Текст книги "Жизнь в средневековой деревне"

Господский надел обрабатывали вилланы, обязанные отрабатывать барщину, а также работники, прикрепленные к наделу, – famuli. В Англии первые обычно выполняли примерно четвертую часть всей пахоты, вторые – оставшиеся три четверти¹³³. В число элтонских famuli входили восемь пахарей и погонщиков, возчик, три пастуха – для коров, свиней и овец. Каждый получал от двух до четырех шиллингов в год и, сверх этого, «livery» – плату зерном, мукой и солью, – пару перчаток и деньги на рождественское подношение¹³⁴. Менее значительное вознаграждение полагалось повару, доильщику (или доильщице) коров, дополнительным пастухам, сезонным помощникам коровника и свинопаса, смотрителю быков, доильщице овец, другим сезонным или временным работникам¹³⁵. В некоторых поместьях работникам-famuli давали наделы, иногда это был «засеянный акр» – участок земли, засеянный зерном. В аббатстве Рэмси число famuli доходило до восьмидесяти человек, с которыми рассчитывались как раз при помощи «засеянного акра»¹³⁶. Был и другой вариант – «субботний плуг»: сеньор одалживал плуги работникам-famuli раз в неделю, чтобы они могли вспахать свои участки¹³⁷.

Состоявший при поместье пахарь отвечал за благополучие вверенных ему животных, состояние плугов и упряжи. В «Seneschaucie» подчеркивается, что пахарь должен быть сообразительным, а еще – уметь копать водоотводные канавы. Что касается животных, то Уолтер из Хенли разумно советовал использовать как лошадей, так и волов: первых – из-за их высокой работоспособности, вторых – по экономическим соображениям. По словам Уолтера, старый вол был вполне съедобен, его можно было откормить и продать по той же цене, которую за него заплатили (согласно оценке современного исследователя – за 90 % от этой цены, то есть приблизительно за двенадцать шиллингов, если брать 1290-е годы). В 732 году папа Григорий III запретил употреблять в пищу конину. Почти во всей Европе на этот запрет не обращали внимания, но в Англии конину не ели – и в Средние века, и потом, в течение долгого времени. Следовательно, стоимость старой пахотной лошади составляла менее половины от первоначальной, равнявшейся десяти-одиннадцати шиллингам¹³⁸.

Бейлиф Элтона или управляющий Рэмси, возможно, был знаком с трудом Уолтера из Хенли: у восьми пахарей и погонщиков элтонского господского надела было четыре плужные упряжки с десятью лошадьми и восемнадцатью волами. Лошадей и волов обычно запрягали вместе – Уолтер рекомендовал поступать именно так. В Восточном Мидлендсе, к которому относится Элтон, часто можно было видеть двух лошадей и шесть волов в одной упряжке¹³⁹.

В каждом поместье труд арендаторов был крайне необходим, когда наступал важнейший период осенних и раннезимних работ. Чтобы успеть сжать, связать в снопы, перевезти, обмолотить, убрать на хранение и посадить озимую пшеницу до наступления морозов, требовалось массово привлекать вилланов, свободных арендаторов и членов их семей, а часто – и безземельных крестьян в качестве дополнительной рабочей силы. В Элтоне во время сбора урожая нанимали специалистов – двух молотильщиков, и одного веяльщика¹⁴⁰.

Молотьба, которая происходила в амбаре, отнимала много времени, веяние же было легкой работой. Наемным работникам платили по одному пенни за ринг обмолоченной пшеницы и столько же – за восемь рингов провеянной¹⁴¹.

Основные сельскохозяйственные культуры в Элтоне были такими же, как и в большинстве английских поместий, – ячмень, пшеница, овес, горох и бобы; в конце XIII века к ним прибавилась рожь. В 1286 году собрали около двух тысяч бушелей ячменя, вдвое меньше пшеницы, еще меньше овса, смешанных злаков (drage), гороха и бобов¹⁴². Урожайность составляла сам-четвёрт для ячменя, столько же для пшеницы, чуть больше сам-друг для овса и сам-четвёрт для бобов и гороха. В целом по всем культурам она равнялась примерно сам-третей и две трети: больше, чем предусматривалось Правилами святого Роберта (сам-третей и одна треть)¹⁴³. В 1297 году урожайность пшеницы в Элтоне достигла сам-пят[5]5
  Сам-друг, сам-третей, сам-четвёрт, сам-пят – то есть объем урожая превышал объем посеянного соответственно в два, три, четыре и пять раз. – Примеч. ред.


[Закрыть], но обычно оставалась такой, как указано выше, – в два-три раза меньше, чем сегодня¹⁴⁴. Цены с 1270 по 1320 год заметно колебались, составляя от пяти до восьми шиллингов за четверть (восемь бушелей) пшеницы¹⁴⁵. Чтобы засеять один акр, брали половину ринга (два бушеля). Даже когда не было засухи или наводнения, расходы на оплату труда и ценовая неопределенность зачастую сводили на нет прибыль сеньора от продажи урожая.

Трактаты того времени изобилуют советами по животноводству, содержат стандарты приготовления масла и сыра, рекомендации насчет того, что приносит большую выгоду – сыр или молоко, в них также имеются указания, когда приостанавливать доение коров и овец, чтобы те раньше начинали давать потомство, как кормить рабочий скот (лучше, если за этим будет следить староста или хейворд, поскольку волопас может обкрадывать поставщика корма) и клеймить господских овец, чтобы отличать их от арендаторских. Коровий пастух должен спать вместе со своими животными в коровнике, овечий – в овчарне, причем рядом с ним должна быть собака¹⁴⁶.

Относительно ветеринарии можно сказать лишь то, что она была не хуже средневековой медицины. Не давая конкретных указаний, Уолтер из Хенли призывал прилагать усилия для спасения животных: «Если какое-нибудь животное захворает, дайте деньги на его лечение, ибо сказано в пословице: „Благословен пенни, сберегающий два“»¹⁴⁷. Вероятно, более практичным выглядел другой его совет: быстро продавать таких животных, если болезнь угрожает всему стаду. Медный купорос, ртуть и деготь – все эти средства, часто встречающиеся в элтонских счетах, применялись для лечения различных болезней, но не оказывали особого влияния на уровень смертности: для овец, к примеру, он составлял в среднем 18 %¹⁴⁸. Обычно винили овечью оспу, «красную смерть» и «мор», причем последнее слово обозначало множество болезней и встречается в средневековых записях о поголовье скота чаще любого другого¹⁴⁹.

В Элтоне производилось около двухсот голов сыра в год, в основном – или даже исключительно – из овечьего молока. Большая часть их посылалась келарю, кое-что доставалось famuli и сезонным рабочим¹⁵⁰. Масло шло преимущественно на продажу, часть молока использовалась для выкармливания ягнят. С овцами в Средневековье обращались как с молочными животными, что, возможно, не давало им становиться крупными и выносливыми. Как известно, они подвержены болезням, но даже смерть овцы не становилась безвозвратной потерей – за ее шкуру можно было выручить хорошие деньги. Из-за сравнительно высокой ценности овечьей шерсти состав средневековой отары сегодня кажется странным. В наши дни овцы выращиваются в основном на мясо и баранов забивают рано, тогда как в Средние века они жили около четырех-пяти лет – баранья шерсть ценилась больше овечьей¹⁵¹.

Птицу в Элтоне, как и в большинстве поместий, вверяли попечению доильщицы. В «Seneschaucie» говорится, что она должна быть «верной, пользоваться доброй славой, держать себя в чистоте и… знать свое дело». Доильщица должна была искусно готовить сыр и солить его, помогать в прополке, как следует ухаживать за гусями и курами, поддерживать огонь в очаге усадебного дома¹⁵².

Кроме вышеперечисленного, Элтон давал только лен, яблоки и воск, все в скромных или совсем незначительных количествах. Воск поступал из нескольких ульев – попытка всерьез заняться пчеловодством не удалась из-за болезни пчел¹⁵³. Другие же английские поместья поставляли на рынок овощи с огорода, сидр, древесину и хворост. Вино, один из основных продуктов на континенте, в Англии играло второстепенную роль.

В старые времена, когда господствовало натуральное хозяйство, продукция поместья потреблялась внутри его и на селе редко слышали звон монет, излишки урожайных лет пропадали – люди попросту не могли съесть все это. Но незадолго до рассматриваемого нами периода произошли важные изменения. Развитие городских рынков «дало большинству людей возможность покупать и продавать»¹⁵⁴. Это касалось в первую очередь сеньора, если он был способен разглядеть такую возможность. Роберт Гроссетест, епископ Линкольна и обладатель практического склада ума, призывал своих читателей задуматься: «Сколько прибыли приносят вам плуг и скотина?»¹⁵⁵ Как правило, прибыль была достаточной. Мало того, денежные поступления от арендаторов быстро росли, поскольку те извлекали пользу из рыночных отношений. Расследование 1279 года, касавшееся земельной собственности в Центральной Англии, показало, что даже вилланы теперь платили деньгами более половины того, что с них причиталось¹⁵⁶. Помимо ренты, то были многочисленные платежи в пользу сеньора и штрафы, налагаемые манориальным судом. Доходы сеньора были так велики и разнообразны, что, вероятно, все закрывали глаза на неэффективность системы, приносившей их. Как и рабство, крепостное право требовало круглогодичного содержания работников, чей труд был нужен лишь в определенное время года и в разной степени.

Наемный труд и денежная рента были предвестниками будущего – как и применение технических новинок. Некоторые сеньоры прилагали усилия в этом направлении. В счетной книге Генри де Брея перечислен ряд усовершенствований, сделанных в его единственном поместье, включая строительство домов для арендаторов, расширение ручья с целью разведения рыбы, сооружение мельницы и моста¹⁵⁷. Деревня Уоррем-Перси подверглась масштабной реконструкции, – очевидно, это редкий пример того, как сеньор воспользовался своим правом собственности на деревенские дома и землю¹⁵⁸. В городах осуществить такие крупные проекты было невозможно, и на протяжении веков изменения сводились к возведению отдельных зданий.

Наивного, но толкового Уолтера из Хенли причисляют к основоположникам научного сельского хозяйства, особенно за рекомендации по улучшению качества семян («Семена, проросшие на чужой земле, принесут больше прибыли, чем проросшие на вашей собственной»)¹⁵⁹ и породы скота («Держите хряков и свиноматок, только если они хорошей породы»)¹⁶⁰. В элтонских записях зафиксированы попытки улучшить семенной фонд путем налаживания торговых связей между поместьями. В 1286–1287 годах старосте Эбботс-Риптона были отправлены тридцать рингов пшеницы, тогда как от старосты Уэстона получили двадцать рингов¹⁶¹. «Seneschaucie» содержит более определенные, чем у Уолтера, советы касательно улучшения породы скота: в частности, пастух, как указывает автор трактата, обязан выбирать крупных быков с хорошей родословной для выпаса и спаривания с коровами¹⁶². Роберт Троу-Смит считает, что к мнению сведущих людей в какой-то мере прислушивались. Прогрессивные сеньоры, например Хангерфорды из Уилтшира, привозили баранов из Линкольншира и других областей Англии. Троу-Смит даже предполагает, что кое-кто, «прежде всего владельцы больших церковных поместий», ввозил племенной скот с континента¹⁶³.

Но все же широко применялось только два испытанных способа увеличения сельскохозяйственного производства – вырубка леса или осушение болот под новые земли. В прежние века, когда леса и болота покрывали всю Северо-Западную Европу, работа первопроходцев, орудовавших топором и лопатой, была явно необходимой. Теперь, в конце XIII века, с появлением множества деревень, перспектив освоения новых угодий почти не осталось.

Зато появились возможности, связанные с быстрорастущим рынком шерсти. Торговцам-производителям из городов Фландрии, Франции и Италии, славившихся своим сукном, требовалось много сырья, и вскоре поместья стали продавать больше шерсти, чем зерна, мяса, кож и любого другого товара. Особенно ценилась английская шерсть за ее тонкость – главное качество этого продукта. Представители крупных шерстяных компаний часто заключали контракты с монастырями, вроде аббатства Рэмси, на весь год или даже на несколько лет вперед. Цены отличались большой стабильностью – в 1270–1320 годах они составляли от четырех до пяти шиллингов за стоун (6,35 килограмма). В 1287 году аббатство получило 118 настригов с элтонского господского надела, в 1314-м – 521¹⁶⁴. Неуклюжая, подверженная травмам и болезням, но неприхотливая в отношении корма и содержания, стабильно дающая шерсть, овца начала становиться национальным достоянием Англии.

Владельцы поместий с радостью открывали для себя рынок шерсти, но в большинстве своем они отличались консерватизмом, «не желая тратить сколь-нибудь значительную часть текущих доходов на усовершенствования»¹⁶⁵. Больше всего денег сеньору приносили луга, а самой ценной культурой было сено для зимнего корма, но в центре внимания, как и прежде, оставалось зерно. Выращивание злаков для землевладельцев имело некое мистическое значение; крестьяне также занимались им охотнее всего, но по более веским – и более земным – причинам¹⁶⁶.

Когда иностранные покупатели шерсти, имея в виду долгосрочные вложения, стали настаивать, чтобы в сараях, где стригли овец и хранили шерсть, были устроены дощатые полы – чего добилась, например, торговая компания из Кагора от цистерцианского аббатства Пайпвелл, – в Рэмси исполнили пожелание, но это был максимум того, на что соглашались пойти «передовые» сеньоры¹⁶⁷. Крупные перемены в британском сельском хозяйстве, признаком которых стали огораживания, начали происходить, и притом очень медленно, лишь в XV веке.

Довольные ростом доходов и своим образом жизни, все более роскошным, сеньоры в массе своей предпочитали добиваться получения того, что причиталось им, в рамках существующей системы, а не стремиться к ее улучшению. Манориальные обычаи по-прежнему регулировали жизнь деревни и даже укрепились, когда началось ведение записей; и сеньора, и крестьянина в целом устраивало положение вещей, стимулов для перемен не было. Сеньор полагался на обычай, благодаря которому на его полях всегда были работники, в сундуках – монеты, на столе – птица, сыр, мясо и эль. Крестьянин полагался на обычай, который фиксировал объем его повинностей и выплат, а также гарантировал, что он сохранит дом, придомовой участок, запашку и право на выпас скота.

Глава IV. Сельские жители

Образ жизни элтонца определялся тремя обстоятельствами: правовым статусом (свободный или несвободный), количеством земли и скота и, наконец (критерий, связанный с первыми двумя, но все же самостоятельный), социальным положением. Взаимодействие жителей деревни друг с другом лишь недавно привлекло внимание историков, ранее изучались в основном отношения крестьянина с сеньором. «Поместная сторона» жизни крестьянина затмевала «деревенскую», которая, однако, являлась более древней и более значимой: деревня возникла раньше. Тот факт, что информацию о деревне получить труднее, чем о поместье, никак не меняет этого вывода. Один из исследователей дает такое описание поместья: «система землевладения и землепользования, приспособленная к уже существовавшей сети деревень и хуторов»¹⁶⁸.

И деревня, и поместье играли свою роль в жизни крестьянина. Роль поместья зависела от того, был ли крестьянин свободным человеком или вилланом – различие, для которого законники стремились найти четкий критерий. Генри де Брактон, ведущий юрист XIII века, сформулировал принцип «Omnes homines aut liberi sunt aut servi» («Все люди либо свободны, либо подневольны»)¹⁶⁹. Брактон и другие законоведы пытались поместить виллана в систему римского права и при этом фактически определили его как раба. Такое соответствие могло существовать в правоведении, но на практике оно не работало. Будучи де-юре несвободными, многие вилланы де-факто приобрели привилегии свободных людей. Они покупали, продавали, завещали и наследовали имущество, включая землю. Практическая необходимость порождала обычай, а обычай опровергал римскую правовую теорию.

Еще во время составления «Книги Страшного суда» английского виллана фактически отнесли к свободным людям, «низшим из свободных», по выражению Фредерика Мейтленда. Вилланы занимали третью ступень из пяти, доступных для крестьянина: свободные люди (liberi homines); сокманы (sokemen); вилланы (villeins); коттеры (cotters), или бордары (bordars), то же, что крепостные на континенте; наконец, рабы, которые трудятся в доме и на участке господина в качестве работников и слуг¹⁷⁰. В течение столетия после составления «Книги Страшного суда» рабов в Англии не стало, но как именно это произошло, до сих пор неясно, – очевидно, они сделались либо слугами в поместье, либо арендаторами-вилланами. В то же самое время вилланы сделались несвободными людьми – и опять мы не знаем, вследствие чего. Историки полагают, что статус крестьянина был подвержен колебаниям в ту и другую сторону, что отражало крупные экономические сдвиги вне поместья, особенно рост городов – рынков сбыта сельскохозяйственной продукции. Родни Хилтон считает, что английских вилланов обложили новыми тяжелыми повинностями преимущественно в 1180–1190-х годах¹⁷¹.

Несвободное состояние виллана, или крепостного, никогда не было столь однозначным, как рабство, оно складывалось из множества конкретных ограничений. Виллан нес обременительные повинности в пользу сеньора, платил оброк в денежной или натуральной форме, подпадал под юрисдикцию господских судов. По словам Мейтленда, крепостной, или виллан, оставался «свободным человеком в отношениях со всеми людьми, кроме своего господина»¹⁷².

Сами понятия «свободный» и «несвободный» подразумевали массу юридических тонкостей. На континенте оттенки свободного и подневольного состояния проявились раньше, и вместе с ними возникло множество латинских терминов для обозначения несвободных: mancipium, servus, colonics, lidus, collibertus, nativus¹⁷³. В Англии терминология усложнилась еще больше. Разнообразие названий, обнаруживаемое уже в «Книге Страшного суда» и частично обусловленное региональными типами расселения, в течение двух последующих столетий возросло до такой степени, что на 1279 год в Кембриджшире для понятия «житель деревни» существовало двадцать терминов: некоторые имели, по сути, одно и то же значение, но были и такие, что указывали на небольшие различия. Чуть севернее, в Южном Линкольншире, появилось, кроме этих, еще восемь обозначений. К «настоящим джунглям правил, регулирующих социальные отношения» (выражение Эдварда Миллера и Джона Хэтчера), добавилось то обстоятельство, что сама земля считалась либо «свободной», либо «вилланской»: в первом случае ее владелец уплачивал денежную ренту, во втором – отрабатывал повинности. Первоначально арендаторы-вилланы владели только «вилланской» землей, но к XIII веку многие вилланы стали обладателями «свободных» наделов, а многие свободные люди – «вилланских»¹⁷⁴.

Но если юридический статус земли определить было нелегко, ее экономический статус, как правило, был вполне четким, зримым и осязаемым: человек владел столькими-то акрами земли, столькими-то головами коров и овец. Жорж Дюби, говоря о континенте, замечает: «Раньше классовые различия зависели от наследственных и юридических барьеров, отделявших свободных людей от несвободных, но к 1300 году главную роль стало играть экономическое положение человека»¹⁷⁵. В Англии сдвиги происходили, возможно, чуть медленнее – но явно в том же направлении. Богатый виллан имел больше влияния в деревне, чем безденежный свободный человек.

В отношениях между жителями деревни – можно назвать это «социологией деревни» – многое остается неясным, но немало всего можно узнать из документов манориальных судов, в которых отражалось не только исполнение обязательств перед сеньором, но и взаимодействие между жителями деревни – ссоры, тяжбы, браки, наследование имущества, продажа и покупка земли, хозяйственная деятельность, преступления.

Как раз тогда произошло событие, крайне облегчившее идентификацию отдельных людей и семей, населявших деревни: появление фамилий. Список элтонцев, составленный около 1160 года и включенный в картулярий аббатства Рэмси, – в нем перечислены тогдашние арендаторы, их отцы и деды – содержит лишь несколько фамилий. Последние происходят от места рождения (Ральф из Эйскерча, Ральф из Уолсокена, Гилберт из Ньютона), рода занятий (Турольд Прист [священник], Томас Клерк [клирик], Гилберт Рив [староста], Ральф Шумейкер [сапожник]) или имени отца (Ричард, сын Реджинальда). Но для большинства жителей деревни есть только имена: Уолтер, Томас, Ральф, Роджер, Роберт, Эдвард¹⁷⁶.

Столетие спустя, судя по спискам манориального суда и документам королевской переписи, фамилии имелись почти у всех элтонских арендаторов. Одни, как и имена, написаны на латыни, другие – по-английски: Robertus ad Crucem (Роберт у креста) и Henricus Messor (Генри Хейворд), но порой и на том и на другом языке одновременно – lohannes Page (Джон Пейдж), Henricus Wollemonger (Генри Вулмангер) и Robertus Chapman (Роберт Чепмен; Chapman – староанглийское слово, означающее «торговец»; в других латинских записях он фигурирует как Robertus Mercator). Нередко бывает так, что трудно сказать, обозначает ли латинское слово фамилию, профессию или должность: так, «Henricus Faber» может быть Генри Смитом (Кузнецом) или кузнецом Генри, а в других записях он может быть упомянут как «Генри, сын Гилберта», или «Генри у воды», или «Генри из Барнуэлла». Сын Джона Даннинга, который покинул деревню и стал дубильщиком кож (tanner) в Хейхеме, всегда будет Джоном Таннером.

Почти все фамилии образованы одним из трех способов: от христианского имени родителей (или бабки/деда); от занятия, должности и (иногда) юридического статуса; места происхождения либо места проживания в деревне. В первую категорию входит семья Фронси, возможно происходящая от «Фрэнсиса», упомянутого в описании поместья XII века, который владел виргатой и шестью акрами; Гослины; Блэнделы (в XII веке Блэндел владел тремя виргатами); Бениты (Бенедикты); Хуберты и многочисленные фамилии, которым предшествуют слова son of – «сын такого-то» (Александр, сын Гилберта; Николас, сын Генри; Роберт, сын Джона). В нескольких случаях используется имя матери: Уильям, сын Летиции, Агнес, дочь Беатрис. Джеймс Рэфтис, исследовавший деревню Уорбойс, заметил, что фамилии, образованные от христианских имен родителей, постепенно утрачивали элемент «сын», и человек становился просто Александром Гилбертом, Николасом Генри, Робертом Джоном. Наконец во второй половине XIV века «сын» вновь начинает встречаться в отдельных случаях: Джонсон, Джеймсон, Уильямсон¹⁷⁷.

В категории «занятия и должности» встречаются такие фамилии, как Миллер (мельник), Смит (кузнец), Шумейкер (сапожник), Картер (возчик), Карпентер (плотник), Чеплин (священник), Комбер (чесальщик), Купер (бондарь), Дайер (красильщик), Вебстер (ткач), Чепмен (купец), Шепард (пастух), Таннер (кожевник), Уокер (сукновал), Вулмангер (торговец шерстью), Бакстер (пекарь), Тейлор (портной), Пейнтер (маляр), Фримен (свободный человек), Хейворд и Бидл (помощник старосты). Не менее восьми человек, фигурирующих в судебных списках за последние два десятилетия XIII века, носили фамилию Рив (староста), причем трое из них – в одном и том же списке, и, кроме того, один человек – имя Ривсон (на английском языке).

Фамилии в третьей категории обычно происходят от ближайших к Элтону деревень: Уормингтон, Морберн, Уотер-Ньютон, Стэнграунд и Элуолтон; Барнуэлл, Кейстон и Брингтон на юге; Бартон в Бедфордшире; Клипшем в Линкольншире; Мархолм, к северо-западу от Питерборо. Фамилии, происходящие от той части деревни, где жила семья, бывают латинскими и английскими, а иногда и французскими: Эбавбрук (над ручьем), Ad Portam (у ворот), Ad Pontem (у моста), Ad Furnam (у печи), Атте Брук (у ручья), Атте Уотер (у воды), Атте Уэлл (у колодца), Ордевилл (hors de ville или extra villam – за пределами деревни), In Venella (в переулке), In Angulo (в закоулке или в углу), Ad Ripam (на берегу реки). Со временем эти названия изменялись и упрощались: Брукс, Гейтс, Бриджес, Лейн, Бэнкс, Этуотер, Этуэлл.

У нескольких элтонцев фамилии, по-видимому, происходили от личных качеств или прозвищ неясной этимологии: Лермит (L’Hermite – отшельник), Прюдом (Prudhomme – мудрец), Ле Уайз (мудрый), Чайлд (дитя), Херинг (селедка), Саладин, Блаккалф (черный теленок), Ле Лон (длинный), Ле Рюс (хитрец). Одна семья носила фамилию Пепперкон (Перчинка), другая – Мастерд (Горчинка)¹⁷⁸.

Судя по имеющимся сведениям, деревенское общество везде делилось на три группы. Беднейшие вообще не имели земли либо располагали таким небольшим наделом, что не могли содержать семью. Представители средней группы владели участками размером от полувиргаты до виргаты. Полувиргаты (12–16 акров) хватало, чтобы прокормить семейство при хорошем урожае; целая виргата давала излишек, позволявший выкупить повинности виллана или даже приобрести дополнительный участок. На вершине иерархии находилась небольшая группа сравнительно крупных землевладельцев-крестьян с сорока, пятьюдесятью, а порой и ста акрами; даже если они были вилланами, через несколько поколений их потомки могли получить дворянство.

Статистическую картину этого общества дал советский специалист по экономической истории Евгений Косминский, который проанализировал данные о земельных владениях в семи графствах Мидлендса, включая Хантингдоншир, которые содержатся в «Сотенных свитках» 1279 года. Он обнаружил, что 32 % всех пахотных земель приходились на долю господского надела, 40 % – на долю вилланской земли и 28 % – на долю свободных держаний. Примерно пятая часть крестьян располагала наделами, по площади более или менее равными виргате, более трети – полувиргатой. Несколько самых зажиточных семей сосредоточили в своих руках наделы в сто и более акров. В целом размер землевладений уменьшался по мере роста населения. Из 13 500 владений в 1279 году 46 % не превышали по площади десяти акров, что, вероятно, давало прожиточный минимум¹⁷⁹.

Данные «Сотенных свитков» для Элтона примерно соответствуют цифрам для всей страны. Сначала перечисляются владения аббата, затем арендаторы, их земли и правовой статус, а также обязательства перед аббатом и королем¹⁸⁰. Господский надел аббата включал curia размером в полтора акра, пашню в три гайды, луг в шестнадцать акров, трехакровое пастбище, три мельницы и право рыбной ловли в реке.

Список арендаторов возглавлял «Джон, сын Джона из Элтона», крупный свободный держатель, арендовавший одну гайду (шесть виргат, или 144 акра) аббатской земли – по сути, небольшое поместье внутри поместья, со своими арендаторами: одним свободным крестьянином-виргатарием и девятью коттерами (обладателями дома с небольшим участком). Далее шли другие аббатские арендаторы: двадцать два свободных человека, сорок восемь вилланов и двадцать восемь коттеров – и наконец настоятель и четыре его арендатора-коттера.

Итак, мы имеем сто четырнадцать имен глав семейств. Это были далеко не все жители деревни и даже не все проживавшие там мужчины; в судебных списках 1279–1300 годов встречается по меньшей мере сто пятьдесят имен других людей, поддающихся идентификации. То были другие члены семейств, поденщики, работники поместья и ремесленники.

Джон из Элтона, или Джон Господин (John le Lord), согласно одной судебной записи, был деревенским аристократом, хотя ни в коей мере не относился к дворянам. Небольшое поместье, которым он владел, сложилось из земель, добытых его предками в XII веке тем или иным способом¹⁸¹. Из принадлежавшей ему гайды тридцать шесть акров составляли господский надел¹⁸². Он был обязан заседать в аббатском «суде чести», собиравшемся в Бротоне и разбиравшем дела всего поместья, а также присутствовать на каждом третьем заседании королевских судов графства и округа. Его единственный свободный держатель, Джон из Лангетофта, владел виргатой «по хартии» (договору) и платил символическую ежегодную ренту в один пенни. Половина виргаты из гайды принадлежала аббату «безвозмездно, за поминовение в молитвах». Остальная земля делилась между девятью землевладельцами, на каждого приходилось в среднем по восемь акров.

Двадцать два других аббатских держателя, указанные в «Сотенных свитках» как свободные люди, владели различным количеством земли, за которую несли незначительные повинности и платили денежную ренту – от четырех шиллингов и одного пенни до шести шиллингов в год. В отношении троих манориальный суд позже не подтвердил статус свободного человека: признак неопределенности, часто сопутствовавшей вопросу о свободе.

Размер владений этих двадцати двух держателей и объем их повинностей иллюстрируют изменчивость поместного землевладения. Если взять конкретный участок, выяснится, что он не обязательно переходил в неизменном виде от отца к сыну на протяжении нескольких поколений. Раздел имущества, подарки младшим сыновьям, приданое дочерям, приобретения и продажи – все это приводило к тому, что с течением времени владения дробились или, наоборот, округлялись. В 1160 году из двадцати двух свободных держателей осталось только девять; в 1279 году девять основных арендаторов по-прежнему располагали аббатской землей. Но пятеро из них передали (в качестве приданого или наследства) или продали часть земли тринадцати субарендаторам, которые платили им ежегодную ренту.

Одним из субарендаторов был Роберт Чепмен, проходящий в списках как коттер на земле Джона из Элтона. Но его имя (купец) говорит о том, что это был быстро разбогатевший торговец – очевидно, недавно приехавший в Элтон. В 1279 году Роберт владел, кроме дома, тремя участками земли общей площадью восемнадцать акров, которые он, несомненно, приобрел. На другом конце социальной лестницы стоял Джеффри Бландел, чей предок в 1160 году владел тремя виргатами (семьдесят два акра); в 1279 году у Джеффри осталось только полторы виргаты, разделенные между пятью субарендаторами. С держателями крестьянских наделов происходило то же, что и с владельцами поместий: одни шли в гору, другие – под гору.

Сорок восемь элтонских вилланов считались «обычными держателями», которые подчинялись «обычаям поместья», то есть несли повинности и платили сеньору оброк. Из них тридцать девять были виргатариями, девять – полувиргатариями. С ростом населения некоторые виргаты, закрепленные за теми или иными семействами, превращались в полувиргаты. В других местах этот процесс зашел гораздо дальше – кое-где полных виргат не осталось вообще. Ни один виллан в Элтоне не держал более чем одну виргату, хотя в других областях Англии встречались вилланы с обширными наделами¹⁸³.

Элтонские вилланы выполняли весьма обременительные повинности, подробно перечисленные в переписи, причем обязательства полувиргатариев были наполовину меньше, чем у виргатариев. Данная работа имела денежный эквивалент; арендатор мог освободиться от нее за деньги, которые шли на оплату труда наемных работников.