Текст книги "Вавилонские книги. Книга 3. Король отверженных"

– В «Популярном путеводителе», самой надежной книге, когда-либо написанной на эту тему, говорится, что в Башне нам понадобятся только носовые платки!

Человек, сидевший рядом с Сенлином, так расхохотался, что закашлялся.

– А как насчет карт, билетов, брони и плана? – спросила Сирена, пытаясь загнать детей на скамейки.

– По два носовых платка на каждого! – заявил Рыбье Брюхо.

Отложив книгу, он встал и раздал смущенным детям белые квадратики ткани, а затем вернулся к чтению, очевидно удовлетворенный исполненным долгом.

Сирена, которая, казалось, с каждой минутой становилась все взрослее, чтобы компенсировать нелепое поведение Рыбьего Брюха, собрала детей в вагоне-ресторане. Директор же продолжил читать, уткнувшись в книгу носом, похожим на клюв.

В вагоне-ресторане проводник сказал, что они не смогут попить чаю, потому что нет свободных чашек. Сирена сказала, что все в порядке, и попросила его принести большой чайник. Затем она открыла красочный саквояж, который всегда носила с собой, и выложила на стол семь чашек. Младший ребенок заметил, что все чашки были разбиты и склеены заново. Когда другой спросил, почему она держит разбитые чашки, Сирена погладила их по щекам, коснулась носов и спела балладу, а они внимательно слушали. Припев ее сентиментальной колыбельной звучал так: «Совершенно нормально быть несовершенным. Скол или трещина тоже могут быть драгоценны».

Эти слова пронзили Сенлина, как копьем. Он закрыл глаза и пожалел, что не может заткнуть уши. Мария рассказала герцогу о любимых семейных ценностях, о его бессмысленной одержимости носовыми платками и идиотской вере в «Популярный путеводитель». Зачем ей делиться такими интимными подробностями, если не для того, чтобы вдохновить на близость? И если она была так откровенна с герцогом, то почему же позволила выпустить на сцену это гротескное чучело, носатого развратного грубияна?

Если только не сочла это справедливым. Если только не сочла это истиной.

Пьеса продолжилась сценами в Цоколе, где Сирена едва спаслась от жуликов и воров, и далее в Салоне, где десятки одинаково одетых мистеров и миссис Мейфер спорили и мирились, танцевали и ласкались, а Сирена плелась между ними, распевая иронические стихи о радостях брака. В Купальнях к ней сразу же подошел горбатый художник в берете и блузе, который заманил ее к себе в студию обещаниями накормить теплым обедом и внимательно выслушать. На месте его гнусные намерения быстро раскрылись. Когда Сирена отказалась раздеться и лечь на жалкий матрас, заваленный грязными тряпками, художник-калека принялся гоняться за ней. Он запел лихорадочную песню о том, какой честью было приглашение «расцвести на моем полотне, а затем изогнуться на ложе».

Как раз в ту минуту, когда гротескный художник с дикими глазами оторвал рукав от платья Сирены и прижал ее к кровати, раздались фанфары. На сцену выбежала толпа мужчин. Их предводитель, красивый блондин с бородой в форме лопаты, обнажил меч. За ним следовал человек в белой пижаме с красными отпечатками ладоней, а позади – солдаты в черных куртках.

– Слезь с нее, негодяй! – воскликнул красивый предводитель. Зрители зааплодировали. – Я герцог кольцевого удела Пелфия, и эта женщина под моей защитой.

Художник резко обернулся, вытаскивая из-под промасленной блузы пистолет. Он выстрелил, и вспышка пороха свалила солдата герцога.

Герцог бросился вперед и сунул меч под мышку художника.

– Пощадите, сэр! Смилуйтесь надо мной! Я всего лишь калека! – воскликнул тот.

– Если ты достаточно здоров, чтобы мучить эту женщину, ты достаточно здоров, чтобы страдать от моего меча.

Красная Рука потащил рыдающего артиста за кулисы, распевая на ходу детскую песенку про ходов и пустоты в земле. Два невредимых солдата унесли павшего товарища, оставив герцога и Сирену наедине.

На них направили луч прожектора. Трагизм сцены сошел на нет. Героиня стояла, опустив голову, и выглядела уязвимой, как ребенок после нагоняя.

– С вами все в порядке? – спросил герцог.

Сирена обвила его шею руками, поцеловала в щеку и, не переставая всхлипывать, благословила и поблагодарила. Музыка перешла во вступление их теперь уже знаменитого дуэта: «Теряешь сердце, обретая любовь».

Сенлин больше не мог терпеть. Под возмущенные возгласы и бормотание зрителей он протиснулся в конец ряда и вышел в проход. Он бежал из театра, как будто тот был объят пламенем.

Глава пятая

О, как воздухоплаватели любят говорить, что наши звезды не верны! Они называют Природу лучшим художником, забывая, что Природа также украшает наши шезлонги птичьим пометом, а спины – волосатыми родинками. Созвездия Пелфии спроектировала группа известных живописцев и установили мастера-техники, а не нашлепала как попало по небу пьяная Природа. В самом деле, кто сказал, что это наши звезды ошибаются?

Орен Робинсон из «Ежедневной грезы»

Что за человек этот герцог? «Греза» рисовала его красноречивым, очаровательным и всеми любимым. Драматург, стоявший за «Сказкой о Сирене», казалось, был того же мнения. Но как мог Сенлин примирить героический идеал с образом жестокого человека, нарисованным Огьером? Хотя, стоило признать, Огьер не был образцом нравственности: он был вором, фальшивомонетчиком, мошенником, который без колебаний уговаривал отчаявшихся женщин раздеться для него. Возможно, художник и был настоящим злодеем. В конце концов, Сфинкс не утверждала, что Огьер – ее агент, а это вполне могло означать, что он подчинялся Марату.

Несмотря на все газеты, которые прочитал Сенлин, он все еще не имел понятия, действительно ли герцог любит Марию. Насколько ему было известно, герцог Вильгельм вполне мог оказаться совершенным мерзавцем. Он мог сердиться на Марию за ее любимые книги или цокать языком над ее дурачествами. Возможно, ему не нравилось, что она атакует пианино, как упрямый выдвижной ящик. Герцог, вероятно, из тех людей, которые не получают удовольствия от замысловатых стихов, не стоят перед картиной так долго, чтобы провалиться в нее. Вероятно, он из тех, кто… Сенлин осекся, поняв, что делает. Он обряжал герцога в лохмотья собственной неуверенности. Разве не он первым подвел Марию? Разве не он развлекался в Купальнях, когда должен был спешить? Разве не он был ей неверен?

Сенлин выбежал из входного туннеля театра, чувствуя нестерпимое желание снова увидеть улицы. Но обнаружил, что они стерты. За огнями навеса над входом белый город тонул в сером дожде.

Озадаченный муссоном в помещении, Сенлин протянул сложенную чашечкой ладонь, ловя воду, которая хлестала с навеса театра. Дождь был теплым, Сенлин поднес ладонь к носу и почувствовал запах антисептика. Из-за кварцевых кругов на мостовой некоторые лужи светились.

– Если хотите отравиться, я бы порекомендовал джин. Это занимает немного больше времени, но на вкус намного приятнее, – сказал кто-то пронзительным голосом.

Сенлин обернулся и увидел мужчину, который курил сигарету через мундштук из слоновой кости. Его длинные белые волосы были заплетены в косу так туго, что черты лица – и без того резкие – выделялись еще сильнее. Воротник из черных перьев придавал ему сходство со стервятником.

– Почему здесь пахнет, как в пабе? – Сенлин стряхнул воду с руки.

– Это все этанол. Город получает выпивку каждый месяц независимо от того, нужно ему это или нет. Впрочем, всегда нужно.

– Но почему?

– Ради борьбы с болезнями, конечно. И чтобы прибраться на улицах.

– Но куда все это девается…

– Вы что, издеваетесь надо мной? – «Стервятник» пристально посмотрел на него, прищурив глаза. Удивленный обвинением, Сенлин хотел ответить, но незнакомец уже тараторил дальше: – Думаете, я и так не получил достаточной взбучки? Я писал стихи! Оды на века, вот что я писал. Никто о них даже не вспоминает, о нет!

– Прошу прощения, но я не знаю, кто вы, – признался Сенлин.

– Антон Гавелл. – Когда Сенлин молча покачал головой, Гавелл дважды повторил свое имя, причем с растущим подозрением. – «Популярный путеводитель» – вы ведь слышали о нем, не так ли?

– Да, конечно. – Теперь настала очередь Сенлина прищуриться. – Так вы – автор?

Гавелл усмехнулся:

– О да, я бегал вверх и вниз по Башне десять раз. Обошел все переулки, заглянул за каждый угол и постучал в каждую дверь. Нет, конечно, я не автор! Никакого автора не было. Я был одним из сотен писателей, плохо оплачиваемых писателей. О, не смотрите на меня так! Я знаю, что говорят люди. Но вы забываете, что мы все были очень молоды и честолюбивы и, уверен, немного наивны. Однако не было никакого умысла, чтобы ввести в заблуждение читателей, по крайней мере с моей стороны. Я же не знал, что ошибки коллег и вольности, допущенные редакторами, которые удаляли или выдергивали каждое слово предостережения, каждое предупреждение, потому что они кому-то где-то не понравились; что всю эту коррупцию, обман и некомпетентность припишут мне! Господь свидетель, пятно на репутации нельзя удалить, если оно впиталось. – Гавелл затянулся через мундштук из слоновой кости, и его губы сжались в бледную розетку.

В последние месяцы Сенлин не раз мечтал вырвать страницы из «Популярного путеводителя» и скормить их писаке одну за другой. Теперь, стоя лицом к лицу с человеком, который приложил руку к тому, чтобы соблазнить его, позвать в это ужасное место, он чувствовал только жалость.

Сенлин смотрел на залитую дождем мостовую. Если не обращать внимания на едкий запах и мутную воду, картина была знакомой – мир сморщился с приходом бури.

– Вам тоже не понравилась пьеса? – спросил Гавелл.

– Нет, она не вызвала у меня сопереживания. – Сенлин глубоко вздохнул и проговорил на выдохе: – Все персонажи плоские, как пенни.

Писатель выдернул обгоревший окурок из мундштука и бросил его на мокрую мостовую.

– Мне даже жаль ту деревенскую девушку, которая вышла замуж за герцога. – Гавелл раскрыл черный зонтик – стервятник расправил крылья. – Кроме той разновидности аппетита, что касается обеденного стола, пелфийцы знают лишь две: одна связана с постелью, другая – со сценой. И зачастую одно не так уж далеко от другого.

И он исчез под проливным дождем.

Дождь сделал то, чего не смог добиться поздний час: разогнал толпу по домам. Водосточные трубы из позеленевшей меди выплевывали воду на пустые улицы. Стоки булькали и жадно глотали воздух, как утопающие. Звезды погасли, и созвездия, которыми Сенлин надеялся руководствоваться, возвращаясь в отель, стали невидимыми. Дождевая вода стекала по воротнику и скапливалась в ботинках. Ностальгия, пробудившаяся при виде ливня, быстро сменилась отвращением. Это не дождь. Сквозь этанол просачивались запахи масла, гнилых отбросов и мусора. Он прикрыл нос и рот носовым платком и наклонил голову, чтобы вода не попадала в глаза.

Он бросился в переулок и укрылся под балконом, решив, что лучше переждать бурю, чем испортить еще один сюртук. Но не успел он убежать от грязных струй, как услышал приглушенный спор, а затем звуки влажных ритмичных шлепков.

В середине переулка, освещенного туманным светом из окна театра бурлеска, три фигуры сцепились у стены.

Опасаясь стать свидетелем ужасного преступления, Сенлин прокрался через более густые тени, пока не оказался достаточно близко, чтобы незаметно наблюдать за происходящим.

Двое мужчин были одеты в промокшие смокинги. Под воротничками у них висели развязанные галстуки-бабочки. Тот, что покрупнее, носил очки в золотой оправе, но они не придавали лицу более умный вид. Другой джентльмен, с бородой, скрывавшей бесформенную челюсть, прижал к стене переулка хода, который был гораздо меньше ростом. Ход был темнокожим, щетина на его черепе выглядела редкой, как шерсть кабана. Белая краска стекала по лицу и заливала железный воротник. Ход прижимал что-то квадратное к впалой груди. Очкастый громила окунул кисть в горшок с белой краской и шлепнул ею по лицу хода. Он медленно водил кистью взад и вперед. Его бородатый спутник рассмеялся и помешал попыткам пленника освободиться.

– Кажется, я начинаю понимать, что к чему, Хамфри! – сказал хулиган с кистью. – Ровные мазки дают наилучший результат. Ровные мазки!

Ход, залитый дождем и краской, пытался перевести дух.

– Прошу прощения, – сказал Сенлин.

Двое мужчин обернулись, от неожиданности тупые ухмылки застыли на лицах.

– Чего надо? – спросил очкастый хулиган.

– Честной драки, – сказал Сенлин и ударил его кулаком между глаз.

От удара у мужчины сломались очки и нос. Он уронил горшок с краской, и тот разбился о мостовую; всплеск белого прочертил на груди Сенлина косую черту.

Бородатый товарищ поверженного отпустил хода и, порывшись в карманах, вытащил перочинный нож. Он выставил его, как фехтовальную рапиру, но его позиция en garde лишь обнажила колено. Сенлин пнул подставленный сустав, и мужчина упал, выронив оружие в растущую под ними белую лужу.

Двое хулиганов схватились друг за друга, пытаясь восстановить равновесие и самообладание. Забытый на мгновение, ход сполз по стене на пятки.

– По-твоему, это справедливо? – сказал тот, что повыше; голос его звучал невнятно из-за сломанного носа.

– Ну вас же двое, – сказал Сенлин.

– Тогда не жалуйся, что мы не будем действовать по очереди!

Ирен научила Сенлина распознавать признаки опытных драчунов – их облик, позу и взгляд, – но даже без ее вдумчивых советов он заподозрил бы, что эти хулиганы не видели настоящей рукопашной. Окровавленный замахнулся так, что подобие кулака оказалось на уровне уха. Его бородатый товарищ развел вялые руки так далеко от тела, словно уже сделал все необходимое для ударов и надеялся, что Сенлин окажет ему услугу, наткнувшись на них самостоятельно.

– Господа, мы промокаем, – сказал Сенлин. – Почему бы нам всем не пойти домой и не отжаться?

– Послушай, Хамфри! Смотри, как быстро тает его мужество! – прокричал тот, что повыше.

Они обошли противника, ступая по глубоким лужам, и встали по обе стороны от него. Сенлин вскинул руки, все еще умоляя о мире. Хулиганы размахивали кулаками и пинали молочно-белую воду. Казалось, каждый ждет, когда другой ударит первым.

Тот, что повыше, ухмыльнулся:

– Ну вот, Хамфри! Ну в…

Угол булыжника саданул его в висок. Мужчина рухнул на бок как подкошенный.

Все еще сжимая кирпич, белолицый ход повернулся к Сенлину.

– Эй, погоди… – начал Сенлин.

Не было времени пригнуться, прежде чем ход швырнул в него кирпич. Хотя от потрясения полет кирпича как будто замедлился, это ничуть не ускорило реакцию Сенлина. Он мог лишь смотреть, как приближается снаряд.

Камень перелетел через его плечо. Сенлин обернулся вовремя, чтобы увидеть, как Хамфри, чье лицо превратилось в кратер из крови и осколков костей, упал на спину с сильным всплеском.

Вода у ног Сенлина начала краснеть от крови.

Он уставился на хода и дрожащим от гнева голосом спросил:

– Зачем ты это сделал?!

Ход присел на корточки над человеком, которого ударил первым, и, обнаружив, что тот все еще дышит, прижал колено к его шее сбоку и сильно дернул. От звука ломающейся кости Сенлин вздрогнул.

Снова встав, ход заговорщически кивнул Сенлину.

– Приди, Король Ходов, – сказал он, круто повернулся и убежал.

Без особой надежды Сенлин опустился на колени, чтобы проверить, дышат ли упавшие, но признаков жизни не обнаружил. Из окон с диагональными сре́дниками лился свет, покрывая мрачную мизансцену ромбовидными бликами. В танцевальном зале оркестр доиграл неистовую мазурку, и танцоры разразились аплодисментами и радостными криками.

Сенлин все еще не привык к виду потрясенных лиц мертвых. Было время в его жизни, когда он не знал, что умиротворенное выражение часто бывает уловкой гробовщика. Возможно, его невежество являлось благом.

Он отвернулся, и взгляд упал на какой-то уголок, выступающий из воды. Он вытащил предмет из лужи: ход предпочел прижимать его к себе, а не использовать как средство защиты. Прямоугольная штуковина была завернута в промасленную ткань. По весу Сенлин догадался, что это, скорее всего, книга – возможно, испорченная.

Без убийцы, на которого можно было бы указать пальцем, казалось неразумным мешкать рядом с трупами. Он сунул завернутую книгу за пазуху и вышел из переулка, опустив голову и подняв воротник.

Глава шестая

На самом деле нет никакого смысла дразнить боскопа. Они нечувствительны к остроумию. С таким же успехом можно свистом подзывать скамеечку для ног или пытаться завести роман со шваброй.

Орен Робинсон из «Ежедневной грезы»

Из-за своей кафедры в вестибюле отеля мистер Алоизиус Сталл посылал коридорных, которые таскали багаж, разносили блюда, освежали цветы в вазах, стирали пятна, меняли постельное белье, откупоривали бутылки и исполняли все желания временных королей и королев «Бон Ройяла». Он был похож на дирижера, руководящего симфоническим оркестром во время сложного музыкального пассажа. Он взмахивал руками и приглаживал волосы, которые с каждой минутой как будто становились все более седыми. Он умудрялся казаться одновременно пылким и безупречно сдержанным.

Но когда мистер Сталл поднял взгляд и увидел боскопа, мистера Пинфилда, промокшего до нитки и забрызганного побелкой, консьерж вздрогнул, словно от внезапной зубной боли. Он с особым беспокойством отметил молочную лужицу, растекшуюся по шерстяному ковру.

Сталл рявкнул на двух коридорных, которые сразу же поняли срочность проблемы. Они запеленали гостя прямо в сюртуке в огромный и роскошный банный халат. Принесли полотенце, чтобы он на него встал, а еще одно, несмотря на неуверенные протесты постояльца, нацепили на голову, скрутив в тюрбан. Когда они закончили, ничего, кроме лица боскопа, не было видно.

– Ну вот! Разве так не лучше? – спросил мистер Сталл, выдержав и эту проверку самообладания.

– Да… нет, – ответил гость, вздернув подбородок. – Боюсь, я оказался вовлечен в чрезвычайное происшествие.

– А, понятно! – сказал Сталл так, словно это стало для него откровением. – Может быть, мне вызвать врача или портного?

Боскоп отмахнулся от коридорного, который начал вытирать ему лицо полотенцем для рук.

– Учитывая обстоятельства, я думаю, лучше обратиться в полицию.

– О боже мой! Конечно, я сейчас же пошлю за ними. И о каком преступлении следует сообщить?

Гость начал отвечать, запнулся, попробовал еще раз и, изо всех сил стараясь убрать тюрбан с глаз, решил избавить всех от неуклюжей третьей попытки.

– Пожалуйста, просто скажите, что это срочно. Я буду ждать в своем номере.

Коридорные, которые принесли халат и полотенца, вернулись с тележкой для багажа, застеленной еще большим количеством полотенец.

– Я могу идти пешком, – настаивал гость.

– Ах, но подумайте, как величественно вы будете выглядеть, проезжая по коридорам и в лифте на таком сверкающем коне. Как царственно! Как загадочно! И так будет намного лучше для ковров.

С сокрушенным вздохом боскоп забрался в тележку и схватился за медную перекладину возле уха, как будто ехал в трамвае.

Когда коридорные покатили мистера Пинфилда к грузовому лифту, мистер Сталл крикнул им вслед:

– Превосходно! Сквозь наши ряды проезжает султан! Счастливого пути, сэр! Приятных снов!

Как только Сенлина доставили в номер, он сбросил сюртук и промокшую одежду и принял горячую ванну. Искушения полежать в ней подольше не возникло. Мало того что вода быстро стала грязной, так ему еще и до тошноты надоело быть мокрым. Кроме того, он хотел взглянуть на предмет, который оставил после себя ход, до появления стражей закона. Он помылся так быстро, как только мог, и вышел, пока вода еще источала пар.

Он надел свежий халат – какая роскошь быть сухим! – и вскрыл пакет хода. Развернутый лоскут промасленной ткани почти скрыл его большую кровать. Он не ошибся, предположив, что внутри книга. Красивый том в кожаном переплете был холодным и немного липким, но страницы не покоробились от сырости. Тот, кто его завернул, проделал отличную работу. Сенлин прочел название вслух: «Трилобиты и другие древние членистоногие». Это было всеобъемлющее исследование окаменелых моллюсков, именно та книга, которая пролежала бы в библиотеке несколько десятилетий, прежде чем кто-либо потребовал бы ее. Впрочем, содержание едва ли имело значение. Известно, что ходы делают с книгами. Он открыл ее с конца, ожидая увидеть слова, вымаранные чернилами. К его удивлению, текст оказался чистым и нетронутым.

Сенлин устыдился. Он не должен был предполагать, что все до единого ходы стали мистиками Люка Марата. Возможно, тот ход, который вышиб мозги уличным хулиганам, был палеонтологом, или океанографом, или… Но ведь он выкрикнул фразу «Приди, Король Ходов» – Марат вполне мог бы велеть последователям так называть себя. И все же…

На передней стороне обложки резко выделялись следы клея, оставленные переплетчиком. Сенлин встряхнул книгу, и изнутри выпала хрупкая библиотечная наклейка с названием «Университет Острака». На наклейке были три величественные колонны, увитые плющом, а под ними красовался девиз: «Из невежества: исследование. Из исследования: доказательство».

Сенлин осмотрел швы в поисках скрытых карманов, но ничего не обнаружил. Тут и там на полях были нацарапаны цифры. Казалось, какой-то студент использовал книгу в качестве бумаги для заметок по домашнему заданию по математике. В остальном же том был ничем не примечателен.

Сенлин знал, что без убийцы, которого можно было бы выдать властям, с ним скорее будут обращаться как с подозреваемым, чем как со свидетелем. Он уже подумывал о том, чтобы не сообщать об убийствах, но не был уверен, что его не видели в переулке или подозрительно бегущим по пустым, залитым дождем улицам. Испачканный краской сюртук, который, несомненно, произвел впечатление на мистера Сталла и его сотрудников, аккуратно привязал его к месту преступления, как и стекло очков, застрявшее в костяшках пальцев.

Может, убежать? Удрать в порт, сесть на ближайший отбывающий корабль и послать гонца к Сфинксу с новым адресом.

Но он не мог смириться с мыслью об отъезде, особенно после всего, что пришлось пережить, чтобы добраться сюда. Во всяком случае, до тех пор, пока судьба Марии неясна.

Сенлин понимал, что местный офицер полиции может узнать в нем грабителя Купален или ужасного капитана Мадда, но комиссар Паунд и его команда еще не вернулись домой, а опубликованный ордер на арест пирата был смехотворно неточным.

Нет, в конце концов, лучше всего сохранять спокойствие, положившись на вымышленное имя, и надеяться, что констебли сочтут боскопа слишком скучным подозреваемым в столь вопиющем деле, как убийство.

Пока Сенлин ждал, он надиктовал вечерний отчет механическому посланнику Сфинкса. Если не считать посещения театра, о чем он не сказал ни слова во избежание нагоняя, отчет о событиях был полным. Он повторил приветствие про Короля Ходов, поделился подозрениями относительно причастности Люка Марата и закончил названием разочаровывающей книги, которую нашел в переулке. Он надеялся, что Сфинкс настолько увлечется этими подробностями, что забудет спросить, почему он бродил по ночному городу.

Отпустив мотылька, Сенлин тяжело опустился на кровать в махровом халате. Полиция могла появиться у дверей в любую минуту. Нужно собраться с мыслями. Он закрыл глаза и попытался придумать, что бы такое сказать.

Даже по меркам сна сцена казалась слишком прозрачной и золотистой. Сенлин уставился на длинный банкетный стол, залитый мерцающим светом канделябров. Пустые тарелки и миски ожидали первых яств. Слуги разливали вино через плечи сидящих гостей, мужчин с навощенными усами и дам с прическами, обнажающими шею. Все излучали процветание и радость. В углу сводчатой столовой сладко играл струнный квартет. Поле зрения Сенлина мягко качнулось, будто он плыл, летел вместе с бабочкой Сфинкса.

Почетные гости сидели во главе стола: золотоволосый мужчина с бородой, похожей на копье, и женщина, чье лицо Сенлин не мог толком разглядеть сквозь лес центральных фигур. Но даже мельком – прядь волос, завиток уха – он узнал ее. Он всегда будет узнавать ее.

Герцог поднял бокал, звякнул по нему разделочным ножом, заглушая музыку и смех, привлекая к себе всеобщее внимание. Он открыл рот, чтобы произнести великолепный тост, но тут же снова закрыл. Он поклонился невесте, как бы говоря: «После вас». Все гости аплодировали, пока она не встала. Ее платье было белым, как снег на вершине горы. Она окинула взглядом гостей – сквозь пар над жарким с кровью, которое внезапно материализовалось на тарелках, сквозь высокое пламя свечей и растущие каскады цветов – и посмотрела в упор на Сенлина, который подглядывал за ее счастьем.

Если бы он мог сбежать, сбежал бы. Но сон не отпускал его, не позволял отвести взгляд. Она прищурилась, как будто рассматривая отпечаток пальца на зеркале.

«А, директор Рыбье Брюхо, это вы? Где ваши дети? Что с ними случилось?»

Сенлин резко выпрямился и скатился с кровати. Он шлепнулся на живот и уперся ладонями в пол. Что-то вроде выстрела заставило его проснуться. Он перевернулся на спину и посмотрел на «внучкины часы», стоявшие у кровати. Было почти восемь тридцать. Он проспал всю ночь напролет.

Дверь в его комнату снова содрогнулась – судя по звуку, в нее ударили тараном, а не человеческой рукой.

Придя в себя, он крикнул, что уже идет. В зеркале увидел, что все еще одет в халат. На мгновение задумался, успеет ли переодеться, но тут снова раздался удар, похожий на выстрел, и он поспешил открыть дверь.

Рассчитывая увидеть одного-двух констеблей, Сенлин с удивлением обнаружил перед собой отряд из шести солдат, все они были вооружены и одеты в накрахмаленные черные мундиры дома Пеллов.

Мужчин возглавляли два весьма примечательных человека. Первый джентльмен – Сенлин предположил, что ему за шестьдесят, – был чрезвычайно высок и одет по-военному. Его неестественно темные волосы блестели от масла, а укладка напоминала акулий плавник. Короткий черный плащ был перекинут через плечо, а на лацкане пиджака красовалась яркая булавка: три белые горизонтальные линии в квадрате медового золота. Он был чисто выбрит, но с серыми щеками, а тяжелые веки наводили на мысль об апатии, которой, однако, не было во взгляде. На поясе у него висел пистолет, такой длинный, что заканчивался чуть ниже колен. Скорее набедренная пушка, чем личное оружие.

Как бы поразительно ни выглядел незнакомец, спутница его затмила. На ней были золотые доспехи – или, по крайней мере, верхняя половина таковых. Кираса и латные рукавицы не выглядели громоздкими, как обычная броня. Они были так же хорошо подогнаны, как блузка и перчатки. Волосы у нее были рыжими, словно пламя, с дымчато-белыми завитками на висках. Ее лицо было сосредоточенным и хмурым. У Сенлина сложилось отчетливое впечатление, что она на него сердится. Она все еще держала золотой кулак поднятым, как будто не решила, стоит ли стучать теперь, когда дверь открыта и он стоит в проеме.

– Доброе утро, мистер Пинфилд, – сказал высокий мужчина. – Я генерал Андреас Эйгенграу. Это блюстительница Джорджина Хейст. Мы пришли поговорить с вами о кое-каких убийствах.