Текст книги "Синий рыцарь"

Джозеф Уэмбо
Синий рыцарь

Среда, день первый

1

Колесо загудело, и Ролло пробормотал еврейское ругательство, нанося на блестящую бронзовую поверхность полировальную пасту.

– На этом значке нет ни единой царапинки, – сказал он.

– Да есть, Ролло, есть, – сказал я. – Посмотри внимательнее. Между "с" в слове «Лос» и заглавной "А" в слове «Анджелес». Я его поцарапал о дверь шкафчика в раздевалке.

– Нет там никаких царапин, – повторил Ролло, но все же начал полировать, и бронза на моих глазах стала превращаться в золото, а хром – в серебро. Сразу стали лучше видны синие эмалированные буквы надписи «Полисмен» и номер «4207».

– Что, доволен? – вздохнул он, протягивая мне над витриной руку со значком.

– Неплохо, – ответил я, с удовольствием ощущая тяжесть массивного овального щита, отполированного до такой степени, что он будет отражать солнечный свет, словно зеркало.

– А дела у меня не такие уж и скверные, надо же мне было подшутить над придурковатым старым фараоном вроде тебя. – Ролло почесал макушку, и его седые жесткие волосы тут же стали дыбом, как цыплячьи перъя.

– Что, старый прохиндей, испугался, что кое-кто из твоих друзей-взломщиков увидит меня в твоей лавке и перенесет ворованные драгоценности к другому жулику?

– Хо-хо! Бобу Хоупу следует поостеречься. Когда закончишь доить налогоплательщиков, советую тебе заняться его ремеслом.

– Ладно, пойду-ка я лучше раскрою преступление-другое. Сколько я тебе должен за полировку этого паршивого значка?

– Слушай, не заставляй меня смеяться, у меня почки больные. Двадцать лет ходил ко мне на дармовщинку, и вдруг решил заплатить?

– Ладно, пока, Ролло. Схожу к Сеймуру позавтракать. Он меня понимает и ценит.

– И Сеймур? Хоть я и знаю, что евреи в этом мире должны страдать, но не все же сразу в один день...

– Бывай, старый ботинок.

– Будь осторожен, Бампер.

Я вышел на улицу прямо в раскаленный смог, висящий над Мейн-стрит, остановился полюбоваться работой Ролло. Грани на значке закруглились от полировки за двадцать лет, и на солнце весь он горел огнем. Прицепив значок к рубашке, я глянул на свое отражение в голубом пластиковом козырьке над витриной лавки Ролло. В покоробленном и местами вспученном пластике мое отражение было просто уродливым. Я смотрел на него прямо, а живот тем не менее у меня низко свисал и делал меня похожим на синего кенгуру, задница же казалась шириной в две дубинки. Лицо едва не сливалось с грудью, а крупные розовые щеки и нос приобрели синий венозный цвет, напоминающий цвет униформы, который почему-то в отражении не изменился. И все же из-за значка я продолжал смотреть на себя. Четырехдюймовый овал на груди сверкал так ярко, что через несколько секунд я уже перестал видеть себя. Я просто стоял и пялился на значок чуть не целую минуту.

От ювелирной лавки Ролло до «Деликатесов Сеймура» было всего полквартала, но я решил их проехать. Моя черно-белая машина стояла возле лавки Ролло в запрещенной для стоянки зоне, потому что здесь, в пригороде, машины почти не ездят Не будь тут выкрашенного в красный бордюра, негде было бы поставить даже полицейскую машину. Я открыл белую дверь и осторожно уселся – солнце так нагрело обивку сиденья, что садиться было просто горячо. Я ездил на этой патрульной машине уже шесть месяцев и успел продавить в сиденье удобную и уютную ямку, так что ездил, как в старом добром седле Честно совсем нетрудно продавить пружины в сиденье, если весишь двести семьдесят пять фунтов.

Я поехал к заведению Сеймура и, уже остановившись, заметил двоих парней на противоположной стороне Четвертой улицы на автомобильной стоянке возле «Розового дракона» Я понаблюдал за ними с полминуты, и мне показалось, что они что-то затевают, вероятно, один из них продавал наркотик. Несмотря на то, что проработал уже двадцать лет, я ощутил ту привычную дрожь, которая приходит к полицейскому при виде того, чего обычно не замечают простые граждане. Ну и что? В любое время на Мейн-стрит можно увидеть всякую шушеру – карманников, взломщиков магазинных касс, наркоманов, – а затем ухлопать шесть или восемь рабочих часов на то, чтобы взять эту мелочь с поличным и в конце концов остаться ни с чем. У тебя есть время лишь на то, чтобы схватить того, про кого знаешь, что он явно виновен, остальных же запомнить на будущее.

Двое на стоянке меня заинтересовали, и я решил понаблюдать за ними еще с минуту. Парни оказались туповатыми рохлями. Они до сих пор меня не заметили. Когда я был помоложе, я обычно играл в одну игру. Сейчас я этим почти не занимаюсь. Суть игры проста: я должен объяснить воображаемой личности в черной мантии (Его Честь), откуда офицеру Уильяму А. Моргану извести о, что эти люди совершили противозаконное деяние. Если судья приходил к выводу, что у меня не было достаточно веских причин останавливать, задерживать и обыскивать моего подопечного, то я проигрывал игру. Незаконное задержание и обыск – таков был его приговор.

Обычно я выигрываю игру, независимо от того, воображаемая она или реальная. Говорят, у меня очень хорошая манера вести себя в зале суда, и для пожилого полицейского я очень четко излагаю свои мысли. Да и вид у меня простого честного парня с большими невинными синими глазами. Присяжные меня любят. Очень трудно объяснить другим это «известно». Некоторым полицейским так и не удается проделать это достаточно хорошо. Так вот, начинаю я, мне известно, что один продает другому наркотик из-за... одежды. Это хорошее начало, одежда. День просто удушающе жаркий, Ваша Честь, а на высоком парне рубашка с длинными рукавами, застегнутыми на запястьях. Конечно, чтобы скрыть следы от шприца. Нa другом до сих «казенные ботинки». Это подсказывает мне, что он недавно вышел из окружной тюрьмы, а другой, да, другой – такое одутловатое лицо и отчаянный взгляд можно заработать лишь в тюрьме. Сан-Квентин, может – Фолсом. Причем сидеть надо долго. И я выяснил, что они только что сидели в «Розовом драконе», а в эту забегаловку ходят лишь проститутки, наркоманы и им подобная публика. Все это я рассказываю моему судье, но тут надо вести себя более тонко. Своему воображаемому, а не настоящему судье я могу объяснить все об инстинкте – о том состоянии в нашем деле, когда, подобно животному, чувствуешь, что попал в точку, но объяснить это другому не можешь. Ты чувствуешь правду, и все тут. Попробуйте объяснить это судье, подумал я. Попробуйте ему сказать об этом.

Тут через Мейн-стрит прямо на красный свет заковылял бродяга, и какому-то «линкольну» пришлось резко тормозить. Еще чуть-чуть, и его размазало бы на дороге.

– А ну, иди сюда, черт бы тебя подрал, – заорал я, когда он добрался до тротуара.

– Привет, Бампер, – прохрипел он, придерживая вокруг костлявых бедер штаны, которые велики ему на пять размеров, и изо всех сил стараясь казаться трезвым, хоть его шатало из стороны в сторону.

– Тебя же едва не придавило насмерть, Макарон!

– А какая разница? – спросил он, вытирая грязной свободной рукой слюну с подбородка. Другой он с такой силой вцепился в штаны, что сквозь грязь проступили белые костяшки суставов.

– Мне все равно, придавят тебя или нет, но побитые «линкольны» мне на моем участке не нужны.

– Ладно, Бампер.

– Придется мне тебя арестовать.

– Но я ведь не настолько пьян, разве не так?

– Нет, но ты помираешь.

– Это ж не преступление. – Он кашлянул, и слюна в уголке его рта была красной и пенистой.

– Так я тебя записываю, Макарон, – сказал я, механически заполняя бланк ареста. Я бланки эти продолжал носить в кармане брюк, как и в те времена, когда я обходил участок пешком, а не ездил по нему на черно-белой машине.

– Так, твое настоящее имя Ральф М. Милтон, верно?

– Миллард.

– Миллард, – поправился я, вписывая имя. Макарона я сажал уже не меньше десяти раз. Обычно я не забываю имен и лиц.

– Имеем – глаза воспаленные, походка шатающаяся, реакции замедленные, адрес непостоянный...

– Сигаретки нет?

– Я же не курю, Макарон, – ответил я, вырывая из блокнота копии бланков. – Хотя подожди-ка, ночная смена оставила в бардачке полпачки. Сбегай за ними, пока я вызываю «воронок».

Пьяница засеменил к патрульной машине, а я прошел полсотни футов по улице до ящика полицейского переговорника, отпер дверцу большим бронзовым ключом и вызвал фургон на угол Четвертой и Мейн-стрит. Проще было бы вызвать фургон по рации из патрульной машины, но уж слишком много лет топтал я свой участок ногами, чтобы приобретать новые привычки. В том, что я из пешего участкового превратился в патрульного на машине, виновато мое тело. Лодыжка, которую я сломал много лет назад, еще совсем молодым преследуя карманника, наконец решила, что больше не намерена таскать повсюду такую тяжесть, и распухает, как только я проведу пару часов на ногах. Вот я и пересел в машину с рацией. Участок, который в одиночку обходит пеший участковый, – самая хорошая работа в нашем, да и в любом другом отделении полиции. Полицейских всегда изумляет, когда они видят в кино, как какая-нибудь большая полицейская шишка или политикан орет: «Ты у меня пешим участковым станешь, болван», хотя на самом-то деле все такую работу только и ищут. Чтобы заиметь «пеший» участок, нужно обладать бакенбардами, крупной фигурой и хорошей репутацией. Жаль, что мои ноги не продержались подольше. Но хоть я и не мог слишком долго ходить по нему пешком, все знали, что это до сих пор мой участок. Каждый знал, что все здесь принадлежит мне больше, чем кому-либо.

– Ладно, Макарон, отдашь этот бланк ребятам из фургона, и не потеряй копии.

– И ты не пойдешь со мной? – Он все никак не мог вытряхнуть сигарету из пачки одной рукой.

– Нет. Давай-ка ползи на угол и помаши им, когда они поедут мимо. Скажешь, что хочешь прокатиться с ними.

– Первый раз в жизни сам себя арестовываю, – он закашлялся, когда я дал ему прикурить, и сунул остаток пачки и бланки в карман рубашки.

– До встречи.

– Я получу шесть месяцев. Судья предупреждал меня в прошлый раз.

– И я на это надеюсь, Макарон.

– Когда меня выпустят, я опять начну пить. Испугаюсь и начну по новой. Ты-то не знаешь, как страшно ночью, когда ты один.

– Тебе откуда знать, Макарон?

– Вот вернусь сюда да помру в переулке. А кошки и крысы меня сожрут, Бампер.

– Пошевели задницей, а то фургон пропустишь. – С минуту я наблюдал, как он бредет в сторону Мейн-стрит, потом крикнул вдогонку: – Ты веришь в чудеса?

Он покачал головой, и я снова повернулся к парням на автомобильной стрянке – и вовремя, они на моих глазах зашли в «Розовый дракон». Когда-нибудь, подумал я, я убью этого дракона и выпью его кровь.

Я был слишком голоден для полицейской работы, и поэтому зашел к Сеймуру. Я привык завтракать сразу после переклички, а сейчас было уже десять часов.

Руфи склонилась над одним из столиков, собирая чаевые. Сзади она выглядела очень привлекательно, и она, должно быть, краем глаза заметила, как я ею любуюсь. Мне кажется, что человек в темно-синей форме, отделанной черной кожей, возбуждает в некоторых определенные сигналы.

– Бампер, – сказала она, поворачиваясь. – Где ты был всю неделю?

– Привет, Руфи, – я, как всегда, смутился от того, как она рада меня видеть.

Сеймур, рыжий веснушчатый мужчина примерно моих лет, готовил сэндвич с колбасой возле шкафчика для мяса. Он услышал, как Руфи произнесла мое имя, и улыбнулся.

– А, кто к нам пришел! Лучший полицейский, которого можно купить за деньги.

– Принеси мне лучше чего-нибудь холодненького попить, старый прохиндей.

– Конечно, шеф. – Сеймур передал сэндвич уходящему посетителю, рассчитался с ним и поставил передо мной бутылку холодного пива и охлажденный стакан. Он подмигнул хорошо одетому мужчине, сидящему слева от меня за стойкой. Пиво не было открыто.

– И что мне, по-твоему, с ней делать – пробку откусывать? – спросил я, подлаживаясь под его шутку. На моем участке никто еще не видел, чтобы я пил во время работы.

Сеймур ухмыльнулся и протянул руку. Он забрал пиво и наполнил мой стакан пахтой.

– Где ты пропадал всю неделю, Бампер?

– Да здесь же. Делал улицы безопасными для женщин и детей.

– Бампер пришел! – крикнул он через плечо Генри. Это означало яичницу из пяти яиц, и вдвое быстрее, чем ее подавали платным посетителям. Это также значило еще три горячих луковых бутерброда, на поджаренном хлебе, пропитанном маслом, и с целой горкой плавленого сыра наверху. Я завтракаю у Сеймура не чаще раза или двух в неделю, хотя знаю, что он кормил бы меня бесплатно по три раза ежедневно.

– Молодой Слэйджер говорил мне, что однажды видел тебя в роли уличного регулировщика на Хилл-стрит, – сказал Сеймур.

– Угу, парня на перекрестке свалили желудочные колики, а я как раз проезжал мимо. Я постоял за него немного, пока сержант не прислал замену.

– Регулировать движение в нашей округе – работа для желторотых юнцов, – сказал Сеймур, снова подмигивая бизнесмену, что сидел рядом и улыбался, глядя на меня, и откусывая солидные порции от Сеймурского Специального Сэндвича С Панированной Говядиной.

– И никакие смазливые особы тебе не попадались, Бампер? Может, стюардесса какая? Или красотка из офиса?

– Я слишком стар, чтобы заинтересовать их, Сеймур. Но знаешь, что я тебе скажу? Когда я смотрел на всех этих цыпочек, мне приходилось управлять машинами вот в такой позе. – Тут я встал и проимитировал движения регулировщика, сдвинув ноги крест-накрест.

Сеймур откинулся назад, и громко и пискляво захохотал. Руфи подошла поближе, посмотреть, что случилось.

– Покажи ей, Бампер, пожалуйста, – выдохнул Сеймур, вытирая слезы.

Руфи ждала, многообещающе улыбаясь. Да, ей сорок пять, но тело у нее крепкое, золотистые волосы, и она очень привлекательна – другой такой сексапильной бабы я не видал. Она ведет себя так, что я всегда понимаю: это ради меня, но не показываю вида. Почему? Да потому, что она – одна из тех, кто живет на моем участке, и еще оттого, как все они ко мне относятся. Я знаю, что у некоторых моих пронырливых коллег есть немало любовниц, но ни одна из них не живет на их участках. Я уже давно решил для себя, что буду восхищаться ее сдобными булочками с почтительного расстояния.

– Я жду, Бампер, – сказала она, уперев руки в крутые бедра.

– Со мной было еще кое-что смешное, когда я регулировал движение, – сказал я, меняя тему. – Так вот, стою я себе, дую в свисток, одной рукой размахиваю, а другую держу перед собой ладонью вверх. И тут ко мне подходит старая леди лет восьмидесяти и роняет мне на ладонь пухлое такое письмо, а потом спрашивает: «Скажите, пожалуйста, офицер, сколько будет стоить отправка такого письма?» И вот я стою, машины растянулись аж до Олив-стрит, теперь уже обе руки в стороны, а на ладони письмо. Ладно, думаю, черт бы тебя побрал, делаю я пятки вместе, руки в стороны, покачался направо-налево, как весы, и говорю: «Это будет стоить двадцать один цент, мэм, если отправлять авиапочтой». А она мне: «О, спасибо, офицер».

Сеймур снова захохотал, Руфи рассмеялась, но все стихло, когда мне подали еду. Я ослабил пояс, чтобы насладиться завтраком. Меня раздражает, когда живот упирается в край пластиковой стойки.

Тут на Сеймура навалился поток заказов, и минут десять мне никто не мешал, за исключением Руфи, которой все хотелось убедиться, что у меня достаточно еды, что яичница хорошо взбита, а заодно и потереться об меня бедром или еще чем-нибудь, так что я с трудом сосредоточился на третьем бутерброде.

Еще один посетитель за стойкой допил свою вторую чашку кофе, и Сеймур заторопился к нему.

– Еще кофе, мистер Паркер?

– Нет, я уже выпил достаточно.

Я никогда раньше не видел этого человека, но его костюм меня восхитил. Он был полнее меня, с рыхловатым жирком, но его явно шитый на заказ костюм скрывал все недостатки.

– Вы не встречались раньше с офицером Бампером Морганом, мистер Паркер? – спросил Сеймур.

Мы улыбнулись друг другу. Обоих нас после еды раздуло, и нам было лень подняться, чтобы протянуть друг другу руку через разделявшие нас два стула.

– Я слышал о вас, офицер, – сказал Паркер. – Недавно я открыл магазинчик в «Роксман Билдинг». Торгую отличными часами. Заходите в любое время, и я сделаю для вас специальную скидку. – Он положил на прилавок карточку и подтолкнул ее ко мне. Остаток расстояния ей помог преодолеть Сеймур.

– У нас в округе каждый знает Бампера, – гордо произнес Сеймур.

– А я думал, вы более крупный мужчина, – сказал Паркер. – Что-нибудь вроде шести футов семи дюймов ростом и триста фунтов веса, судя по тем историям, которые я про вас слышал.

– Ну, насчет веса вы не ошиблись, – сказал Сеймур.

Я уже привык к тому, что люди говорят мне, что я не так высок, как они ожидали или каким я им показался с первого взгляда. Участковый полицейский должен быть крупным, иначе ему придется всегда драться. Иногда крепкий и ухватистый, но небольшого роста, полицейский начинает из-за этого негодовать, потому что он не в состоянии обойти свой участок. И еще дело в том, что большинство людей не боится коротышек, и такому приходится постоянно доказывать, что он тут не последний слабак. Но рано или поздно кому-нибудь все же удается вырвать у полицейского дубинку и ею отлупить его же по заднице. Конечно, я сейчас езжу на патрульной машине, но, как я уже говорил, я все еще более или менее остаюсь пешим участковым. Комплекция моя, видно, была рассчитана на мужика ростом шесть с половиной или хотя бы шесть футов, а не на мои неполные шесть. Кости у меня крупные и тяжелые, особенно руки и ноги. Если бы я вырос до соответствующего роста, то проклятой проблемы лишнего веса у меня не было бы. Мой аппетит рассчитан на гиганта, и в конце концов мне удалось убедить в этом врачей из полицейского управления, которые вечно посылали моему капитану «списки толстяков», где мне приказывалось сбросить вес до двухсот двадцати фунтов.

– Наш Бампер один стоит целого отряда, – сказал Сеймур. – Можете мне поверить, он там вел настоящие войны. – Сеймур махнул в сторону улицы, показывая, где находится это «там».

– Да будет тебе, Сеймур, – сказал я, но это было бесполезно. От подобной трепотни у меня мозги сохли, но мне все же было приятно, что даже новичок вроде Паркера обо мне наслышан. Интересно, подумал я, насколько специальной окажется его «специальная скидка»? Мои старые часы уже едва ходили.

– Как давно ты получил свой участок, Бампер? – спросил Сеймур, но не дал мне возможности ответить. – Да, это было почти двадцать лет назад. Я это знаю, потому что когда Бампер был начинающим участковым, я сам был еще совсем парнишкой и работал здесь у своего отца. Паршивые тогда были времена. У нас и шлюхи бывали, и сутенеры, и вообще всякое жулье. И вообще тогда хватало желающих испытать участкового на прочность.

Я посмотрел на Руфи. Она улыбалась.

– Много лет назад, когда Руфи только начала здесь работать, Бампер спас ей жизнь, когда какой-то хмырь напал на нее на автобусной остановке на Второй улице. Он ведь спас тебя, верно, Руфи?

– Конечно. Он мой герой, – ответила она, наливая мне кофе в чашку.

– Бампер всегда здесь работал, – продолжил Сеймур. – Сначала пешим патрульным, потом на машине – с тех пор как не может подолгу ходить. Скоро будет его двадцатилетний юбилей, но мы его не отпустим. Что мы станем делать без нашего защитника?

Когда Сеймур это произнес, Руфи и в самом деле с минуту выглядела напуганной, и это меня поразило.

– Когда заканчивается твой двадцатый год, Бампер? – спросила она.

– В конце месяца.

– Но ты ведь не собираешься вынуть булавку из галстука, так ведь, Бампер? – спросил Сеймур, знавший весь полицейский жаргон благодаря тому, что годами кормил участковых.

– А как тыдумаешь? – спросил я. Сеймур вроде бы удовлетворился таким ответом и начал рассказывать Паркеру новые истории из легенд о Бампере Моргане. Руфи продолжала наблюдать за мной. Женщины похожи на полицейских, они много чувствуют. Когда Сеймур, наконец, умолк, я пообещал зайти в пятницу на Роскошный Бизнесменский Набор, попрощался и оставил шесть монеток для Руфи, которые она не положила на свою тарелочку для чаевых под прилавком, а посмотрела мне в глаза и опустила монетки за бюстгальтер.

Я позабыл о жаре, и когда она на меня обрушилась на улице, решил поехать прямиком в Елисейский парк, сесть на травку и выкурить сигару рядом с машиной с громко включенным радио, чтобы не пропустить вызов. Мне хотелось прочесть, как вчера вечером сыграли «Доджеры», и поэтому прежде чем сесть в машину, я зашел в табачную лавочку. Я выбрал полдюжины пятидесятицентовых сигар, а поскольку лавочка недавно поменяла владельца, а нового я знал не очень хорошо, то вынул из кармана пятерку.

– От вас? К чему эти глупости, офицер Морган? – сказал старик с похожей на карандаш шеей и отказался от денег. Я немного поболтал с ним о покупке лавки, выслушал жалобы на скверный бизнес и ушел, позабыв прихватить газету. Я уже было вернулся за газетой, но вспомнил, что никогда не пользуюсь чем-нибудь бесплатно дважды в день и в одном и том же месте. Я решил раздобыть вечернюю газету на той стороне улицы у карлика Фрэнки. Он стоял, нахлобучив на глаза бейсбольную шапочку с эмблемой «Доджеров», и притворялся, будто не замечает меня, пока я не подошел к нему сзади почти вплотную, потом быстро обернулся и ткнул меня в бедро маленьким уродливым кулачком.

– Получай, большой бурдюк! Ты можешь напугать на улице кого хочешь, но когда-нибудь я до тебя доберусь и разобью тебе коленную чашечку.

– Что это с тобой, Фрэнки? – спросил я, пока он засовывал мне под руку сложенную газету.

– Да ничего, убивец. И как тебе нравится торчать на такой жаре?

– Да вроде нормально. – Я открыл спортивную страницу, а Фрэнки в это время раскуривал сигарету, вставленную в причудливый серебряный мундштук длиной чуть не в полруки. Его крошечное лицо было сморщенным и стариковским на вид, хотя ему было всего тридцать.

Неподалеку от меня на перекрестке дожидались зеленого светофора женщина и маленький мальчик лет четырех.

– Видишь того человека? – сказала она. – Это полицейский. Если будешь плохо себя вести, он придет, заберет тебя и посадит в тюрьму. – Она слащаво и самодовольно улыбнулась мне, решив, что произвела на меня впечатление.

Фрэнки, который был всего на полголовы выше мальчишки, шагнул к ним и сказал:

– Какая умная мысль, леди. Научите его бояться закона. Тогда он вырастет, ненавидя полицейских, потому что именно в ы его до смерти перепугали.

– Успокойся, Фрэнки, – сказал я, немного удивленный.

Женщина взяла ребенка на руки, и едва свет поменялся, заторопилась прочь от сердитого карлика.

– Извини, Бампер, – улыбнулся Фрэнки. – Господу известно, что я не поклонник полицейских.

– Спасибо за газету, старина, – сказал я и пошел, стараясь держаться в тени и кивая на ходу местным знакомым и обитателям и получая от них в ответ «Привет, Бампер».

Я неторопливо зашагал в сторону Бродвея, чтобы посмотреть, какая сегодня обстановка на улицах и заодно вспугнуть карманников, орудующих возле магазинов. Я раскурил одну из пятидесятицентовых сигар. Они кажутся вполне ничего, когда кончаются хорошие – сделанные на заказ сигары ручной крутки. Свернув за угол и выйдя на Бродвей, я увидел шестерых кришнаитов, устроивших представление на своем любимом месте – западном тротуаре. Все они были очень молодые, старшему не больше двадцати пяти, головы бритые, кроме длинной свисающей пряди, босые ноги с колокольчиками на лодыжках, бледно-оранжевые сари, тамбурины, флейты и гитары. Они пели, танцевали, поднимая такой гвалт, что старый Герман-барабанщик-Дьявола никак не мог с ними соперничать. Можно было видеть, как открывается и закрывается его рот, и знать, что он вопит, но после того, как они начали свой спектакль, ни единого его слова разобрать было уже невозможно.

До недавнего времени это был угол Германа. Он появлялся здесь еще до того, как я выходил на работу, десять часов в день раздавая брошюрки и вопя о демонах и проклятиях, и собирая за это время долларов двенадцать пожертвований. Он обычно был довольно веселым парнем, но теперь выглядел старым, обескровленным. Черный костюм казался сильно поношенным и словно пропыленным, протертый белый воротничок был серым и грязным, но его, похоже, это не волновало. Я подумал, может, стоит еще раз попробовать уговорить его переместиться на пару кварталов ниже по Бродвею, где ему не придется тягаться с этими парнишками, с их музыкой и красками. Но я знал, что толку от этого не будет. Герман слишком долго просидел на своем участке. Я пошел к машине, думая о нем, о бедном старом барабанщике-Дьявола.

Усаживаясь на свое сиденье-седло, я вдруг почувствовал жжение в животе – пришлось проглотить пару противокислотников. У меня в карманах полно всяких таблеток. Противокислотники в правом кармане, а противогазники – в левом. Противокислотники – это всего лишь таблетки от повышенной кислотности, а противогазники – от газов в кишках. Меня почти постоянно мучают обе эти проблемы. Я пососал противокислотник, и пламя затухло. Потом я стал думать о Кэсси, потому что иногда от подобных мыслей мой желудок успокаивался. Решение уйти в отставку после двадцати лет службы было принято несколько недель назад, и Кэсси уже понастроила кучу планов, но вот чего она еще н е знала – так это того, что я решил провести свое последнее дежурство в пятницу. Сегодня, завтра, а в пятницу – конец. Можно собрать все заработанные отгулы и растянуть их до конца месяца, когда мое время официально заканчивается.

Пятница должна также стать ее последним днем в лос-анджелесском городском колледже. Она уже подготовилась к последним экзаменам и получила разрешение покинуть школу сейчас, а замещающий инструктор возьмет на себя ее классы. Она получила хорошее предложение, «замечательную возможность», как она ее назвала, преподавать на факультете в дорогой частной школе для девочек в северной Калифорнии, неподалеку от Сан-Франциско. Они хотели, чтобы она приехала прямо сейчас, потому что на лето школа закрывается, и у нее будет время постепенно войти в курс местных дел. Она планировала уехать в понедельник, а в конце месяца, когда я уйду в отставку, вернуться в Лос-Анджелес на нашу свадьбу. Потом мы переедем в нашу квартирку, которую она к тому времени успеет привести в порядок. Но я решил покончить со службой в пятницу и уехать с ней. Какой смысл продолжать тянуть кота за хвост, подумал я. Куда лучше завершить дело сразу, и я знал, что Круц будет очень рад.

Круц Сеговиа – мой сержант, и двадцать лет он был самым близким для меня человеком. Он все опасался, что нам что-нибудь помешает, и вынудил меня пообещать ему, что я не упущу самой большой удачи в своей жизни. А Кэсси – действительно моя величайшая удача. Учительница, разведенная женщина, без детей, к тому же с настоящим образованием, а не просто парой колледжских дипломов. Выглядит она молодо для своих сорока четырех, вообще все при ней.

Тут и я начал забрасывать удочки насчет работы для отставного полицейского где-нибудь в окрестностях Сан-Франциско, и будь я проклят, если мне не улыбнулась бы удача – нашлась хорошая работенка через большую контору по охране промышленных предприятий, которой владел мой старый знакомый, бывший инспектор Лос-Анжелесского департамента полиции. Я получил место начальника отдела безопасности в электронной фирме,"имеющей солидный правительственный контракт, мне полагались кабинет, машина и секретарша плюс на сотню долларов в месяц больше моей зарплаты участкового. Причина, по которой он выбрал меня вместо других претендентов, отставных капитанов и инспекторов, по его словам, заключалась в том, что у него уже работает достаточно много администраторов, теперь ему нужен один настоящий уличный полицейский с закаленным нутром. Так что, наверное, я впервые получил вознаграждение за полицейскую работу и с большим нетерпением ожидал чего-то нового. Мне не терпелось проверить, смогут ли приемы и идеи настоящей полиции сделать что-либо с промышленной службой безопасности, в лучшем случае, на мой взгляд, довольно жалким зрелищем.

Тридцатое мая, день моей официальной отставки, будет также и моим пятидесятым днем рождения. Трудно поверить, что я проболтался на свете уже полстолетия, но еще труднее поверить в то, что я прожил тридцать лет до того, как получил участок. Я принимал присягу полицейского в свой тридцатый день рождения и был вторым по возрасту в нашем классе в академии. Самым старшим был Круц Сеговиа, который трижды пытался поступить на работу в Департамент, но каждый раз проваливался на устном экзамене. Дело, наверное, было в его застенчивости и сильном испанском акценте, он ведь мексиканец из Эль-Пасо. Но грамматика у него была великолепная, если только взять на себя труд не обращать внимания на акцент. В конце концов ему повезло: он предстал перед достаточно умной комиссией, которая это поняла.

Я ехал через Елисейский парк, размышляя обо всем этом, и заметил перед собой двух полицейских на мотоциклах, направлявшихся к полицейской академии. Ехавший впереди парнишка по имени Лефлер – один из тех, кого я в свое время дрессировал. Его недавно перевели из центрального отдела на мотопатрулирование, и теперь он гордо восседал в седле – в новых сияющих ботинках, белом шлеме и ездовых бриджах с полоской. Его партнером, натаскивающим тонкостям работы мотопатрульного, оказался худолицый старый пердун по имени Крэндолл. Он один из тех типов, которые звереют при виде нарушителя уличного движения и которым наплевать на программу общественных отношений – он подкатывал к нарушителю на мотоцикле и орал: «Держись за тротуар, задница!»

Ослепительно белый шлем Лефлера был сдвинут вперед, и короткий козырек чуть не упирался в нос. Я догнал их, поехал рядом и крикнул:

– Какая у тебя шикарная шляпа, парень, только подними ее немного, дай мне взглянуть в твои синие детские глазки.

Лефлер улыбнулся и немного притормозил свой велик. Даже в такую жару на руках у него были дорогие перчатки из черной кожи.

– Привет, Бампер, – сказал Крэндолл, снимая на минуту руку с руля. Мы медленно ехали бок о бок, и я с улыбкой поглядывал на самодовольного Лефлера.

– Как он справляется, Крэндолл? – спросил я. – Азам я его уже обучил, так что он бамперизован.

– Для младенца неплохо, – пожал плечами Крэндолл.

– Вижу, ты уже снял с него тренировочные поводья, – сказал я. Лефлер хихикнул и поддал газу своему «харлею».

Я заметил у него на каблуках краешки подковок и догадался, что его подошвы, наверное, нашпигованы железом.

– Только не вздумай прогуливаться по моему участку в этих ботинках, парень, – крикнул я. – Ты выбьешь столько искр, что все кругом загорится. – Тут я усмехнулся, вспомнив, как однажды видел мотопатрульного с двумя чашками кофе в руках, шлепнувшегося прямо на задницу из-за этих самых подковок.