Текст книги "Непокоренный. От чудом уцелевшего в Освенциме до легенды Уолл-стрит: выдающаяся история Зигберта Вильцига"

4
Освобождение

Армия США эвакуировала спасенных узников из Маутхаузена и отправила некоторых из них на восстановление в госпиталь Красного Креста в австрийском Линце. Здесь Зигберт и Лотар воссоединились: волею судеб они попали в один и тот же госпиталь. Лотар показал Зигберту газетную вырезку со своей фотографией, сделанной в день освобождения лагеря Эбензее. У одного из первых американских солдат, вступивших в этот филиал Маутхаузена, был фотоаппарат Kodak, и он сфотографировал Лотара – тонкого как прутик и одетого в одно лишь полотенце. Когда солдат вернулся домой, он продал этот снимок в газету New York Post, где его напечатали на первой странице. Так родители Лотара и узнали, что их сын пережил Холокост: они увидели фотографию на первой странице газеты. Он был уже взрослым, но выглядел как ребенок, сильно исхудал и съежился. Лотар до конца жизни носил в своем бумажнике эту газетную вырезку.

Зигберт и Лотар провели в госпитале Красного Креста два месяца. Как только они в достаточной степени набрались сил, то отправились работать в службу контрразведки армии США, действовавшую в Австрии и Баварии и имевшую штаб-квартиру в Линце. Они вызвались работать без оплаты, чтобы выказать благодарность своим освободителям и помочь в поиске нацистов – своих бывших угнетателей. Лотару досталась офисная должность в штаб-квартире службы.

Зигги же должен был собирать информацию обо всех, кто мог предстать перед судом за военные преступления. Он опрашивал жителей города, чиновников Линца и спасенных узников из ближайших лагерей для перемещенных лиц. По результатам этих опросов он составлял списки потенциальных нацистских преступников.

Несмотря на молодость Зигберта и отсутствие у него опыта, в контрразведке Зигберта считали идеальным следователем, поскольку он имел склонность к нестандартному решению проблем и свободно говорил на английском. В Освенциме он также выучил достаточно слов, чтобы кое-как объясняться на польском и русском, а спустя год работы приемлемо говорил и на английском. Большая часть из около двух тысяч нацистских преступников, обвиненных в военных преступлениях с 1945 по 1949 год, были арестованы в первые месяцы после войны, когда многие бывшие функционеры из числа начальства концлагерей и партийные бонзы все еще прятались в ближайших лесах и городах. В это время руководство контрразведки дало 21-летнему Зигберту право производить аресты по собственной инициативе.

«В Линце было больше нацистских преступников на квадратный километр, чем в любом другом городе Европы, – рассказывал Зигги Нартелям, – но несложно было отличить преступников от обычных людей[37]37
  После войны Германия была разделена на четыре оккупационные зоны США, Великобритании, Франции и СССР, и каждая из стран по-разному подошла к вопросу «денацификации» своей зоны. В октябре 1946 г. союзники начали подразделять бывших нацистов на пять категорий, намереваясь применить наказание к четырем первым из них: главные преступники, преступники, второстепенные преступники, последователи, оправданные. Нацистов заставляли заполнить опросник и отнести себя к одной из категорий. Большинство настоящих главных преступников солгали относительно своего участия в деяниях нацистов и в итоге не понесли наказания вообще (см.: https://www.yadvashem.org/odot_pdf/Microsoft%20Word%20-%206265.pdf).


[Закрыть]. Я ничего не боялся, но после того, как я пережил Освенцим, не собирался погибать в процессе поимки нацистских военных преступников. Поэтому я получил разрешение набрать себе вооруженную группу поддержки и взял туда трех неевреев: двух американцев и русского». Команде Зигберта выдали джип и отправили на охоту. «Отправляемся на охоту за нацистами!» – объявил Зигберт подчиненным.

В это время местные жители имели основания сотрудничать с размещенными в их городах войсками союзников. В обмен на важную информацию о возможных военных преступниках на некоторые детали прошлого мирных горожан можно было закрыть глаза. Например, если человек работал мелким чиновником в местном нацистском правительстве или ходили слухи о том, что он был поставщиком питания или товаров в концентрационные лагеря, американские оккупационные власти готовы были забыть об этом в обмен на помощь в поисках высокопоставленных нацистских преступников.

Один из местных жителей указал контрразведчикам возможную ниточку. Он рассказал о состоятельной паре, прежде жившей в роскошных апартаментах на главной улице. Они могли скрывать что-то, о чем хотела бы узнать контрразведка. «Он тут местная знаменитость, – пояснил обратившийся. – Чемпион по велоспорту».

Предъявив хозяину дома удостоверения, выданные американской армией, Зигберт и его команда вошли в квартиру, и четверо офицеров начали проводить тщательный обыск.

«Это была роскошная двухуровневая квартира, – рассказывал Зигберт, – с дорогой мебелью. Не каждый мог позволить себе жить здесь. Откуда у этого парня такое великолепное жилище? Он явно был не так прост. Мы провели в квартире два часа. Самым интересным, что мы нашли, оказались восемнадцать секундомеров, что подтверждало информацию нашего источника: этот человек был по меньшей мере полупрофессиональным спортсменом. А если так, то у него могли быть какие-то письма, связывавшие его с большими людьми».

Зигберт и его команда, проведя в тридцатиградусную жару два часа за обыском, очень устали. Они стали спускаться по лестнице и уже было сели в джип, как ему вдруг что-то пришло в голову.

«Я хочу вернуться в квартиру», – заявил он.

«Ты с ума сошел? – спросил его коллега. – Мы обыскали каждый дюйм».

«Но один дюйм мы не тронули», – сказал Зигги.

«Это какой?» – спросил другой следователь.

«Неважно, – сказал Зигберт, – поезжайте. Я потом вернусь пешком».

В самых дорогих квартирах в городе был камин, отделанный черепицей. Зигберт вспомнил, что видел пепел в камине квартиры, которую они только что обшарили.

«На дворе июль, – подумал он. – Кто в здравом уме будет разжигать камин в июле?»

Вернувшись в квартиру, он закатал рукава, запустил руки в пепел и вынул оттуда пачку полусгоревших писем и фотографий. Он предположил, что хозяева попытались сжечь их, узнав, что контрразведка проводит обыски, но не успели довести дело до конца. Среди обугленных документов были почетные грамоты, врученные некоему герру Аульбреку за велогонки и подписанные элитными офицерами из ближнего круга Гитлера. На одной из фотографий был изображен привлекательный мужчина в униформе СС, и Зигберт узнал его: это был охранник из Маутхаузена.

После такого открытия стоило вновь посетить некоторые окрестные лавки. Кто-то явно должен был что-то знать о загадочном герре Аульбреке.

Зигберт стал исследовать каждую дверь обоих фасадов дома. Через окно магазина одежды он увидел, как портной переделывает мужскую куртку. Он вошел в магазин и увидел женщину с ребенком, которая явно собиралась эту куртку забрать. Приглядевшись, Зигберт заметил, что портной спарывает с рукавов нацистские знаки отличия. Посмотрев на женщину, Зигберт узнал ее: он только что видел ее на фотографиях в квартире, которую она оставила.

«Где ваш муж?» – спросил он спокойно.

«Ой, я не знаю, – ответила женщина. – Наверное, он уехал в деревню».

(«Если бы она сказала, что он в России, я бы прекратил расспросы, – рассказывал Зигберт Нартелям, – ведь в этом случае он был бы либо в тюрьме, либо в могиле. Но когда она сказала, что не знает, где он, я насторожился».)

«Мадам, – сказал он, – я только что из вашей квартиры. Восемнадцать секундомеров – это нормально для Линца? Например, у вашего соседа тоже есть восемнадцать секундомеров? Или хотя бы пятнадцать? Или десять?»

«Ну, очень может быть, – ответила женщина. – Хотите, чтобы я сходила с вами к соседям?»

«Нет, думаю, в этом нет нужды. И вот почему. Я нашел письма, где вашего мужа поздравляли с результатами в велогонках разные важные люди. Кстати, я заметил, что ваш муж ни разу не занимал первого места. Он всегда приходил вторым. Но второе место – это не так плохо», – с улыбкой сказал он, намекая на то, что иногда лучше смириться, если понимаешь, что выиграть нельзя. Женщина согласилась и поделилась информацией о своем муже, а впоследствии еще и о трех бывших нацистских офицерах. Команда Зигберта арестовала их всех и доставила в контрразведку.

Большинство уцелевших высокопоставленных нацистов бежали в Южную Америку и другие укромные уголки земного шара. Однако один местный источник намекнул, что по меньшей мере один крупный нацист все еще скрывается под Линцем, и дал Зигберту название одной деревушки.

Чтобы добыть разведывательные данные у жителей деревушки, контрразведка устроила так, что к Зигберту и его команде перешла бакалейная лавка, прежде принадлежавшая члену нацистской партии. Никто из четырех ничего не знал о бакалейном деле, но ход себя оправдал. Уже через несколько дней контрразведчики стали частью повседневной жизни деревни и ее обитателей.

«Мы добились расположения местных жителей, оказывая им услуги, когда они что-то у нас покупали, – объяснял Зигберт. – В то время еду покупали по продуктовым карточкам. Если мы взвешивали человеку, например, на четверть фунта больше масла, чем разрешалось по карточке, он мог рассказать то, о чем мы бы иначе не узнали».

Покупатели вовсю сплетничали о своих соседях, и контрразведчики под прикрытием были поражены, узнав, что в деревушке с населением в девятьсот человек почти все были членами нацистской партии. Одна женщина по фамилии Кесслер ходила в бакалейную лавку регулярно. Добившись ее расположения с помощью довесков к продуктам, контрразведчики узнали, что они с мужем разочаровались в нацистской партии после того, как ее муж потерял ногу во время бесполезных, по их мнению, воинских учений. Зигберт и товарищи признались ей, что работают на контрразведку, и спросили, не может ли она предоставить им какую-либо информацию. Фрау Кесслер в ответ прошептала, что через дорогу от них в соседней деревушке Вольфхаузен живет высокопоставленный нацист.

О Гансе Геббельсе было мало что известно, кроме того, что он был младшим братом Йозефа Геббельса – покойного рейхсминистра пропаганды и одного из самых ревностных сторонников Гитлера. Во время Первой мировой войны Ганс служил в артиллерии. Он вступил в НСДАП в 1929 году и добился высоких постов: например, был главным по пропаганде во время оккупации нацистами Франции. Была известна и другая деталь, которая оказала решающее влияние на поиски. Как и у печально знаменитого старшего брата, у Ганса была от рождения изуродована стопа.

Зигберт и его команда вплотную занялись фермой. Они приезжали туда в любое время дня и ночи, но так и не могли никого застать. Они продолжали наблюдение по ночам и в сильный дождь, и со временем их терпение было вознаграждено. На ферму приехал автомобиль с человеком, совпадавшим по описанию с Гансом Геббельсом: низкого роста, с орлиным носом, сильно хромавший. Контрразведчики бросились на него, заковали в наручники и доставили в бюро для допроса.

Когда личность Ганса Геббельса была установлена, контрразведка выдала его французам, которые судили его за преступления, совершенные на французской территории, и приговорили к пожизненному заключению в лагере для интернированных, где он и умер в 1947 году.

В лагерях Зигберт был свидетелем множества преступлений, и его вера подверглась суровому испытанию, но, как он утверждал, ни разу не пошатнулась.

«Существует ли Бог? В Освенциме этот вопрос был очень важным, – пояснял Зигберт Нартелям. – Ответа не знал никто. Одни говорили, что Бога, возможно, никогда не было. Другие – что он существовал, но отстранился от земных дел. Третьи полагали, что, возможно, он просто перестал обращать на нас внимание и хочет, чтобы мы погибли. Охранники любили смеяться над нами, и у них был такой садистский обычай. В лагере была линия, которую узникам запрещалось пересекать. Охранник зажигал сигарету, делал пару затяжек и бросал сигарету по другую сторону этой линии. Если вы курите, то знаете, каково обходиться без табака долгое время. Некоторые заключенные пытались достать эту сигарету, и тогда охранник пристреливал их и писал в отчете, что пресек попытку к бегству. Один из таких охранников, убив очередного курильщика, посмотрел на меня и спросил: Wo ist dein Gott jetzt? («Ну и где теперь твой Бог?») Ответ стал для меня очевиден во время одного из заданий, которое я выполнял для контрразведки. Мне нужно было полететь куда-то на самолете. Я летел впервые в жизни, а день выдался облачный и дождливый. Самолет взлетел, прошел через облака и оказался выше их – и засияло солнце. Я увидел, что над облаками стоит ясный день, и это убедило меня в том, что Всевышний всегда здесь. Кто-то говорит, что он умер, но это не так. Всевышний говорил мне: “Я здесь, в вышине. Не отчаивайся. Иногда между нами проходит темная туча вроде Гитлера, но знай, что я все равно здесь”. В это мгновение я убедился, что он никогда не оставлял меня».

В ноябре 1947 года в благодарность почти за два года работы на контрразведку 21-летний Зигберт получил бесплатный билет на лайнер «Марин Флетчер», отправлявшийся из немецкого Бремерхафена в Нью-Йорк[38]38
  Двери США, Канады и остальных западных стран оставались закрытыми для беженцев в течение довольно долгого времени, несмотря на политические усилия, направленные на обратное. Только 12 000 еврейских беженцев смогли иммигрировать в США до 1948 г., и Израиль стал предпочтительным местом назначения для многих евреев (см.: https://www.yadvashem.org/articles/general/liberation-and-the-return-to-life.html).


[Закрыть]. 12 декабря он прибыл в Америку в поисках работы и новой жизни.

5
Галстуки и лампочки любви

Зигберт рассказывал свою трагическую историю несколько часов. Когда он закончил, Джейкоб Нартель с радостью сделал телефонный звонок и устроил Зигберта на его первую работу в Америке. По диагонали через дорогу от дома Нартелей в Бронксе была аптека, которую в декабре 1947 года совсем занесло снежной бурей, и Зигберта наняли разгребать проход к ней за два доллара в день. На следующий день он нашел двух мальчиков, которые согласились махать лопатой за пятьдесят центов. Доллар выручки без лишних усилий! К концу месяца он заработал свои первые двадцать долларов в Америке.

Следующую работу он получил благодаря двум братьям по фамилии Фрид, с которыми подружился на рейсе из Германии. Старший брат устроил его на фабрику по производству кожаных изделий в центре Манхэттена. За 28 с половиной долларов в неделю Зигги стоял у длинной деревянной скамьи с тридцатью другими работниками, нанося клей на текстильную подкладку и скрепляя подкладку с внутренней стороной кожаных сумок и ранцев.

«Уверяю вас, – вспоминал он пятьдесят лет спустя, – сейчас бы там нужно было работать в маске. Воняло просто невыносимо. Грязная была работенка». Каждое утро рабочие поднимались по темной деревянной лестнице, которая вела на чердак во всю длину здания, и занимали свои места у скамьи. На одном конце мастерской был застекленный офис, откуда владелец мистер Шеффер следил, кто работает, а кто нет, а заодно беседовал по телефону с клиентами и подрядчиками, одновременно заполняя бумаги. Всем приходилось носить обувь на толстой подошве, чтобы не посадить занозу, ступая по деревянному полу. Ночью, когда все смены уходили домой, пожилой чернокожий мужчина мыл туалеты.

«Давайте я буду мыть туалеты, – предложил Зигберт боссу, – и я помою ваш офис бесплатно». Эта работа позволила бы ему получать еще полтора доллара в неделю. Но мистер Шеффер покачал головой. «Это не для тебя, – сказал он. – Это работа для цветных».

«Это закон такой? – спросил в ответ Зигберт. – Сначала дайте мне шанс, а потом решите, стоит ли меня оставлять». Ему в голову пришла мысль. Он закатал рукава, словно бы собираясь сразу же и приступить, и как бы случайно обнажил номер, вытатуированный у него на руке: 104732. В те послевоенные годы любой знал, что значит номер концентрационного лагеря. Шеффер, скорее всего, понимал, что Зигберт пытается таким образом на него надавить, но заметил он и готовность молодого человека к дополнительной работе. Он разрешил ему мыть туалеты, что довело недельный заработок Зигберта до 30 долларов.

Примерно в то же время Зигберт Вильциг принял стратегическое решение изменить свое имя на Зигги Б. Вильциг, которое казалось ему не таким европейским. Из экономии он решил съехаться с сестрой Дженни. В поисках лучшей работы он убедил ее познакомить его с миссис Фридман – ее начальницей на заводе по производству галстуков-бабочек.

«Сколько вы получаете у Шеффера?» – спросила миссис Фридман.

«Тридцать шесть долларов в неделю, – ответил Зигги, прибавив 20 %, – и за меньшее работать не согласен».

У миссис Фридман были проблемы с ногами, которые все время приходилось перевязывать, но ум она сохранила здравый и сразу могла распознать хорошего работника. Она предложила ему гарантированные 36 долларов плюс комиссию за каждую готовую дюжину бабочек. Зигги ушел с кожаной фабрики Шеффера и начал работать на фабрике галстуков-бабочек миссис Фридман. Каждое утро он пешком шел от квартиры Дженни на Лоример-стрит в Бруклине на фабрику Фридман и поднимался по лестнице. Над его рабочим местом у верстака с потолка свисал резиновый шланг, наполняя комнату клубами химического дыма. Зигги садился на табуретку, вдыхая канцерогенный дым. Одной рукой он брал шланг и раскачивал его туда-сюда над галстуками, чтобы они размягчились. Другой рукой он проводил над галстуками утюгом, чтобы разровнять складки. В сборочной комнате не хватало свежего воздуха, а от химической вони страдали все. Не то в шутку, не то всерьез рабочие громко обсуждали свою общую судьбу, продолжая машинально работать с галстуками.

«Кому это нужно? – сказал один из них. – Здесь пахнет просто отвратительно, я не могу дышать».

«На что ты жалуешься? – спросил другой. – Посмотри лучше на него: бедный мальчик, через что ему пришлось пройти!»

Все согласились, что Зигги досталось больше всех. Сам он тем временем занимался своими делами – утюжил галстуки и дышал через рот. Он смотрел на ряды галстуков, верстаков и химических шлангов, а потом на женщин, сидевших за деревянными столами.

«Если бы моя мама была жива, – подумал он, – я бы не хотел, чтобы она работала на такой жуткой фабрике».

Зигги стремился найти работу получше и вскоре нашел – благодаря своему младшему брату Эрвину. В 1942 году пятнадцатилетний Эрвин бежал из квартиры их семьи в Берлине, надеясь попасть в Швейцарию. Его поймали и отправили в Латвию – в рижское гетто. 13 октября 1944 года советская армия освободила гетто, и 1 мая 1945 года Эрвин вместе с рядом других бывших узников был отправлен в Швецию на судне шведского Красного Креста. Через Aufbau – газету немецкоязычных евреев, разыскивающих родственников[39]39
  С сентября 1944 по сентябрь 1946 г. в Aufbau публиковались списки евреев, переживших Холокост и живущих в Европе.


[Закрыть], Эрвин смог установить контакт с Зигбертом и третьим их уцелевшим братом Джо. Зигберт и Джо устроили Эрвину эмиграцию в Америку, где он нашел работу в оптовой компании по торговле одеждой Brooklyn Master Craft Necktie Company на Корт-стрит в Бруклине.

Мистер Глейзер, начальник Эрвина, оценил Зигги и нанял его коммивояжером по продаже галстуков. Зигги ушел с фабрики миссис Фридман и легко овладел ремеслом коммивояжера, которое отлично соответствовало его природным склонностям и умению рассказывать истории. Важнее всего было то, что он получал комиссионные с каждой продажи. Зигги позвонил своему другу Лотару Нартельски, который к тому времени уже получил свои иммиграционные документы, стал Ларри Нартелем и жил с родителями в Бронксе. Зигги убедил мистера Глейзера нанять и Ларри коммивояжером для Master Craft.

Зигги и Ларри скинулись, купили «додж» 1947 года выпуска и тронулись в путь с целым чемоданом галстуков. У них было три варианта: одни галстуки стоили доллар, другие – полтора, а третьи, особенно искусно сшитые и тщательно отделанные, – целых два доллара. Они выехали из Нью-Йорка, подальше от его потогонных мастерских и мерзких запахов, и попали в настоящий рай. Двое друзей ездили по маленьким городкам запада Пенсильвании, Западной Виргинии, Кентукки и Огайо. Зигги был главным из них: он определял, куда они поедут, с кем будут разговаривать, совершенствовал манеру продажи и открывал для себя Америку. Зигги полностью контролировал поездку вплоть до вопросов личной гигиены. Если ему казалось, что у Ларри изо рта плохо пахнет, он доставал из кармана мятный леденец. «Иди почисти зубы, – говорил он Ларри. – У тебя изо рта воняет, всю сделку испортишь».

Они ехали по шахтерским городкам Аппалачских гор, где царил профсоюзный лидер Джон Льюис, который смог добиться высоких заработков для членов своего профсоюза, буквально катком уничтожив своих оппонентов, включая правительство Соединенных Штатов. Буквально за несколько дней до того, как «додж» Зигги и Ларри оказался в этой части страны, Льюис призвал к общенациональной забастовке. Из-за этого у большинства жителей региона не хватало денег даже на еду, а не то что на модные галстуки. За первую неделю на дороге Зигги и Ларри заработали меньше сотни долларов. Этого едва хватило на бензин и еду.

После нескольких звонков в Нью-Йорк Зигги добавил к ассортименту мужские спортивные майки и женские стеганые халаты, но и это не помогло. Проблема была не только в том, что продажи шли плохо: Зигги и Ларри говорили с сильным немецким акцентом, и как только владельцы магазинов понимали, что перед ними европейские евреи, то сразу объявляли, что ничего покупать у них не будут. К лету 1949 года казалось, что дорожное предприятие себя не оправдало, но тут Зигги и Ларри доехали до дома брата Ларри, Вернера, во Флинте, штат Мичиган.

«Я знаю одну компанию, – сказал Вернер. – Она называется National Pictures, но при этом она местная, а не общенациональная и не занимается кино или картинами. Они отправляют коммивояжеров ходить от двери до двери с товарами из их каталога. Можно не заниматься этим целый день. Просто скажите им, что вы переезжаете сюда, и они вас мало-помалу обучат. Будете продавать, например, одеяла или такие маленькие лампочки, которые крепятся к телеприемникам».

В компании было пятьдесят сотрудников, которые зарабатывали по 75 долларов в неделю плюс комиссионные. В то время это было целым состоянием, зато им приходилось закрывать глаза на то, что они делали.

«95 % товаров продавались беднякам, которые могли бы купить те же товары дешевле в магазине, – вспоминал Зигги, – но у них не было денег заплатить сразу. Мы продавали им лампу, покрывало, постельное белье или что-то в этом духе – и они платили в рассрочку, по доллару-два в неделю. Покупать у нас было удобно, но прежде всего нам нужно было, так сказать, вставить ногу в дверной проем. Можно было не пытаться предлагать холодильник, кресло-качалку или кровать – нужно было предложение, которое откроет перед тобой дверь. Поэтому мы продавали такой странный предмет, который выглядел как цветочный горшок, только с проводами. Внутри была одноваттная лампочка, которая якобы была полезна для зрения, если смотришь телевизор. Конечно, это была ложь. Поскольку она была очень тусклой, мы называли ее лампочкой любви. Компания закупала их по три доллара за штуку, а мы продавали ее за 12 долларов 95 центов. Нам нужно было также говорить, что лампочки сделаны инвалидами войны, что тоже было неправдой. После же того как они покупали лампочку любви, вы могли уже продать им и швейную машину или другой дорогой товар из каталога».

Однажды ночью Зигги и Ларри ехали в машине по Мичиган-авеню в детройтском квартале красных фонарей. Солнце уже село, и в середине августа создалось ощущение Рождества: маленькие красные лампочки светили изо всех стеклянных витрин вдоль улицы. Двадцатичетырехлетнему Зигберту еще не доводилось видеть женщин в тонких халатиках, выставляющих себя в окнах. Может быть, они купят лампочки любви? Он подошел к полуобнаженной темнокожей женщине, стоявшей в открытой витрине.

«Я хочу вам кое-что показать», – сказал он, роясь в сумке.

«Я хочу показать тебе кое-что получше», – ответила она, принимая призывную позу.

Зигги осмотрелся на улице и поразился многонациональности бизнеса, который процветал на Мичиган-авеню. Здесь были люди всех цветов кожи, как если бы никакой дискриминации не существовало. Он был в восхищении. В детстве, еще до переезда в Америку, единственным темнокожим, которого он видел, был огромный силач из берлинского цирка, который, по мнению маленького Зигберта, был трехметрового роста. Темнокожие все еще составляли для него загадку.

На следующий день мистер Фокс, региональный менеджер National Pictures, отвез их к первому пункту назначения. «Сейчас я покажу вам, как надо продавать», – сказал он. Он подошел вместе с ними к первому дому на улице и постучал в дверь. Им открыла полная темнокожая женщина, рядом с которой стояла ее симпатичная шестнадцатилетняя дочка. «Ну и что у нас сегодня на обед? – громко спросил Фокс и шлепнул обеих по заднице. Повернувшись к двум молодым коммивояжерам, он провозгласил: – Вот так с ними и надо!»

Зигги не пришлось по вкусу вульгарное поведение босса. «Я лучше умру, чем буду продавать вот так», – сказал он Фоксу, тем самым положив конец своей карьере и карьере Ларри в National Pictures.

Зигги навсегда останется благодарен Ларри за то, что тот спас ему жизнь в Освенциме, но их деловые отношения оказались неудачными. Двое друзей простились, и Зигги вернулся в квартиру своей сестры в Пассаике, штат Нью-Джерси. Он продолжал время от времени звонить Ларри, но настало время выбирать свою дорогу.

Он переехал в квартиру в трех домах от дома сестры, состоявшую из маленькой кухоньки и жилой комнаты. Большую часть кухни занимала металлическая ванна. Накрыв ванну деревянной доской, Зигги мог устроить себе единственный в квартире стол. Туалет был в коридоре этажом выше. Он платил за квартиру 26 долларов 50 центов в месяц, а еще за пять долларов купил себе подержанную односпальную кровать и деревянный платяной шкаф.

Как-то раз, окинув взглядом свою крошечную квартирку, он назвал свои бытовые условия «малоэффективной эффективностью», что было еще довольно сдержанной характеристикой убожества этого жилья.