позиция первого типа альпинистов – одержимых своим делом – вызывает меньший шок от диссонанса со вторыми. Скалолазание для первых означает нечто большее, чем просто развлечение, и важнее, чем остальные формы спорта для других людей, – оно имеет определяющее влияние на их жизнь. Если лишить их этого занятия, они ощущают некую деградацию, утрату достоинства. Для горящих альпинизмом скалолазание может стать одним из современных способов поиска и обретения себя, катарсисом, наряду с аскетическими странствиями, научными изысканиями и другими формами культуры – и более полным, чем любая из этих форм. Это хобби делает их высокомерными в отношении других видов занятий, ведь даже виртуозный охотник на тетеревов им не ровня. Альпинизм для них никогда не сравнится с полевыми видами спорта[18]18
  Полевые виды спорта – виды спорта на открытом воздухе, особенно охота, стрельба и рыбалка.


[Закрыть]. Он предполагает неизмеримое превосходство. И все же объяснения этому так и не было дано.

Я сам принадлежу к этому «высокомерному типу» и могу послужить хорошим примером, поскольку тоже спортсмен. Из этой предпосылки вовсе не следует некий вывод относительно моих привычек. Вы легко можете стать спортсменом, хотя никогда не ходили с ружьем под мышкой и не были блестящим наездником. Я спортсмен просто потому, что так обо мне говорят. Невозможно убедить людей в обратном, и жаловаться бесполезно. И, как только я смирился с судьбой и принял этот образ жизни, я начал с гордостью при возможности демонстрировать, что заслуживаю этот титул. Хотя спортсмен может быть непричастен к спортивным свершениям, тот, кто приобрел спортивную репутацию, по возможности проявит себя. Теперь совершенно очевидно, что любая экспедиция в высокие Альпы носит спортивный характер; она почти агрессивно спортивная. И все же мне не пришло бы в голову доказывать свой титул каким-либо упоминанием скалолазания в Альпах, как и любому другому высокомерному альпинисту, который также может быть спортсменом. Мы возводим скалолазание на пьедестал над обычными развлечениями людей. Мы выделяем его и помечаем ярлыком особой ценности. И даже без особых заявлений это акт явного бунтарства. Это серьезное отклонение от обыденного стандарта правильности и неправильности, и если бы нам удалось определить ценность альпинизма, то мы бы полностью нарушили весь порядок общества – как если бы просвещенная публика стала есть яйца всмятку ножами и с презрением относиться к простакам, что едят их ложечками.

Но даже для бунтарей существуют правила поведения, как и для всех остальных. Общество как минимум ожидает от бунтарей, что они объяснятся. Прочие люди освобождены от этой обязанности, поскольку используют общепринятые ярлыки. Спортивная практика и религиозные обряды в свое время были поставлены выше или ниже необходимости их объяснения. Общество пометило их ярлыком «экстра-класса» и приняло без лишних вопросов, как предпосылку для априорных суждений. Мятежные меньшинства иногда вели себя точно так же и произвели революцию самим высокомерием своего догматизма. Люди, что любят подсоленную кашу, ввели моду, которая гласит, что правильно добавлять в кашу именно соль, хотя суть этой моды не более важна, чем обычай передавать бутылку слева направо, а не наоборот. Этот триумф обеспечен только самоуверенным высокомерием. Но верный метод бунтарей заключается в том, что они выставляют свои аргументы на всеобщее обозрение.

Одержимым скалолазам-профессионалам вроде меня нужно многое объяснить, и пора бы им начать это делать. Общеизвестно, что они подвергают свою жизнь опасности. Но с какой целью? Если только ради какого-то физического удовольствия, чтобы насладиться определенными движениями тела и испытать азарт соперничества, то это того не стоит. Альпинисты – это особенно безрассудная группа отчаянных безумцев; они пребывают на одном уровне с охотниками, но во много раз менее здравомыслящи. Единственное оправдание альпинизма, ставящее его на уровень выше простых физических ощущений, утверждает, что альпинист испытывает более глубокие эмоции; он извлекает некую пользу для своей души. Его оппонент может скептически отнестись к этому аргументу. Он может утверждать, что считает благом для души взятый им отпуск. Вероятно, это справедливо для любого, кто проводит заслуженные две недели отгула в здоровом отдыхе на море и возвращается оттуда лучше, то есть добродетельнее, чем был. Почему же радость альпинизма ценнее, чем от морского курорта? Что это за высшие эмоции, на которые намекает скалолаз? И если они действительно так ценны, неужели нет более безопасного способа их испытать? Обдумывают ли альпинисты эти вопросы и отвечают ли на них снова и снова, по мере обретения нового опыта, или довольствуются некой волшебной уверенностью, романтическим флером из-за давней относительной неосведомленности об их занятии?

Возможно, частые встречи с оппонентом, готовым спорить на эту тему, были бы полезным и держащим в тонусе средством. Но на практике я обнаружил, что редкие люди хотят всерьез обсуждать альпинизм. Полагаю, они воображают, что дискуссия со мной для них невыгодна; и должен признаться, что, если кто-нибудь поднимет этот вопрос, моим импульсом будет оттолкнуть его. Я могу напустить на себя презрительный вид в отношении цивилизации и бросаться пафосными фразами о прекрасных пейзажах, о божественном буйстве Природы в ее экстазе при сотворении гор – как человек, у которого есть секрет, и он не хочет его раскрывать, ведь все равно никто не поймет.

Таким образом, я обращаюсь к влиянию горных пейзажей на мое эстетическое восприятие. Но, даже если смогу описать словами истинное чувство, я ничего этим не объясню. Эстетическое наслаждение кровно связано с нашей деятельностью, но оно не объясняет и не оправдывает его. Никто и на миг не предполагает, что наши очевидно осознанные действия определяются всего лишь нашим желанием узреть нечто прекрасное. Горная железная дорога могла бы удовлетворить такой запрос. Обзорные площадки на нескольких станциях и скрытые все признаки собственного устройства – она может быть настолько качественно организована, что отважным владельцам билетов на поезд будут доступны все эстетические радости альпиниста. Железная дорога позволила бы достичь этой цели со сравнительно небольшими затратами времени. Вероятно, она даже имела бы решающее преимущество, позволяя всем любителям гор разделить эмоции с множеством своих собратьев. И все же идея внедрить такой механизм в заснеженную гору вызывает отвращение у любого альпиниста. Для него это выглядит своего рода изнасилованием. Факт подобного отношения указывает на важный нюанс – скалолазы отвергают исключительно эстетические соображения в качестве главного мотива.

Полагаю, что, по мнению многих людей, способных об этом судить, у альпинистов нет оснований претендовать на превосходство в стремлении к природным красотам, сопровождающим их дело. И, конечно же, многих охотников возмутило бы такое заявление. Поэтому нельзя отделить альпинизм от охоты, основываясь на его достоинствах, утверждая, что только мы способны оценить гармонию между физическим и эстетическим, и никто больше.

Тем не менее я по-прежнему высокомерен и уверен в превосходстве альпинизма над всеми другими видами отдыха. Но что я подразумеваю под «превосходством»? И в какой мере оно выражается? На какой пьедестал мы возводим альпинизм? Какое место во всем человеческом опыте занимает опыт альпинистов? Ответы на эти вопросы должны быть тесно связаны с целостным объяснением нашей позиции; может оказаться, что они защищают альпинизм. Сразу стоит признать, что в периодических изданиях мало указаний на то, что наша деятельность связана с духовной стороной не меньше, чем с физической. Отчасти это связано с тем, что нам требуется конкретная практическая информация от любого человека, описывающего экспедицию. Наши журналы, за одним исключением, не претендуют на звание возвышенной литературы, а нацелены лишь на предоставление альпинистам полезных знаний. Вот почему мы пытаемся точно показать, где на горе пролегал наш путь и как именно на наше предприятие влияли состояние снега, льда, скал и погода, были они благоприятны или нет. Каковы фактические трудности, которые нам пришлось преодолеть, и опасности, с которыми нам пришлось столкнуться. Естественно, если учесть эти условия, импульс к литературному самовыражению исчезает; не столько потому, что эта тема неуместна, сколько потому, что ее слишком сложно раскрыть. Большая экспедиция в Альпах, скажем, пересечение Монблана, была бы превосходной темой для эпической поэмы. Но не все из нас хоть мало-мальски поэты, не говоря уж об уровне Гомера[19]19
  Гомер (VIII век до н. э.) – древнегреческий поэт-сказитель, легендарный создатель эпических поэм – «Илиады» (древнейшего памятника европейской литературы) и «Одиссеи».


[Закрыть] или Мильтона[20]20
  Джон Мильтон (1608–1674) – английский поэт, политический деятель и мыслитель; автор политических памфлетов и религиозных трактатов. Наиболее известен как автор эпической поэмы «Потерянный рай».


[Закрыть]. У нас, конечно, есть лирическая поэзия, посвященная горам, и мы высоко ценим ее за то, что она выражает многие из наших чувств к ним. Но лишь по малой ее части можно заключить, что альпинизм в техническом смысле предлагает эмоциональный опыт, которого невозможно достичь иным способом. Несколько эссе и описаний действительно дают некоторое представление о том, что вовлечена именно духовная часть человека. Но большинство тех, кто описывает экспедиции, даже не рассматривают их как приключение, тем более – не рассуждают об эмоциональных переживаниях, свойственных альпинизму. Некоторые авторы после регулярных осторожных ссылок на очевидные факты вставляют абзац, вкратце посвященный эстетическому переживанию. Большая часть – и, возможно, самая мудрая – делает легкий намек на подобные чувства или вообще пренебрегает ими.

И все же не так уж и сложно писать об эстетических впечатлениях так, чтобы порадовать читателя. Если мы не слишком требовательны, многие писатели могут угодить нам в этом отношении. Даже не будучи взволнованы описанием до глубины души, мы можем довольствоваться историей любого, кто заставит нас поверить, что он испытал эстетическое переживание. Мы можем не прочувствовать его вместе с автором, но, если он найдет простые слова, будем в восторге от самого осознания, что он способен на те же переживания, что и мы. Но писатели-альпинисты, как правило, не преуспевают даже в этой малости. Если им хватает отваги попытаться описать закат или восход, при чтении часто ощущается неуверенность, что они и вправду это чувствовали, – даже если прекрасно знаем, что они переживали то же, что и мы.

Эти замечания о нашей горной литературе сделаны не в качестве порицания или разочарования; они высвечивают явления, которые можно объяснить не столько природой самих альпинистов, сколько характером их деятельности. Объяснение, которое мне кажется самим собой разумеющимся, легко вытекает из самой концепции альпинизма. Полагаю, что, выраженная или невысказанная, она является общей для всех нас, «высокомерных скалолазов». Мы не утверждаем, что наши эстетические переживания восходов и закатов, облаков и грома – самые важные детали альпинизма, но эти индивидуальные переживания в принципе неотделимы от впечатлений и опыта всего восхождения, каталогизировать и передать как некий отдельный жизненный опыт. Эти детали не случайны в альпинизме, а жизненно важны, они – его неотъемлемая часть. Это не декоративные, а структурные элементы; это не различные объекты, вызывающие всплески эмоций, а части общего комплекса чувств, целого эмоционального фона. Они похожи на хрустальные горные озера, что встроены в окружение и обязаны своей жизнью непрерывному потоку.

Именно это единство делает тщетными столь многие попытки описать эстетические детали в отрыве от всего остального. В них ускользает суть, и потому эти тексты не трогают и не волнуют наши сердца, ведь в них описаны всего лишь фрагменты. Если мы выделим один момент и представим его эмоциональное свойство отдельно от целого, он потеряет саму суть, что придавала ему ценность. Значит, если мы описываем в эмоциональном ключе какую-либо часть экспедиции, мы должны писать так обо всем приключении от начала до конца.

Хорошо проведенный день в Альпах подобен великой симфонии. Анданте[21]21
  Анданте (итал. andante) – музыкальный термин, происходящий от итальянского глагола andare, «идти». В музыке им обозначают скорость, с которой должно воспроизводиться музыкальное произведение, и соответствует темпу в диапазоне от 76 до 108 ударов в минуту.


[Закрыть], временами ускоряющееся до андантиссимо, в первой части – мрачный и мучительный подъем по морене[22]22
  Морена – тип ледниковых отложений, созданный непосредственно ледником. Представляет собой неоднородную смесь обломочного материала – от гигантских глыб, доходящих до нескольких сотен метров в поперечнике, до глинистого материала, образованного в результате перетирания обломков при движении ледника.


[Закрыть]. Но все это вмиг забывается, когда голубой свет рассвета замерцает над твердым, чистым снегом! Возникает новый мотив – нежно и очень мягко вступают малые духовые инструменты, гобои[23]23
  Гобой – разновидность двойного тростникового духового инструмента. Гобои обычно делаются из дерева, но также могут быть изготовлены из синтетических материалов, таких как пластик, смола или гибридные композиты. Курмайором в долине Аоста и Шамони-Монблан в долине Арве.


[Закрыть] и флейты. Он еще отдаленный, но мелодичный и уже бесконечно обнадеживающий. В набирающем силу свете этот мотив подхватывают скрипки, и он взмывает на всех смычках, терзающих дрожащие струны, пока вершины, одну за другой, окутывает золотая паутина дня. А затем уже весь оркестр в торжествующем единении заполняет музыкой все пространство, резвясь в триумфальном веселье, потому что вот вы наконец маршируете, весь трепещущий от теплой крови, под ярким солнцем. И так в течение дня сменяющие друг друга настроения создают целую симфонию. Аллегро[24]24
  Аллегро (итал. allegro, букв. «весело, бодро, радостно») – музыкальный термин, указывающий на темп в исполнении.


[Закрыть], когда вы довершаете экспедицию, но исход ее все еще под вопросом. Возможно, скерцо[25]25
  Скерцо (итал. scherzo, букв. «шутка») – часть симфонии, сонаты, квартета или самостоятельная музыкальная пьеса в живом, стремительном темпе, с острохарактерными ритмическими и гармоническими оборотами, в трехдольном размере.


[Закрыть], когда вы перепрыгиваете через последние камни гребня[26]26
  В оригинале arête – зубчатый гребень (или арет) – горное образование, имеющее сходство с полотном пилы.


[Закрыть] или прорубаете ступени на финальном коротком склоне, а ледяные осколки танцуют и плывут, искрятся, и брызжут, и прыгают с чарующим весельем по хрустящей поверхности в своей безумной глиссаде[27]27
  Глиссада – спуск по крутому заснеженному или осыпанному склону с помощью контролируемого скольжения на ногах или ягодицах.


[Закрыть]. А затем, на спуске, иногда снова анданте, ведь, хотя вершину еще предстоит покорить, вы забыли, что спуск может быть тяжелым и долгим. Но в конце снова скерцо – с затиханием на закате.

Все экспедиции в Альпах отличаются друг от друга так же, как различные симфонии, и каждая из них – это новый опыт. Не все одинаково полны надежды и силы. И меняется не только соотношение мрачного и приятного, но и качество этих и других ингредиентов, способ их смешения. Но каждое горное приключение эмоционально завершено. Дух отправляется в путешествие так же, как и тело, и у этого путешествия есть начало и конец, и оно переплетено со всем, что происходит между этими точками. Нельзя сказать, что одна часть вашего приключения была эмоциональной, а другая – нет, как нельзя сказать, что одна часть экспедиции была путешествием, а другая – нет. Вы не можете изъять части и по-прежнему иметь целое. Ценность каждой части зависит от всех остальных частей и от того, как она связана с ними. Великолепие восхода солнца в Альпах зависит от того, что было и что грядет; без умирающего дня и грядущей ночи закат поразил бы вас меньше, а огоньки в глубине долины потеряли бы очарование обещанного покоя. Более того, экстаз от покорения вершины обусловлен событиями подъема и перспективами спуска.

Горные пейзажи занимают в нашем сознании то же место, что и запоминающаяся мелодия. Нет разницы, ловлю ли я себя на том, что напеваю некую прекрасную симфоническую мелодию или смотрю на особое расположение скал и снега, или пика и ледника, или на что-то более скромное, вроде цветовой гармонии луга и душистого соснового леса в Альпийской долине. Впечатления от увиденных мест даже без зова возвращаются в наше сознание, так что в нашей памяти есть целая серия уголков, где мы любим проводить праздные минуты, – словно гостиницы, приглашающие нас на привал. И многие из этих пристанищ[28]28
  В оригинале – Gorphwysfas – «места отдыха», если перевести на английский – гостевые дома в Уэллсе, деревне Трегеле на острове Англси, которые снимают, чтобы отдохнуть на побережье. Здесь употреблено в метафорическом смысле.


[Закрыть] настолько приятны и удобны, изучены нами вдоль и поперек, что мы мысленно легко переносимся туда, ведомые инстинктом возвращения домой, и не испытываем удивления, оказавшись там, какими бы далекими ни были эти места. Похоже, что у многих людей есть свой странный мир грез, где они любят непринужденно бродить, «сорвав земного разума вериги…»[29]29
  Dull brain perplexes and retards – здесь Мэллори цитирует строку из стихотворения Джона Китса «Ода соловью», строка дана в переводе Е. Витковского


[Закрыть]. Где нет ни усталого тела, ни тяжелых конечностей, но где наш дух течет безудержно, свободно и бесцельно, подобно ручью, что счастливо журчит в своем чистом песчаном ложе, беззаботно устремляясь в бесконечность. Мой личный мир грез довольно приземлен. Мои чертоги разума – это реальные и отчетливо воссоздаваемые в памяти места, которые нетрудно узнать. Совсем недавно, когда умозаключение, которое я излагал на бумаге, превратилось в спутанный клубок, я мысленно посетил один из этих чертогов. Юная река невозмутимо вьется по широкой поросшей травой долине; посреди равнины она извивается мягко, словно стеклянная змея, – долина настолько плоская, что ее уклон едва уловим. Зеленые холмы по обе стороны долины гладкие и приятные глазу и вдалеке смыкаются, но не до конца. Здесь поток ныряет далеко вниз по крутому и скалистому склону в тень более глубокой долины. Вы можете спуститься вслед за ним по неровной тропинке, а затем, свернув в сторону, не достигая дна второй долины, на поросшем травой карнизе найдете скромную гостиницу. Несколько сезонов назад это место посетили трое усталых путников в конце своего первого дня в Альпах. Оно невероятно уютное. Когда я обнаруживаю, что снова любуюсь деталями этого пейзажа, то больше не брожу, объятый тенью тщетности, изводя себя. Восхитительная безмятежность охватывает все мое существо. Главная деталь другого места, которое я иногда мысленно посещаю, хотя уже не так часто, как раньше, – ряд одинаковых усеченных конусов с круглым основанием диаметром около 8 дюймов; они сделаны из красноватого песка. На самом деле они слеплены давным-давно, с помощью заполненных песчаной почвой цветочных горшочков – в загородном саду, где я провел значительную часть детства. Эмоциональная яркость этой картины более захватывающая, чем у предыдущей. Она напоминает о первом случае, когда я слепил песчаные куличики, и нечто в творческом порыве того момента в моем сознании навсегда связано с аккуратными маленькими кучками красноватого песка.

Должен сказать, что в норме для любого ярого альпиниста, чье воображение сотворено подобно моему, горы, естественно, будут представлять большую часть этого внутреннего мира. И наиболее важные сцены, вероятнее всего, будут соответствующими. Это само по себе свидетельствует, что горные впечатления, если они не ужасны, особенно ценны.

Трудно понять, почему определенные моменты обладают такой удивительной жизненной силой. Как будто в нашем внутреннем мире спрятана некая мистическая пещера, усыпанная драгоценными камнями, которые ждут только проблеска света, чтобы проявить свое скрытое великолепие. Какой принцип определяет эту жизнеспособность? Возможно, все еще подходит аналогия с восприятием музыки. Горные картины, по-видимому, воссоздаются в моем разуме снова и снова не только в том же качестве, что и мелодии из великого произведения (скажем, Моцарта или Бетховена), но и по той же отличительной причине. Места мелодий в моем подсознании определяет не просто интенсивность чувств от них, но, главным образом, иной принцип. Когда мелодия рвется, и недосказанная гармония рассыпается на голоса отдельных инструментов. Когда четкий ритм теряется в отдаленных заводях и водоворотах, сбитый с толку разум блуждает в замешательстве. Он испытывает раскаяние, не связывая его с причиной; горе, без упоминания печального события. Он плачет о невыполненных желаниях, не формулируя их объект. Но когда величавая волна музыки вздымается в решительном замысле, поднимая разбросанные обломки и вознося их разом в своем всеобъемлющем потоке, подобно высшему духу в дивном акте творения, то смутные желания и стремления удовлетворяются, страдания уносятся прочь, а божественная полнота гармонии овладевает всеми чувствами и разумом. Словно вселенная и отдельная личность слились в точном согласии, преследуя общую цель с эффективностью механического совершенства. Точно так же некоторые моменты дня восхождения вызывают у нас ощущение несбывшегося. Мы сомневаемся и дрожим. Идем вперед, но уже не преисполненными решимости достичь четкой цели. Наши планы не убеждают нас и рушатся. Мы больше не воспринимаем неудобства как неизбежность, которую нужно преодолеть. Дух и тело будто предают друг друга: но приходит время, когда все меняется, и мы испытываем гармонию и удовлетворение. Личность в некотором смысле погружена в себя, но не настолько, чтобы терять осознанность. Скорее, в такие моменты сознание особенно бдительно, и человек приходит к более тонкому постижению себя, чем когда-либо прежде. Именно мгновения, когда нас переполняет острое чувство наивысшей гармонии, всегда остаются с нами, становясь частью нас. Другие времена и события всплывают в нашей памяти мимолетными проблесками, пересекающими наш путь и тающими, как неуловимые призраки. Но более существенны те картины, что рождены в момент максимального созвучия с миром, они по-настоящему бессмертны. Некая эмоция может снова наполнить разум главной мелодией великой симфонии, что запечатлелась в памяти у всех, кто ее слышал, – так же легко в альпинистах пробуждаются образы горных пейзажей.