Текст книги "Вавилонские книги. Книга 3. Король отверженных"

– С каждым днем таких, как вы, становится все больше и больше. Видите ли, вот в чем беда общества: оно убаюкивает индивида верой в то, что безопасность, здравомыслие и порядок – естественные состояния. Вы думаете, что гуманизм облагораживает. Уверяю вас, это не так. Нет ничего жестокого в том, чтобы сказать: ходы – опасные, недоделанные, негодные души. Было бы жестоко наделять их возможностями и ответственностью, а затем ожидать успеха. Мы оказываем ходам большую услугу, поручая им простые и практичные занятия. Вы сами видели, что происходит, когда их руки бездействуют.

– Можете считать меня чересчур осмотрительным, но я своими глазами видел, что происходит, когда пара пелфийцев не принимает всерьез одного хода. С недооценки подчиненных начинаются революции.

– Ну, я бы не сказал… – Протест Эйгенграу оборвался из-за доставленных свертков Сенлина. Йоахим протянул ему три коричневые коробки, перевязанные белой бечевкой.

Прежде чем извиниться и уйти, Сенлин поблагодарил генерала за то, что тот нашел настоящего убийцу, и настоял на том, чтобы оплатить его выпивку.

Перед прощанием Эйгенграу сказал:

– Знаете, иногда я думаю, что нам всем было бы лучше, если бы мы просто замуровали Старую жилу и позволили ходам править стенами.

Сенлин узнал термин «Старая жила» – это был приличный синоним «Черной тропы». Он впервые услышал его от Тарру, еще до того, как того самого туда отправили.

Сенлин отнес свертки в туалет клуба, оказавшийся очень просторным. В отделанной темными панелями комнате стояли туалетный столик, диван, барная тележка с полным графином портвейна. На стене висела большая картина, изображающая пышногрудую обнаженную женщину на качелях на дереве.

Он запер дверь и насладился моментом вдали от хвастливых аристократов и шпионов Сфинкса. Налил себе стакан портвейна и осушил до дна. Облегчение, с которым он вздохнул от известия о поимке убийцы, омрачилось мыслью о том, что в сети генерала наверняка попались невинные ходы, эти безымянные «сообщники». Пелфийское понимание справедливости означало, что быстрота и уверенность ценились превыше всего, даже точности. Он усвоил этот урок в Купальнях.

В первом свертке лежал черный костюм, напоминавший и смокинг, и военную форму. Рубашка была ярко-оранжевого цвета и в сочетании с костюмом придавала Сенлину легкое сходство с иволгой. Во втором – лежала пара туфель, отполированных до зеркального блеска и удобных, как медвежьи капканы.

В заключительном пакете обнаружилась маска. Хотя Сенлин и попросил мистера Сталла найти что-нибудь гротескное и смешное, он не ожидал столь отвратительного результата. Маска, закрывавшая только верхнюю половину лица, была покрыта пурпурным мехом и увенчана изогнутыми оранжевыми рогами. У нее была курносая морда мопса и глубоко посаженные глаза с линзами из желтого стекла. Она выглядела так, словно ее сотворили по детскому рисунку. Сенлин надел эту мерзкую штуковину и улыбнулся, став похожим на безумца.

Но, по крайней мере, не на самого себя. Он понадеялся, что этого будет достаточно, чтобы одурачить бабочек-шпионов, и что герцог сочтет маскарад забавным и позволит боскопу выставить себя идиотом перед своими благородными друзьями. И когда наконец его представят Марии, она увидит вычурную личину, а не человека под ней.

Что-то внутри маски укололо Сенлина в щеку, и он снял ее, чтобы найти причину. Оттуда выпала маленькая бумажная бирка, и он поймал ее на лету. На одной стороне бирки красовалась цена – двадцать пять шекелей; на обратной жирными печатными буквами значилось: «МАСКА СФИНКСА».

Сенлин смеялся до тех пор, пока не перестал понимать, над чем смеется.

Глава десятая

Почему мы называем нечестного человека двуличным? Действительно ли это так честно – носить одно и то же лицо изо дня в день, независимо от настроения, состояния или события?

Мы же не часы![1]1
  Непереводимая игра слов: английское face («лицо») также означает «циферблат часов». – Здесь и далее примеч. перев.


[Закрыть] Имейте лица на все случаи жизни, говорю я! Будьте честны: наденьте маску.

Орен Робинсон из «Ежедневной грезы»

К тому времени, как он покинул Колизей, солнце Пелфии уже сияло над крышей своего «стойла» на западной окраине удела. Из-за странной акустики куполообразного потолка и узких городских кварталов «солнечные» механизмы грохотали, как приближающийся поезд. Стрекот превратился в грохот, а грохот – в рев, пока не задребезжали витрины и не задрожали манекены, и никто ничего не смог расслышать сквозь шум заходящего светила.

Тишина наступила внезапно, словно кто-то захлопнул дверь, отсекая бурю снаружи. Солнце погасло, газовые звезды стали более отчетливыми, и появились иероглифические созвездия.

То, что Вильгельм называл «маленьким званым вечером», в приглашении именовалось «Торжеством июльских огней». Празднество должно было состояться в Придворном Круге – пространстве за живой изгородью, отделявшей четверть площади. Ежедневный путь Сенлина вел мимо этого барьера, который, казалось, был из самшита. Он удивлялся, как живая изгородь уцелела, если ее поддерживали только газовый свет и дождь из спирта. Теперь, приглядевшись внимательнее, он обнаружил, что изгородь сделана из зеленых шелковых листьев и проволочных лоз, прикрепленных к каменной стене.

Вход в Придворный Круг был открыт. Раньше он видел только запертые железные ворота. На них красовался узор в виде огромной, извилистой спирали, похожей на завиток отпечатка пальца. Теперь он едва мог разглядеть этот рисунок сквозь аристократическое сборище. Даже самые низшие лорды и леди прибыли в портшезах, которые несли на плечах лакеи. Некоторые носилки были едва ли лучше обеденного стула, привязанного к паре метел. Более роскошные – обрамлены ширмами из рисовой бумаги и золотой фольги.

Портшезы стучали друг о друга, словно бревна в реке, и Сенлин почувствовал себя так, словно попал в водоворот. Он попытался приблизиться к воротам, но его затянуло в безнадежное кружение дворян, слуг, шестов и кресел. Какой-то лорд свалился с трона в толпу. Чей-то локоть пробил бумажное окошко портшеза, явив публике потрясенное лицо женщины, сидевшей внутри. Раздались крики боли и мольбы о пощаде. Сенлин посмотрел вниз и увидел, как мимо его ноги прополз человек с окровавленным ухом. Что-то ударило его по шее, и Сенлин, обернувшись, увидел лакея, угрожающего ему туфлей. Сенлин выхватил туфлю и ударил лакея в нос, чему удивились оба. Он огляделся по сторонам, надеясь, что вот-вот материализуется какой-нибудь важный человек и призовет к порядку или миру. Вместо этого он увидел, что большинство лакеев орудуют туфлями. Они били по безнадежно застрявшей толпе, получая в ответ столько же ударов, сколько и наносили.

В конце концов, Сенлин сам не понял, удалось ли ему спастись от толпы собственными усилиями, или она просто извергла его. Как бы то ни было, он с облегчением обнаружил, что оказался в самом начале очереди.

Паж в золотом плаще попросил у Сенлина приглашение, затем поднес карточку к лампе и внимательно осмотрел водяной знак. Удовлетворенный, кивнул часовым, которые стояли перед входом со скрещенными винтовками.

Сенлин уже собрался пройти, когда паж схватил его за руку и вручил шестидюймовую стеклянную трубку с медными колпачками на концах.

– Не забудьте вашу свечу, сэр, – сказал паж.

– А это еще зачем? – спросил Сенлин, думая о том, что этот предмет не похож ни на одну свечу, которую он когда-либо видел, но паж уже занялся следующим в очереди.

Сенлин сунул любопытный цилиндр в карман сюртука и прошел мимо охранников.

Возможно, это был побочный эффект маски, которая сокращала поле зрения и придавала всему одинаковый желтый оттенок, но на первый взгляд Придворный Круг показался слегка пустынным. Немногочисленные гости сбились в кучу, как мусор на пруду. Оркестр, которого метрдотель заставил сыграть «Что-нибудь! Что угодно, ради всего святого!», запинаясь, начал вступление к популярному вальсу. Дирижер быстро пресек эти потуги взмахом палочки, и в наступившей тишине раздался оглушительный грохот тарелки, которую уронил официант. На Сенлина навалилась особая смесь уныния и сожаления, знакомая лишь тому, кто пришел на вечеринку раньше положенного времени. После того как он столь упорно боролся, чтобы попасть внутрь, его первым порывом было уйти.

Но он тут же напомнил себе, что приехал вовсе не для того, чтобы веселиться, и не важно, какой будет вечеринка, лишь бы пришла Мария. Час был еще ранний. Следовало набраться терпения.

Да и Придворный Круг был не лишен очарования. Повсюду в декоративных кадках стояли свежесрезанные цветы. Журчали фонтаны, в бассейнах косяками плавали карпы кои и золотые рыбки. Оркестр пришел в себя и заиграл попурри из романтических прелюдий. А поскольку посетители все еще прибывали, то официантов было больше, чем гостей. Сенлин не мог сделать и шести шагов, чтобы ему не предложили легкую закуску или полный бокал. Его маска, похоже, ничуть не смущала присутствующих. Он с облегчением обнаружил, что не один пришел в подобном виде, хотя простые домино встречались гораздо чаще.

Танцплощадка Придворного Круга была сделана из полированного песчаника, а в центре этого желто-зернистого помещения возвышалась пирамида высотой около двадцати футов, покрытая белым мрамором. Звезда из стеклянных панелек венчала выступающий из вершины столб. Внутри нее содержалась нить накала с оранжевой искрой. В передней части пирамиды имелся вход, на перемычке которого красовалась позолоченная надпись: «Незаконченное рождение». Эту фразу – как Сенлин обнаружил в течение вечера – никто не мог объяснить. Максимум, что удалось выяснить: слова и постройка относились к чему-то, предшествующему самой Башне. Пирамиду опоясывали рельсы, по которым неторопливо двигался караван подпрыгивающих механических зверей. У всех зверей карусели, отлитых из бронзы и очень старых, недоставало того или иного фрагмента: у верблюда исчезла голова, грифу подрезали крылья, а у длинномордого пса остался обломок хвоста и только три лапы. Животные несли на себе остатки древней краски, большая часть которой осыпалась, стертая поколениями всадников. Даже в этот ранний час все седла были заняты.

Сенлин старательно держался подальше от танцплощадки, которая занимала большую часть Придворного Круга. Те немногие пары, что осмеливались выйти на нее, были либо очень стары, либо очень молоды. И те и другие, казалось, наслаждались возможностью танцевать без зрителей. Наблюдая за пожилой парой, покачивающейся в объятиях друг друга, Сенлин ощутил такую острую боль утраты, что лишился способности о чем-то размышлять.

Добравшись до противоположного конца двора за пирамидой, где толстая центральная колонна кольцевого удела встречалась с полом, он заметил два входа в туннели, вздымающиеся над поверхностью, и странный железнодорожный путь, проходящий между ними, – с маленькими вагонами, которые стояли без дела на рельсах. Ярко раскрашенные вагончики были не больше легких экипажей. Рельсы отделялись от общей зоны медными стойками и бархатными веревками, которые стерегли два веселых старика в синих мундирах и золотых кепи. Сенлин кивнул им. Они кивнули в ответ. Он решил, что сейчас не время для поиска новых тайн.

Пока он шел, его рука снова и снова тянулась к карману и спрятанному там посланцу, завернутому в табачные листы. Ирония ситуации: Сенлин пытался ускользнуть от взгляда Сфинкса, нося с собой ее шпиона. Однако этот мотылек был не только курьером, но и способом связаться с друзьями. По крайней мере, донести до них его последние слова, если вечер закончится чем-нибудь ужасным.

Он нашел стол на возвышении, откуда мог наблюдать за прибытием герцога и Марии. После нескольких месяцев размышлений на тему «что бы ей сказать» наконец пришло время решить, что же он скажет на самом деле. И все же, столкнувшись с этим вопросом, он лихорадочно искал возможность подумать о чем-то другом. Внезапно все стало завораживающим: кольцо конденсата на столе, созвездие льва над головой – морда зверя весьма походила на собачью, – сдавленный смех проходящего мимо лорда, пара молодых леди, которые в танце расправили юбки, словно птичьи крылья.

Очень долго он боролся за то, чтобы оказаться здесь, а теперь ему хотелось перенестись куда-нибудь в другое место. Чем ближе был миг воссоединения, тем больше Сенлин убеждался, что это будет конец – конец их браку, их общей истории, стремлению, которое поддерживало его в течение многих месяцев, давало ему цель и силы.

Затем он услышал голос, который перенес его в другое место и время с той же легкостью, с какой читатель перекладывает закладку. Он снова стоял посреди Рынка, чувствуя песок в глазах и жар солнца на шее, и тот же самый сладкий голос говорил: «Встретимся на вершине Башни!»

Он обернулся.

Мария держала Вильгельма за руку, пока они вдвоем проходили через потайную дверь в «живой» изгороди. Она поблагодарила швейцара и рассмеялась с облегчением оттого, что удалось обойти толпу у ворот.

С первого взгляда Сенлин не заметил ни темно-рыжих волос, закрученных раковиной и удерживаемых бриллиантовыми булавками, ни огненного платья, которое из дымчато-серого на воротнике превращалось в огненно-оранжевое на подоле, ни обнаженных белых плеч, которые раньше видел только за закрытыми дверями, ни жемчуга на шее. Он не видел ничего, кроме знакомого лица и чужого взгляда, который скользнул по нему – незнакомцу в страшной маске – и упорхнул прочь.

Но этого взгляда было достаточно, чтобы укрепить его решимость. Было бы трусостью притворяться, что у него есть хоть какое-то право отвергнуть самого себя. Было бы трусостью упасть до того, как удар достигнет цели. Он не мог ни ударить себя вместо нее, ни обвинить себя настолько, чтобы лишить ее права обвинять его, если она того захочет. Он должен был встретиться с ней лицом к лицу, вести себя честно и принять ее выбор.

Он подошел к красивой паре и поклонился.

– Добрый вечер, сэр Вил! – (Герцог посмотрел на него с настороженным недоумением, не узнавая человека под маской.) – О, простите. Меня зовут Сирил Пинфилд. Мы встречались сегодня днем…

Герцог рассмеялся и приветливо похлопал Сенлина по груди:

– Сирил! Я не забыл тебя, идиот. Ты же надел маску!

– А, ну да! Разумеется. Что скажете? Она вам нравится?

– Нет, это ужасно! Где ты ее взял? Они были популярны, сколько… месяцев шесть назад?

– Неужели? Человек в магазине сказал, что они пользуются спросом сейчас. Дескать, потому у него осталась только одна. Но теперь, если вдуматься, я понимаю – она была довольно-таки пыльной. Может, снять?

– Нет-нет-нет. Оставайся в ней. Она тебе идет. И кто знает – может быть, благодаря тебе мода обретет второе дыхание! – С трудом сдерживая смех, герцог повернулся к Марии. – Дорогая, это тот самый джентльмен, о котором я тебе рассказывал. Пусть его внешность тебя не обманет; на самом деле он весьма благоразумен.

– Здравствуйте, – сказала Мария, протягивая руку.

Сенлину было трудно разглядеть в деталях выражение ее лица сквозь искажающие цветные линзы маски, но голос был отчетливо холоден. Интересно, рассказал ли Вил ей про предложение? И что она думает о мужчине, который хочет продать ее по частям?

Сенлин коснулся ладони Марии и почувствовал дрожь ее пульса, а может быть, это была дрожь его собственной руки. Он поклонился:

– Очень приятно познакомиться с вами, мадам.

Она быстро отдернула руку и, прежде чем Сенлин успел выпрямиться, снова схватила герцога под локоть. Он не мог не чувствовать себя уязвленным их близостью.

Герцог настоял, чтобы они выпили до того, как заговорят о делах. Вил объявил о намерении напоить Сирила «как следует», и кампания началась с бокала шампанского в одной руке и джина с тоником в другой. Чувствуя себя нервным и незащищенным, Сенлин без особого труда играл роль неуклюжего боскопа. Маска мешала ему пить, приходилось поворачивать голову набок и заливать напитки в угол рта. Вильгельм находил в высшей степени забавным то, как часто Сенлин проливает на себя выпивку и брызгает слюной, и поэтому предлагал тост всякий раз, когда к их кружку присоединялся вновь прибывший.

Сенлин говорил мало, хотя никто, казалось, не обращал на это внимания. Придворный Круг продолжал заполняться, и, соответственно, все больше знати тянулось к герцогу и герцогине. Знаменитая пара распоряжалась чужим вниманием с отработанным изяществом. Они знали каждого графа и барона по имени. Вил шутил с лордами по поводу их раздавшейся талии, седеющих висков или истощающегося состояния. Он превращал то, что могло быть оскорблением в устах человека попроще, в насмешку – столь нежную, что она казалась комплиментом. А Мария тем временем слушала дам, и каждая стремилась поразить ее своими победами над ленивой служанкой, сплетницей-лавочницей или расточительным мужем. Сенлин наблюдал за этими банальностями со стороны, почти забытый, за исключением тех моментов, когда герцог произносил тост.

Стараясь не таращиться на Марию, Сенлин придумал своеобразный внутренний таймер: он декламировал в уме балладу, которую она очень любила, и на это уходило около минуты, а потом он позволял себе медленно, мимоходом взглянуть на нее. Казалось вполне вероятным, что она не увидит его глаза сквозь линзы маски, но не от страха быть замеченным он сдерживал взгляды. Когда он смотрел на нее, у него возникало желание сорвать маску с лица и заявить о себе – пусть бы она увидела его, пусть бы они разделили это неловкое волнующее воссоединение, даже если это означало его немедленную казнь. Он чувствовал себя импульсивным, безрассудным. Спиртное делу не помогало. Как глупо было с его стороны предполагать, что ему представится возможность побыть наедине с Сиреной! Он чувствовал себя человеком, который просыпается глубокой ночью, чтобы записать в темноте гениальную мысль, а на следующее утро обнаруживает лишь неразборчивые каракули. У него не было никакого плана! Никакого откровения не случится! Он вернется в гостиничный номер, лишь измучив себя зримым супружеским блаженством герцога и герцогини.

– Сирил, я слышал, ты недавно попал в неприятности.

– Что? – встрепенулся Сенлин, отрываясь от своих мыслей. Он оглянулся и увидел улыбающегося Вила. – Неприятности? Вы имеете в виду дырку в моих носках?

Смех Вила был подобен боевому кличу, отчего соседствующие аристократы сплотились вокруг него.

– Нет, я про хода в переулке и тех двух идиотов… как их звали?

– Браун и… тот, долговязый. Э-э, Кавендиш, – сказал граф с рыжей бородой и желтыми, как кукуруза, зубами.

– Да, эти два идиота. Убиты ходом. И по-видимому, коротышкой. Я рад, что мне не придется произносить надгробную речь. – Круг мужчин фыркнул в знак согласия. По тону герцога Сенлин понял, что убитые не были членами «Клуба талантов». Он оглянулся и увидел, что большинство дворян на орбите вокруг герцога и герцогини носят знакомую эмблему. – Эйгенграу сказал, что они уже лежали, когда ты появился и спугнул грязючника.

– Да, – сказал Сенлин, хотя и без особой уверенности. Интересно, почему Эйгенграу изменил детали его рассказа? Чтобы облегчить ход расследования? В качестве личного одолжения? Сейчас, похоже, не было времени вникать в это дело. – Я слышал, что этого человека поймали.

– Да, мы же не можем допустить, чтобы безумные ходы бегали вокруг и убивали людей, не так ли? – Герцог отпил шампанского, и Мария, которая только что поддерживала беседу с женой рыжебородого графа, кивая ей, теперь потянула герцога за руку и сказала нечто, предназначенное только ему. Герцог нахмурился, слушая ее, возможно раздраженный тем, что его прервали, но по мере того, как она говорила, его лицо просветлело и наконец расплылось в улыбке, адресованной Сенлину. – О, вот это мысль! Сирил, а ты не подвержен морской болезни?

– Нет, – ответил он и, почувствовав разочарование герцога, быстро добавил: – Ну разве что на воздушных кораблях. По пути сюда мне приходилось постоянно свешиваться через перила. И еще на лошадях… Меня всегда тошнит верхом. И мне не нравятся кресла-качалки. У кресел не должно быть жажды странствий. У нас нет столов-качалок. А зачем кресла-качалки? Это же непристойно! В остальном же у меня крепкая конституция.

– Да, Сирил, тебя послушать, ты просто кремень. За кремень! – объявил герцог, снова поднимая бокал. Сенлин отважно стукнул собственным по гипсовому носу маски и пролил шампанское на сюртук. – Я спросил, потому что у моей жены появилась мысль. Она хотела бы услышать больше по поводу того, как ты себе представляешь турне по всей Башне, но еще – показать наше новейшее развлечение. Мы его называем «веселой петлей». Это что-то вроде поездки на санях, но под землей. Ты сможешь рассказать ей все о своей грандиозной идее и…

– И этом безумии с разделением моего имени на буквы и их продажей, – вставила Мария. – О, вот М для вас, и А для вас, а для вас – Р… – Она изобразила, будто раздает буквы благородным дамам из компании. – А вам полагается Я, мистер Пинфилд.

Она сделала вид, что хочет бросить в него букву. Он вздрогнул, и дамы захихикали. Но Сенлин не испугался пантомимы; он съежился от страстного презрения, от которого она вся дрожала, сердито глядя на него.

– Как вам вообще взбрело в голову, что я доверюсь незнакомцу? Вы, кажется, проделали очень хорошую работу, набив голову моего мужа воображаемыми богатствами, но я обещаю: меня надуть с такой легкостью не удастся. Поэтому… – Она стянула перчатки, пока говорила. – Сделаем круг по веселой петле: убедите меня, что вы не подлец. И если извергнете свой ужин, не доехав до конца, сделка отменяется.

Герцог рассмеялся:

– Я же предупреждал тебя, Сирил: она очень вспыльчивая женщина!

Сенлин позволил компании утащить себя к короткому, огороженному веревками железнодорожному пути. Веселый отряд герцога обошел строй дворян, ожидавших очереди, хотя Вил пожал руку половине джентльменов, раздавая приветствия, комплименты и обещания, как будто они стояли в его собственной приемной. Двое пожилых швейцаров в синем приветствовали герцога салютом и быстро отвязали веревку, чтобы его сопровождающие смогли приблизиться к путям, где ждал своего часа вагончик. Вил щедро одарил обоих чаевыми.

Некий аристократ схватил Сенлина за плечи и встряхнул, хотя Сенлин и не знал, хотел ли тот поиграть ему на нервах или разжечь в нем энтузиазм. Кто-то забрал его бокал с вином. Швейцар спросил, есть ли у него свеча, и он пробормотал, что есть. Собравшиеся зааплодировали, и его толкнули на жесткую скамью вагончика. Впереди рельсы ныряли в туннель, во тьму. Он почувствовал, как кто-то занял место рядом. Им на колени опустили металлическую раму. Он увидел, как руки Марии сжимают переднюю кромку вагончика. Отметил золотой блеск ее обручального кольца.

Затем повозка, покачиваясь, двинулась в темноту. Механический резонанс пронесся волной по сиденью и дрожью пробежал по хребту Сенлина, радостные возгласы гостей сменились переходящим в завывание смехом, предназначавшимся ему: оцепенелому от ужаса боскопу, которого вот-вот стошнит на крутом повороте. Когда пол, казалось, ушел из-под ног и повозка рухнула в темноту, Сенлин закричал – но не от ужаса, а от муки.

Через мгновение рельсы выровнялись, и мрак слегка рассеялся от мягкого света электрических ламп на потолке, расположенном на расстоянии вытянутой руки. Камень вокруг них был так грубо обработан, что туннель казался естественной пещерой, словно проторенное водой русло подземного потока. Музыка и болтовня сменились мечтательно-размеренным стуком колес.

– Можешь снять эту нелепую штуку, – сказала Мария. – Что ты здесь делаешь, Том?