Текст книги "Вавилонские книги. Книга 3. Король отверженных"

Поскольку уклон Тропы был очень мал и вел попеременно вверх и вниз, ходы нередко сворачивали не туда и тратили часы или даже дни, спускаясь, хотя собирались подниматься. Некоторые ходы даже не подозревали, что заблудились; другие шли правильным путем, но сомневались в себе. Дезориентация была лишь частью естественного порядка вещей на Черной тропе.

– Но что это за странные звуки? Как будто выпь кричит? – спросил Сенлин.

В смехе Тарру послышалась боль.

– Это болтолиния, директор. Не выпь. Они говорят: «Чу!»

Болтолиния, какой описал ее Тарру, на самом деле передавала сплетни, которые странствовали среди ходов, точно микробы. Большинство сообщений, которые отправлялись через болтолинию, были краткими и говорили об опасности, возможности или другой важной новости. Было несколько условий для использования болтолинии. Каждой передаче предшествовал выкрик «чу!», а заканчивалась она словом «прием». Нельзя было спрашивать о пропавших без вести, потому что на Тропе каждый кого-то потерял. Нельзя было через болтолинию умолять о помощи, потому что в ней нуждались все. А некрологи были запрещены, потому что все умирали, более или менее в одинаковом медленном темпе. Эти правила предназначались для того, чтобы держать болтолинию наготове ради важных объявлений или, по крайней мере, вожделенных слухов. Поскольку каждое сообщение требовало участия всех ходов в цепочке, непристойные известия никогда не жили долго. Как правило, затихали через несколько часов или дней, но более срочные предупреждения или сенсационные слухи могли задержаться на несколько недель, перемещаясь по Черной тропе, как рябь в лоханке для мытья посуды.

Сенлин спросил Тарру, какие новости сейчас передают, и Тарру сказал, что ему придется немного послушать. Они прижались спинами к грубой стене, которая, казалось, была покрыта одуванчиковым пухом. Повторяя услышанное, Тарру перешел на крик – известие могло пригодиться кому-то, кто находился дальше от них.

– Чу! Корыто для полива возле заставы у ворот Кивера пересохло. Прием. Чу! Торговая станция в Андара-Суре закрыта. Прием. Чу! Восемь ходов выстроили в шеренгу и расстреляли в Пелфии. Прием.

– Я был там. Я это видел, – сказал Сенлин, и воспоминания вернулись к нему с нежеланной ясностью. – Они казнили стариков, женщин, детей. Какая бессмыслица.

– Люди, которые притворяются, что казни – разумная форма общения, – это те же самые люди, которые верят в бомбы, наделенные даром речи, и поющие мечи. Насилие всегда бессвязно, оно только лепечет. Кстати говоря… болтолиния передает гораздо больше слов на ходском, чем в прошлый раз, когда я был на Тропе, хоть с той поры и прошло всего несколько месяцев.

– Неужели? – сказал Сенлин, снова задаваясь вопросом о растущем влиянии Люка Марата и о том, дошло ли это влияние до его старого друга. Надеясь получить некоторое представление о верности Тарру, Сенлин спросил: – Ты говоришь на ходском?

– Я кое-что понимаю, но не говорю на нем.

– А почему?

Тарру громко расхохотался, хотя от этого и начал задыхаться.

– Потому что у них нет слова «восторженный», «искрометный» или «возвышенный». Это глупый язык, который годится только для описания примитивной жизни. Он лишь немного сложнее, чем тычки пальцем и ворчание.

Как ни приободрила Сенлина неприязнь Тарру к ходскому, он заметил, что речь друга сделалась невнятной. Подозревая, что тот начал клевать носом, Сенлин нащупал его плечо и потряс:

– Мы не можем сидеть здесь, Джон. Тебе нельзя спать. Сперва надо решить, что делать с твоей ногой и моей головой. Нам нужна помощь.

Под натиском Сенлина оба встали, пошатываясь и держась друг за друга, словно пытались выпрямиться во весь рост в лодке.

Наконец рука Тарру снова оказалась на шее Сенлина, и они побрели дальше.

– Помощь здесь не так-то легко получить, директор, – сказал Железный Медведь. – Честно говоря, иногда помощь оказывается хуже самой проблемы.

– Что ты имеешь в виду? – спросил Сенлин, стараясь, чтобы напряжение, с которым он поддерживал вес Тарру, не сказалось на высоте его голоса.

– Если хочешь снять ошейник или промыть рану, то на Черной тропе есть только один выход – по крайней мере для людей со скудными средствами, как мы, – и это фанатики.

– Ты имеешь в виду людей Марата.

Тарру удивило, что Сенлин знает это имя. Хотя времени на исчерпывающие объяснения у него не было, Сенлин вкратце рассказал о своих опрометчивых поисках Люка Марата и их катастрофической встрече в Золотом зоопарке. Он завершил тем, что они расстались на плохой ноте.

– В каком смысле на плохой… Немного левее. Еще. Нет, не наступай на это. Это же чей-то обед. Насколько плоха эта ваша нота?

– Мы с командой убили около дюжины его людей, а также взорвали часть его припасов и украли кое-что из оставшегося, – ответил Сенлин, меняя направление.

Даже сквозь клобук Сенлин расслышал изумление в голосе Тарру.

– Как может один маленький турист нажить себе столько могущественных врагов? Комиссар Паунд, Люк Марат, герцог Вильгельм… есть ли еще кто-нибудь в Башне, кого ты не ограбил и не разозлил?

– Я был немного не в себе. – Сенлин понимал, что в конце концов ему придется внятно объяснить, как именно он разозлил герцога, а значит, надо будет признаться, что он подвел жену во второй раз. Было бы справедливо, если бы Тарру узнал в деталях предысторию своего изгнания. Но рана была еще слишком свежа, а их обстоятельства – слишком тяжелы, чтобы вдаваться в подробности. – Полагаю, у нас нет других вариантов?

– Мы могли бы попытаться найти тебе другую голову, а мне – другую ногу.

Сенлин усмехнулся. Так уж вышло, что он знал кое-кого, кто мог бы помочь с этим. Интересно, что подумает друг, если он признается в знакомстве с мифическим Сфинксом? Возможно, Джон решит, что клобук свел его с ума.

– Нам на руку, что я путешествовал под вымышленным именем, когда встретил Марата. Для него я – капитан Мадд. До тех пор пока мы не наткнемся на него или на кого-нибудь из… дай-ка подумать… наверное, трех дюжин ходов, которые видели мое лицо, все будет в порядке.

– Только ты можешь вломиться в чужой дом, а потом попытаться прокрасться на кухню и вымолить объедки, – сказал Тарру, и его раненая нога подкосилась. Они с силой врезались в неровную стену туннеля.

Острый как коралл камень оцарапал плечо Сенлина, но, когда Тарру спросил, все ли с ним в порядке, Сенлин продолжил разговор:

– Ну, похоже, что наши варианты – либо фанатики, либо медленная смерть. Я обнаружил, что с возрастом становлюсь все более нетерпеливым.

За неимением лучшего оставалось решить лишь один вопрос: где искать фанатиков. Тарру наткнулся на их лагерь во время ненавистного путешествия из Купален в Новый Вавилон. Он прикинул, что это примерно в дне ходьбы. По крайней мере, идти надо было вниз.

Они отыскали нужное направление и верный ритм шагов. Процесс оказался странно гипнотическим, что было не очень хорошо. Сенлин обнаружил, что его воображение очень быстро заполняет пустоту, созданную клобуком. Он начал видеть в темноте призраков. Сначала галлюцинации выглядели бесформенными сгустками и струями цвета. Но вскоре фейерверк сделался более внятным и упорядоченным. Появились лица, некоторые были знакомыми, некоторые странными, но ни одно не выглядело добрым. И хотя Сенлин не узнавал всех до единого, он знал, кто они такие. Это были те, кому он причинил зло, явившись в Башню, – люди вроде Нэнси, которую он не мог винить за ненависть или за то, что разоблачила его перед врагами. Она имела на это полное право. Он видел лица людей, которых убил, лица овдовевших женщин и осиротевших детей.

Странно было думать, что в его жизни было время, когда он мог лежать ночью без сна, смотреть в темный угол и размышлять о мире без страха и отвращения. Он мог сочинять новый план урока, обдумывать прочитанную главу романа или перебирать в уме дизайны для воздушных змеев. Теперь он задавался вопросом, станет ли темнота когда-нибудь снова дружелюбной, или до конца дней в глубокой ночи будут пробуждаться все его скрытые грехи.

Сенлин не мог этого вынести. Он прервал поток указаний Тарру, умоляя его придумать способ отвлечься.

– Отвлечься? Я не надел танцевальные туфли, Том.

– Ну, тогда расскажи мне еще про Черную тропу. У меня столько вопросов! – Сенлин хотел знать, что все эти орды едят и пьют и где они спят. Неужели все просто плюхались на каменистую тропу и надеялись, что на них не наступят? Как все видят, куда они идут? Разве в стенах Башни не темно, как в могиле?

Тарру отвечал как мог, хотя от усилий у него перехватывало дыхание. Сенлин узнал, что Черную тропу освещал тот же лишайник, что и Шелковый риф. Сумерин рос полосами и пятнами, а в некоторых местах его было так много, что можно было собирать, резать и носить с собой вместо светильника. В некоторых туннелях было темнее, чем в других. Имелись участки, где лишайник высох от недостатка влаги или перестал расти из-за того, что его слишком часто среза́ли. Хотя даже там, в спотыкливом мраке, открытое пламя считалось вариантом на крайний случай. За всю историю Тропы от огня и дыма погибло почти столько же ходов, сколько от голода и жажды.

Для ее обслуживания построили сложную систему вентиляционных шахт, но уже не все они производили воздух. В дополнение к этим вентиляционным отверстиям инженеры Старой жилы установили кислородные источники, чтобы улучшить качество воздуха. Источники представляли собой небольшие пруды с водорослями, которые питались колодезной водой, достаточно свежей и годной для питья. Водоросли производили пригодный для дыхания воздух – медленно, но надежно.

По словам Тарру, когда-то Тропа была полна таких источников. Чистая вода струилась из фонтанчиков и собиралась в резервуары – одни для питья, другие для производства воздуха. За прошедшие десятилетия многие водопроводные трубы засорились, а некоторые треснули. Когда-то давным-давно кольцевые уделы пытались поддерживать и ремонтировать трубы Старой жилы, но то, что одно поколение считало своим долгом, следующее поколение сочло благотворительностью, а вскоре и бременем. В конце концов уделы отказались помогать беднякам, и запущенный водопровод начал выходить из строя.

Оставшиеся источники были либо опустошены, либо перегружены. То же самое можно сказать и о грядках с грибами, созданных, чтобы обеспечить устойчивый источник пищи для ходов. Грядки стояли опустошенные, сначала из-за неправильного орошения, а затем из-за отчаявшихся и голодных душ, которые слишком быстро поедали урожай. Ходы были вынуждены расширить свой рацион, включив в него жуков, летучих мышей и испорченные продукты, отвергнутые уделами. Нередко какой-нибудь ход умирал от голода, таща мешок с зерном, корзину картофеля или охапку полосок вяленого мяса. В отчаянии некоторые готовы были пойти на убийство, чтобы добраться до груза другого хода. Поговаривали, что кое-кто от безнадеги прибегнул к людоедству.

Но, по словам Джона, самой страшной опасностью были не голод и не огонь, не разбойники и не людоеды. Ею были коты-трубочисты.

– А что такое кот-трубочист? – спросил Сенлин.

– Извивающаяся смерть, вот что они такое. Их первоначальная цель, как мне сказали, состояла в том, чтобы содержать вентиляционные трубы в чистоте. Они как змеи продвигались по воздуховодам, сметая паутину, птичьи гнезда, сажу, кости и все остальное, что мешало потоку воздуха. У них шерсть грубая, как проволочная щетка. Это живые, дышащие чистильщики труб, которые к тому же оказались всеядными животными.

– Но что же они такое? Как они выглядят?

– У них широкие головы, короткие ноги, длинные тела. Они немного похожи на ласок.

– Ласки не так уж плохи, – сказал Сенлин, думая о серых горностаях, встречающихся в сельской местности вокруг Исо. У них были блестящие глаза и улыбающиеся мордочки.

– Эти ласки вырастают до пятнадцати футов от морды до хвоста. У них челюсти, которые могут расколоть череп так же легко, как яйцо, и зубы длиной с палец. А летом они воняют, как дохлый скунс. Единственное, что хуже их запаха, – это их характер. Коты-трубочисты разрывают человека, а потом носят его труп в пасти, как старую туфлю. Кажется, все сходятся на том, что им не по нраву человеческое мясо, в отличие от самого процесса жевания.

Описание не оставляло сомнений в том, что существ вывела Сфинкс, так же как создала паукоедов и бычьих улиток. Как и эти твари, коты-трубочисты предназначались для удовлетворения практических потребностей Башни, что привело к появлению некоторых нежелательных качеств, вроде стремления поедать людей.

Даже сквозь клобук Сенлин различил изменения в окружающем шуме. Вокруг было больше людей, и они говорили более оживленно. Их голоса казались далекими, как пролетающие над головой гуси, и столь же понятными. Он спросил Тарру, где они.

– Пелфийская торговая станция. По сути, это большая пещера. Именно сюда мы доставляем товары и уменьшаем долги. Именно здесь нам бреют голову и дают новую ношу для переноски. Простите! – крикнул Тарру, и Сенлин почувствовал толчок плечом и бедром, от которого оба едва не упали. Удержав равновесие, друзья двинулись дальше. – Это также то место, где ходы с чистым прошлым и незначительными долгами иногда могут найти работу вне Тропы. Городские управляющие приходят сюда нанимать дворников, а экономки – судомоек. Тут всегда полно народа. Подожди! Пощупай чуть впереди себя левой ногой. Чувствуешь? Это арбуз. Не наступи на него.

– А почему там арбуз? – спросил Сенлин.

– Здесь повсюду арбузы, директор. Арбузы, мешки с хлопком, тюки кожи, корзинки с яйцами, мотки проволоки и так далее и тому подобное. Ты этого не видишь, но мы ковыляем через кладовую Башни. Все мыслимые блага ждут здесь очереди на доставку. Это как базар, только никто ничего не зарабатывает. Ну, по крайней мере, никто по эту сторону ворот. Кроме того, пока мы разговариваем, на нас наводят винтовки неприятно большое количество солдат, так что постарайся не выделяться. Иди. Налево. Теперь помедленнее.

Сенлин все еще прислушивался к удаляющемуся гулу торговой станции, когда почувствовал, как что-то мокрое брызнуло ему на плечо. Его воображение разыгралось, и он узрел чудовищную ласку, стоящую на задних лапах, с оскаленными зубами, с которых капала слюна. Он закричал и побежал бы, если бы рука Тарру не держала его с крепостью оков. Тарру обнял друга и успокоил, а потом сказал, что это всего лишь протекающая труба, отчего Сенлин поначалу почувствовал себя очень глупо, но потом быстро задал вопрос:

– Погоди. Если там вода, значит ли это, что поблизости есть работающий фонтан?

– Да, – сказал Тарру. – Мы только что прошли мимо одного. Там была очередь, и это хороший знак. Значит, вода достаточно хорошая.

Сенлин резко остановился.

– Почему же ты не остановился? Конечно же, ты хочешь пить.

– Я не люблю пить в одиночестве, – сказал Тарру с неубедительным смешком.

– Не говори глупостей. Меня еще надолго хватит. Кроме того, это ведь не у меня кровь идет. Тебе нужно попить.

По настоянию Сенлина Тарру прислонил его к грубой стене и встал в очередь, чтобы напиться из журчащего фонтана. Через несколько минут он вернулся и, как только они отошли на некоторое расстояние от очереди, сказал:

– Они говорили о ком-то, кого, я думаю, ты мог знать. Человек по имени Томас Мадд Сенлин. Судя по всему, он капитан пиратской команды.

– Тот еще подонок, видимо, – сказал Сенлин, и сердце его подскочило к горлу. Он подумал о Марате. Должно быть, кто-то выдал его лидеру фанатиков. Интересно кто? – А что еще они сказали?

– Только то, что Марат выдаст ходу, который доставит ему старину Тома Мадда, сто мин – не в долг, а монетами. Похоже, приказ о его аресте разлетелся по всей Тропе через болтолинию.

– Большие деньги, – сказал Сенлин. – Я удивлен, что у фанатиков их так много.

– Ну, может, они и кретины, но все равно знают, что деньги мотивируют гораздо надежнее, чем идеология. К счастью для Мадда, Марат просит доставить капитана пиратов живым.

– Ну, я очень рад, что меня зовут Сирил Пинфилд.

– Не думаю, что я был бы очень рад, будь это мое имя, – заметил Тарру.

Они пошли дальше, шатаясь из стороны в сторону, как пара пьяниц, ведущих друг друга домой из паба. Сенлин упорно продолжал расспросы, побуждая Тарру говорить, – речи друга не давали ему уйти глубже в темноту клобука. Как выглядели местные насекомые? Насколько широки эти туннели? В чем разница между заставами, куда сбрасывали ходов, и торговыми станциями, где принимали товары? А что происходило с трупами, с мужчинами и женщинами, которые умерли на Тропе от истощения, недоедания или старости? Что делали с телами?

После долгих часов и многочисленных ответов Тарру наконец выдохся и закричал:

– Сжалься, директор! Я не такой наблюдательный, как ты, и не хочу умирать в классе!

Понимая, что лучше поберечь дыхание Джона, для того чтобы он мог направлять их, Сенлин отдался безмолвию, бездне и дьяволам в душе. Клобук, по крайней мере, был изобретателен в своих мучениях. В дополнение к кружащимся лицам мужчин и женщин, которым он причинил вред, Сенлин обнаружил, что темнота – идеальный театр для воспроизведения неудачного воссоединения с Марией.

Воспоминания о выражении ее лица, манерах и о том, как она смотрела на него в грохочущей шахтной тележке, были кристально чистыми. Ему потребовалось немного больше времени, чтобы вспомнить, что именно она сказала, но теперь ее слова звучали совсем по-другому.

Первым делом она сказала: «Я думала, ты уже вернулся домой». Он воспринял это как смутную насмешку, удивление тем, что многолюдная, вероломная Башня не вынудила его удрать поджав хвост. Но нет, Мария думала, будто он ее бросил. Она чувствовала себя покинутой. Когда она сказала ему: «Дело не в нас, Том. Речь идет о жизни и сердцах других людей», – она намекала на Оливет, хотя в то время он думал о герцоге и решил, что она больше не любит его.

Получается, во время их воссоединения он думал большей частью о себе самом. Он пришел к ней, как на исповедь, и она отпустила ему грехи. А что еще она могла сделать? На прощание, когда она объявила, что не доверит ему управлять тележкой с носками, он был слишком поглощен собой, чтобы распознать намек. Теперь же он его понял и в очередной раз разочаровался в себе. Однажды он сказал ей, что будет ждать ее возле прилавка, где продавали носки и чулки. Она не забыла о его обещании, хотя он сам и забыл.

Возможно, Мария была вынуждена говорить уклончиво. Из-за страха перед Вильгельмом или неуверенности в намерениях блудного мужа ей пришлось прибегнуть к иносказаниям. Да, ее слова были зашифрованы, а он не сумел разгадать код.

От потери крови и усталости кожа Тарру стала липкой, как сырое тесто. От жажды в горле у Сенлина так пересохло, что стало больно говорить. Часы тянулись в молчании; тишину нарушало только неумолкающее «чуканье» болтолинии. Тарру подталкивал его то влево, то вправо, и Сенлин пальцами ног нащупывал щели и выступы, описывать которые у Тарру уже не было сил.

Холодный пот Тарру сменился дрожью. Наконец он рухнул на каменный выступ, увлекая за собой Сенлина. Они лежали, тяжело дыша, на каменной плите еще несколько минут, пока Тарру не отдышался достаточно, чтобы объявить, что они прибыли на окраину лагеря фанатиков.

– Уверен, их придется как-то умаслить, – сказал Сенлин достаточно громко, чтобы его услышал – как он надеялся – только Тарру. – Нам придется делать все, что от нас потребуют. Как только ты достаточно окрепнешь, а я освобожусь от этой жестянки, снова будем действовать самостоятельно. Думаю, лучше всего будет пробираться вниз, наружу, а потом – через Рынок. У меня есть друзья с кораблем. Большим. Нам нужно будет придумать способ привлечь их внимание. Может быть, мы пройдем немного по пустыне и зажжем сигнальный костер или напишем послание на песке. А потом сможем вернуться в Пелфию. Мы могли бы оказаться там через неделю или две, если повезет.

– Том… – начал Тарру и закашлялся, вспомнив о награде за голову Сенлина. – Я хочу сказать, Сирил, это не план, а фантазия. Допустим, множество чудес выстроятся в шеренгу, чтобы этот поход стал возможным, но скажи, зачем ты так стремишься вернуться в Пелфию?

– У меня есть причины.

– А у меня – сомнения! – прохрипел Тарру. – Как только мы войдем внутрь, как только поставим все на карту и попросим фанатиков о помощи, как только мы обратимся, пути назад уже не будет. С этими ребятами нельзя шутить. Клану Марата многое свойственно, но уж точно не склонность к прощению.

– Тогда мы просто сделаем все возможное, чтобы стать незапоминающимися.

– Ну ладно, – саркастически отозвался Тарру. – После вас, сэр Ведро.

Войдя в лагерь, Сенлин с трудом понял, что происходит. Там царила сильная суматоха, которая продолжалась несколько минут. Он слышал обрывки разговоров, временами – голос Тарру и бормотание на ходском. Он постарался не вздрогнуть, когда чьи-то руки коснулись его обнаженной спины и схватили за плечо. Он позволил отвести себя к табуретке, где его толкнули вниз чьи-то натруженные ладони. Наконец из неразберихи донесся отчетливый голос, хриплый и старческий. Он произнес совсем рядом с ухом Сенлина:

– Клянешься ли ты никогда не поднимать руку на товарища-хода? Отрекаешься ли от всякой преданности обманам старого языка, как произносимым, так и записанным? Обещаешь ли ты сделать все, что в твоих силах, чтобы повергнуть Башню к ногам Короля Ходов? Клянешься ли ты в этом своей кровью, кровью отца и матери, кровью своих сыновей и дочерей?

Эта кровавая клятва напомнила Сенлину обеты, которыми его ученики обменивались на школьном дворе, где каждое обещание сопровождалось списком последствий, одно страшнее другого. Тот, кто нарушит слово, должен будет съесть червяка, сесть на куст ежевики и прыгнуть в море с камнями в карманах. Ученики нагромождали все больше и больше ужасов для подтверждения клятв, а затем скрепляли сделку рукопожатием, перед этим плюнув в ладонь.

Сенлин не раз говорил им, что честное слово не требует курсива, чтобы быть правдой, и никакое количество подчеркиваний не может изменить ложь. Подумать только, когда-то он считал честное поведение само собой разумеющимся, относящимся к вопросам долга. Но если Башня и научила его чему-то, так это тому, что честь – столб для битья, а честность – плеть. Он мог сказать правду и умереть с ведром на голове, оставив жену и ребенка во имя чести, а мог и солгать.

Собрав все оставшиеся силы, он прокричал в ответ:

– Да, клянусь!

– Тогда добро пожаловать, ходдер. – Сенлин почувствовал скрежет металла о металл, когда что-то ткнулось в заклепку на воротнике. – Так, будет очень громко. Приготовься – сейчас мы немного позвеним.

Когда Сенлин наконец-то освободился от клобука, он чувствовал себя так, будто голова превратилась в язык колокола. Он зажал уши ладонями, хотя это и не помогло, и прищурился от голубого сияния, которое, казалось, исходило отовсюду одновременно. Перед носом возникла чаша с мутной водой, и он выпил ее так же быстро, как и выблевал обратно. Вторая попытка увенчалась успехом, и, по мере того как он медленно пил, сияние сумерина, растущего пятнами на потолке и стенах, тускнело. Он плакал и не мог сказать, было ли это от облегчения или от ставшего непривычным света.

Несмотря на все старания Тарру описать окружающее, оно все еще выглядело для Сенлина дико. Комната не слишком походила на пещеру. Хотя он и не был уверен, почему представлял ее себе именно такой, все же несколько удивился, когда не обнаружил минеральных «рогов», сочащихся каплями воды с потолка или выступающих из земли. Тарру сказал, что Тропа напоминает шахту, хотя и это тоже оказалось не совсем верно. В помещении, где они сидели, не было ни прямых линий, ни опорных балок шахты. Черная тропа, или, по крайней мере, эта ее ветвь, больше напоминала муравейник или кроличью нору. Здесь не было ни пустого пространства, ни архитектурных изысков. Потолок оказался низким, а углы – закругленными. Поколения босых ног отполировали каменный пол до гладкости.

Лагерь фанатиков был не особенно велик, хотя и довольно многолюден: около сотни ходов жались друг к другу на занятой ими площади. Кто-то спал на циновках из пепельной соломы, кто-то сидел, раскинув ноги, у многих на коленях лежали раскрытые книги. Палочки древесного угля чернили их пальцы, когда они работали, стирая богохульные слова с нечестивых страниц. Часовые отличались винтовками, привязанными к голой груди, что выглядело довольно нелепо. Винтовки, несомненно древние, казались ухоженными и недавно смазанными. В центре лагеря журчал фонтан, и собравшиеся там ходы ели из общего котла бесцветное холодное варево. Удушливый запах человеческих тел здесь был гуще, но смрад разложения не так угнетал.

Сенлин заметил, что многие ходы свободны от железных ошейников и должков. Они стали постоянными обитателями Тропы. Он не знал, было ли подобное решение вдохновляющим или пугающим.

В нескольких шагах от него стоял Тарру, уперев руки в бока и опустив голову. Он терпел выговор от хода примерно вполовину меньшего роста. Наставник был темнокож, с седой щетиной на подбородке, которая выделялась так же отчетливо, как и ребра. Он все еще носил ошейник. С него свисал запечатанный воском должок, похожий на бирку собачьего ошейника. Ход мог бы показаться хрупким, если бы не пристальный взгляд, которого было достаточно, чтобы остановить атакующего быка. Этот пристальный взгляд, несомненно, произвел сильное впечатление на Железного Медведя.

– Если ты пришел сюда в надежде на вино, то будешь разочарован, ходдер Джон, – говорил миниатюрный ход. – Ты ушел, когда мог быть нам по-настоящему полезен. Теперь же ты еще один рот, который нужно кормить. Да, мы примем тебя, но я не буду притворяться, что ты не должен ничего доказывать. Ты не можешь сто раз сказать «нет», а потом один раз сказать «да» и ожидать, что мы все тебе поверим.

– Я знаю, знаю, ходдер Содик, и мне очень жаль. Я раньше приходил к вам как неполноценный ход. – Сенлин с облегчением увидел, что рану Тарру промыли и перевязали. Его голова и подбородок были выбриты, и выглядел он теперь иначе, чем недавно на арене. Он так изменился, что Сенлин мог бы принять его за близкого родственника Джона Тарру. – У меня голова шла кругом от всего этого зрелища. И ты должен понять, что я сразу же перешел от роскоши в Купальнях к суровой реальности Тропы, и когда Колизей снова дал мне немного покоя – теплую постель, регулярную еду и вино в награду за победы, – я был очарован, соблазнен. Что я могу сказать? Я был слаб! Но теперь я очень серьезен. Да здравствует Король Ходов!

– Приди, Король Ходов, – поправил его Содик.

Он вздохнул, намекая, что их разговор еще не закончен, а только отложен на время. Он взглянул на человека, который совсем недавно освободился от капкана на голове.

С подбородка Сенлина на пустую миску капала вода.

Содик вздрогнул от удивления.

– Это ты! – сказал он.

Даже без побелки Сенлин никогда бы не забыл это лицо. Он моргнул и снова увидел хода стоящим в переулке над двумя трупами, под струями ядовитого дождя.

Содик поднял руку до уровня собственной макушки. Он был похож на застенчивого ученика, желающего, чтобы его вызвали отвечать. Сенлин хотел уже разрешить пожилому ходу говорить, но вовремя понял, что рука поднята не для него. Этот незаметный жест привлек внимание всего лагеря. Ходы поднялись с циновок и отложили миски. Они напирали с краев помещения, их лица и обнаженные плечи окрашивал призрачно-синим светом сумерин. Когда все собрались, низкий рокочущий голос Содика разорвал тишину. Он указал на Сенлина, и слушатели ахнули. Он бил себя в костлявую грудь и колотил по воздуху ороговевшими костяшками обветренного кулака. Его голос от пыла делался то громче, то тише. Речь показалась очень вдохновляющей.

К несчастью, Сенлин не понял ни слова.

Для его слуха ходский язык звучал как лепет младенца. К счастью, Содик закончил свое заявление на обычном языке, давая Сенлину хотя бы общее представление о сказанном.

– Это тот самый человек, который встал на мою защиту! – воскликнул Содик. – Это человек, который спас мне жизнь.

Сенлин махнул рукой толпе, которая таращилась на него в немом изумлении.

– Привет.

– Как тебя зовут, ходдер? – спросил Содик.

– Сирил Пинфилд, – сказал Сенлин.

– Погоди-ка… ты тот самый человек, который пытался остановить казнь. – Содик прищурился и недоверчиво покачал головой. – Но почему? Почему ты помог мне, попытался помочь им? Ты не был ходом, по крайней мере тогда.

– У меня все еще была совесть. Я все еще понимал, когда на моих глазах творится несправедливость. – Сенлин заметил, как в уголках глаз Содика появились подозрительные морщинки. Почти не задумываясь, Сенлин превратил презрение генерала Эйгенграу к ходам в похвалу. – А разве не все мы рождаемся ходами, даже если нам требуются годы, чтобы открыть это? Разве не каждый человек в глубине души – ход? – Сенлин попытался изобразить уверенность, которую не мог в себе отыскать. Сейчас не время для тонкостей. Нравилось ему это или нет, хотелось ему или нет, но придется принять новое обличье. Он достаточно наслушался проповедей Люка Марата, чтобы понять философию фанатиков, и теперь использовал это знание. – Да, я спас тебе жизнь. Да, я пытался спасти жизни еще одиннадцати ходов. Я поджег самого себя, пытаясь их спасти. – Он вскинул руки, словно предлагая себя небу. Его пальцы коснулись каменного потолка. – Но я больше не Сирил Пинфилд. Этот человек умер, если вообще когда-то жил. Я – ходдер Сирил.

Сенлин повернулся, чтобы посмотреть, какой эффект произвели его слова. Толпа топталась в неуверенности. Тарру, казалось, прикидывал, как далеко до выхода.

– Я истребитель движителей! – прогремел Сенлин. – Я проклятая шестеренка, которая отказывается служить чудовищной Башне. Я бросаю вызов ее королям и знати, которые хотели бы видеть нас всех поставленными к стенке и расстрелянными. Расстрелянными не из-за того, что мы сделали, а из-за того, что сделали с нами. – При этих словах несколько ходов одобрительно закричали. – Все, о чем я прошу, – чтобы ты освободил меня, и я продолжу сражаться за тебя, за Люка Марата!

Сенлин сложил руки вместе и потряс ими, крича:

– Приди, Король Ходов!

Хор эхом отозвался на его слова, один раз, два, а затем, после третьего вопля, приветствия перешли на ходский. Он быстро научился повторять эту фразу, как попугай. Для его слуха она звучала как бессмысленные слоги песни – слишком много тра-ля-ля и у-лю-лю. Но он повторял новые слова, как мог, и с каждым криком поднимал кулак. И, приветствуя Короля Ходов, человека, который когда-то пытался убить его и друзей, он представил себе возвращение в Пелфию на борту перламутрово-яркого военного корабля Сфинкса. Он представил себе физиономию герцога, когда постучится в его дверь и застрелит его прямо в халате. Он снова увидит Марию. Он сожмет Оливет в объятиях. Он не позволит неудачам пробудить в душе ненависть к самому себе. Он еще искупит свою вину!