Текст книги "Дни в Бирме. Глотнуть воздуха"

Речка сузилась, и россыпи гиацинтов сменились крутыми слякотными берегами цвета шоколада. Показались хлипкие соломенные хижины на сваях, нависавшие над водой. Между двумя хижинами стоял голый мальчик и запускал на нитке зеленого жука, словно воздушного змея. При виде европейцев мальчик заголосил, и тут же, откуда ни возьмись, возникли еще дети. Старый бирманец подвел каноэ к причалу в виде лежавшего в иле ствола пальмы – облепленный ракушками, он давал упор ногам – и проворно помог Элизабет сойти на берег. За ней последовали остальные, с сумками и амуницией, а Фло, по своему обыкновению, плюхнулась в грязь и погрузилась по самую холку. Показался худощавый старик в пурпурной пасо, с бородавкой на щеке, из которой тянулись четыре длиннющих седых волоса, и, поклонившись по-восточному, приобнял за головы детвору, собравшуюся на берегу.

– Деревенский староста, – сказал Флори.

Староста повел их к себе в дом, ужасно сутулясь, точно ходячая виселица, виной чему был ревматизм и вечные поясные поклоны, неизбежные для мелкого чиновника. За европейцами увлеченно семенила детвора и стая брехавших собак, отчего Фло жалась к ногам хозяина. Из всех хижин, затененных широкой листвой, луноликие бирманцы таращились на «ингалейкму».

Хижина старосты отличалась чуть большим размером и крышей из рифленого железа, составлявшей предмет его гордости, несмотря на барабанную дробь под дождем. Крыша съела сбережения, отложенные на возведение пагоды, но староста не искал легкого пути к нирване. Когда речка из-за дождя разливалась, прибрежная часть деревни превращалась в подобие Венеции, так что местные выходили из хижин прямо в каноэ.

Поспешно поднявшись на крыльцо, староста мягко ткнул в ребра юнца, спавшего на веранде. Затем повернулся к европейцам и, снова отвесив поклон, пригласил в дом.

– Зайдем? – сказал Флори. – Полагаю, нам придется ждать полчаса.

– А вы не могли бы сказать ему вынести стулья на веранду? – спросила Элизабет.

После того, что ей довелось пережить в доме Ли Йейка, она для себя решила, что больше никогда не зайдет в жилище туземца без крайней необходимости.

В хижине засуетились, и староста с юнцом и женщинами вытащил два стула, затейливо украшенных красными гибискусами, а также бегонии в жестянках от керосина. Очевидно, для европейцев соорудили своего рода двойной трон. Когда Элизабет присела, снова появился староста – с чайником, связкой очень длинных ярко-зеленых бананов и шестью угольно-черными чирутами. Но, когда он налил Элизабет чашку чая, она покачала головой, поскольку это пойло выглядело (если такое было возможно) даже хуже, чем у Ли Йейка.

Староста, похоже, смутился и потер нос. Повернувшись к Флори, он спросил, не желает ли молодая такин-ма добавить в чай молока. Он слышал, что европейцы пьют чай с молоком. Если нужно, деревенские найдут корову и подоят. Однако Элизабет была непреклонна, несмотря на жажду; она попросила Флори послать кого-нибудь за бутылкой содовой, которые лежали в сумке Ко Слы. После этого староста удалился с веранды, чувствуя вину за то, что не сумел достойно принять дорогих гостей.

Элизабет все не выпускала из рук ружье, а Флори облокотился о перила веранды и для вида закурил хозяйскую чируту. Элизабет не терпелось начать охоту, и она засыпала Флори вопросами.

– Скоро мы выйдем? Думаете, достаточно у нас патронов? А скольких загонщиков возьмем? О, как я надеюсь, что нам повезет! Вы ведь рассчитываете, что нам кто-нибудь попадется, правда?

– Вряд ли что-то существенное. Определенно настреляем голубей и, может, диких кур. Для них сейчас не сезон, но петухов стрелять можно. Поговаривают, где-то здесь бродит леопард, задравший вола рядом с деревней на прошлой неделе.

– О, леопард! Будет просто прелесть, если мы его подстрелим!

– Боюсь, вероятность очень мала. Когда охотишься в Бирме, главное правило: ни на что не надеяться. Сплошное разочарование. Джунгли кишат дичью, но даже разрядить ружье удается нечасто.

– Почему это?

– Джунгли очень плотные. Животное может быть в пяти ярдах, а ты его не видишь, и в половине случаев они проскользнут мимо загонщиков. А если кого и заметишь, то лишь на долю секунды. Опять же, кругом вода, так что никакое животное не привязано к конкретному месту. Тигр, к примеру, может при желании пройти сотни миль. И со всей этой дичью им нет нужды возвращаться на прежнее место, если они почуют что-то неладное. В юные годы я ночь за ночью сидел в засаде рядом с жуткими вонючими тушами коров, но тигры так и не пришли.

Элизабет потерлась лопатками о спинку стула. Она иногда так делала, выражая особенное удовольствие. Когда Флори рассказывал что-нибудь такое, она его любила, действительно любила. Самые тривиальные сведения об охоте заводили ее. Хоть бы он все время говорил об охоте, а не о книжках и искусстве, и паршивой поэзии! Она вдруг прониклась восхищением к Флори и решила, что он по-своему очень даже привлекательный мужчина. Как он мужественно выглядит в грубой рубашке с расстегнутым воротом, в шортах и крагах, и охотничьих сапогах! А его лицо – резко очерченное, загорелое – это ведь лицо солдата. Он стоял к ней правым боком, пряча родимое пятно. Ей хотелось слушать его дальше.

– Ну, расскажите же еще об охоте на тигра. Это ужас как интересно!

Он рассказал, как несколько лет назад ему пришлось застрелить тигра, старого шелудивого людоеда, убившего одного из его кули. Как он сидел в засаде на дереве, облепленный москитами; как увидел глаза тигра, словно большие зеленые фонари, приближавшиеся из темных джунглей; как услышал его дыхание и чавканье, когда он принялся за труп кули, привязанный к колу под деревом. Флори описал все это довольно бегло (ему не хотелось походить на типичного англо-индийца из анекдотов, трындящего об охоте на тигров), но Элизабет снова восторженно повела лопатками. Он не сознавал, насколько подобные рассказы поднимали его в ее глазах, как бы реабилитируя за все те случаи, когда он утомлял ее и раздражал. К дому старосты подошли шестеро вихрастых юнцов, с дахами на плечах, под предводительством сухопарого седого старика. Один из юнцов что-то резко выкрикнул. Показался староста и сказал Флори, что пришли загонщики, и можно трогаться, разве только молодой такин-ма будет жарко.

Они вышли на охоту. Со стороны джунглей деревню огораживала стена толстенных кактусов высотой шесть футов. Пройдя по узкой дорожке вдоль кактусов, охотники вышли на пыльную ухабистую дорогу, по обеим сторонам которой высились бамбуковые заросли. Молодые загонщики устремились вперед, держа наготове широкие дахи. Старый охотник шагал прямо впереди Элизабет. Лонджи он подвязал, точно набедренную повязку, и на его поджарых ляжках красовалась затейливая татуировка, точно темно-синее кружево. Поперек дороги накренился один бамбук, толщиной с запястье. Первый загонщик перерубил его снизу дахом; из бамбука выплеснулась вода, сверкнув на солнце. Пройдя полмили, они вышли в открытое поле и остановились; все вспотели после быстрой ходьбы на лютом солнцепеке.

– Вот, где мы будем стрелять, – сказал Флори, – вон там.

Он указал через стерню, широкую пыльную равнину, поделенную полосками грязи на массивы порядка акра или двух. Равнина была плоской и безжизненной, не считая белоснежных цапель. Сразу за полем вздымались могучей темно-зеленой скалой джунгли. А неподалеку, ярдах в двадцати, росло деревце наподобие боярышника. Загонщики приблизились к нему, и один из них опустился на колени и стал отвешивать поклоны, что-то бормоча, а старый охотник тем временем вылил на землю бутылку какой-то мутной жидкости. Остальные стояли с отрешенным, хмурым видом, словно в церкви.

– Что это они там делают? – сказала Элизабет.

– Так, приносят жертву местным богам, натам – это кто-то вроде дриад. Молятся ему, чтобы послал нам удачу.

Охотник вернулся и объяснил хриплым голосом, что они сперва проверят небольшой кустарник справа, прежде чем идти в самые джунгли. Очевидно, так велел им нат. Охотник указал своим дахом, где встать Флори и Элизабет. Шестеро загонщиков скрылись в кустарнике; они намеревались сделать крюк и выйти обратно к рисовым полям. В тридцати ярдах от джунглей росли кусты шиповника, и Флори с Элизабет спрятались за одним из них, а Ко Сла присел чуть поодаль за другим, держа Фло за ошейник и поглаживая, чтобы ей не вздумалось залаять. На охоте Флори всегда отсылал Ко Слу подальше, поскольку у того была неприятная привычка цокать языком в случае промаха. Вскоре послышалось отдаленное эхо – звук постукивания и странных глухих криков; гон начался. На Элизабет тут же напала неудержимая дрожь, так что она не могла держать ружье ровно. Из-за деревьев выпорхнула чудесная птица, чуть крупнее дрозда, с серыми крыльями и ярко-алым телом, и полетела в их сторону. Стуки и крики приближались. Один из кустов у края джунглей сильно зашевелился – Элизабет почуяла крупную добычу и подняла ружье, стараясь ухватить его покрепче. Но это оказался всего лишь нагой загонщик с дахом в руке; он огляделся и позвал остальных. Элизабет опустила ружье.

– Что случилось?

– Ничего. Гон прошел.

– Но там же ничего не было! – воскликнула она с досадой.

– Не расстраивайтесь, первый гон всегда такой. В следующий раз нам повезет больше.

Они пересекли неровную стерню, перелезли через грязевую полосу, разделявшую поля, и заняли позицию напротив высокой зеленой стены джунглей. Элизабет уже научилась заряжать ружье. На этот раз, едва начался гон, когда Ко Сла пронзительно засвистел.

– Смотрите! – воскликнул Флори. – Быстро, вон они!

К ним на огромной скорости неслась стая зеленых голубей на высоте сорока ярдов. Они напоминали горсть камней, выброшенных катапультой в небо. Элизабет застыла в возбуждении. Затем вскинула ружье в небо, в направлении птиц, и отчаянно нажала на курок. И ничего – она нажала на спусковую скобу. Только когда птицы пролетели у нее над головой, она нашла курки и нажала на оба сразу. Оглушительно бабахнуло, и она отлетела на шаг, опасаясь, что приклад сломал ей ключицу. Она выстрелила вслед птицам с тридцати ярдов. В тот же момент она увидела, как Флори повернулся и прицелился. Внезапно два голубя сбились с курса, кувырнулись в воздухе и упали на землю, словно стрелы. Ко Сла заголосил и бросился с Фло к месту падения.

– Смотрите! – сказал Флори. – Это плодоядный голубь. Возьмем его!

Над головой парила крупная тяжелая птица, значительно медленней остальных. Элизабет не хотелось стрелять после предыдущей неудачи. Она смотрела, как Флори засунул патрон в казенник, поднял ружье, и из дула взметнулось белое облако дыма. Птица тяжело спланировала вниз с подбитым крылом. Фло и Ко Сла метнулись к добыче и вернулись, горя возбуждением: Фло держала в зубах крупного плодоядного голубя, а Ко Сла с ухмылкой достал из наплечной сумки двух зеленых голубей. Флори взял один зеленый трупик и протянул Элизабет.

– Гляньте. Правда, прелесть? Самая прекрасная птица Азии.

Элизабет тронула гладкое оперение кончиком пальца. Ее охватила жгучая зависть, что это не она уложила ее. Однако к Флори она прониклась едва ли не обожанием, увидев, какой он умелый стрелок.

– Только посмотрите на ее грудку – словно изумруд. Жестоко убивать их. Бирманцы говорят, когда убиваешь такую птицу, она рыгает, как бы желая сказать: «Смотри, это все, что у меня есть, и я не взяла ничего твоего. За что ты меня убиваешь?» Но сам я, признаюсь, ни разу такого не видел.

– Они вкусные?

– Очень. Но все равно я считаю, негодное дело их убивать.

– Хотела бы я стрелять, как вы! – сказала она с завистью.

– Просто нужна сноровка, скоро наловчитесь. Вы знаете, как держать ружье, а большинство, кто берет впервые оружие, не умеют даже этого.

Тем не менее за два следующих гона Элизабет ни в кого не попала. Она уже научилась не стрелять сразу из двух стволов, но ее охватывало такое возбуждение, что она никак не могла прицелиться. Флори подстрелил еще нескольких голубей и маленькую голубку с бронзовыми крыльями и медно-зеленой спинкой. В джунглях птицы были гораздо хитрее и не показывались, хотя отовсюду слышалось квохтанье, и раз-другой резко прокукарекал петух. Охотники углублялись в джунгли. Тусклый свет прорезали ослепительные солнечные всполохи. Куда ни глянь, взгляд упирался в мешанину деревьев, кустарников и лиан, оплетавших стволы у самого основания, словно морские водоросли – опоры моста. Вся эта растительность была такой плотной, что походила на куст ежевики, растянувшийся на много миль, и это угнетало. Отдельные лианы были толстыми, как удавы. Флори с Элизабет продирались по узким звериным тропкам и карабкались по скользким откосам, а колючки рвали им одежду. Рубашки на них насквозь пропотели. Жара была удушающая, и пахло раздавленной листвой. Иногда по несколько минут кряду стрекотали невидимые цикады, словно дребезжали металлические струны, и вдруг резко смолкали, так что звенело в ушах.

По пути к пятому гону они увидели огромное фиговое дерево, с высоты которого раздавалось воркование плодоядных голубей. Звук напоминал далекое мычание коров. Один голубь вылетел из кроны и присел на высокую ветку, одиноким серым пятнышком.

– Попробуйте выстрелить сидя, – сказал Флори Элизабет. – Прицельтесь и сразу стреляйте. Не закрывайте левый глаз.

Элизабет подняла ружье, и оно снова задрожало. Все загонщики стояли и смотрели на нее, и некоторые зацокали языками; в их понимании женщине не пристало обращаться с оружием. Отчаянным усилием воли Элизабет удержала на секунду ружье и нажала курок. Она не услышала выстрела; никто не слышит выстрела, когда попадает в цель. Птица словно подскочила на ветке и закувыркалась вниз, а потом застряла в развилке, в десяти ярдах над землей. Один из загонщиков положил свой дах и вдумчиво окинул взглядом дерево; затем подошел к мощной лиане, свисавшей поодаль от ветви, толщиной с ногу и перекрученную, точно канат. Туземец взобрался по лиане, как по стремянке, подошел по широкой ветви к птице и спустился с ней на землю. Подойдя к Элизабет, он вложил ей в руку теплое безжизненное тельце.

Она была в таком восторге, что никак не решалась расстаться с добычей. Ей хотелось целовать ее, прижимать к груди. Все мужчины – Флори, Ко Сла и загонщики – улыбались друг другу украдкой, глядя, как она ласкает мертвую птицу. Элизабет с неохотой отдала ее Ко Сле, и тот убрал птицу в сумку. Элизабет овладело небывалое желание броситься Флори на шею и поцеловать; такое странное последствие возымело убийство голубя.

После пятого гона охотник объяснил Флори, что они должны перейти поле, на котором выращивают ананасы, и продолжить охоту в джунглях на той стороне. Выйдя на солнце, они зажмурились после полумрака джунглей. Продолговатое поле раскинулось среди джунглей на акр-другой, напоминая грядку, выкошенную в высокой траве, на которой рядами росли в окружении сорняков остролистые ананасы, похожие на кактусы. Через середину поля тянулась невысокая колючая изгородь. Они уже подходили к джунглям, когда из-за изгороди раздался петушиный крик.

– О, слушайте! – сказала Элизабет, остановившись. – Это дикий петух?

– Да. Они выходят кормиться в это время.

– А мы можем подстрелить его?

– Попробуем, если хотите. Они те еще пройдохи. Смотрите, мы прокрадемся вдоль изгороди и выйдем на той стороне. Только нужно не шуметь.

Он послал Ко Слу и загонщиков вперед, а они с Элизабет обогнули поле и стали красться вдоль изгороди. Им приходилось двигаться, согнувшись вдвое, чтобы не спугнуть петуха. Элизабет шла первой. По лицу у нее струился горячий пот, щекоча верхнюю губу, а сердце сильно колотилось. Она почувствовала, как Флори тронул ее за пятку. Они оба распрямились и перегнулись через изгородь.

В десяти ярдах от них петушок, размером не больше вороны, энергично клевал землю. Он был прекрасен, с длинным шелковистым оперением на шее, зубчатым гребешком и изогнутым лаврово-зеленым хвостом. Рядом были шесть бурых курочек поменьше, с ромбовидными перьями на спинках, похожими на змеиную чешую. Все это Элизабет с Флори увидели в течение секунды, а затем птицы с пронзительными криками взмыли в воздух и пулями понеслись в сторону джунглей. Тут же, словно на автомате, Элизабет вскинула ружье и выстрелила. Это был такой выстрел, когда ты не целишься, не сознаешь оружие в своей руке, словно твой разум сливается с пулей и посылает ее в цель. Еще не нажав курок, Элизабет знала, что петушок не жилец. Он упал, рассыпав перья, в тридцати ярдах от изгороди.

– Хороший выстрел, – воскликнул Флори, – хороший выстрел!

Их охватило такое возбуждение, что они бросили свои ружья и, продравшись через колючую изгородь, бросились бок о бок к добыче.

– Хороший выстрел! – повторил Флори, не в силах сдержать волнения. – Ну и ну, я никогда не видел, чтобы кто-то уложил летящую птицу в первый день – никогда! Вы были точно молния. Великолепно!

Они присели на колени, лицом друг к другу, с мертвой птицей между ними. И внезапно осознали, что их руки – его правая и ее левая – крепко сомкнуты. Они бежали, держась за руки, сами того не заметив.

Их охватило смущение, предчувствие чего-то судьбоносного. Флори потянулся к Элизабет и взял ее за другую руку. Она и не думала сопротивляться. На миг они застыли на коленях, держась за руки. Под ярким солнцем их тела дышали теплом; они словно парили над облаками радостного возбуждения. Он взял ее за предплечья и собрался притянуть к себе.

Но тут же отвернул лицо и встал на ноги вместе с Элизабет. Он отпустил ее. В мысли его вторглось пятно. Он не смел поцеловать ее. Не здесь, не при свете дня! Он слишком боялся вызвать в ней отвращение. Желая скрыть неловкость, он нагнулся и поднял петушка.

– Это было изумительно, – сказал он. – Вам не нужно никакой учебы. Вы уже умеете стрелять. Идемте, продолжим охоту.

Едва они вернулись к изгороди и подняли свои ружья, с края джунглей раздались возгласы. К ним неслись со всех ног двое загонщиков, широко маша руками.

– Что такое? – сказала Элизабет.

– Не знаю. Увидели какую-нибудь живность. Судя по всему, что-то хорошее.

– О, ура! Здорово!

Они побежали через поле, продираясь через ананасы и колючие сорняки. Ко Сла и пятеро загонщиков сгрудились, что-то обсуждая, а двое других увлеченно подзывали Флори с Элизабет. Приблизившись, они увидели среди загонщиков старушку – она говорила, размахивая большой сигарой, а другой рукой придерживала обтерханную лонджи. Элизабет разобрала одно слово, то и дело повторявшееся: «чар».

– О чем они говорят? – спросила она.

Загонщики обступили Флори и затараторили, указывая в джунгли. Задав им несколько вопросов, он дал им знак молчать и повернулся к Элизабет:

– Однако нам, похоже, везет! Эта бабуля говорит, что шла через джунгли и увидела, при звуке вашего выстрела, как леопард перебежал дорожку. Эти ребята знают, где он может прятаться. Если поспешим, они могут успеть окружить его, пока он не улизнул, и выгнать. Попробуем?

– О, еще бы! О, до чего же здорово! Просто прелесть, просто прелесть, если нам достанется этот леопард!

– Вы понимаете, что это опасно? Мы будем держаться рядом, и вряд ли что-то случится, но охотиться с земли всегда небезопасно. Вы к этому готовы?

– О, конечно, конечно! Я не боюсь. О, давайте же скорей начнем!

– Один из вас пойдет с нами и покажет путь, – сказал он загонщикам. – Ко Сла, возьми Фло за поводок и иди с остальными. С нами она всегда лает. Нам нужно спешить, – добавил он Элизабет.

Ко Сла с загонщиками устремились по краю джунглей. Они намеревались обойти леопарда и погнать его в нужную сторону. Другой загонщик – тот юнец, что снял с дерева голубя, – юркнул в джунгли, и Флори с Элизабет последовали за ним. Он повел их короткими перебежками по лабиринту звериных тропок. Кусты нависали так низко, что иногда приходилось почти ползти, и лианы свисали поперек дорожки точно минные растяжки. Пыльная земля заглушала звук шагов. Увидев какой-то ориентир, загонщик остановился и указал на землю, давая понять, что здесь будет засада, и приложил палец к губам. Флори достал из карманов четыре дробовых патрона и принялся бесшумно заряжать ружье Элизабет.

Сзади послышался слабый шорох, и все вздрогнули. Из-за кустов возник невесть откуда взявшийся полуголый юнец с луком. Он взглянул на загонщика, покачал головой и указал вдоль дорожки. Последовал обмен знаками между туземцами, и загонщик, похоже, признал правоту лучника. Ничего не говоря, все четверо проделали сорок ярдов по дорожке и, обогнув поворот, снова присели. В тот же миг с расстояния в пару сотен ярдов раздались душераздирающие вопли, перемежаемые лаем Фло.

Элизабет почувствовала на плече руку загонщика, и пригнулась. Все четверо притаились за колючим кустом – европейцы спереди, а бирманцы сзади. Издалека доносился такой жуткий гвалт и треск дахов по деревьям, что казалось, там намного больше шести человек. Загонщики вовсю старались лишить леопарда желания броситься на них. Элизабет заметила больших, бледно-желтых муравьев, слаженно, как солдаты, ползавших по шипам куста. Один муравей упал ей на руку и пополз по предплечью. Она не смела шевельнуться, чтобы смахнуть его, и молча молилась: «Боже, пожалуйста, пусть придет леопард! О боже, пожалуйста, пусть придет леопард»!

Вдруг раздался шумный шорох. Элизабет вскинула ружье, но Флори резко покачал головой и опустил ствол. Через дорожку перебежала, взмахивая крыльями, дикая курица.

Вопли загонщиков как будто не приближались, и окружающая тишина действовала на нервы. Муравей больно укусил Элизабет за руку и упал на землю. Ее стало одолевать ужасное отчаяние: леопард не придет, он куда-то ускользнул, они его упустили. Она уже почти жалела, что они вообще услышали о леопарде – так жгла ее досада. Затем загонщик ущипнул ее за локоть. Он подался вперед, так что его гладкая, тускло-желтая щека оказалась в нескольких дюймах от лица Элизабет; она почувствовала запах кокосового масла от его волос. Его обветренные губы сложились словно для свиста – он услышал чье-то приближение. Вскоре и Флори с Элизабет услышали легчайший шорох, словно некое воздушное создание скользило по джунглям, едва касаясь земли. В следующий миг из-за кустов, ярдах в пятнадцати впереди, показался леопард.

Встав на дорожку передними лапами, он застыл. Все увидели его низко свешенную голову с пригнутыми ушами, пару клыков и мощную холку. В тени он казался не желтым, а серым. Он внимательно вслушивался. Элизабет увидела, как Флори вскочил на ноги, вскинул ружье и выстрелил. Зверя отбросило в кусты.

– Смотрите! – воскликнул Флори. – Он еще живой!

Он выстрелил снова, и пуля чавкнула, войдя в плоть. Леопард шумно втянул воздух. Флори открыл ружье и стал искать в кармане патрон, затем высыпал все патроны на землю и опустился на колени, шурудя их.

– Разрази меня гром! – воскликнул он. – Ни одной дроби. Куда, к чертям, я их девал?

Леопард между тем не лежал на месте. Он метался в кустах, как большой раненый ящер, издавая хриплые, влажные стоны, внушавшие жалость. Было похоже, что он приближается. Все патроны, что нашел Флори, имели маркировку 6 или 8. Крупнокалиберные остались в сумке Ко Слы. Хруст веток и хрипы раздавались уже в пяти ярдах, но непроглядные джунгли скрывали леопарда. Оба бирманца закричали:

– Стреляй! Стреляй! Стреляй!

Их крики стремительно удалялись – они припустили к ближайшим деревьям. Снова захрустели ветки, и задрожал куст перед Элизабет.

– Боже правый, он совсем рядом! – сказал Флори. – Мы должны отпугнуть его. Давайте стрелять по звуку.

Элизабет подняла ружье. Колени у нее тряслись как кастаньеты, но рука была тверда, как камень. Она быстро выстрелила раз, другой. Хруст веток стих. Леопард стал уползать, раненый, но все еще проворный и по-прежнему невидимый.

– Отлично! – сказал Флори. – Вы его напугали.

– Но он уходит! Уходит! – воскликнула Элизабет, приплясывая в нетерпении.

Она потянулась за ним, но Флори вскочил на ноги и остановил ее.

– Не бойтесь! Оставайтесь здесь. Ждите!

Он засунул в ружье два мелкокалиберных патрона и побежал на звук уползавшего леопарда. Какое-то время Элизабет не видела ни леопарда, ни Флори, затем они оба возникли на прогалине в тридцати ярдах. Леопард извивался на брюхе, хрипло дыша. Флори навел ружье с четырех ярдов и выстрелил. Леопард подскочил, как диванная подушка, перекатился, подтянул лапы и замер. Флори тронул его стволом. Зверь не шевелился.

– Порядок, ему конец, – сказал он. – Идите, посмотрите.

Два бирманца спрыгнули с дерева, и пошли с Элизабет туда, где стоял Флори. Леопард – это был самец – лежал, свернувшись в комок, закрывая голову лапами. Он выглядел гораздо меньше, чем живьем; вид у него был довольно жалкий, как у дохлого котенка. У Элизабет все еще дрожали колени. Они с Флори смотрели на леопарда, стоя бок о бок, но на этот раз не взялись за руки.

Почти сразу показались Ко Сла с остальными, радостно гомоня. Фло бегло обнюхала леопарда, затем поджала хвост и отбежала, завывая, на полсотни ярдов. Больше она к нему не приближалась. Все стали глазеть на леопарда, усевшись на корточки. Они поглаживали его прекрасный белый живот, мягкий, как у кролика, и сжимали широкие лапы, выдвигая когти, и оттягивали черные губы, чтобы изучить клыки. Вскоре двое загонщиков срезали высокий бамбук и подвесили леопарда за лапы, так что длинный хвост свободно болтался, и направились гордым шагом назад в деревню. О продолжении охоты никто и думать не хотел, хотя было еще светло. Все они, включая европейцев, были слишком взбудоражены и хотели поскорей вернуться домой и начать хвалиться.

Флори с Элизабет шли через жнивье рука об руку. Остальные шли в тридцати ярдах впереди, с ружьями и леопардом, а Фло плелась за ними на значительном расстоянии. Солнце садилось за Иравади. Свет ровно ложился на поле, золотя колоски и гладя лица мягкими желтыми лучами. Элизабет почти касалась Флори плечом. Пот, пропитавший их рубашки, успел высохнуть. Лишь изредка они перекидывались словом-другим. Они были счастливы тем безудержным счастьем, что наступает после изнурительного и успешного дела, и ничто в жизни – никакая отрада тела или разума – не может с этим сравниться.

– Шкура леопарда ваша, – сказал Флори на подходе к деревне.

– О, но ведь это вы его застрелили!

– Не важно, вы ее больше заслуживаете. Ну и ну, хотел бы я знать, сколько женщин в этой стране смогли бы держаться, как вы! Я так и вижу, как они визжат и падают в обморок. Шкуру я отнесу на выделку в тюрьму в Чаутаде. Там один заключенный умеет делать шкуры мягкими, как бархат. Он отбывает семилетний срок, так что успел поднатореть.

– Что ж, буду ужасно признательна.

Больше они ни о чем не говорили. Позже, когда они смоют пот и грязь, поедят и отдохнут, они снова встретятся в клубе. Они не договаривались об этом, но оба понимали, что они там увидятся. И так же они понимали, что Флори сделает Элизабет предложение, хотя и об этом не было сказано ни слова.

В деревне Флори заплатил каждому загонщику по восемь аннов, проследил за свежеванием леопарда и дал старосте бутылку пива и двух плодоядных голубей. Шкуру и череп упаковали и убрали в одно из двух каноэ. Все усы украли местные, как бы Ко Сла ни следил за ними. А тушу взяла молодежь, намереваясь съесть сердце и прочие органы, чтобы стать сильными и быстрыми, как леопард.

15

Придя в клуб, Флори нашел Лэкерстинов в необычайно мрачном настроении. Миссис Лэкерстин сидела, как обычно, на самом почетном месте, под опахалом, и читала «Цивильный лист»[75]75
  Изначально перечень расходов парламента Великобритании на содержание королевского двора и членов королевской семьи; в данном случае имеются в виду чиновники Британской Индии.


[Закрыть], этакий бирманский «Дебретт»[76]76
  Ежегодный британский справочник дворянства, издается с 1802 г.


[Закрыть]. Она дулась на мужа, который испытывал ее терпение, заказав с порога «большой тычок» и усевшись читать «Мир спорта». Элизабет сидела одна в душной библиотеке, листая старый номер «Блэквуда».

Расставшись с Флори, она пережила пренеприятное приключение. Она едва вышла из ванной и не успела толком одеться к ужину, как к ней в комнату нагрянул дядя – ему якобы не терпелось послушать об охоте – и принялся пощипывать ей ногу в самой недвусмысленной манере. Элизабет была в ужасе. Впервые в жизни ей пришлось признать, что есть мужчины, вожделеющие своих племянниц. Век живи, век учись. Мистер Лэкерстин попытался перевести все в шутку, но он был слишком пьян и слишком неуклюж, чтобы преуспеть в своем начинании. К счастью, его супруга не могла их слышать, иначе было бы не избежать первостатейного скандала.

После этого ужин не доставил Элизабет удовольствия. Мистер Лэкерстин был не в духе. Что за женские штучки – напускать на себя такой вид и портить другим настроение! Элизабет была достаточно хорошенькой, чтобы напомнить дяде иллюстрации из La Vie Parisienne, и – черт возьми! – разве она не находилась на его содержании? Ужасная досада. Но Элизабет оказалась в непростой ситуации. У нее не было ни гроша за душой, и дом дяди стал ее единственным домом. Она проделала восемь тысяч миль, чтобы осесть здесь. Ужасно подумать, что всего по прошествии двух недель этот дом перестал быть ей домом.

Это помогло ей определиться с одним вопросом: если Флори попросит ее руки (а он попросит, в этом она почти не сомневалась), она скажет да. В другое время она могла бы решить иначе. Но в тот день, под воздействием чудесного, волнительного, так или иначе, «прелестного» приключения, она почти полюбила Флори; настолько, насколько вообще была в состоянии испытывать к нему такое чувство. Но даже после этого ее сомнения на его счет могли бы вернуться. Ведь Флори имел немало недостатков: его возраст, его пятно, его вычурная, сумбурная манера изъясняться – ох уж эти «высоколобые» разговоры, заумные и в то же время муторные. Бывали дни, когда он откровенно ей не нравился. Но теперь поведение дяди заставило ее взглянуть на Флори новыми глазами. Ей во что бы то ни стало нужно было выбраться из дядиного дома, и как можно скорее. Да, она вне всякого сомнения выйдет за Флори, если он попросит ее руки!

Как только он вошел в библиотеку, он прочитал ответ на лице Элизабет. Она держалась мягче, душевней, чем обычно. На ней было то самое сиреневое платье, что и в первый день их знакомства, и это вселило в него мужество. Знакомое платье словно наделило ее особенной близостью, лишив той отстраненной элегантности, что иногда его смущала.

Он взял журнал, который она перед этим читала, и сделал какое-то замечание; они заговорили обо всякой ерунде, невольно следуя сложившемуся обычаю. Странное дело, но дурацкие привычки остаются с человеком даже в самые неподходящие моменты. Однако не прекращая болтовню, они незаметно для себя оказались у двери и, выйдя из клуба, направились к большой плюмерии у теннисного корта. Было полнолуние. Луна, сиявшая, точно раскаленная монета, так что больно было смотреть, стремительно восходила в дымчато-синем небе, перемежаемая редкими кремовыми облачками. Звезды попрятались. Кусты кротона, днем походившие на желтушную гардению, в лунном свете превратились в фантастические черно-белые украшения, словно вырезанные из дерева. Вдоль забора по дороге шли двое дравидских кули в белых робах, таинственно поблескивавших. Аромат плюмерии реял в теплом воздухе, напоминая приторные духи из торгового автомата.