Текст книги "Позолоченная луна"

Глава 3

В темноте раздался резкий свист струи вырвавшегося из котла пара. Должно быть, это корабль. Приближается к верфи.

Или… нет… Только не корабль.

Он не мог размышлять. Не мог заставить себя думать. Перед глазами замелькали искры, руки опалило.

Они поймали его. Теперь вот-вот появятся их лица, злобные, распаленные.

– Нико, – пробормотал он. – Держись ближе ко мне.

Под ним тряслась земля, за первой на него накатывала другая волна этих яростных лиц.

Даже сквозь облако собственного страха он чувствовал запах смолы и дегтя, морской воды и пота.

– Мафиозные крысы, – ухмыльнулся один из них. – Чертовы лживые чесночники.

– Кто убил шефа, – поддразнивал другой. – Гнусные слизняки.

Один он бы еще мог спастись. Но он обещал.

Пригнувшись, прячась за корабельными клетями, он притянул к себе брата.

Снова крики, снова визг где-то внизу.

Все случилось сразу, внезапно: свист, возня. Схватив Нико, он вскочил. Его тело врезалось во что-то спереди, он отлетел назад.

И резко проснулся.

Вокруг была не тьма, а сумерки, как будто время повернуло вспять, и солнце, почти утонувшее в водах залива, стало возвращаться на небосвод. Не было больше никаких мигающих фонарей. Лишь слабый золотой отсвет на ярко окрашенных деревьях, да светящаяся лампочка, свисающая с потолка в паре метров от него.

Он рухнул на скамью. На сей раз не корабль, а поезд.

Он не пересекает океан, он пробирается через горы.

Полупривстав, опираясь всем весом на одну ногу, маленький Нико приоткрыл один сонный глаз. Увидев Сола рядом, он снова закрыл глаза и опустился обратно на скамью.

Нико привык к таким вспышкам.

Но про остальных пассажиров такого сказать было нельзя.

Все, кто был в вагоне, обернулись и смотрели на него – из-под полей шляп, поверх черно-белых страниц газетных баррикад. Шуршали толстые глянцевые страницы дамского журнала, из-за которого на него испуганно взирала плотная дама в сиреневой шали.

Он знал, что вызывал в них страх. Не только этим своим криком, но еще и раньше. Самим своим видом, даже если бы он вообще ничего не говорил и не делал.

Позади хлопнула открывающаяся дверь, и Сол подскочил. Но это был всего лишь идущий по проходу кондуктор.

– Старый Форт! Кто сходит, приготовьтесь! Следующая – Черная гора. – Он остановился, окинув Сола подозрительным взглядом. – Ваши билеты?

Кондуктор уже проверял билеты у всех пассажиров. Помедлив, Сол потянулся за своими. Таким, как им с Нико, лучше не спорить.

Кондуктор внимательно изучил их – и его самого.

– Эй. Вы. Вот этот вашенский концерт…

– Мне просто приснился сон.

– Да-да, но я не позволю никаких таких снов, что пугают до смерти моих пассажиров. Понял, макаронник?

Вашенский. Ох уж эти американцы в разных частях своей огромной страны! Похоже, у них тут и языки-то разные.

Развернувшись на каблуках, кондуктор направился к выходу. За ним был проход, напоминающий сложенную гармошку – тамбур между вагонами. Для большинства пассажиров он, наверное, был нужен для того, чтобы смягчать резкие повороты. Но для Сола это означало, что одним местом для спасения меньше.

Как всегда, кошмар отпускал его медленно. Пульс все еще колотился, сам он покрылся потом, как будто они с Нико снова бежали, спасая собственные жизни.

Прямо напротив, через проход, сидела эта молодая женщина, Керри, которая усомнилась в его имени. Достаточная причина, чтобы общаться с ней как можно меньше.

Там же сидел репортер. Они с Солом из осторожности не подавали виду, что знакомы. Для этого еще будет время. Если все пройдет, как планировалось.

Чувствуя, как грудь сжимает старая тревога, Сол посмотрел на молодую женщину, Керри. В ее лице была красота, но еще и – как это? – risentimento[3]3
  Отчаяние (ит.). – Прим. перев.


[Закрыть].

У нее и у ее брата с сестрой были волосы цвета крыш в Палермо, этой темно-рыжей черепицы. И такие же у той седеющей женщины, которая поглядывала на них с Нико поверх своего вязания. Вьющиеся волосы выбивались из-под ее чепчика, рукава блузки протерты чуть не до дыр, из поношенных туфель выглядывали кончики пальцев, но она смотрела на них с Нико с жалостью. Ну что же, они это заслужили.

– Тетя Рема, – сказал мальчик Джарси, глядя в сторону Сола. – А что, этот дядя, должно быть, спятил?

Женщина прижала палец к губам.

– Да все они такие, – высказался мужчина, сидевший перед ними, – громко, на весь вагон. Сдвинув котелок на затылок, он захлопнул газету. – Все газеты полны тем, как они сами себя же грабят. Да и убивают, чего уж там.

Убивают.

Сотни миль от верфей Нового Орлеана, но это слово преследует их и здесь. Как будто оно написано кровью на лице Сола.

Может, тот человек в котелке узнал его. Вместе с фотографией в газете того начальника полиции, которого застрелили, но он успел назвать имена своих убийц.

Взглянув вперед, на другую сторону вагона, Сол теперь, в сумерках, смог разглядеть отражения в окнах остальных своих попутчиков. Напротив него девочка Талли теребила свою косичку, перевязанную ленточкой из мешковины.

Женщина, Рема, обратилась к мальчику:

– Тише, Джарси. Так показывать некрасиво. И я была бы признательна, когда бы ты вспомнил, что Господь наш не меньше любит и тех, кто утратил разум. – Она понизила голос, хотя и не настолько, чтобы Сол не расслышал. – Просто на всякий случай не подходи к бедолаге слишком близко, мало ли, если его снова скрутит.

Сол натянул козырек кепки пониже на лицо.

Такие случаи, вроде этого, могут дать знать тем, кто внимательно следит – не говоря уж о тех, кто за ним охотится, – что они с Нико теперь тут. Они тут, и оба живы, хотя не должны быть ни в том, ни в другом состоянии.

Покрепче прижав к себе братишку, Сол вдыхал горный воздух, свежий и полный незнакомых запахов. Какая разница с той жаркой душегубкой четыре года назад.

Хотя тот другой мир мог вернуться и напасть на него в любую минуту. Стоит лишь одному человеку, ярость которого зрела и наливалась все четыре года, ворваться в этот вагон.

Эта сволочь ушел безнаказанным после убийства, скажет он. Если вообще будет разговаривать перед тем, как стрелять.

Сол протянул руку к тубусу из кожзаменителя, торчащему из его рюкзака. Расстегнув застежку, он развернул его на коленях. Края были затертыми. Картинку покрывала паутина складок. Но все же, спустя все годы и расстояния, чернильные линии рисунка были так же точны и аккуратны, какими он видел их, когда их рисовали во Флоренции – и когда он добавлял к ним свои штрихи.

Проводя пальцем вдоль линий, Сол восхищался: вздымающаяся линия крыши, изысканные детали. И тут же единственное слово, подписанное под эскизом: Билтмор.

К нему наклонилась Талли, ее мятное дыхание, леденец на палочке, стиснутый в кулаке.

– Очень красиво – даже когда смотришь не в первый раз. – Она слегка присвистнула, но тут же остановилась. – Тетя Рема не велит мне свистеть, точно я какой-то буйный матрос. Только она не говорит, что такое буйный.

Мальчик кивнул.

– Точно, это дико красиво. Где вы это взяли, мистер?

– Это Флоренция, – сказал Сол. Но, может, и этого было слишком много. – Это очень далеко.

Девочка снова присвистнула, а мальчик уронил тихое: «Ах».

Оба кивнули, как будто эта простая, буквальная правда каким-то образом объясняла историю про годы и океаны, про миллионера и простого крестьянина, чьи дороги никогда не должны были пересечься.

Сол торопливо свернул рисунок.

Джарси, привставший с места, похлопал Сола по плечу.

– Вы там, похоже, и впрямь делов натворили.

Сол отвернулся.

– Ничего подобного.

Талли отбросила через плечо свою косичку с бантиком из мешковины.

– Что-то да должно быть, иначе с чего бы вам ржать, как конь, у которого зажгли овин.

Она произнесла это как зажгали. Солу потребовался какой-то момент, чтобы разобрать слова.

Девочка наклонилась к мальчику.

– Мы с Джарси близняшки, хотя и не похожи. – Мальчик подвинулся ближе к ней. – Там, кто вяжет, это Рема, наша тетя. А Керри вы знаете. Это только кажется, что она не смотрит.

Глаза Керри мелькнули в сторону Сола и быстро вернулись к окну.

Талли наклонила голову набок.

– Вам не особо понравятся те, кто выходит подышать воздухом со своих балконов. Все повырядятся, воображалы еще те.

Джарси громко и выразительно прошептал:

– Богатые, как Иисус.

– Как Крёз, – поправила его Рема, не поднимая головы от вязанья. – У Иисуса не было даже захудалого осла, что уж особенно странно, если ты Бог.

Джарси заговорщически спросил:

– А что, вы близко знакомы с мистером Вандербильтом?

Сол, помолчав, ответил:

– Еще с очень давних пор.

В дальнем конце вагона дверь в тамбур внезапно снова распахнулась, стукнув по стенке. С сердцем, забившимся в ребра, Сол кинул взгляд на отражение в окне.

Но это вошли лишь два джентльмена в цилиндрах. Сол имел дело с такими, когда у себя в Италии таскал багаж для туристов: англичан, путешествующих по путеводителю Бедекера, и американцев, смотрящих на все свысока. Эти двое, наверное, пришли из шикарных вагонов в дальнем конце поезда – может, из любопытства, чтобы посмотреть, как путешествуют простые люди, у которых нет плюша, кресел в чехлах, хрустальных канделябров и сияющих зеркал. Он и раньше видел такое – богатые любят подсматривать за низшими классами, как короли за крестьянами. Как будто они становятся еще богаче от лицезрения этой разницы.

Остановившись в нескольких метрах позади, джентльмены по очереди разглядывали всех пассажиров и тот ландшафт, что еще виднелся в сумерках за окном. Беркович, заметил Сол, незаметно взглянул на эту парочку и застыл. Лицо побледнело.

У того, кто пониже, были густые коричневые усы, намазанные на концах бриолином.

– Кухня в местном вагоне-ресторане на удивление неплоха, верно, Кэбот? Устрицы очень хороши. И к ним удачно подошел сотерн Шато д’Икем – хотя я бы лично выбрал совсем другое белое. – Он посмотрел вперед. – Потрясающе.

Другой, повыше, чисто выбритый, Кэбот, вытянул шею, чтобы лучше было видно, и ему на глаза упала прядь светлых волос.

– Да. Потрясающе красиво.

Молодая женщина Керри смотрела на их отражение в своем окне.

– Вообще-то, – тот, кто пониже, погладил усы, – я имел в виду, как удивительно, что Вандербильт решил строить этот свой великий замок именно здесь.

Тот, что повыше, Кэбот, не отрывал взгляда от проносившегося за окном пейзажа.

– Тогда, Грант, я не понимаю, что же вы видите.

– Разве не очевидно? Бревенчатые хижины, распиханные кое-как вдоль несущегося мимо потока. Горы, леса, вырубленные до пеньков. Кожа да кости на четырех ногах – предполагается, что это стада, – вольно блуждающие по лесам. Эти люди что, никогда не слышали про изгороди?

– Но от вида все равно захватывает дух.

– Это вас туман зачаровал, да? И вид полей, которые как будто хорошо политы дождем?

Оба, подумал Сол. Они оба правы.

Эти горы действительно выглядели местами так, словно были погружены в скорбь. Истощены. Да даже просто прокляты. И тем не менее… невозможно красивы.

– Я бы сказал, – добавил Грант, – что мои усилия по охране окружающей среды были бы здесь очень востребованы. Бизонов, конечно, в регионе уже совсем не осталось, но, несомненно, другие виды животных тоже подвергаются опасности.

Когда они проезжали очередной поворот, впереди, справа, на грязной дороге, пересекающей рельсы, показался фермер, туго натянувший поводья своей упряжки. Мулы, запряженные в телегу, прижали уши, словно игнорируя команды фермера, и продолжали тянуть повозку вперед.

Поезд снова резко засвистел.

Сол задержал дыхание.

Грант шагнул к ближайшему окну.

– Интересно, с препятствиями какого размера придется нам столкнуться? И чтобы не утратить наш прогресс. Уж точно не меньше быка.

Сол представил себе быка, вертящегося высоко над дымовой трубой, а потом бездыханно падающего на землю.

Мулы, уже находящиеся в нескольких метрах от рельсов, испугавшись свистка поезда, рванули вперед. Пассажиры первого вагона вцепились в сиденья.

Сзади послышался невозмутимый голос Гранта:

– Подозреваю, мы сейчас оставим позади себя куски животных, кучку досок и фермера.

Голос Кэбота, более громкий и нервный, тут же произнес:

– Господи, Грант. Для вас что, это и в самом деле лишь умозрительный вопрос?

Но Грант, наклонившись вперед, чтобы лучше видеть, оставался таким же невозмутимым.

Встав на козлах, фермер всем своим весом пытался натянуть поводья. Когда поезд, грохоча, поравнялся с ними, мулы отпрянули назад, и фермер свалился на днище телеги.

В наступившей тишине слышались лишь облегченные вздохи пассажиров.

– Может, – наконец сказал Кэбот, – нам стоит вернуться назад в Сваннаноа?

Грант немного понизил голос.

– А также, возможно, нам стоит говорить потише. Сейчас в стране есть такие, кто хотел бы повредить ее лидерам, и любая связь с Вандербильтом…

Кэбот сухо ответил:

– Что, за каждым деревом скрывается анархист, да?

Сол с трудом заставил себя сдержаться.

– Угроза вполне реальна, – возразил Грант. – Взять ту бомбу на рынке в Чикаго. Или кафе «Терминус» в Париже. Анархия. Проклятые иностранцы. Да хмурьтесь вы сколько хотите, но Вандербильты – ну, кроме Джорджа, конечно, – перерезали больше корпоративных глоток, чем им полагалось бы. И в Билтморе соберутся очень важные и влиятельные гости… – Грант повел рукой, включая в эту группу и себя с Кэботом.

Сукин сын еще опасается анархистов, подумал Сол, а сам не может удержаться, чтобы не быть узнанным – даже незнакомцами в вагоне третьего класса – так он кичится собственной важностью.

Все прочие пассажиры как-то неестественно притихли. Глаза Гранта снова скользнули по Солу. Потом по Берковичу.

Дверь в конце вагона снова распахнулась. Сол инстинктивно пригнулся на сиденье. Потянулся к Нико. Он должен защитить Нико.

Над пассажирами и их газетами проплыл плоский верх фуражки кондуктора. Сол перевел дух, но так и оставил руку на плечах братишки.

– Следующая станция – Билтмор! Ранее известная как, – ухмыляясь, кондуктор глянул в окно на деревню, – Бест!

В свете нескольких газовых фонарей на столбах и висящих ламп Сол разглядел лужи грязи, тянущиеся непрерывной коричневой чередой от станционной платформы до кучки облезлых сосен вдали. Укрытые туманом, станция и пристройки расплывались, за ними едва проглядывались намеки на очертания остального поселка – в основном бревенчатые хижины и фермы, лишь несколько новых строений, утонувших в тумане.

Талли МакГрегор наклонилась к нему через проход.

– Мистер, если вам нужно в Билтмор, то вам лучше выйти здесь.

Сол рассеянно поблагодарил ее. В оконном отражении Грант все еще внимательно смотрел на Сола, на Берковича, снова на Сола. Грант пригладил кончики усов. После чего снова повернулся к своему спутнику.

Беркович развернулся на сиденье в сторону Сола. Берегись, беззвучно выговорил он, мотнув головой в сторону двух стоящих джентльменов, вон того.

Сол быстро кивнул. Он полагал, что понял, кого из этих двух имел в виду Беркович, но потом он уточнит, чтоб уж знать наверняка – но это потом, когда будет время спросить, почему.

Керри МакГрегор, кажется, могла заметить эти их переговоры, хоть и сидела, отвернувшись лицом к окну. По крайней мере, она могла понять, что между ними что-то происходит – что они не были совсем уж незнакомы друг другу.

– Возможно, Кэбот, – сказал Грант, – мы с вами и правда должны вернуться в Сваннаноа. Я так понимаю, что к нам вскоре должны присоединиться гости прекрасного пола, которые прибыли ранее.

Кэбот, отражающийся в окне, казалось, смотрел на поселок – а может быть, на юную Керри. – Полагаю, племянница Вандербильта, – сказал он безо всякого энтузиазма. – Мисс Слоан.

– Да, и ее подруга, кажется, из Нового Орлеана. Мисс Бартелеми.

Бартелеми.

Судорога сжала грудь Сола. Даже при том, что он знал, он не ожидал услышать в Северной Каролине это имя – эти слова подействовали на него, как удар током.

Он заметил, что Беркович что-то записывает в своем блокноте.

Голова Сола гудела от скрежета тормозов и свиста поезда, разносившегося по окрестным холмам и горам.

Но еще громче в его голове звенело это имя, которое он услышал, находясь четыре года в бегах. Четыре года он надеялся пережить все это.

Бартелеми.

Глава 4

Лиллиан Бартелеми никогда не позволяла себе никаких сожалений, так что это было не оно. Также она не позволяла себе никаких сомнений.

Но от раздавшегося где-то неподалеку свистка поезда у нее похолодела кровь. Потому что это значило, что час настал.

Живот скрутило спазмом – и это не было резью от слишком туго затянутого корсета или слишком тесной талии амазонки. Возможно, она слишком уж поспешила с тем, что устроила. Но на кону стояло семейное имя.

Наклонившись вперед, она отпустила поводья. Несмотря на мокрые листья на земле, несмотря на темнеющий лес, она пустила лошадь в галоп.

Эмили, ее подруга, осталась где-то позади. Но, как любил говорить ее отец: «Промедление никогда не было в характере нашей Лилли».

А случалось ли когда-нибудь, подумала теперь она, чтобы он произносил это с гордостью?

– В Лиллиан слишком много твоего характера, Морис, – всегда уточняла мать Лилли. – Слишком много этого безумного, бурного натиска. Это погубит нас всех.

К моменту, когда Лилли и ее мать прошлым летом уезжали в Нью-Йорк, Морис Бартелеми и сам увидел в своей дочери слишком много себя самого.

– Подумай о лилиях, ma chere[4]4
  Моя дорогая (фр.).


[Закрыть], – произнес он ей вслед.

Уже поставив ногу на трап корабля, она изумленно обернулась.

– Excuzes-moi?[5]5
  Извините? (фр.)


[Закрыть]

– Ну, знаешь, лилии. Полевые. Те, что ни сеют, ни жнут. И тебе, дочь, тоже не стоит спешить в жизни.

Это прозвучало так же нелепо, как если бы кто-то из священников храма Богоматери Гваделупской вдруг задудел в рожок в середине проповеди. Впрочем, в устах Мориса Бартелеми, портового гиганта это, скорее выглядело как шутка. Словно он подмигнул. Или сделал неприличный жест.

– Но ты же построил свою империю совсем не так, верно, mon pere[6]6
  Отец (фр.).


[Закрыть]? – Она провела рукой по щеке отца. И заметила, как он исхудал.

– Меня беспокоит, что я подал тебе пример того, как…

Она не дала ему закончить. Потому что он, конечно же, был для нее примером. Конечно, она была дочерью своего отца. Даже когда он обижал и разочаровывал ее, как снова сделал на прошлой неделе, она его понимала. Потому что она была такой же.

Даже сейчас, на полном галопе, ее пульс вел себя совсем не так, как был должен. Биение ее сердца замедлилось, перешло на тихий ритм – почти замерло во времени.

Опасность всегда действовала на нее именно так – странным образом успокаивала. Что, как она подозревала, было ненормально.

Мужчины ее класса ищут кротких жен. Похожих на ангелов. Склонных к обморокам. И способных получить все необходимые им восторги от романа Троллопа.

Лилли же, оказавшись в гостиной, полной женщин, расхаживала вдоль окон. Когда же разговор неизменно перетекал в обсуждение того, как же выросли чьи-то там дети – Разве не все дети вырастают? Что тут вообще обсуждать? – она придумывала себе изящный предлог для ухода.

Светские дамы хихикали, обсуждая последние суаре – на них раздавали сигареты, свернутые из стодолларовых банкнот. Или вот в одном из домов Ньюпорта устроили для гостей игру: поиски бриллиантов в куче песка.

Лилли находила этих женщин невыносимо скучными.

Джентльмены ее класса были ничуть не лучше; никто из них не искал в жены женщину, обожающую скорость, любящую риск и предпочитающую проводить время на улице, а не в доме. И уж точно никто не искал себе женщину посреди шторма или в центре скандала.

Она склонилась ниже к лошадиной шее, развевающаяся грива коснулась щеки. Восторг незнакомой дороги, ритм ударов копыт по мокрым золотым и пурпурным листьям – именно это и было ей нужно, чтобы прогнать прочь беспокойство – или панику.

Они с Эмили взяли лошадей в стойлах гостиницы «Бэттери Парк», но это не были закисшие в стойлах клячи. Ее конь мчался по каменному мосту, вынося вперед левую переднюю, с каждым разом все дальше.

Упершись правой ногой в луку седла, она отдавалась ритму галопа. Вокруг над лесами и полями вздымалось кольцо гор, окутанное голубым туманом, который, словно пар, поднимался из их глубин.

Наконец, замедлив ход, она оглядела дорогу: березы, рододендроны и папоротники. Каменные мосты и ручьи.

Осталось несколько минут, чтобы подумать, чтобы попытаться понять последние поступки ее отца. Они с Эмили неделю назад приехали сюда из Нью-Йорка, чтобы встретиться с ним.

Эшвилл, Небесная страна, прислал он телеграмму из Нового Орлеана. Воплощение ярости, как пишут газеты. Раз вы едете туда с подругой, как ты пишешь в последнем письме, что, если я встречу тебя там? Неожиданный визит любимой дочери.

Он не телеграфировал ей с тех пор, как они с матерью переехали в Нью-Йорк, а в этой телеграмме он не экономил на словах – наоборот, они текли потоком, как будто он спешил или хотел, чтобы она почувствовала его тепло или и то, и другое. В последние месяцы он редко присылал письмо-другое, но это были деловые заметки, то про угрозу забастовки, то про налоги на импорт. Любимая дочь – так выражаться было для него нетипично. Теплота и порыв не входили в привычки отца.

Но она была рада случаю повидаться с ним, этим тайным Наполеоном Нового Орлеана, на которого она была так похожа – и которого едва знала. Так что эти четыре дня они с отцом и Эмили провели прекрасно – до вчерашнего утра, когда портье в «Бэттери Парк» вручил отцу телеграмму.

Его лицо посерело.

– Чертовы New York Times. Почему они не могут дать этой истории затихнуть, после стольких-то лет. Bordel de merde![7]7
  Черт возьми! (фр.)


[Закрыть] Думают, что перехитрили меня, прислав сюда какого-то репортера, так, что ли?

– Трудно, – сказала она больше себе, чем ему, – выбрать более неподходящее время. – Если узнают, что тут есть хоть какое-то сомнение…

– Именно, ma chere. Il sont conts, идиоты. Отчего никто не запретит им копаться в моей жизни?

Он собрал вещи и уехал – даже не сказав куда – в течение часа. И забыл попрощаться с ней.

Сзади послышался стук копыт. Эмили догоняла ее тихой рысью.

– Ну, Лилс, судя по тому, как ты тут застыла, могу сказать – подъездная дорога тебя впечатлила. Так жаль, что твой папа не смог остаться и тоже ее увидеть. – Она помолчала, как будто была не уверена, стоит ли говорить что-то о том, каким странным был его внезапный отъезд. Но, решив не затрагивать эту тему, только улыбнулась. – Джордж будет в восторге от твоей реакции.

– Я уверена, у твоего дяди есть более важные дела, чем волноваться о мнении леди, которой он даже не видел.

– Погоди, это пока он не встретит тебя. Вот тогда и посмотрим, как его будут волновать твои мысли об этом проекте. – Эмили просияла улыбкой. В этом была она вся – детская радость и теплота, которую, при всей ее наивности, нельзя было не любить.

– Твой дядя производит впечатление совершенно довольного жизнью человека – путешествует по миру, коллекционирует предметы искусства, читает книги, строит свой тайный замок…

– Ну да. Но правильная женщина может показать даже самому довольному из людей, как он на самом деле несчастен.

Лилли рассмеялась.

– Ну, в смысле, без нее, – добавила Эмили.

– Позволь мне еще раз подчеркнуть, что я приехала с тобой сюда, на Юг, отнюдь не потому, что отчаянно ищу себе мужа.

– Никто, моя милая Лилли, не сможет заподозрить тебя в том, что ты отчаянно ищешь хоть что-нибудь. Ты просто берешь то, что захочешь, даже особенно не стараясь. Что напомнило мне – я хотела спросить, о чем это ты говорила с тем мужчиной на станции сегодня утром?

Лилли повернулась к подъездной дороге спиной.

– Трудно представить себе строение в конце, которое отвечало бы всем ожиданиям после этих зигзагов и поворотов.

Эмили расправила юбку своей амазонки.

– Можешь менять тему сколько угодно. Я только надеюсь, что тот человек со станции не доставит неприятностей. Он выглядит так… будто он из тех, кто может стать слишком хорошим знакомым.

Лилли почувствовала, как ее пульс снова замирает, а слова повисают в воздухе. Никто не должен был видеть, как она разговаривала на станции с тем человеком. Видимо, она плохо рассчитала, сколько времени займет у Эмили отослать телеграмму. Или, может, Эмили видела, как она подходила к нему. Кто знает, что она могла услышать.

– Это кто-то из местных. Спрашивал про работу. Я, естественно, отослала его прочь.

Она повернула лошадь, словно наслаждаясь видом гор.

К ним легким галопом приближался широкогрудый гнедой. По его легкому, но мощному шагу Лилли поняла, что это была ганноверская лошадь, полукровка.

На наезднике были сияющие черные сапоги и безупречно сидевший камзол для верховой езды с высоким твердым накрахмаленным воротником и черным галстуком. Кожа его казалась очень бледной, как можно того ожидать от человека, который считался книжным червем. Но все же это было приятное умное лицо – гораздо симпатичнее, чем его крупнозернистые размытые фотографии на светских страницах газет.

Уголки его губ под темными, аккуратно выстриженными усами лишь слегка поднялись кверху. Но глаза, темные, глубокие, с морщинками по краям, смотрели тепло – и даже радостно.

– Дядя Джордж! – Натянув поводья, Эмили заставила свою лошадь подойти к нему поближе. – Как чудесно, что мы встретились! Только не ругайся. – Она подняла руку с раскрытой ладонью. – Я вот только что как раз говорила мисс Бартелеми, что дала тебе слово, что мы подождем, пока завтра не соберутся все остальные гости, и посмотрим твой новый дом уже вместе с ними.

Джордж Вандербильт не выражал ни малейшего намерения ругаться, но Эмили продолжала защищаться.

– Я знаю, что остальные гости вот-вот прибудут – вообще-то мы как раз думали, не подождать ли их на станции. Но уже смеркалось, собирался дождь, а мы хотели еще покататься. И тут как раз выехали на твою чудесную дорогу через имение. Но мы доехали только сюда, и ни шагом дальше.

– Ну, один взгляд на шпили башен не считается нарушением обещания. – Он указал рукой влево, где в просвете между деревьями мелькали скаты высоких крыш, а два параллельных шпиля отражали последние лучи меркнущего света. И что-то – какое-то существо – скалилось откуда-то издалека.

Лилли не собиралась показывать свое удивление. Но она не была готова увидеть висящую там, вдалеке, гаргулью, глядящую на нее сквозь кроны леса в долине Южных Аппалачей.

– Когда-нибудь, – Джордж Вандербильт повернулся в седле в ее сторону, – эти деревья будут полностью заслонять вид на дом до самого конца третьей мили. Но простите. Я не представился вам как следует.

Его голос прозвучал на удивление неуверенно для человека, у ног которого лежал весь мир.

Скромно. Почти стеснительно.

Он был хрупкого сложения, что вежливо описывалось в светских колонках как «редкий человек в своих кругах, который больше читает, чем ест». Который предпочитает допоздна вести философские беседы с единственным близким другом, нежели ужинать в компании дочерей стальных магнатов, хлопающих на него ресницами.

На секунду его внимание переключилось с нее на что-то другое. Казалось, он оценивает высоту арки моста на следующем повороте и точное количество зеленого, бордового и золотого в окружающем пейзаже.

Будь это кто-то иной, Лилли могла бы подумать, что это признак вялого, неэнергичного человека. Но это был Джордж Вандербильт, внук одного из самых безжалостных титанов бизнеса, которых видел свет, и, странным образом, это ей понравилось.

Прищурив глаза, она вгляделась вперед, в то место на гребне горы, откуда поднималась струйка дыма, смешивающегося с туманом. В воздухе различались доносившиеся издали запахи костра и пепла.

– Одна из двух оставшихся хижин, – подсказал он, проследив направление ее взгляда. – Семья горцев, которые пока отказываются продать свою землю мне – ну, или моему агенту, МакНейми.

– А по вашему опыту, мистер Вандербильт, люди всегда рано или поздно продают то, что любят, если им предложить достаточную сумму?

Лилли увидела, с каким выражением ужаса повернулась к ней Эмили. Но было уже поздно как-то пытаться смягчить эту фразу.

Словно завороженный зрелищем струйки дыма, он кивнул.

– Да. Именно так. – Казалось, он и сам был опечален своим ответом. – И эта последняя семья тоже однажды продаст свое жилище.

После чего, как будто вспомнив о хороших манерах, он тронул свою лошадь вперед и протянул Лилли руку.

– Еще раз прощу прощения. Джордж Вандербильт.

Эмили тоже подала лошадь вперед.

– Джордж, пожалуйста, познакомься – это Лиллиан Бартелеми, из Нового Орлеана. Но в последнее время она живет в Нью-Йорке. К сожалению, ее отец, Морис Бартелеми – кажется, я писала тебе, что мы встретились с ним здесь, – не смог сегодня присоединиться к нам, поскольку ему пришлось крайне внезапно и неожиданно уехать. – Она с симпатией взглянула на Лилли. – По делам. Лиллиан, позволь представить тебе моего дядю. Мистер Джордж Вашингтон Вандербильт II. Тоже из Нью-Йорка. Но в последнее время, и как я ему в этом завидую, – ее взгляд пробежал по горам, – он живет здесь.

Джордж Вандербильт осторожно, словно не был уверен, что с ней делать, взял руку Лилли. И она снова ощутила это странное замирание сердца.

– Мисс Бартелеми, какая честь познакомиться с вами. Ваша тетушка, миссис Уортон, мой близкий друг уже много лет. У нас практически совпадают вкусы в литературе.

– Ах да. Тетя Эдит, – Лилли произнесла это со всей возможной теплотой. – Атака легкой кавалерии, как мой папа называет ее в семейном кругу.

Вандербильт улыбнулся.

– Да, эта женщина знает, чего хочет.

– Боюсь, меня обвиняют в том, что я очень на нее похожа.

Эмили прищурилась на Лилли и слегка покачала головой.

Но выражение лица Вандербильта не изменилось.

– Тем лучше для вас, мисс Бартелеми.

Итак: вот он, мистер Джордж Вашингтон Вандербильт II. Интеллектуал. Стеснительный. И не боится сильных женщин.

– Мистер Вандербильт, могу я похвалить стать и выездку вашей лошади? Я и сама люблю полукровок.

– А, – у него загорелись глаза. – Так вы, значит, заинтересованы в размножении?

Эмили, не выдержав, захихикала. Лилли тоже бы рассмеялась, если бы Вандербильт не был так серьезен. Он явно не понимал, что такого сейчас спросил.

– Ну, полагаю, как большинство из нас, – ответила Лилли. – Конечно, при правильных обстоятельствах.

Потрепав свою полукровку по шее, он повернулся в седле, и она заметила, что заслужила его одобрение. Конечно, это не была симпатия. Пока. Но одобрение. И возможный интерес. И все это за такое короткое время.

Интересно, подумала она, а некрасивые женщины тоже могут так быстро заслужить доверие мужчины?

Джордж Вашингтон Вандербильт II, похоже, мог оказаться потрясающе интересным приключением.

И очень достойной целью.

Со станции в поселке больше не доносилось свистков. Это означало, что поезд уже прибыл. Прибыл и стоял там, и его пар с тихим шипением, ш-ш-ш-ш, уходил в туман, и его белые клубы закрывали всю платформу и растворялись в лесах.