Текст книги "Люди, власть и прибыль"

Каждая отрасль творчески подходит к поиску своего пути сохранения рыночной власти. Наши фармацевтические компании особенно изобретательны в способах удержания на задворках генетических фирм, которые снижают цены и, следовательно, прибыли группы, получившей название Big Pharma. Они не раз просто откупались от генетиков, что справедливо считается нарушением антимонопольного законодательства[154]154
  Например, дело King Drug Company v. Smithkline Beecham Corporation, United States Court of Appeals for the Third Circuit, No. 14–1243, November 19, 2014. Верховный суд впоследствии отказался пересмотреть свое постановление. См. также дело FTC v. Actavis, Inc., Supreme Court No. 12–416 (2013).


[Закрыть]. В ходу также практика продления срока действия патентов, получившая название «обновление»[155]155
  Например, они ждут истечения срока действия патента, после чего выпускают лекарственную форму с медленным высвобождением действующего вещества. Такая форма лекарства не должна патентоваться – патент должен выдаваться только на нетривиальную инновацию, а в этом случае речь идет о форме выпуска уже существующего лекарства. Индия уже признала это, чем сильно разочаровала США.
  Нередко правительство помогает Big Pharma сдерживать выпуск дженериков в результате применения положений, известных как «эксклюзивность данных». Они ограничивают использование данных по оригинальному лекарственному средству для оценки безопасности и эффективности дженерика.


[Закрыть].

Приведу еще один пример творчества в сохранении рыночной власти, который особенно в ходу у новых технологических гигантов: упреждающие слияния – приобретение потенциальных конкурентов до того, как они станут угрозой и привлекут внимание антимонопольных органов. Молодые предприниматели предпочитают не связываться с Google или Facebook и с готовностью монетизируют свои активы, нередко получая намного больше, чем в самых смелых мечтах[156]156
  В главе 6 приводятся несколько примеров таких упреждающих слияний.


[Закрыть].

Другие причины усиления рыночной власти

Помимо изобретательности нашего корпоративного сектора существуют и другие причины усиления рыночной власти. В определенной мере это просто результат эволюции нашей экономики. Сюда относится сдвиг спроса к сегментам со значительной локальной рыночной властью, в основе которой лежит локальная репутация. В районе, например, может присутствовать всего один дилер компании Ford или один агент по обслуживанию тракторов John Deere. Поскольку клиенты вынуждены обращаться за обслуживанием именно к этому дилеру, он обладает локальной рыночной властью, которая приносит компаниям вроде John Deere ощутимую прибыль, даже если в производственной части этого бизнеса конкуренция снижает цены и прибыли.

То же происходит и в отраслях, где большое значение имеют так называемые естественные монополии. Естественные монополии появляются там, где доминирование одной фирмы на рынке позволяет снизить себестоимость продукции, например когда средние затраты уменьшаются с ростом масштабов производства[157]157
  Существуют и другие причины, по которым эволюция экономики может приводить к усилению рыночной концентрации. В главе 6 говорится о том, что большие данные открывают путь к появлению естественной монополии, которая может давать преимущества таким фирмам, как Google и Amazon, перед другими. В таких ситуациях очень трудно обеспечить конкуренцию. Она просто не появляется.


[Закрыть]. В небольшом регионе прямой смысл иметь только одну компанию по снабжению электричеством или водой. Сотню лет назад во многих ключевых отраслях вроде сталелитейной и автомобильной доминировали всего несколько гигантских компаний. Конкуренция была ограниченна потому, что новички просто не могли достичь масштаба, необходимого для снижения затрат. Однако глобализация расширила рынки, и, хотя конкурентоспособному автопроизводителю по-прежнему нужно выпускать не меньше нескольких сотен тысяч автомобилей в год, места на них достаточно, чтобы многие фирмы достигли необходимого масштаба[158]158
  Так, в Соединенных Штатах в середине XX в. существовали три доминирующих автопроизводителя (GM, Chrysler и Ford) и пара небольших фирм (Studebaker, Nash-Rambler). Сегодня с тремя американскими автопроизводителями жестко конкурируют многочисленные японские, корейские, немецкие и итальянские производители.


[Закрыть].

Сегодня местом ограничения конкуренции является «новая экономика». В значительной части этой инновационной экономики первоначальные затраты – это вложения в исследования и разработки. Дополнительные затраты, связанные с обслуживанием каждого нового клиента, равны нулю[159]159
  Еще одно соображение в пользу невозможности существования стандартной конкуренции на таких рынках заключается в том, что в соответствии с общепринятой теорией конкуренции при равенстве цены предельным затратам (то есть затратам на производство дополнительной единицы продукции) такие отрасли становятся нежизнеспособными.


[Закрыть].

Изменение правил игры

Так или иначе, усиление рыночной власти объясняется в значительной мере изменением правил игры. Важную роль в них играют правила, обеспечивающие сохранение конкуренции на рынках, то есть антимонопольное законодательство, которое мы уже упоминали. Новые, пониженные стандарты антимонопольной политики значительно облегчают получение и использование рыночной власти[160]160
  По иронии судьбы изменение правил игры, которое прямо и косвенно привело к расширению рыночной власти, к ослаблению экономики и усилению неравенства, заключается в снижении ставок налогообложения для высшего слоя населения, как уже говорилось. Понижение уровня налогообложения может поощрять «погоню за рентой», когда фирмы пытаются получать прибыль не за счет производства более совершенных продуктов, а за счет, например, получения преференций от правительства. См.: Piketty, Saez, and Stantcheva, “Optimal Taxation of Top Labor Incomes.” Налоговый закон 2017 г. демонстрирует связанный феномен: когда налог на прибыль понижают для корпоративных спонсоров партии, находящейся у власти, существует опасность появления в налоговом законодательстве положений, благоприятных для тех или иных групп, создания перекосов в экономике и снижения общей эффективности.


[Закрыть]. А кроме того, наше антимонопольное законодательство не поспевает за изменениями в экономике.

Нестрогое применение существующих правил также вносит свой вклад[161]161
  Тот факт, что рыночная концентрация в Соединенных Штатах растет, а в Европе нет, говорит о критической важности не технологии, а политики. Герман Гутьеррес и Томас Филиппон связывают эту разницу со строгостью применения антимонопольного законодательства. См.: Gutiérrez and Philippon, “How EU Markets Became More Competitive than US Markets: A Study of Institutional Drift” (NBER Working Paper No. 24700, June, 2018).


[Закрыть] – рекордно низкое число антимонопольных дел, доведенных до суда администрациями президентов Джорджа Буша – младшего и Обамы, ясно характеризует ситуацию. В 2015 г. объем слияний и поглощений – объединений фирм для наращивания размеров и власти – достиг абсолютного максимума $4,7 трлн. Хотя это не всегда вредит конкуренции, во многих случаях вред очевиден. Неадекватная антимонопольная политика позволяет тем, кто обладает рыночной властью, в частности Google, Facebook и Amazon, использовать ее, усиливать, расширять и укреплять.

Несложно заметить, что рыночная власть приводит к усилению неравенства. Помимо этого, она играет определенную роль в замедлении роста экономики и ухудшении ее результативности. Монопольная власть, эдакий перекос рыночной системы, без сомнения ведет к снижению эффективности экономики[162]162
  Иными словами, это ведет к понижению уровня национального дохода (и к повышению доли национального дохода, уходящей к монополисту). Кроме того, это увеличение рыночной власти также ведет к замедлению роста, отчасти потому, что с ослаблением конкуренции ослабевают стимулы к обновлению, отчасти потому, что входные барьеры, создаваемые обладателями рыночной власти, мешают появлению других инноваторов, и отчасти потому, что более значительная доля вложений в исследования уходит на поддержание и расширение рыночной власти, а также на поиск более продуктивных путей ее использования.
  Ценовая дискриминация – когда фирмы устанавливают разные цены для разных клиентов, что становится все более характерным для цифровой экономики по мере накопления фирмами информации о каждом из нас и появления возможности определить, сколько мы готовы заплатить, – вносит еще большие перекосы, как показано в главе 6.


[Закрыть]. Недавние оценки Дэвида Бакаи из Лондонской школы экономики и политологии и Эммануэля Фархи из Гарварда показывают, насколько велика ее стоимость для экономики, – устранение наценок, возникающих из-за отсутствия конкуренции, привело бы к повышению продуктивности экономики США примерно на 40 %[163]163
  “Aggregate Productivity and the Rise of Mark-Ups,” Vox, Dec. 4, 2017; и David R. Baqaee and Emmanuel Farhi, “Productivity and Misallocation in General Equilibrium” (NBER Working Paper 24007, 2018).


[Закрыть].

Создание барьеров для входа – неотъемлемая часть рыночной власти. В отличие от этого для динамичной конкурентной экономики характерны появление (и уход) фирм и высокая доля новых игроков. Процентная доля молодых фирм в американской экономике значительно ниже, чем в других странах, ниже, чем в «старушке Европе» (например, в Испании, Швеции и Германии) и развивающихся странах вроде Бразилии и даже чем у нас самих в прошлом. Это признак экономики, где конкуренция уменьшается и где успешные фирмы создают высокие барьеры для входа, окружая себя широкими и глубокими крепостными рвами[164]164
  Исследование Джона Халтивангера и его коллег ясно показывает это. См.: Ryan Decker, John Haltiwanger, Ron S. Jarmin, and Javier Miranda, “The Secular Decline in Business Dynamism in the US” (manuscript, 2014); John Haltiwanger, Ian Hathaway, and Javier Miranda, “Declining Business Dynamism in the U. S. High-Technology Sector” (Kauffman Foundation, 2014); Ryan Decker, John Haltiwanger, Ron S Jarmin, and Javier Miranda, “The Role of Entrepreneurship in US Job Creation and Economic Dynamism,” Journal of Economic Perspectives 28, no. 3 (2014): 3–24. См. также: Ian Hathaway and Robert E. Litan, “Declining Business Dynamism in the United States: A Look at States and Metros” (Brookings Papers, 2014). Данные ОЭСР показывают, кроме того, что там, где Соединенные Штаты демонстрируют не самые плохие результаты, они тем не менее, в отличие от наших представлений, далеко не самые лучшие. См.: Chiara Criscuolo, Peter N. Gal, and Carlo Menon, “The Dynamics of Employment Growth: New Evidence from 18 Countries” (OECD, Science, Technology and Industry Policy Papers no. 14, May 21, 2014).
  Фурман и Орзаг приводят дополнительные свидетельства снижения динамизма американской экономики, что, на их взгляд, связано в определенной мере с ослаблением конкуренции. См.: Furman and Orszag, “Slower Productivity and Higher Inequality: Are they Related?”; и Furman and Orszag, “A Firm-Level Perspective on the Role of Rents in the Rise in Inequality.”


[Закрыть].

Заметное возрастание рыночной власти идет во вред продуктивности экономики. Помимо этого, оно может сильно влиять на потребительский спрос. По мере того как деньги перемещаются из нижней части экономической пирамиды в верхнюю, совокупное потребление снижается просто потому, что находящиеся наверху проедают более скромную часть своего дохода по сравнению с находящимися внизу, у которых практически все уходит на то, чтобы выжить.

Более того, сокращаются инвестиции, поскольку избыточный доход от производства дополнительной единицы продукции снижается с усилением монопольной власти. В случае монополии наращивание производства ведет к снижению цен, поэтому прирост прибыли заметно меньше, чем на конкурентных рынках, где цены более или менее стабильны при любом уровне производства на отдельно взятой фирме. Это объясняет аномалию последних лет: несмотря на очень высокую норму прибыли, уровень капиталовложений (в виде доли от ВВП) снизился с 17,2 % в 1960–1970-х гг. в среднем до 15,7 % в 2008–2017 гг. А такое сокращение частных инвестиций не сулит ничего хорошего для будущего роста[165]165
  Фурман и Орзаг также отметили тот факт, что крупные компании инвестируют меньше, даже несмотря на вроде бы высокую прибыль, которая, по мнению исследователей, обусловлена в определенной мере ослаблением конкуренции. См.: Furman and Orszag, “A Firm-Level Perspective on the Role of Rents in the Rise in Inequality”; и Furman and Orszag, “Slower Productivity and Higher Inequality: Are They Related?” Гутьеррес и Филиппон (2017 г.) аналогичным образом отмечают, что инвестиции в США сегодня невелики по отношению к показателям прибыльности и рыночной стоимости компаний, и считают, что отсутствие конкуренции и недальновидность, связанная с проблемами корпоративного управления, являются двумя ключевыми причинами. См.: Germán Gutiérrez and Thomas Philippon, “Investment-less Growth: An Empirical Investigation,” Sept. 2017, New York University and Brookings, https://www.brookings.edu/wp-content/uploads/2017/09/2_gutierrezphilippon.pdf.
  Недостаточная инвестиционная активность также отрицательно сказывается на совокупном спросе, который имеет критическое значение в периоды, следующие за такими событиями, как финансовый кризис 2008 г., когда отсутствие спроса сдерживает развитие экономики. Данные из отчета “Shares of Gross Domestic Product: Gross Private Domestic Investment,” St. Louis FRED, просмотрено 17 июля 2018 г., доступно на сайте https://fred.stlouisfed.org/series/A006RE1Q156NBEA#0.


[Закрыть].

Уже заметен и еще один эффект: инновации, которые должны быть нацелены на создание более эффективных способов производства и повышение качества продуктов, становятся все более ориентированными на поиск лучших способов создания и сохранения рыночной власти, а также эксплуатации потребителей. Больше всего в последней сфере преуспевают наши финансовые фирмы, однако они не одиноки, как показывают в своей вышедшей в 2015 г. книге «Охота на простака: экономика манипуляций и обмана»[166]166
  Princeton: Princeton University Press. Во многом почти так же, как некоторые недобросовестные игроки в интернете выискивают простаков и тех, кого можно заманить в ловушку.


[Закрыть] лауреаты Нобелевской премии Джордж Акерлоф и Роберт Шиллер. Мы уже говорили, например, о том, как наши табачные и фармацевтические компании, а также производители продуктов питания греют руки на выпуске вызывающих зависимость продуктов, которые не только не нужны, но и вредны.

Мы привыкли думать, что высокие прибыли – это признак успешного функционирования американской экономики, более качественных товаров и услуг. Однако сейчас мы узнали, что высокие прибыли могут также быть результатом более изощренной эксплуатации потребителей, ценовой дискриминации, позволяющей извлекать так называемый излишек потребителя (разницу между тем, что человек готов заплатить за продукт, и тем, что он должен заплатить на конкурентном рынке). Основной результат такой эксплуатации – перекачивание дохода из кармана потребителей в карман наших новых сверхбогатых и принадлежащих им фирм.

Использование фирмами рыночной власти – это всего лишь половина истории. Перед нами все сильнее встает проблема монопсонической власти – способности фирм применять свою рыночную власть в отношениях с теми, у кого они покупают товары и услуги, и в частности в отношениях с работниками[167]167
  Этот вопрос привлек некоторое внимание со стороны администрации Обамы. См.: CEA Issue Brief, “Labor Market Monopsony: Trends, Consequences, and Policy Responses,” Oct. 2016.


[Закрыть]. Под монопсонией понимается ситуация, когда на рынке присутствует единственный покупатель или единственный работодатель. Подобно рынкам с единственным продавцом (монополия) существуют и рынки с единственным покупателем. Когда мы говорили о монопольной власти, то подразумевали фирмы, имеющие такую рыночную власть, которая позволяет им поднимать цены выше конкурентного уровня. Как подчеркивалось, изменения в экономике привели к усилению рыночной власти, по крайней мере во многих значимых секторах. Точно так же и здесь, только речь идет уже об ослаблении переговорной силы работников и уменьшении их заработной платы.

Типичная конкурентная модель предусматривает существование «атомистических» рынков труда, где уровни заработной платы устанавливаются в зависимости от спроса на труд и его предложения. Рыночной власти нет ни у кого. Уход работника никак не влияет на фирму – она просто выходит на рынок труда и находит аналогичного работника с такой же зарплатой. Самое главное, что увольнение не имеет никаких последствий и для работника, который просто находит эквивалентное рабочее место с такой же зарплатой.

Однако в мире, в котором мы живем, все обстоит иначе. Фирма может легко найти другого работника, возможно не настолько хорошего, но почти такого же. Работнику же обычно не так просто найти альтернативную эквивалентную работу, особенно при высоком уровне безработицы. Если работа и находится, то она может оказаться в другом городе, куда работнику придется переехать. Смена рабочего места – очень затратное дело для работника и его семьи. Длительный перерыв в работе неприемлем. На работнике висит бремя ипотеки, автокредита и других крупных выплат, которые должны осуществляться ежемесячно. Короче говоря, налицо огромный перекос рыночной власти в пользу работодателя[168]168
  См., например: Alan Manning, “Imperfect Competition in Labour Markets,” in Handbook of Labor Economics, eds. Orley Ashenfelter and David Card, vol. 4 (Amsterdam: North-Holland, 2011); и John Schmitt, “Why Does the Minimum Wage Have No Discernible Effect on Employment?” (CEPR Publication, 2013).


[Закрыть].

Как на товарном рынке (рынке товаров и услуг) рыночная власть позволяет фирмам поднимать цены выше того уровня, на котором они находились бы в иной ситуации, так и на рынках труда она дает им возможность устанавливать заработную плату ниже того уровня, на котором она могла бы быть.

Хотя это и незаконно, многие из наших ведущих фирм по сговору, обычно втихую, держат зарплаты на низком уровне, и лишь громкие судебные разбирательства вытаскивают такие неправомерные действия на свет божий. При Стиве Джобсе Apple договорилась с Google, Intel и Adobe об отказе от «переманивания» сотрудников – иначе говоря, они отказались от конкуренции. Работники, которых это коснулось, подали иск против такого антиконкурентного заговора – иск был улажен за $415 млн. Компания Disney и группа киностудий тоже заплатили огромную сумму за улаживание претензий в судебном деле по обвинению в незаконном сговоре об отказе от переманивания. Положения об отказе от переманивания есть даже во франчайзинговых соглашениях в сфере фастфуда. Там прекрасно знают, что конкуренция приводит к росту уровня оплаты труда. Многие трудовые договоры содержат ограничения на принятие предложений на работу от конкурентов. В результате этого тоже снижается конкуренция, а вместе с ней и уровень заработной платы[169]169
  Во многих ситуациях, как и в случае работников индустрии фастфуда, оправданий вроде разглашения коммерческой тайны или «внутренней информации» быть не может. Алан Крюгер и Эрик Поснер выяснили, что четверть всех американских работников подписывает соглашения об отказе от конкуренции или переманивания на том или ином этапе своей карьеры. Такие соглашения нередко навязываются самым незащищенным работникам. См.: “A Proposal for Protecting Low-Income Workers from Monopsony and Collusion,” The Hamilton Project Policy Proposal 5 (2018).


[Закрыть].

Адам Смит прекрасно знал не только об опасности сговора фирм с целью повышения цен, его беспокоила также возможность их объединения для сдерживания роста зарплат:

Хозяева всегда и везде находятся в молчаливом, но постоянном и едином союзе против повышения оплаты труда сверх существующего уровня […] Хозяева также иногда договариваются опустить оплату труда даже ниже этого уровня. Все это неизменно происходит при полном молчании и тайно[170]170
  Smith, An Inquiry into the Causes of the Wealth of Nations.


[Закрыть].

Похоже, он в полной мере предвидел действия наших бизнес-лидеров в XXI в., что в Кремниевой долине, что в Голливуде.

Другие свидетельства рыночной власти работодателей

Мы видим проявления рыночной власти работодателей каждый день, когда они вынуждают работников переходить на прерывистый график работы (четыре часа утром, потом трехчасовой перерыв и четыре часа вечером), когда предоставляют возможность лишь частичной занятости, чтобы не обеспечивать работников медицинской страховкой, когда меняют график работы каждую неделю, уведомляя об этом лишь в конце недели. Рыночная власть работодателей проявляется и в требовании работать сверхурочно – нередко без соответствующей оплаты[171]171
  Недавнее исследование показало, что «среди работников с почасовой оплатой труда, которые работают более 40 часов в неделю, 19 % получают меньше положенной “полуторной платы” за сверхурочное время». См.: Susann Rohwedder and Jeffrey B. Wenger, “The Fair Labor Standards Act: Worker Misclassification and the Hours and Earnings Effects of Expanded Coverage” (Rand work paper, Aug. 7, 2015).


[Закрыть]. Такая политика работодателей наносит ущерб семейной жизни и заставляет людей чувствовать себя бессильными[172]172
  Одним из самых красноречивых примеров служит недавнее эконометрическое исследование онлайновых рынков труда. Казалось бы, монопсоническая власть там должна быть незначительной, однако факты говорят об обратном. См.: Dube, Jacobs, Naidu, and Suri, “Monopsony in Online Labor Markets”, а также Azar et al., “Concentration in US Labor Markets: Evidence from Online Vacancy Data.”
  Мы видим проявления рыночной власти работодателя также в расовой, этнической и гендерной дискриминации, примеров которой чрезмерно много на рынке труда. Теория конкуренции говорит о том, что такой дискриминации не может существовать, однако каждому, у кого есть глаза, нетрудно убедиться в том, что она все-таки существует и что ее существование подтверждается отсутствием власти у этих групп по сравнению с властью работодателей.


[Закрыть].

Переговорную силу работников ослабляют многие изменения институтов (ослабление профсоюзов[173]173
  Ослабление профсоюзов, в свою очередь, объясняется целым рядом факторов помимо изменений правил игры и структуры рынков, которые усложняют объединение работников в профсоюзы. Многие из этих изменений подпитывают друг друга. Глобализация в том виде, в котором она реализуется, уменьшает способность профсоюзов добиваться повышения уровня оплаты труда своих членов, а такое снижение эффективности сокращает численность членов профсоюзов. Профсоюзные лидеры иногда неадекватно отстаивают интересы рядовых членов. Это явление называют агентской проблемой, иначе говоря, проблемой, которая возникает во всех организациях, когда есть пробелы в информации/подотчетности.


[Закрыть]), правил, норм и практики. Например, от того, что профсоюзы договариваются об улучшении условий коллективного договора, выигрывают все работники предприятия, в том числе те, которые не входят в профсоюз. Однако некоторые предпочитают «кататься бесплатно» – пользоваться выгодами, даваемыми профсоюзом, но не платить за них. По этой причине профсоюзы нередко договариваются с предприятием о приеме на работу только членов профсоюза, которые платят взносы. Тогда все могут участвовать в голосовании, например по вопросу позиции профсоюза на переговорах.

Компании, естественно, хотят получить рабочую силу как можно дешевле, а потому не любят профсоюзы. Они хотят иметь возможность увольнять работников и сокращать рабочие места по своему усмотрению, то есть заставлять работников нести бремя экономической нестабильности. Им хорошо известно, что у отдельно взятого работника нет никакой переговорной силы во взаимоотношениях с фирмой и ее руководством, однако коллектив работников может обладать такой силой[174]174
  Александр Хертел-Фернандес провел очень интересное исследование взаимосвязи упадка профсоюзов с ростом неравенства, а также связи этих тенденций с политикой. См. его книгу Alexander Hertel-Fernandez, Politics at Work: How Companies Turn Their Workers into Lobbyists (New York: Oxford University Press, 2018).


[Закрыть]. По этой причине работодатели стремятся ослабить профсоюз любыми путями. Самый простой путь к этому – затруднить сбор взносов, поощряя работников отказываться от вступления в профсоюз и бесплатно пользоваться предоставляемыми им благами. Конечно, не имея ресурсов, профсоюзы менее эффективно отстаивают интересы работников. В результате во многих штатах компании обращаются к правительству с просьбой запретить практику приема на работу только членов профсоюза[175]175
  В более широком смысле существует целый набор правил, которые регулируют деятельность профсоюзов. От этих правил зависит, насколько легко им привлекать новых членов и собирать взносы, с какой вероятностью они могут победить на выборах и получить право представлять работников на предприятии, а также насколько эффективно они могут вести переговоры. Традиционно работодатели не только увольняли работников, вступивших в профсоюз, но и вносили их в черные списки, чтобы они не могли получить работу в других местах. Сейчас это незаконно, однако существует немало хитрых и не очень хитрых законных и незаконных приемов, с помощью которых работодатели стараются отбить охоту вступать в профсоюз. Национальное управление по трудовым отношениям осуществляет надзор за трудовым законодательством и регулированием, а также за их интерпретацией и применением. Марк Стелцнер из Коннектикутского университета смог продемонстрировать, что ослабление позиции работников является в значительной мере следствием неблагоприятного для профсоюзов изменения ряда ключевых правил и их интерпретации. См.: Mark Stelzner, “The New American Way – How Changes in Labour Law Are Increasing Inequality,” Industrial Relations Journal 48, no. 3 (2017): 231–55.
  Профсоюзы также играют важную роль в уменьшении неравенства уровней оплаты труда, поэтому их ослабление естественным образом ведет к усилению неравенства. См.: David Card, “The Effect of Unions on Wage Inequality in the U. S. Labor Market,” Industrial and Labor Relations Review 54, no. 2 (2001): 296–315. Одной из причин, по которым так остра проблема неравенства в США, является более слабая позиция профсоюзов. Глобальную точку зрения на эту проблему см. в Era Dabla-Norris, Kalpana Kochhar, Nujin Suphaphiphat, Frantisek Ricka, and Evridiki Tsounta, “Causes and Consequences of Income Inequality: A Global Perspective,” IMF Staff Discussion Note No. 15/13 (Washington, DC: International Monetary Fund, 2015); и Florence Jaumotte and Carolina Osorio Buitron, “Inequality and Labour Market Institutions,” IMF Staff Discussion Note No. 15/14 (Washington, DC: International Monetary Fund, 2015).
  В июне 2018 г. Верховный суд в решении по делу Janus v. American Federation of State, County and Municipal Employees лишил профсоюзы в государственном секторе права собирать взносы с работников, не входящих в профсоюз. Вынуждая профсоюзы уделять больше внимания сбору средств и удержанию членов, такие меры уменьшают их возможности заниматься другими вопросами, в том числе политической деятельностью, направленной на улучшение положения работников. См.: James Feigenbaum, Alexander Hertel-Fernandez, and Vanessa Williamson, “From the Bargaining Table to the Ballot Box: Political Effects of Right to Work Laws” (NBER Working Paper 24259, 2017).
  Ограниченность объема книги не позволяет в полной мере рассмотреть программу восстановления рыночной и политической власти работников за исключением вопроса отмены тех изменений законодательства, которые направлены на подрыв власти работников. Изменения в экономике, рост сферы услуг, сокращение производства, развитие экономики свободного заработка лишь усиливают существующие проблемы. См.: Brishen Rogers and Kate Andrias, Rebuilding Worker Voice in Today’s Economy (Roosevelt Institute, 2018); и Kate Andrias, “The New Labor Law,” Yale Law Journal 126, no. 1 (Oct. 2016).


[Закрыть].

Ослабление профсоюзов ведет не только к снижению уровня оплаты труда работников[176]176
  Обсуждение роли профсоюзов в определении уровня оплаты труда см. в Henry S. Farber, Daniel Herbst, Ilyana Kuziemko, and Suresh Naidu, “Unions and Inequality Over the Twentieth Century: New Evidence from Survey Data” (NBER Working Paper No. 24587, 2018).


[Закрыть], но и лишает профсоюзы возможности противодействовать злоупотреблениям со стороны руководства фирм, в том числе установлению непомерных зарплат руководителям за счет работников и даже инвестиций в фирму. То, что Джон Гэлбрейт называл в середине XX в. экономикой, основанной на уравновешивающей силе, превратилось в экономику на основе доминирования крупных корпораций и финансовых институтов и, более того, власти директоров и других руководителей внутри корпораций[177]177
  См.: John Kenneth Galbraith, American Capitalism: The Concept of Countervailing Power (Boston: Houghton Mifflin, 1952). Идея Гэлбрейта в те времена (как, впрочем, и сейчас) заключалась в том, что представление экономики в виде конкурентного рынка не дает ее полного описания, экономику следует представлять с точки зрения всепроникающей рыночной власти, с точки зрения крупных профсоюзов и крупных корпораций, сдерживающих друг друга, – то есть в виде системы, которая работает в результате взаимного уравновешивания противоборствующих сил.


[Закрыть].

В конце XIX в. в Соединенных Штатах сложилась ситуация, сходная с сегодняшней с ее растущей рыночной властью и усиливающимся неравенством. Конгресс отреагировал на это принятием законов, ограничивавших рыночную власть и злоупотребление ею. В частности, в 1890 г. был принят антитрестовский закон Шермана. За ним последовали другие законы, направленные на сохранение конкуренции на рынке. В основе этих законов, надо заметить, лежала уверенность в том, что концентрация экономической власти неизбежно ведет к концентрации политической власти. Антимонопольная политика не была результатом тщательного экономического анализа. Она была естественной для нашего общества и демократии[178]178
  Вопрос обновления антимонопольного законодательства вызывает огромный интерес у ученых и политиков в последние годы. См., например: Tim Wu, “Antitrust in the New Gilded Age” (Columbia Business School Global Reports, 2018); ряд блогов и работ Института Рузвельта, в том числе следующие: Marshall Steinbaum, “Crossed Lines: Why the AT&T – Time Warner Merger Demands a New Approach to Antitrust,” Feb. 2, 2017; “Airline Consolidation, Merger Retrospectives, and Oil Price PassThrough,” Apr. 6, 2018; “It’s Time for Antitrust to Take Monopsony Seriously,” Oct. 17, 2017; “A Missing Link: The Role of Antitrust Law in Rectifying Employer Power in Our High-Profit, Low-Wage Economy,” Apr. 16, 2018; Marshall Steinbaum, Eric Harris Bernstein, and John Sturm, “Powerless: How Lax Antitrust and Concentrated Market Power Rig the Economy Against American Workers, Consumers, and Communities,” Mar. 27, 2018; и Adil Abdela, “Market Concentration and the Importance of Properly Defined Markets,” Apr. 23, 2018. См. также: Joseph E. Stiglitz, “Towards a Broader View of Competition Policy,” in Competition Policy for the New Era: Insights from the BRICS Countries, eds. Tembinkosi Bonakele, Eleanor Fox, and Liberty Mncube (Oxford: Oxford University Press, 2017); (лекция, прочитанная на четвертой Международной конференции по конкуренции стран BRICS в Дурбане, ноябрь 2015 г.); и Joseph E. Stiglitz, “America Has a Monopoly Problem – and It’s Huge,” Nation, Oct. 23, 2017. См. также веб-сайт Барри Линна в Институте открытых рынков, https://openmarketsinstitute.org/. Барри Линн был научным сотрудником исследовательской организации Фонд новой Америки, однако вместе со своей командой покинул эту организацию предположительно из-за давления со стороны Google. Это произошло после того, как Линн поддержал антимонопольное постановление ЕС против Google. См.: Barry Lynn, “I Criticized Google. It Got Me Fired. That’s How Corporate Power Works,” Washington Post, Aug. 31, 2017.


[Закрыть].

В течение какого-то времени антимонопольное законодательство работало. Крупные монополии принудительно разукрупняли. Слияния, в результате которых возникали новые монополии, сильно ограничили. Однако в последующие десятилетия антимонопольную практику взяла в свои руки армия адвокатов и консервативных экономистов, которые сузили ее смысл. Их не волновали широкие последствия усиления рыночной власти для нашей экономики и демократии. Им просто требовалась свобода действий при реализации корпоративных и деловых интересов.

Некоторые ученые-экономисты пытались теоретически обосновать этот чистый захват власти. В Чикагском университете Милтон Фридман собрал группу экономистов, которые утверждали, что ни к чему беспокоиться по поводу монополий, поскольку экономика конкурентна по своему внутреннему характеру[179]179
  Фактически эти доктрины утвердились в Чикагском университете еще до того, как Фридман появился на сцене. Однако он сделал больше, чем кто-либо другой, для их популяризации, например в книге «Свобода выбора», написанной им в соавторстве с женой Роуз Фридман (Free to Choose, New York: Harcourt, 1980).


[Закрыть]. В инновационной экономике монопольная власть якобы временна, а конкуренция за место монополиста стимулирует обновление и идет на благо потребителям[180]180
  Например, треть века назад Парта Дасгупта и я показали, что шумпетеровское предположение о непродолжительности существования монополий является ошибочным: у монополий есть возможности и интерес к сохранению рыночной власти. См.: Dasgupta and Stiglitz, “Uncertainty, Industrial Structure, and the Speed of R&D,” Bell Journal of Economics 11, no. 1 (1980): 1–28. Совместно с другими коллегами мы показали, что борьба за обретение монопольного положения не обязательно позитивно сказывается на инновационной деятельности, как полагал Шумпетер. Более того, она может подавлять инновации. См., например: Kenneth J. Arrow, “Economic Welfare and the Allocation of Resources to Invention,” и Drew Fudenberg, Richard Gilbert, Joseph E. Stiglitz, and Jean Tirole, “Preemption, Leapfrogging and Competition in Patent Races,” European Economic Review 22 (June 1983): 3–32 (Жан Тироль получил Нобелевскую премию по экономике в 2014 г.). Эти выводы подкрепляются более свежими результатами, приведенными в книге «Создание обучающегося общества» (Greenwald and Stiglitz, Creating a Learning Society), в частности в главах 5 и 6.
  Арнольд Харбергер из Чикагского университета утверждал, что ухудшение благосостояния потребителей в результате монопольной власти имеет второстепенное значение (порядка 0,1 % ВВП). См.: Arnold C. Harberger, “Monopoly and Resource Allocation,” American Economic Review 44, no. 2 (1954): 77–87. Более свежие исследования показывают, что Харбергер занизил потери примерно на два порядка. См.: Baqaee and Farhi, “Productivity and Misallocation in General Equilibrium.” Даже если бы вывод Харбергера в 1950-х гг. был правильным, последующее увеличение рыночной власти (и связанный с этим рост наценок), о котором говорилось выше в этой главе, все равно сделало бы его ошибочным.


[Закрыть]. Их центральная идея заключалась в том, что действия правительства – это зло, а частный сектор – благо. Вмешательство правительства в превосходную работу рынка – даже ограничение монополий – не только не требуется, но и зачастую вредно. Как результат, тех, кто отвечал за применение антимонопольного законодательства, беспокоили больше негативные последствия признания практики неконкурентной, когда в реальности она могла быть лишь отражением сложности работы эффективных рынков, а не последствия продолжения такой практики[181]181
  Иначе говоря, при применении антимонопольного законодательства возможны ошибки двух типов: признание неконкурентной практики конкурентной или признание конкурентной практики неконкурентной. Они сосредоточили внимание на последнем в уверенности, что вероятность выживания неконкурентной практики низка при любых условиях.


[Закрыть].

Чикагская экономическая школа пользовалась непропорционально большим влиянием на наших политиков и наши суды. Ее идеи привели к ослаблению антимонопольной составляющей законодательства, поскольку суды просто исходили из того, что рынки конкурентны и эффективны, а любое поведение, которое может показаться антиконкурентным, есть не что иное, как ответная реакция на сложность рынков. Неподъемное бремя доказательства было переложено на того, кто пытается обвинить какую-либо фирму в антиконкурентной практике. Как заметил один из бывших членов Федеральной торговой комиссии (государственного ведомства, отвечающего за обеспечение конкурентности рынка), «все наши силы уходят на доказательство того, что вода мокрая, поэтому у нас нет ресурсов сражаться с реальными проблемами в сфере конкуренции».

Возьмем одну из распространенных форм антиконкурентного поведения, которую называют «хищническим ценообразованием». Крупная, крепкая доминирующая фирма понижает цены или предпринимает другие действия, направленные на выдавливание соперников. В краткосрочной перспективе она теряет деньги, но в долгосрочной с лихвой наверстывает упущенное. После выхода на рынок очередной новой авиакомпании American Airlines обычно увеличивает пропускную способность и понижает цены на тех маршрутах, где она хочет доминировать. Как правило, выскочка довольно быстро сдается и уходит. Когда это происходит, пропускная способность снижается, а цены возрастают. Этот очень эффективный прием называют «вытеснением конкурентов».

В соответствии с «чикагской» теорией любая попытка поднять цены выше себестоимости должна вызывать стремительный приток новых участников. А раз так, то хищническое ценообразование никогда не должно окупиться, поскольку фирма никогда не сможет компенсировать первоначальные убытки, установив цены выше конкурентного уровня. Суды, уверовавшие в чикагскую доктрину, заставляют нести тяжелое бремя доказательства тех, кто обвиняет фирму в вытеснении конкурентов. Это бремя настолько велико, что практически не позволяет успешно довести до конца дело о хищническом ценообразовании[182]182
  Верховный суд, по всей видимости, поверил в этот аргумент в деле Brooke Group Ltd. v. Brown & Williamson Tobacco Corp., 509 U.S. 209 (1993). Уже в тот момент, когда чикагские адвокаты, в частности Роберт Борк, впервые выдвинули этот аргумент, он был опровергнут экономистами, например нобелевским лауреатом Оливером Уильямсоном в статье “Review of The Antitrust Paradox: A Policy at War with Itself by Robert H. Bork,” University of Chicago Law Review 46, no. 2 (1979): 10. Развитие экономической теории в последующие годы лишь подкрепило его выводы.
  Как ни парадоксально, в это же самое время США сильно ограничили возможность победы в деле о хищническом ценообразовании на территории страны. Зато очень легко выиграть в аналогичном деле по обвинению иностранных компаний в несправедливой торговой практике – назначении цен ниже себестоимости.


[Закрыть].

Что нам требуется сейчас, так это изменение таких представлений вместе со связанным с ними бременем доказательства, вытекающим из гипотезы о том, что рынки конкурентны по своей сути. Антиконкурентную практику – действия, направленные на снижение конкурентности рынка, – следует признавать незаконной в отсутствие веского доказательства того, что (а) это дает существенное повышение эффективности и выгоды от такого повышения в значительной мере идут на пользу другим фирмам, и (б) такое повышение эффективности невозможно получить менее антиконкурентным образом[183]183
  В настоящее время бремя ложится на истца (сторону, которая заявляет, что фирма занимается антиконкурентной деятельностью). Он должен доказать, что антиконкурентные эффекты перевешивают повышение эффективности. В основе этого лежит предположение о том, что рынки работают хорошо и являются конкурентными, поэтому то, что кажется антиконкурентным, на деле является способствующим конкуренции.


[Закрыть]. Другие изменения этих представлений рассматриваются ниже.

Правительство также должно активно использовать более широкий набор инструментов, а не просто ограничивать слияния и налагать запреты на антиконкурентную практику. Когда-то правительство раздробило такую доминирующую фирму, как Standard Oil, теперь, возможно, нужно задуматься над тем, не пришло ли для Facebook время отделить Instagram и WhatsApp. Слияния, которые ведут к серьезным конфликтам интересов, следует запретить (например, когда интернет-провайдер приобретает фирму, создающую развлекательный контент), а если они уже произошли, то потребовать отделения. Аналогичным образом фирмам, обладающим рыночной властью, необходимо запретить заниматься деятельностью, где возникает конфликт интересов с существующими клиентами[184]184
  Таким образом, когда Google продает что-то напрямую, у нее возникает конфликт интересов с рекламодателями, использующими платформу Google для продвижения своих продуктов. Конфликт интересов еще более характерен для Amazon. Мы рассмотрим еще ряд регуляторных проблем, связанных с новыми платформами, далее в этой книге, однако осложнения, которые они создают для нашей экономики, в том числе для конкуренции, выходят за пределы того, что можно изложить на страницах этой книги. См., например: Lina M. Khan, “Amazon’s Antitrust Paradox,” The Yale Law Journal 126, no. 3 (Jan. 2017).


[Закрыть]. Такую новую политику иногда называют структурной реформой.

Как уже говорилось, эффекты рыночной власти, раз появившись, могут сохраняться очень долго, вплоть до того, пока не будет восстановлен конкурентный рынок. По этой причине правительству необходимо прибегать к регулированию, не допускающему злоупотребления рыночной властью. Поправка Дурбина к регулирующему финансовую деятельность закону Додда – Франка, например, предоставляет совету управляющих Федеральной резервной системы право регулировать комиссию по дебетовым картам, взимаемую с торговых организаций, хотя и оставляет без внимания высокую комиссию по кредитным картам[185]185
  Необходимо внести изменения в некоторые общепринятые процедуры определения рыночной власти. Нередко от тех, кто заявляет о нарушении антимонопольного законодательства, требуют доказательств того, что обвиняемая фирма владеет большой рыночной долей. Здесь опять действует предположение, что без большой рыночной доли просто невозможно заниматься антиконкурентной практикой. С теоретической точки зрения это просто неправильно. На практике же все значительно сложнее – установить наличие адекватного рынка нередко проблематично. Когда существуют прямые доказательства рыночной власти (такие, о которых говорилось выше, – высокие наценки, ценовая дискриминация, избыточная прибыльность без возможности входа, навязывание покупателям условий вроде арбитражных оговорок), этого должно быть достаточно.
  Обсуждение других изменений процедур см. в Wu, “Antitrust in the New Gilded Age.”


[Закрыть].

Ограничение рыночной власти независимо от того, как она возникает

Чтобы восстановить конкуренцию в экономике, нам необходимо ограничивать избыточную рыночную власть независимо от того, где она существует и как возникает. Злоупотребление рыночной властью всегда должно считаться нарушением антимонопольного законодательства. Антиконкурентная практика, является ли она следствием монопсонии или монополии, должна быть вне закона, и точка.

В Соединенных Штатах фирма, которая добилась рыночного доминирования законно, не прибегая к антиконкурентной практике, имеет очень большую свободу использования своей рыночной власти – она может не только устанавливать более высокие цены, но и вводить антиконкурентные положения в договоры. А вот в Европе, например, такую фирму вполне могут обвинить в злоупотреблении рыночной властью.

Valeant, крупнейшая фармацевтическая компания, единственный имеющий разрешение Администрации по контролю за продуктами питания и лекарствами (FDA) производитель препарата Syprine, который спасает жизнь людей, страдающих редкой болезнью Вильсона, использовала свою рыночную власть в 2015 г. для повышения цены таблетки до $1 так, что годовое лечение стало обходиться в $300 000[186]186
  “Costly Choices for Treating Wilson’s Disease,” Hepatology 61, no. 4 (2015): 1106–8. В предисловии редактора отмечается, что компании Merck, которая разработала лекарство, пришлось на протяжении 20 лет держать стоимость на уровне от ½ до 1 % от того, что взимала Valeant.


[Закрыть]. Это всего лишь один пример из длинного списка случаев злоупотреблений в данном секторе[187]187
  После приобретения Daraprim, разработанного 62 года назад и не подлежащего патентованию лекарства в 2015 г., Turing Pharmaceuticals повысила цену с $13,50 за таблетку до $750. Таких примеров много, очень много. См.: Andrew Pollack, “Drug Goes from $13.50 a Tablet to $750, Overnight,” New York Times, Sept. 20, 2015.


[Закрыть].

Стандартная антимонопольная доктрина в нынешнем виде обычно фокусируется на потребителях, краткосрочной перспективе и, как мы уже отмечали, твердой уверенности в том, что рынки конкурентны по своей природе. Таким образом, суды, разбирая хищнические действия, то есть выдавливание конкурентов с целью получения доминирующего положения и последующего повышения цен, смотрят на временные выгоды от снижения потребительских цен и совершенно не интересуются долгосрочным ущербом.

Краткосрочная выгода для потребителей приводит к проблемам и в случае монопсонии. Размер Walmart обеспечивает ей настолько сильное влияние, что она может вынуждать поставщиков снижать цены. Особенно в тех районах США, где высока безработица и мало работодателей, у нее есть возможность снижать оплату труда и ухудшать условия работы ниже того уровня, который существовал бы на конкурентном рынке. Для экономики это плохо, даже несмотря на то что Walmart делится частью выгод от своей рыночной (монопсонической) власти с клиентами. Таким образом, смотреть на рыночную власть только с точки зрения ее влияния на потребителей неправильно. Walmart в погоне за прибылью создает перекосы в экономике, а то, что ей удается получить (включая ту долю, которой она делится с клиентами), меньше потерь остальной экономики.

Слияния

Эволюция нашей экономики создает и другие проблемы в применении антимонопольного законодательства. Традиционно антимонопольное законодательство сфокусировано на приобретении рыночной власти путем слияний и поглощений. Однако то в одном, то в другом секторе компании получают разрешение на слияния, даже несмотря на то что рыночная концентрация достигла опасного уровня, – наглядными примерами служат авиакомпании и телекоммуникационный сектор. Это говорит о необходимости ужесточения ограничений.

Фирмы утверждают, конечно, что планируемые ими слияния и поглощения пойдут на пользу отрасли в результате экономии на масштабе и повышения диверсификации – по их словам, крупные фирмы более производительны. Однако подлинной причиной многих слияний, как горизонтальных (когда объединяются фирмы с конкурирующими видами деятельности), так и вертикальных (когда фирмы объединяются с поставщиками или потребителями своих услуг), является усиление рыночной власти. От фирм необходимо требовать представления более полного набора доказательств того, что предлагаемое слияние приведет к повышению эффективности. Повышение цен товаров после слияния должно сигнализировать о том, что мотивом слияния было усиление рыночной власти[188]188
  Аналогичным образом, если цены повышаются и перекрывают заявленную экономию, это говорит о том, что усиление рыночной власти может быть важным фактором слияния или поглощения. Также необходимо проводить тщательный анализ после слияния. Если окажется, что слияние все же привело к повышению цен, в то время как звучали прямо противоположные обещания, то оно может быть аннулировано.


[Закрыть].

На конфликты интересов, возникающие при слияниях, также необходимо смотреть с большей подозрительностью: когда, например, интернет-компания объединяется с поставщиком онлайновых развлечений, следует ожидать, что она будет использовать свою рыночную власть в интернете для обеспечения себе преимуществ по отношению к конкурирующим поставщикам развлекательного контента, даже если обещает соблюдать «нейтралитет». Экономика будет более динамичной и конкурентной, если объявить вне закона слияния с внутренне присущим конфликтом интересов. Заявленное повышение статической эффективности в этих случаях не идет ни в какое сравнение с негативными долгосрочными антиконкурентными эффектами[189]189
  В главе 6 объясняется, как регулирование, требующее сетевого нейтралитета, позволяет устранить злоупотребление рыночной властью, возникающей в результате конфликта интересов интернет-компаний.
  Традиционно антимонопольное законодательство фокусировалось на слияниях в промышленности и исходило из того, что вертикальные слияния не являются антиконкурентными. Однако после признания того, что на многих рынках конкуренция ограниченна, вертикальные слияния стали рассматриваться как оказывающие «горизонтальные» эффекты и снижающие конкуренцию еще сильнее. Влияние чикагской школы, которое началось с допущения о том, что рынки по своей сути являются конкурентными, прослеживается в недавних судебных решениях, например в разрешении слияния AT&T и Time Warner (в настоящее время это решение обжаловано). См. также: “Brief for 27 Antitrust Scholars as Amici Curiae in Support of Neither Party,” United States Of America, Plaintiff-Appellant, v. AT&T Inc.; Directv Group Holdings, LLC; And Time Warner Inc., Defendants-Appellees. On Appeal from the United States District Court for the District of Columbia, No. 1:17-cv-2511 (Hon. Richard J. Leon). United States Court of Appeals for the District of Columbia Circuit, Document: #1745344. Filed: August 13, 2018.


[Закрыть].

Помимо прочего, при регулировании слияний необходимо учитывать вероятное будущее состояние рынков. Сегодня слияния не допускаются только в тех случаях, когда они влекут за собой значительное снижение конкуренции на рынке в его существующем виде. Однако в любом динамичном секторе значение имеет воздействие слияния на то, во что рынок скорее всего превратится со временем. Технологические гиганты прекрасно понимают это и легко обманывают систему. Они занимаются тем, что мы назвали выше упреждающими слияниями, приобретая фирмы, пока они еще малы для привлечения внимания антимонопольных органов, и таким образом избегая будущих угроз своему доминированию. Facebook приобрела Instagram (за $1 млрд в 2012 г.) и WhatsApp (за $19 млрд в 2015 г., заплатив более чем по $40 за каждого пользователя платформы). У Facebook были технические возможности для создания подобных платформ. Даже если бы их не было, она вполне могла бы нанять инженеров, умеющих делать это. Facebook решила заплатить столько по единственной причине – чтобы не допустить конкуренции.

Такие упреждающие слияния необходимо запретить. Любые слияния с достаточно высокими шансами на снижение конкуренции в обозримом будущем должны попасть под запрет[190]190
  Это еще один пример, когда то, что хорошо для одного человека, не обязательно хорошо для экономики и общества. Не склонные к риску собственники стартапа предпочитают разумную оплату своих усилий сегодня и не хотят связываться с неопределенностью и риском завтрашнего рынка. Однако общество фундаментально заинтересовано в поддержании конкурентности рынка.


[Закрыть].

Новые технологии и новые проблемы

Даже если бы с антимонопольным законодательством в том виде, какой оно приобрело во второй половине XX в., все было нормально, понятно, что оно не может справиться с проблемами, возникшими в результате эволюционирования экономики, появления новых технологий, новых договоров и инноваций в сфере создания и усиления рыночной власти.

Сейчас мы значительно лучше понимаем, например, как разного рода практика и договорные положения могут подрывать конкуренцию: гарантированная способность доминирующей фирмы назначить цену, не позволяющую конкурентам выйти на рынок, ясно говорит новичкам, что они не смогут победить. Мы уже говорили о ряде положений трудовых договоров, которые подрывают конкуренцию за работников[191]191
  В частности, положения об отказе от конкуренции и переманивания сотрудников.


[Закрыть]. Арбитражные оговорки не позволяют работникам и клиентам получить адекватное возмещение вреда от эксплуатации. Договоры между торговыми организациями и эмитентами кредитных карт, между авиакомпаниями и компьютерными системами бронирования билетов подрывают конкуренцию и обеспечивают получение чрезмерных прибылей. Все это следует считать тем, чем оно реально является, – антиконкурентным и незаконным.

Технологические гиганты научились пользоваться своей властью во многих областях[192]192
  Некоторые наиболее инновационные способы рассматриваются в главе 6.


[Закрыть]. Amazon использует соблазн создания тысяч рабочих мест в качестве приманки для городов по всей стране, которые соперничают за право разместить у себя ее официальное представительство, предлагая, например, низкое налогообложение – и, конечно, перенося налоговое бремя на других. Небольшим фирмам такое недоступно, а значит, Amazon получает огромное преимущество перед местными предприятиями розничной торговли. Нам нужна правовая среда, которая полностью искореняет такие состязания[193]193
  В Европе очень сильно заботятся о поддержании одинаковых правил игры во всех странах, поэтому государственная помощь в какой-либо форме запрещена, в том числе путем предоставления налоговых льгот типа тех, которых добивается Amazon.


[Закрыть].

Право интеллектуальной собственности и конкуренция

Есть, однако, область, где правительство разрешает существование монополий: после получения патента новатор временно пользуется монопольной властью. По мере перехода к экономике, основанной на знаниях, право интеллектуальной собственности будет, скорее всего, играть все более заметную роль.

Монопольная власть означает, что знания используются неэффективно и цены устанавливаются на более высоком уровне, чем было бы иначе. Хорошо продуманное право интеллектуальной собственности уравновешивает высокие затраты, предлагая динамические выгоды в виде стимулов для внедрения инновации. В последние годы такой баланс был нарушен в результате того, что корпорации успешно продавили внесение изменений в законодательство, предоставляющих им более значительную рыночную власть – настолько значительную, что сейчас даже трудно сказать, стимулирует ли американское право интеллектуальной собственности инновации или душит их[194]194
  См.: Joseph E. Stiglitz, “Economic Foundations of Intellectual Property Rights,” Duke Law Journal 57 (2008): 1693–1724; и Claude Henry and Stiglitz, “Intellectual Property, Dissemination of Innovation, and Sustainable Development,” Global Policy 1, no. 1 (2010): 237–51.


[Закрыть]. Очевидный пример – продление срока действия авторского права. Нет никаких свидетельств какого-либо инновационного выигрыша от увеличения этого срока до 70 лет после смерти автора. Закон о продлении срока охраны авторских прав 1998 г. назвали законом о защите Микки-Мауса, поскольку его активно поддерживала компания Disney, обладательница права на Микки-Мауса. Вместе с тем, хотя Disney и выиграла, обществу это ничего не дало за исключением значительных затрат, препятствующих свободному обмену знаниями[195]195
  Закон 1998 г. продлевает срок действия авторского права до конца жизни автора плюс 70 лет и увеличивает срок защиты корпоративных работ до 95 лет с года первой публикации или до 120 с года создания в зависимости от того, что истекает первым. В соответствии со стандартной экономической теорией такие положения мало что дают, если дают вообще, с точки зрения стимулирования создания новой интеллектуальной собственности, однако очевидно, что в случае создания чего-нибудь такого же долгоиграющего, как Микки-Маус, они колоссально увеличивают получаемую ренту.


[Закрыть].

На самом деле есть прямые доказательства того, что наше нынешнее право интеллектуальной собственности не только ведет к повышению цен, но и душит инновации. Когда Верховный суд постановил, что никто не может запатентовать существующие в природе гены, последствия были замечательными: ранее запатентованные диагностические тесты для выявления критически важного гена, связанного с раком молочной железы, быстро подешевели и стали намного лучше[196]196
  Этот пример обсуждается более детально в главе 6.


[Закрыть].