Текст книги "Бороздить море втайне от небес. Логики терапевтических изменений"

Стратегическая логика

Оскар Уайльд пишет: «Чтобы познать истину, необходимо представить себе множество фальши. Ведь, что такое истина? В религии – это та точка зрения, которой удалось выжить. В науке – это последнее сенсационное открытие. В искусстве – это наше последнее состояние души» [Уайльд, 1986].

Не нужно возвращаться далеко назад, достаточно обратиться к «радикальному конструктивизму» [фон Форстер, 1973, 1997; фон Глазерсфельд, 1984, 1995; фон Форстер, фон Глазерсфельд, 2001; фон Форстер, Порксен 2001; Вацлавик, Бивин, Джексон, 1971; Вацлавик, Уикланд, Фиш, 1974], который указывает на то, что не существует одной единственной реальности, а существует столько реальностей, сколько наблюдателей. Более того: один и тот же наблюдатель при желании может воспринимать по-разному одну и ту же реальность в зависимости от точки зрения, которую из раза в раз он захочет принять. Речь идёт о том, что мы с Полом Вацлавиком в книге Искусство быстрых изменений [1990], написанной в четыре руки, назвали первой ересью стратегического подхода к человеческим проблемам, определяя еретиком того, «у кого есть возможность выбора», а ересью то, что отличает этот подход от большинства моделей психотерапии.

Каждая реальность меняется в зависимости от точки зрения того, кто за ней наблюдает, и это приводит к различным реакциям, основанным на разных определениях, которые могут быть присвоены одной и той же реальности.

В древнем буддизме дзен, мудрость которого воспринята современным конструктивизмом, выделяют два типа истины: истина сущности и истина ошибки. Истина сущности не может быть постигнута человеком при жизни, поскольку её можно достичь только в результате прозрения, то есть, превосходя конкретную реальность, так как сущность не в земной жизни, а в трансцендентальной. Истина ошибки, наоборот, совпадает с теми субъективными и инструментальными истинами, которые формируются в отношениях с земными вещами, с целью увеличения нашей способности управлять ими. Единственная данная человеку возможность – это совершенствование в способности создавать истины ошибок.

Пол Вацлавик [1971] по этому поводу говорит о реальности первого порядка и о реальности второго порядка. Первая относится к физическим характеристикам объектов или ситуаций, вторая – к значению, которое мы им придаём.

Иными словами, заимствуя выражение маэстро дзен: «Жизнь – это меч, который ранит, но он не может ранить самого себя; также и глаз видит, но не может видеть самого себя».

Большинство трудностей, с которыми мы сталкиваемся, независимо от их серьезности зависят не столько от реальности первого порядка, сколько от значения, которое мы им придём, то есть от реальности второго порядка.

Из сказанного выше становится ясно, что, когда мы призваны вмешаться в какую-либо ситуацию, будь это трудность или дестабилизирующая проблема, мы не можем ограничиться реальностью первого порядка, мы обязательно должны основываться на реальности второго порядка. Точнее сказать, я имею в виду то, что мы назвали «перцептивно-реактивной системой», указывающей на повторяющийся способ, с помощью которого определённый индивид воспринимает собственную реальность и, следовательно, реагирует на нее в отношениях с самим собой, с другими людьми и с окружающим миром [Вацлавик, Уикланд, 1978; Нардонэ, Вацлавик, 1990; Нардонэ, 1991].

По моему мнению, это фундаментальное понятие, поскольку оно, отстранившись от позитивистской и детерминистской иллюзии насчет вазможности объективно познать реальность, позволяет нам разработать более функциональный тип вмешательства для конкретной ситуации, основанный не столько на априорной теории – что, к сожалению, очень распространено в нашей области – сколько на целях, которые нужно постепенно достигнуть. Уже Кант говорил «мы знаем a priori о вещах лишь то, что сами вносим» [Кант, 1985].

На практике эти соображения реализуются в применении метода исследования, который позволяет разработку специфических протоколов вмешательства как в клинической сфере, так и в организационном контексте, а именно «исследование-вмешательство». Эта особая экспериментальная методология отталкивается от следующей предпосылки: для того, чтобы узнать механизм проблемы, необходимо внести изменение. Курт Левин [1946] определил эту методологию в области социальной психологии как исследование действием, которое изучает феномен в поле, изменяя события эмпирическим и экспериментальным образом и наблюдая за эффектами внесённых изменений. То, как человек, система или организация отреагирует на них, позволит понять, как функционировал до этого сам феномен. Иными словами, проблема познаётся через её решение: не тип проблемы подсказывает нам, какое решение для нее подходит – «познать, чтобы изменить», а тип найденного решения объясняет, как функционировала проблема, то есть «изменить, чтобы познать».

В своей концепции «операционального познания» фон Глазерсфельд [1984] ссылается именно на тот конструктивистский тип знания, который позволяет нам как можно более функционально адаптироваться к тому, что мы воспринимаем, разрабатывая для каждой отдельной проблемы стратегии в зависимости от целей, которые мы всякий раз перед собой ставим, и эти стратегии постепенно адаптируются к развитию таких реальностей. Следовательно, единственный способ, который действительно позволяет нам обнаружить, как функционирует определённая проблема, заключается в попытке её решения путём активного вмешательства. «Познавать изменяя» – эта концепция подчёркивается теорией систем [фон Берталанфи, 1956, 1962] и кибернетикой, представляющей собой ее эволюцию [Винер, 1967, 1975; фон Форстер, 1973, 1987], вместе с понятием обратной связи, означающим ответы системы на внесённое изменение, которые неизбежно отражаются на самой системе. То есть, а влияет на b, которая влияет на с, которая влияет на d, и та, в свою очередь, приводит обратно к a. В итоге создаётся круговая система, в которой каждый элемент влияет на другой и, в свою очередь, подвержен влиянию со стороны других элементов системы.

На основе сказанного выше [Нардонэ, Салвини, 1997], в процессе разработки стратегий возможно преодоление логики гипотетически-дедуктивного типа в пользу конструктивно-дедуктивной логики для того, чтобы решение адаптировалось к проблеме, а не наоборот.

Методология познавать, изменяя подразумевает ещё и то, что решение, проявившее себя валидным на большом количестве испытуемых субъектов с одинаковой проблемой, позволяет раскрыть механизм самой проблемы в отношении того, что ее поддерживает и подпитывает. В случае решения проблемы именно те стратегии, которые приводят к изменению, позволяют узнать, как функционировала проблема, и, в то же время, новые знания, полученные в процессе вмешательства, позволяют разработать необходимые поправки. Таким образом, модель вмешательства не может не быть самокорректирующейся, а именно, ее можно модифицировать в любой момент на основании результатов, получаемых в процессе изменения, предлагая, таким образом, конкретную стратегическую модель решения проблемы. По моему мнению, это чрезвычайно важный факт, поскольку способность модели к самокоррекции позволяет избежать не так уж редко встречающейся ошибки настойчивого применения решений, которые ни к чему не приводят. Кроме того, настойчивое повторение подобных нефункциональных попыток решения (ПР = 0) часто обостряют проблему, для решения которой они предпринимаются, так как никоим образом не подходят к ее структуре, а соответствуют только принятой теоретически-прикладной модели. Ещё более важно то, что возможность исправить то, что не работает, относится не только к завершению процесса, к тому, что можно назвать Итоговой оценкой, то есть, к измерению результатов в терминах эффективности/экономности вмешательства. Фундаментальную важность приобретает Формирующая оценка, осуществляемая шаг за шагом в процессе изменения, которая позволяет в конце каждого этапа проверять, соответствуют ли достигаемые эффекты цели вмешательства и не следует ли «подправить» прицел.

В результате мы имеем дело с процесом систематического исследования, который включает в себя фазы получения новых знаний с последующими фазами когнитивной организации, и больше не является процессом подтверждения теории a priori. Следовательно, со стратегической точки зрения для того, чтобы решить проблему, не обязательно иметь о ней полные сведения; наоборот, как уже говорилось, «проблема познаётся через её решение» [фон Глазерсфельд, 1984, 1995; Нардонэ, 1997; Нардонэ, Салвини, 1997].

Глава 2

Самообманы и взаимодействие

Реальность – это не то, что с нами происходит, а то, что мы делаем с тем, что с нами происходит.

О. Хаксли, Как исправить зрение

Среда управляет человеком и он, в свою очередь, управляет средой, которая влияет на него и на других.

Дж. Эльстер, Ulisses and the Sirens

«Правда – это ложь лжеца» [фон Форстер, 1973; фон Глазерсфельд, 1979], это нечто, что не существует, если я не вступаю с ней во взаимодействие, если она меня не касается. Из этого следует, что не существует реальности, которую можно познать явным и объективным образом, так как в процессе познания человек «заражает» ее и «заражает» сам себя. Из этого взаимодействия рождается нечто, что он называет реальностью. Иными словами, вновь имеет место самообман, или, точнее, самообман человека в том, что он считает настоящей ту реальность, которую он ощущает своими органами чувств, воспринимает своим разумом, которой он управляет через свои действия. Имеется в виду взаимодействие между субъектом и реальностью, которое приводит к самообману; над этой концепцией так много работал фон Глазерсфельд, встретивший так мало понимания. Ему принадлежат слова: «О реальности я могу знать лишь то, чем она не является, а не то, чем она является» [фон Глазерсфельд, 1979]. Это не значит, что если я знаю то, чем она не является, то узнаю и то, чем она является; как будто, следуя иллюзорной рационалистической мысли, путём дифференциации методом исключения можно было бы познать окончательную реальность. То, чем она является, человек никогда не узнает окончательно, а только частично или в качестве эффекта своего взаимодействия с ней. Впрочем, это уже было указано Горгием в его трактате О природе, или О несуществующем.

Если освободиться от ловушки чистого знания, то концепция взаимодействия становится неизбежной динамикой между человеком и его миром, человеком и другими людьми, человеком с самим собой. Если «единственная уверенность – в том, что не существует уверенности» [Будда], становится ясным как отсутствие опоры, придающей уверенность, может ввести в кризис любого, кто нуждается в поддержке со стороны строгой модели. Тем не менее, опять-таки обращаясь к фон Глазерсфельду, если отказаться от мира истинного знания, предпочитая ему мир «операционального познания», то есть способность человека управлять действительностью более функциональным образом, то можно не столько раскрывать самообман, потому что он опасен, сколько использовать его структуру для наилучшей адаптации к реальности [фон Глазерсфельд, 1975]. Сам Дарвин использовал термин «адаптация» не в строго бихевиористских терминах стимула-реакции, а в смысле способа наилучшего управления окружающей действительностью, которую он не принимает как нечто истинное, а которая скорее понимается в рамках концепции взаимодействия, как интерактивный конструкт [Дарвин, 1982]. Впрочем, Дарвин, как все великие учёные, мастерски пользовался самообманом в качестве ресурса: и действительно, он написал Происхождение видов [1859] еще до того, как у него появились доказательства тому, что он заявлял, чтобы получить финансирование, которое впоследствии позволило бы ему найти эти самые доказательства. Благодаря своей интуиции он воспользовался «самообманом» так тонко, что сумел сначала написать свое произведение и убедить всех в его правдивости, и только впоследствии эмпирически проверил его состоятельность. Это любопытная особенность его работы, но интересен также и метод, которым воспользовался Дарвин для убеждения: на первых страницах он предлагает множество гипотез, на следующих страницах начинает пользоваться условным наклонением, затем начинает приводить аргументы, чтобы показать, что мы «близки к истине», а в итоге говорит, как обстоят дела. Дарвин использует технику небольшого соглашения, за которым следует еще одно соглашение, затем ещё одно, и ещё одно, пока не достигает цели убеждения. Поэтому, когда мы говорим о самообмане как об адаптивной динамике, то ссылаемся на нашу спонтанную способность отбирать информацию на основе ощущений, которые позволяют управлять реальностью лучшим образом. Ловушка захлопывается тогда, когда самообман не подходит, когда человек не в состоянии управлять им; в этом случае мы входим в область дисфункциональности самообмана, где становится заметной пропасть, в которую мы заглянем позже, когда будем говорить о патологиях, о том, как они структурируются, следуя этому логическому критерию, и как они деструктурируются с помощью стратегического вмешательства.

Оставаясь в рамках концепции взаимодействия, следует отметить, что никто из нас не может избежать постоянной взаимозависимости с реальностью, в которой живём; невозможно избежать самообмана, так как невозможно не взаимодействовать. Это универсальные концепции: согласно Вацлавику, «Невозможно не общаться» [Вацлавик, Бивин, Джексон, 1971], но столь же невозможно не взаимодействовать. Далее в прагматике коммуникации утверждается, что каждое сообщение содержит в себе цифровую и аналоговую части. Здесь имеет фундаментальное значение вклад Грегори Бейтсона и, впоследствии, Ньютона да Коста, которые попытались систематизировать новые логические модели, превосходящие ограничения традиционных моделей и основывающиеся на концепции как символического, так и конкретного взаимодействия субъекта и реальности [Бейтсон, 1964, 1979; да Коста, 1989а, 1989б]. Бейтсон, антрополог с огромной междисциплинарной подготовкой, уже пытался формализовать критерии логики с помощью концепции парадокса, а именно: все то, что не относилось к ординарной логике, становилось логикой парадокса. В пятидесятые и шестидесятые годы сильное стремление к борьбе против монадических и редукционистских позиций, которые всё обосновывали детерминистской рациональностью, привело к формированию тенденции мышления, которое рассматривало парадоксальную логику как единственную логику, которая формировалась на протяжении веков в явной оппозиции к формальной аристотелевской логике.

В древности парадокс лжеца противопоставлялся аристотелевской линейной логике, также как в истории оппозиция философов или логиков, сторонников картезианской логики, берущей своё начало от аристотелевской, выражалась парадоксальными дилеммами, неразрешимыми с помощью формальной логики; в Средневековье их называли неразрешимостью. Это очень интересный факт для тех, кто, как и я, желает осуществить вмешательство в случае проблем, основывающихся на неординарной логике. Когда обсессивно-компульсивный человек моется бесчисленное количество раз, чтобы продезинфицировать себя от чего-то, что – как он сам в определённый момент осознает – не существует, то он однозначно следует не рациональной, а другим типам логики. Таким же образом у человека, охваченного настоящим бредом, восприятие реальности основывается не на наблюдении, не на принципах непротиворечия, последовательности и соответствия, а на других логических критериях.

Важный вклад Грегори Бейтсона, а затем Д.Д. Джексона и Пола Вацлавика заключался именно в том, что они положили начало изучению этих нелинейных феноменов и поиску связи между ними, логической нити. Обратимся к известному диалогу Бейтсона для работы с бредом, когда стараются понять его сюжет, чтобы внедриться в него и перестроить его. К сожалению, этот интеракционисткий подход, который впервые занимается концепцией взаимодействия и после длительного периода открывает двери нетрадиционной логике, останавливается на парадоксе и теряется в нем, как если бы он был единственным существующим логическим критерием, противостоящим традиционным. Прикладная логика парадокса, на самом деле, – это небольшая часть, даже не 30%, того, что обычно делается, в то время как логика противоречия и веры занимают остальное пространство, намного более обширное.

Еще одно важное положение: когда мы проводим вмешательство с целью получения терапевтического изменения, мы не можем заниматься только одной формой динамики, а именно только и исключительно межличностными отношениями, и мы не можем больше заниматься только отношениями между разумом и разумом. Существует своего рода взаимозависимая динамика между типологиями отношений, которых никто из нас не может избежать: отношение с самим собой, отношения с другими людьми, отношение с окружающим миром. Начнём с третьего: отношения с миром относятся к связи, которая устанавливается между субъектом и его культурой, его обществом, с правилами, нормами, стереотипами, с явными и скрытыми аспектами общественной организации, в которой он обитает, с традициями и моделями семьи. Когда мы говорим об отношениях с другими людьми, то имеем в виду нечто более доступное наблюдению, то есть межличностные динамики, начиная с простейших коммуникативных обменов, до сложных динамик скрытой коммуникации, и вплоть до выявляемых динамик, более или менее преднамеренных, в поведении субъектов друг с другом. В этом случае прагматика человеческой коммуникации усложняется по сравнению с той, что была в 70-х годах. Последний аспект: отношения, которые существуют у каждого субъекта с самим собой; это нечто более сложное, более неясное, поскольку, несмотря на то, что коллеги, занимающиеся нейронауками и когнитивной психологией, говорят, что открыли «чёрный ящик», никому еще не удалось показать, как работает наш разум.

Несколько лет назад я побывал на конференции с нейрофизиологом Пьетро Калиссано, непосредственным сотрудником лауреата нобелевской премии Риты Леви-Монталчини, который представил, по моему мнению, самое замечательное описание человеческого мозга и человеческого разума, которое только может позволить ограниченность наших знаний. Профессор Калиссано показал диапозитив, на котором виден Розетский камень – плита, использованная для перевода иероглифов с помощью греческого языка. Учёные, которые первыми перевели египетские иероглифы, сделали это благодаря контаминации44
  Контамина́ция (лат. contaminatio – смешение) в языкознании – возникновение нового выражения или формы путём объединения элементов двух выражений или форм, чем-нибудь сходных. – Прим. науч. ред.


[Закрыть] иероглифов последних лет существования египетской империи с греческим языком. Таким же образом мы можем представить голову человека разделённой на три части: одна треть – это то, что нам известно, а две трети – неизвестное. Познание третьей части произошло благодаря греческому языку, а не непосредственно через сами иероглифы. Профессор Калиссано, таким образом, очень ясно показал, что мы познали не более 30% мозга. Нам сложно узнать все возможные функции и этих 30%, потому что наш мозг в состоянии изменять деятельность какого-то своего участка, когда поврежден другой участок. В процессе своего рода переобучения через упражнения наши мотонейроны создают новые модели нейросинаптической организации, которые могут выполнять функцию, за которую они ранее не отвечали. Последние исследования Е. Гольдберга по болезни Альцгеймера с еще большей точностью и научностью показывают, что мозг формируется через повторение опыта, и это еще одно доказательство того, насколько наш опыт влияет на умственную организацию или, точнее, на организацию мозга. Наше невежество становится еще более явным, поскольку мы ничего не знаем о 70% мозга и о всех тех возможных функциях этих 70%, которые могут формироваться на основе взаимодействия с реальностью.

Мы вновь возвращаемся к идее, что раз невозможно познать то, что внутри, нужно создать технологическую модель познания, основанную на вероятности, с помощью эмпирического и экспериментального измерения, как это уже было сделано, отправляясь от идеи чёрного ящика. Таким образом, можно с хорошим приближением измерить то, к чему побуждают мозг c помощью серии стимулов или особых экспериментов. К примеру, известно, что если поместить человека в такие условия, в которых он может избегать определенную ситуацию, которую он считает опасной, то она спустя некоторое время становится для него еще более опасной. Он продолжает избегать эту ситуацию, и она становится ещё более опасной, пока он не начнет воспринимать ее с ужасом и считать ее непреодолимой из-за высокого уровня собственной неспособности. Технически, с логической точки зрения, имеется в виду «предсказание, которое самореализуется» [Вацлавик, 1988; Нардонэ, 2003 б], которое формируется на основании опыта, которым в этом случае является повторяемое избегание. Нечто подобное можно сказать и о человеке с обсессивно-компульсивным расстройством, который совершает ритуалы с целью умилостивить судьбу, чтобы ничего не случилось с ним самим или с его близкими, и он не может отказаться от этих ритуалов. Выполнение сложных ритуалов для предотвращения плохого не является сознательным изобретением: человек случайно начинает выполнять конкретное действие, чтобы успокоить тревожность в определённых ситуациях и это действует, и он продолжает всё чаще прибегать к этому действию, которое продолжает давать результаты. Постепенно, раз за разом, ритуал становится необходимым: «Я не могу не делать этого, иначе у меня начнется паника». И в этом случает тоже речь идёт в буквальном смысле о создании патологической реальности, о переходе из состояния «функционального» равновесия к состоянию «дисфункционального» равновесия. Патология формируется во взаимодействии человека с самим собой, с другими людьми, с окружающим миром; это взаимодействие создаёт реальность, не являющуюся абсолютно истинной, но для человека, считающего её подлинной, она истиннее самой истины.

Экспериментирование богато примерами, подтверждающими этот тезис. Прежде всего, это известные эксперименты, проведённые при Стэндфордском университете психологом Александром Бевеласом. В своих экспериментах, проведённых на значимом количестве субъектов, экспериментатор просил испытуемых:

«Сейчас я прочитаю определённое количество цифр попарно; вы должны сказать мне, согласуются ли между собой цифры в этих парах».

Естественно, это не обязательно должны быть цифры; можно предлагать пары фигур, букв, цветов, предметов, животных, результат от этого не изменится.

В начале исследования испытуемые чаще всего выражали желание получить больше информации о том, как эти номера могли бы согласовываться между собой; экспериментатор отвечал им, что именно это и является их задачей – определить эту связь.

Таким образом, субъект был вынужден предположить, что его задача начать, как это типично происходит в экспериментах, с «проб и ошибок», давать случайные ответы, которые, благодаря уточнению прицела в зависимости от подтверждений, даваемых экспериментатором, становятся все более точными, пока не будет обнаружена требуемая логическая связь.

Вначале экспериментатор определял все ответы неправильными, затем начинал в совершенно случайном порядке признавать правильными некоторые из них. Он продолжал признавать правильными все большее количество ответов, оценивая их не реально, а совершенно случайно, и у испытуемого все больше усиливалось ощущение, что правильность его ответов прогрессивно увеличивается.

Когда экспериментатор доходил до момента, когда все ответы признавались верными, он прерывал эксперимент и просил испытуемого объяснить, как в его голове формировались логические модели, которые позволили ему продолжать эксперимент. Обычно объяснения были очень сложными, порой сумбурными.

В этот момент экспериментатор раскрывал трюк, признавая, что не было никакой логической связи, которую нужно было найти, и что он определял ответы как правильные или неправильные не потому, что они являлись таковыми, а следуя заранее заданной схеме, независимо от ответов субъекта. Иными словами, между вопросами и ответами не существовало никакого соответствия или последовательности, и определение ответов как верных или неверных было, конечно, случайным.

Испытуемые демонстрировали на это заявление очень любопытную реакцию. Большинство из них отказывалось верить психологу, проявляя большое затруднение в отказе от умственного представления, которое они себе создали. Более того, некоторые из них пытались убедить экспериментатора в том, что логические связи имелись и что он их просто не заметил.

Стало быть, именно смысл, который приобретает наше взаимодействие с окружающим миром, позволяетет нам узнать его и направляет наши стратегии, осознаваемые или неосознанные, к которым мы прибегаем, чтобы управлять им, отправляясь от наших потребностей и ожиданий.