Текст книги "Безумная парочка"

18

В девять тридцать вечера Харри зашел в шикарный цветочный магазин на Елисейских полях и попросил две дюжины желтых роз на длинных стеблях. Он провел предыдущую ночь с Алексис в mueble, занимаясь любовью и отрабатывая провинциальный акцент – Харри учился говорить, словно выходец из какого-то французского захолустья.

– Тебя определенно нельзя принять за парижанина, – сказала Алексис, но и за американца тоже. Особенно если ты попрактикуешься в произношении.

Продавщицы из «Ле Флер Мажестюоз» посмотрели на бедно одетого молодого человека и явно удивились тому, что парень в столь убогом костюме может позволить себе нечто более дорогое, нежели пучок несвежих фиалок.

– Это для моей матушки, которая лежит в больнице, – объяснил он. Доктора говорят, что надежды нет.

– Mes regrets, Monsieur, mes regrets profonds.[35]35
  Примите мои искренние соболезнования, месье (фр.).


[Закрыть]

– Merci, Madame.[36]36
  Спасибо, мадам (фр.).


[Закрыть]

Когда девушка отправилась за розами, Харри пришло в голову, что сейчас, когда он был в черной «водолазке», черных хлопчатобумажных брюках (тайком позаимствованных у Эдуардо, приятеля Евы), кепке, темных очках и потрепанном плаще с блошиного рынка, даже родная мать не узнала бы его. Он расплатился за цветы монетами, а не купюрами, словно заранее копил гроши для такого печального случая. Потом поправил солнцезащитные очки, чтобы продавщица не увидела его якобы заплаканных глаз, и тихим голосом поблагодарил её за сочувствие.

– Pauvre jeune homme,[37]37
  Бедный молодой человек (фр.).


[Закрыть] – пробормотала она, когда Харри зашуршал о пол подошвами стоптанных башмаков, снятых ранее со спавшего на набережной Сены клошара.

Моросил мелкий дождь, воздух был сырым, неприятным. Продавщица тщательно завернула розы, чтобы защитить их от непогоды, и Харри решил прогуляться по Елисейским полям до квартиры Николсона. Алексис подробнейшим образом описала здание на авеню Фош и планировку апартаментов. Однажды она провела там ночь, когда Полетт, Джинна и няня навещали живущих на юге Франции родителей миссис Николсон.

– В подъезде установлена большая дубовая дверь, – сказала Алексис. Ты нажмешь расположенную слева кнопку звонка, и консьержка впустит тебя.

– Даже не зная, кто я такой?

– Да, потому что её квартира с маленьким двориком находится справа. Она откроет окно и увидит тебя. Эта старуха весьма ленива. Тебе достаточно сказать, что ты принес цветы для миссис Николсон. Позаботься о том, чтобы она их увидела. Поэтому желтые бутоны подойдут вечером лучше красных. Они более заметны.

– И что дальше?

– Она позвонит в квартиру Николсонов и тем самым сообщит, что к ним кто-то поднимается. Там нет домофона, и она не сможет поговорить с Полетт. Для консьержки ты – доставщик цветов. Эти розы на длинных стеблях произведут на неё впечатление, поверь мне. Особенно если ты скажешь, что они от мистера Николсона. Ей и в голову не придет остановить тебя.

– О'кей, это звучит достаточно разумно. Но зачем Полетт впускать меня? Скорее всего она возьмет цветы у двери, возможно, даст мне чаевые и пожелает доброй ночи, верно?

Алексис усмехнулась.

– Придумай что-нибудь сам, мой дорогой братец. Если ты отправишься туда около десяти часов вечера, они уже давно закончат ужинать, ребенок будет спать, и я предвижу только одно осложнение – Роуз, няня, может ещё бодрствовать. Но, как я уже сказала, её спальня находится в противоположном конце квартиры.

– Консьержка позвонит Николсонам. Где находится звонок?

– В прихожей.

– Значит, Роуз не сможет услышать его?

– Возможно что угодно. Но если ты появишься там слишком поздно, когда Роуз наверняка будет спать, консьержка насторожится. Роуз – это опасность, с которой тебе придется смириться.

– Похоже, я подвергаю себя большой опасности по причинам, которые даже мне остаются непонятными.

Алексис привлекла его к себе и обхватила своими руками.

– Конечно, они тебе известны. Мы станем летними людьми, помнишь?

– Это кажется необычным способом достижения нашей цели, – сказал Харри, и они снова предались любви в комнате Марии Антуанетты в «Доме Франсуазы»…

Сейчас, стоя перед большой дубовой дверью и нажимая кнопку звонка, на который должна была ответить консьержка, Харри спросил себя, не сошел ли он с ума. Потому что он совсем не волновался. Это было самым удивительным. Он ощущал почти нечеловеческое спокойствие и отстраненность. Возможно, отчасти это объяснялось его маскировкой. Кепка скрывала его черные волосы. Он поправил солнцезащитные очки, протер стекла. Моросящий дождь усилился; в этот ветреный, промозглый вечер Харри выглядел, как бедный, низкооплачиваемый доставщик товаров. В своей дешевой, поношенной одежде он вызывал жалость у любого человека, обладавшего хоть каплей сострадания.

Консьержка ответила на звонок, и Харри прошел во внутренний дворик, соответствовавший описанию Алексис. Она не сказала, что там будет очень темно. Свет проникал туда только из комнаты консьержки. Все жильцы, похоже, задвинули шторы, спасаясь от влажного вечернего воздуха. В приоткрытом залитом дождем окне появилось женское лицо.

– Qui est la?[38]38
  Кто там? (фр.)


[Закрыть]

Ее голос напоминал скрип гравия.

– Я принес цветы для миссис Николсон в квартиру номер пять, – сказал Харри, старательно имитируя сельский говор, который он оттачивал предыдущей ночью с Алексис.

– C'est un peu tard pour les livraisons.[39]39
  Уже поздно для доставки (фр.).


[Закрыть]

– Знаю, что поздно, но цветы прислал мистер Николсон.

Он поднял длинный пакет, верхняя часть которого была освобождена от оберточной бумаги, чтобы консьержка могла увидеть желтые розы. Вряд ли она разглядит его самого в темной одежде – разве что только смутные очертания фигуры.

Она пожала плечами.

– Tres bien.[40]40
  Очень хорошо (фр.).


[Закрыть]

Женщина захлопнула окно, словно все это дело не стоило её времени и внимания.

Пока все идет хорошо, подумал Харри, прикрыв розы оберточной бумагой. Лифт был таким же, как в «Доме Франсуазы», он казался слегка устаревшим по сравнению с аналогичными американскими устройствами, и на мгновение Харри почувствовал себя актером из французского фильма, пытающимся вспомнить свою незначительную реплику.

На каждом этаже находилась только одна квартира. Выйдя из кабины и нажав кнопку звонка возле цифры «5», Харри машинально посмотрел на часы. Они показывали без девяти минут десять. Он не знал, кто откроет дверь, и это неведение терзало его. Однако Харри приготовился к тому, что он может увидеть перед собой Роуз. Он надеялся, что этого не случится, но все же был совершенно готов к такому повороту событий.

Алексис сказала ему о наличии дверного «глазка», через который жильцы могли посмотреть на посетителя. В ожидании Харри закрыл лицо букетом. Никто не отвечал, и он позвонил снова. Из-за двери не донеслось ни единого звука. Его посетила ужасная мысль: вдруг обе женщины рано легли спать и не слышат звонка? Он вспомнил, как Алексис сказала ему, что Полетт страдает бессонницей и принимает снотворное. В отсутствие мужа она могла рано закончить вечер. Что касается Роуз, то она, возможно, относилась к числу женщин, которые спят, как убитые.

Что, если никто не подойдет к двери?

Харри решительно нажал кнопку звонка, молясь о том, чтобы не разбудить маленькую дочь Николсонов. В этом он нуждался меньше всего. Сейчас, в этот противный дождливый вечер, он впервые за время этой дьявольской миссии занервничал. Когда надежда почти покинула его, он услышал тихий голос женщины: «Кто там?» Харри повторил легенду о доставке цветов, которую несколько мгновений тому назад изложил консьержке. После недолгой паузы дверь квартиры номер «5» наконец открылась.

Перед ним определенно стояла Полетт, он узнал её по точному описанию Алексис (которую она составила отчасти со слов Иэна, но главным образом со слов мадам Терезы, однажды встретившую Полетт в свете и возненавидевшую женщину за пристрастие к произведениям её конкурента Балмена). Полетт была миниатюрной, с короткими вьющимися каштановыми волосами, карими глазами и ямочкой на подбородке. Описание полностью соответствовало реальности, за исключением одного момента. Эта женщина, считавшаяся воплощением элегантности, сейчас была растрепанной, шелковый пеньюар с лацканами был перехвачен поясом небрежно (возможно, в спешке?), на ногах отсутствовала обувь, глаза округлились от страха. Чего она испугалась? Кого? Невзрачного доставщика цветов? Нет, решил Харри. Тут таилась какая-то неувязка.

И тут он понял, что от Полетт исходил запах, перебивавший даже сильный аромат её духов. Харри узнал этот запах, он слишком часто сталкивался с ним в своей холостяцкой жизни. От Полетт пахло С-Е-К-С-О-М. Она занималась с кем-то любовью, и Харри помешал ей. Этим объяснялись её вид, явный страх. Однако она побоялась не ответить на звонок. Но почему? Харри не знал этого, однако было ясно, что страх – именно страх – заставил её подойти к двери, даже не надев тапочки. Ногти на её ногах были ухоженными и покрашенными бледно-розовой краской. Где-то в квартире находился мужчина, любовник, которого она пригласила к себе на вечер, поскольку муж находился в Цюрихе.

Человек! Это была единственная возможность, к которой Харри не подготовился. Он попытался быстро оценить ситуацию. Маленький человек? Или большой? Испуганный человек, лежавший сейчас в постели другого мужчины. Испуганный человек мог оказаться опасным. Человек, к которому Иэн приставил детектива? Это могло объяснять страх Полетт – возможно, за ней присматривал нанятый Иэном сыщик. Она, должно быть, запаниковала, услышав звонок, и решила, что нежелание открыть дверь послужит неоспоримым доказательством её вины. Какая глупость, подумал Харри, ей следовало притвориться спящей.

Он шагнул в прихожую и вручил Полетт мокрый букет роз.

– Ваш муж попросил передать вам это сегодня вечером.

– Мой муж? – Она произнесла эти слова так, словно у неё не было мужа – во всяком случае, такого, который имел обыкновение присылать ей розы. – Как странно. – Потом она, похоже, овладела собой. – Это очень мило.

Дверь закрылась за спиной Харри. Из большой темной квартиры не доносились никакие звуки. В апартаментах царила зловещая тишина. Он должен действовать быстрее, чем запланировал, работа будет не слишком трудной. Ему здорово повезло – на Полетт был шелковый пеньюар с лацканами.

– Спасибо за доставку, – сказала Полетт. – Вечер неважный, вы, похоже, продрогли. Вам следует отправиться домой. Вы дрожите.

– Нет, миссис Николсон, это вы дрожите.

Услышав эти слова, она отпрянула, пояс её пеньюара развязался, из-под него выглянуло стройное, белое, ухоженное тело. По красивой ноге текла какая-то жидкость. Сперма. Или слюна. Разобрать в полутьме точнее было невозможно. Алексис ничего не знала об этом адюльтере, не подозревала о нем. Откуда ей было знать? Зачем Николсону признаваться своей любовнице в том, что жена наставляет ему рога? Нет, сделать это ему не позволила бы мужская гордость, чувство собственного достоинства. Весьма некстати, подумал Харри об этом досадном сюрпризе.

– Un pourboir,[41]41
  Чаевые (фр.).


[Закрыть] – сказала Полетт, лихорадочно ища что-то. – У меня есть несколько франков в сумочке.

Она отодвинулась от Харри не более чем на пару дюймов, когда он нанес первый болезненный удар. Его правая рука врезалась в область верхней губы. Перестав видеть, женщина отчаянно заморгала, из её глаз брызнули слезы, из носа потекла кровь. Второй удар, такой же беззвучный и стремительный, как первый, пришелся ниже подбородка, в щитовидный хрящ, и Харри мог бы на этом остановиться, если бы у него было время. Полетт упала бы на пол, и через несколько минут отек привел бы к смерти от удушья.

Но у него не было времени, к тому же существовал гораздо более эффективный, быстрый и надежный способ. Ухватившись за лацканы пеньюара, он изо всех сил потянул их в противоположные стороны. Обращенные вовнутрь костяшки пальцев пережали две сонные артерии на обеих сторонах тонкой шеи. Женщина перестала кричать, сердце остановилось.

Полетт Николсон была мертва. Харри снова посмотрел на часы. С того момента, как он вошел в квартиру номер 5, прошло менее трех минут. Он проверил пульс, чтобы убедиться в том, что его миссия выполнена. Сомнений не было. Среди рассыпавшихся двух дюжин желтых роз лежал труп. Цветы казались последней данью уважения от неизвестного поклонника. На теле не осталось ни единого отпечатка пальцев.

– Mon Dieu![42]42
  Господи (фр.).


[Закрыть]

Услышав испуганный женский крик, Харри повернулся. Из спальни, которую Алексис назвала главной, вышла, прихрамывая, обнаженная, истерично визжащая женщина

– Кто вы такой? Зачем вы это сделали? Что вам нужно?

Было уже поздно броситься к двери. Няня увидела его. Даже при наличии маскировки он не мог в этот критический момент пойти на риск. Он стоял, глядя сквозь солнцезащитные очки на Роуз, которая опустилась на колени возле своей мертвой хозяйки и зарыдала.

– Кто вы? – повторяла она. – Почему вы сделали эту ужасную вещь? Вас нанял мистер Николсон? Или вам нужны деньги, драгоценности?

Эти слова стали последними словами Роуз Пай. Убить её оказалось труднее, чем Полетт, потому что она была голой – он не мог воспользоваться относительно простым методом, требовавшим наличия лацканов. Однако, поскольку она уже лежала на полу, ему не пришлось наносить первые два удара или попытаться повалить её. Ему оставалось сделать следующее: прижать её к полу в особом положении (однокашник хорошо обучил его этому приему), блокировать движения рук и ног, а затем нанести один смертельный удар точно в левую сонную артерию. Правая сторона оказалась более удобной из-за положения, в котором находилась женщина. На самом деле подошла бы любая сонная артерия.

Затем Харри быстро прошел в спальню Николсонов и схватил первую драгоценность, которая попалась ему на глаза. Это было колье, с которым Джинна играла всего несколько часов тому назад. Засунув украшение в карман купленного на блошином рынке плаща, Харри направился к входной двери и переступил через безжизненные тела двух женщин, распростертые на персидском ковре в нескольких дюймах друг от друга.

Когда он надел перчатки и повернул ручку двери, в конце длинного коридора появилась маленькая фигурка в изящной ночной рубашке. Джинна потерла глаза, словно только что вырвалась из ужасного кошмара и не могла отличить сон от реальности. К тому моменту, когда из её горла вырвался истошный крик, Харри уже вышел из здания и зашагал по авеню Фош, насвистывая себе под нос.

19

– Полетт и няня? – сказала я. – Не могу в это поверить. Какое потрясение ты, должно быть, пережил.

– Потрясение – не то слово, – сказал Харри. – Я решил, что в постели Полетт лежит какой-то мужчина, это само по себе было бы опасным, но увидеть вышедшую из спальни обнаженную прихрамывающую женщину, понять, кто она такая и чем они занимались… я был совершенно не готов к этому. Ты не подозревала?

– Нет.

Мы находились в моей спальне, Харри менял одежду Эдуардо на костюм, который он оставил у меня перед тем, как отправиться на авеню Фош. Я все ещё не могла поверить, что он сделал это – убил Полетт ради меня (ликвидация Роуз была совершенно случайной и не шла в счет.) Я не смогла бы придумать ничего более лестного для меня: он любил меня так сильно, что согласился убить по моей просьбе, пренебрег огромной опасностью, которая заключалась для него в таком поступке. Пусть даже, как я уверяла Харри прошлой ночью, полиция никогда не заподозрит его. Если только он как можно скорее уберется из моей квартиры.

Не знаю, какой извращенный ход мыслей заставил меня уговорить Харри воспользоваться «водолазкой» и брюками Эдуардо для совершения убийства Полетт. Этот шаг был рискованным. Возможно, это понравилось нам обоим. Мы любим риск, опасность, возбуждение.

– Сейчас без двадцати двенадцать, – сказала я Харри. – Тебе надо поторопиться. Не забудь воспользоваться задней лестницей.

К счастью, здание, где я жила, было не слишком роскошным, и в подъезде не сидела консьержка, но меньше всего мы хотели, чтобы Харри столкнулся с кем-то из жильцов. Поэтому он поднялся сюда по задней лестнице, чтобы взять одежду Эдуардо и оставить свою собственную.

– Что ты собираешься сделать с этими вещами? – спросил он, указывая на кепку, плащ, башмаки и солнцезащитные очки.

– Не беспокойся. Ты выполнил свою часть работы. Я выполню мою. Отправляйся в «Ланкастер» и не звони мне, что бы ни случилось. Ни сюда, ни на работу. Ты ведь понимаешь, как это важно? Мы не должны поддерживать связь между собой в ближайшее время.

Хотя я действительно любила Харри, как ни смогла бы полюбить ни одного другого мужчину, это не мешало мне предвкушать мою будущую жизнь в качестве миссис Иэн Николсон. Словно одно было никак не связано с другим, каким бы странным ни казалось такое положение.

Харри осторожно взял меня за плечи.

– Я хочу позаниматься с тобой любовью – прямо сейчас! Но мы должны быть благоразумными, верно?

– Да, дорогой.

Мы обменялись долгими, страстными, неблагоразумными поцелуями, которые обожгли наши души, оставили на них дымящиеся клейма. Сейчас, как и в двенадцатилетнем возрасте, я знала, что мы с Харри всегда будем вместе, сколько бы разлук нас ни ждало, какими бы долгими они ни были. Наши судьбы ещё не подвели нас к окончательному соединению, такие вещи, как время, темп жизни, нельзя подталкивать и подгонять. Они как бы обладают собственным разумом, и если вы не отдадитесь во власть течения, то непременно утоните. Вот в чем все дело. Я знала это, как и Харри. Самым потрясающим, восхитительным казалось то, что нам не было нужды говорить об этом, мы понимали друг друга без слов.

Если вы принадлежите друг другу, как мы с Харри, вам нет необходимости обсуждать некоторые моменты, особенно наиболее важные. Вы ощущаете все сердцем. Мне жаль людей (вероятно, их на свете процентов девяносто пять, если не больше), которые никогда не испытывали такой близости. В некотором смысле это чувство сильнее любви. Оно одновременно мистическое и невероятно реальное. Вероятно, здесь есть нечто сверхъестественное – я имею в виду полное взаимное отождествление между мной и Харри. Возможно, оно способно возникнуть только у людей, знающих друг друга с рождения.

– Хорошо, я ухожу, – сказал Харри, восстанавливая с помощью расчески свою явно дорогую прическу. – Береги себя, Алексис. Надеюсь, у тебя все сложится так, как ты хочешь.

– Ты имеешь в виду – с Иэном?

– Да.

– Надеюсь, у тебя тоже все получится. С Иэном.

– Он определенно стал центральной фигурой для нас обоих, верно?

– Лишь на мгновение, – напомнила я Харри. – Мы сами – центральные фигуры.

Харри оценивающе посмотрел на мое тело, прикрытое рыжим пеньюаром, лицо без косметики и завитые рыжие волосы, стянутые поясом от пеньюара.

– Из тебя получится красивая невеста, – сказал он.

– А ты снимешь три весьма успешных фильма.

– Думаешь, Иэн согласится финансировать мой проект?

– Я в этом уверена. Хотела бы я знать, когда мы встретимся снова.

Харри улыбнулся, прощая меня.

– И где?

Он вышел в дверь, и я осталась одна с остатками его маскировки. Сразу же надела перчатки из кожи антилопы, аккуратно свернула свитер и брюки Эдуардо, положила их обратно в шкаф Евы, где она их всегда хранила. Брюки ещё были влажными от дождя, но к утру они высохнут, к тому же ни Ева, ни Эдуардо не имели оснований подозревать, что эти вещи когда-либо покидали квартиру.

Потом я взяла кухонные ножницы и порезала кепку, плащ, перчатки и обувь Харри на мелкие кусочки. Башмаки были такими старыми и поношенными, что расчленить их на части не составило труда (повозиться пришлось только с подошвами). Я положила все в бумажный пакет, бросила туда солнцезащитные очки и спрятала его в моем шкафу за ярдами шелка, шифона, тафты и бархата, составлявшими подаренную Терезой коллекцию туалетов. Завтра я избавлюсь от этого пакета.

Утром я положила его в фирменную сумку мадам Терезы. Сильное похмелье помешало Еве пойти на работу. Я отправилась одна к станции метро на пятнадцать минут раньше обычного. Вместо того, чтобы сойти на моей обычной станции, я проехала ещё две станции и затем выскочила из вагона вместо с другими работающими парижанами – спешащими сонными людьми, которые окончательно придут в себя не раньше чем через час. Окруженная этой ничего не видящей толпой, я достала бумажный пакет и бросила его в ближайшую урну на углу какой-то безликой улицы.

– До сих пор не могу поверить, что они мертвы. – Я отлично играла свою роль с мадам, притворяясь, будто только услышала об убийстве из новостей.

– Тебе придется выждать подобающее время, чтобы наше набожное, лицемерное общество не обвинило тебя, а потом, Шоффе, ты станешь законной миссис Иэн Николсон. А мне придется подыскать новую манекенщицу. Что ж, c'est la guerre.[43]43
  Это война (фр.).


[Закрыть] Где, по-твоему, ты будешь жить? Вы останетесь в Париже?

Я знала, что Иэн не захочет остаться в Париже после случившегося. Я так полюбила этот прекрасный, очаровательный, романтический город. Вероятно, Иэн пожелает вернуться в Лондон.

День прошел без каких-либо событий. В полдень я, как обещала, позвонила Еве. Она показалась мне такой же оглушенной похмельем, как и утром, когда я покинула её.

– Убиты жена Иэна и няня, – сказала я. – Ты можешь в это поверить?

Но даже эта шокирующая информация не пробилась сквозь пелену, окутавшую её сознание.

– Это ужасно, – вот все, что она сказала. – Ты не принесешь вечером аспирин? Моя голова раскалывается.

– Конечно.

Возвращаясь домой, я купила большую склянку с аспирином и экземпляр вечерней газеты. Двойное убийство освещалось на первой странице, там были большая фотография растерянной, плачущей Джинны и два маленьких снимка Полетт и Роуз. DEUX FEMMES BRUTALEMENT ASSASSINEES![44]44
  Две женщины жестоко убиты! (фр.)


[Закрыть] – сообщал заголовок «Пари-суар». Согласно заметке мотивы убийства оставались неясными, и хотя полиция не исключала ограбление, возможно, речь шла о преступлении во имя страсти.

Мистер Иэн Ф. Николсон, директор известного коммерческого банка, согласно газете, прервал свою деловую поездку в Цюрих и вернулся в Париж, узнав сегодня утром о трагическом происшествии. Он сотрудничал с уголовной полицией, помогая ей найти подсказку относительно того, кто пожелал убить красивую светскую женщину и английскую гувернантку её дочери.

В газете не было намеков на то, что женщины предавались лесбийской любви перед нападением убийцы. Однако, по словам мадам Терезы, это упоминалось по радио. Странно. Никто из жертв не стал объектом изнасилования со стороны убийцы, замаскировавшегося под доставщика цветов и не оставившего отпечатков пальцев. «Очень профессиональная работа, написал репортер, почти восхищаясь мастерством Харри. – Крайне загадочное дело.»

– Несколько минут тому назад звонил Иэн, – сказала Ева, когда я вошла в её спальню. – Он обещал перезвонить в течение часа.

– Каким тебе показался его голос?

– Очень взволнованным, но Иэн старался держать себя в руках. Он ведь англичанин. Он очень хотел поговорить с тобой.

– Должно быть, он находится в состоянии шока, – сказала я; телефон в гостиной снова зазвонил. – Извини меня, это, вероятно, Иэн.

Это действительно был он.

– Шоффе, дорогая… – Его голос был напряженным, сдавленным. – Это просто невообразимый кошмар. Я провел полдня в полиции и до сих пор не могу поверить в реальность случившегося. Кому понадобилось совершить такое ужасное преступление?

Почему все спрашивают меня?

– Несомненно, это дело рук маньяка.

– Несомненно.

– Я не могу выразить, как я сочувствую тебе, Иэн. Откуда ты звонишь?

– Из дома, дорогая.

– Ты не считаешь, что тебе следует быть более осторожным, разговаривая по телефону? В данных обстоятельствах?

– Что ты имеешь в виду? Я определенно не убивал их. О, Господи. – Он тихо заплакал. – Ты знаешь, что негодяй украл очень дорогое колье с рубином, принадлежавшее Полетт? Но полиция не считает ограбление истинным мотивом преступления. Они думают, что это – всего лишь дымовая завеса.

– И что за ней скрывается?

– Ревность. Ревнивый любовник.

– Чей именно?

– Моей жены или Роуз.

– Но я не понимаю. Даже если одна из женщин имела любовника, почему он должен был ревновать?

– О, Господи, – снова произнес Иэн. – Все хуже, чем ты предполагаешь. Полетт и Роуз находились в любовной связи, этот сумасшедший узнал это и пришел в ярость. Во всяком случае, это версия полиции. Поэтому они не купились на имитацию ограбления.

– Полетт и Роуз? Но газеты ничего об этом не сообщали – во всяком случае, «Пари-суар».

– Знаю. По просьбе полиции пресса пока что не раскрывает лесбийский аспект истории. Полиция считает, что её работа облегчится, если убийца будет думать, что ищут просто грабителя, похитившего драгоценности. Я не знал о их любовной связи.

Я заколебалась и едва не сказала ему о радиосообщении, услышанном мадам этим утром. Он и так был достаточно взволнован.

– Как Джинна? – спросила я наконец.

– Врач дал ей слабое успокоительное, я нанял нянек для круглосуточного дежурства. Она все ещё в шоке. Она проснулась в тот момент, когда преступник покидал квартиру. Слава Богу, что она не встала с кровати раньше. Он мог убить и её.

– Право, Иэн, по-моему, нам не следует продолжать этот телефонный разговор. Ради тебя.

В трубке надолго воцарилась тишина. Не знаю, плакал он или просто сидел в опустевшей квартире – человек, чья жизнь перевернулась за одну ночь. Несчастный, разъяренный, агонизирующий мужчина, который в эту горестную минуту мог обратиться только ко мне.

– Я хочу видеть тебя, Шоффе.

– Я тоже хочу тебя видеть, но, думаю, будет разумней, если мы немного подождем. Полиция обязана включить тебя в список подозреваемых. Возможно, они прослушивают твой телефон.

– Мне плевать. Я невиновен и хочу видеть тебя. – Он помолчал в нерешительности. – Я люблю тебя, Шоффе. До этой минуты я не понимал, как сильно люблю тебя.

– Я тоже тебя люблю.

Мы договорились встретиться и пообедать завтра вечером у меня. Это будет первая еда, которую я приготовлю моему будущему мужу. Я задумалась о том, что мне подать на стол.