Текст книги "Вспышка. Книга первая"

Ничто. Ничто на земле не могло сравниться с Санкт-Петербургом, особенно сейчас, в январе, когда «сезон» 1914 года обещал быть просто великолепным. Сезон начался неделю назад, в день Нового года, и продолжится до самого Великого поста.

Князь уже собирался убрать палец и опустить штору на место, как вдруг коляска резко остановилась, и его едва не выбросило с мягкого сиденья.

Он выпрямился и мысленно сделал себе заметку выговорить кучеру, когда они прибудут на место назначения, коим была ювелирная империя Карла Фаберже. Со своими прочными вздымающимися ввысь гранитными столбами и богатой атмосферой византийского изобилия это был настоящий рай для воров – рай из блестящего золота, сверкающих драгоценных камней, ослепительного серебра и мерцающей эмали. Князь решил самолично забрать подарок для супруги ко дню ее рождения. День рождения был через два дня, девятого, а поскольку она бесстрашно начала курить длинные узкие черные турецкие сигары, он приказал изготовить специально для нее изящный портсигар из полупрозрачной дымчато-розовой эмали, края которого с обеих сторон должны были украшать ряды горящих огнем яхонтов. Но подарок был не единственной причиной, по которой князь решил почтить магазин своим присутствием: он хотел еще купить какую-нибудь готовую безделицу – бриллиантовую побрякушку или браслет с изумрудами или рубинами – для своей любовницы Татьяны Ивановой.

Татьяна Иванова была королевой санкт-петербургской сцены. Она компенсировала недостаток драматического дарования незаурядной красотой и огненным темпераментом, причем ее экстравагантные костюмы усиливали и то и другое. Во время их последнего свидания князь несколько переусердствовал в любовной игре и поранил один из ее сосков. Не то чтобы он намеренно причинил ей боль. Это вышло случайно. Но она кричала так, как будто ее режут, и вышвырнула его вон, пригрозив рассказать всем, какой он садист и ублюдок.

Этой безделицей он умиротворит ее и купит ее молчание. Однако все же князь решил, что с его стороны будет благоразумнее подыскать себе новую любовницу. Рано или поздно он дождется от Татьяны неприятностей. Ему надоели и ее угрозы, и она сама.

Санный экипаж по-прежнему стоял на месте. Раздраженный сначала резкой остановкой, а теперь еще и задержкой, князь потянулся к украшенному кисточкой шнуру, соединенному с колокольчиком за спиной кучера. Звонить не потребовалось: раздался стук в дверь.

Он раздвинул занавески и выглянул наружу. Стучал один из его тепло укутанных лакеев, из носа которого при дыхании струйками вырывался белый пар, а на золотых пуговицах массивного синего пальто был выгравирован герб Даниловых.

Князь Данилов тихо выругался и слегка опустил окно.

– Ну что там? – спросил он сердито, сразу же пожалев о своем тоне. Это было на него не похоже; его с ранних лет учили обращаться со слугами если и не с минимальным уважением, то, по крайней мере, вежливо. Он понимал, что его раздражительность отражала его собственное растущее недовольство Татьяной.

– Извините, ваша светлость. Впереди перевернулась повозка и загородила проезд. Не прикажете ли развернуться и попробовать проехать другой дорогой?

– Узнайте, надолго ли это. И выясните, кто они и нет ли пострадавших.

– Слушаюсь, ваша светлость. – Лакей поклонился. Этикет запрещал ему поворачиваться к хозяину спиной, поэтому он отступил на несколько шагов назад и отвернулся, только когда его начищенный до блеска сапог коснулся высокого сугроба. Затем он поспешил к месту происшествия.

Князь до конца опустил окно и высунул голову в ледяную мглу.

Впереди, за нетерпеливыми лошадьми его кареты, он разглядел маленькую группку, столпившуюся у уличного фонаря. Ему также частично была видна перевернутая повозка, колеса которой все еще продолжали крутиться в воздухе. Вместе с ней на землю завалились две лошади. Одна неуверенно поднималась на ноги, а вторая, несмотря на то что кто-то успел распрячь ее, никак не могла встать.

Лакей поспешно возвращался.

– Ну? – осведомился князь, переводя холодные голубые глаза на слугу.

– Это займет четверть часа, ваша светлость. Возможно, чуть дольше.

– Есть пострадавшие?

– Нет, ваша светлость. Там не было пассажиров. Люди сидели в двух передних повозках. Кучер успел выпрыгнуть. Очевидно, он пытался избежать столкновения с автомобилем, который занесло.

– Ничего удивительного. – Князь сурово кивнул головой. – А лошади?

– С одной, кажется, все в порядке, ваша светлость.

– А как другая?

– Пошли за ружьем.

Князь сжал губы. Он не мог спокойно думать об агонии лошади. Ему было известно, что лошади не выносят боли, а на поиски ружья, которое может избавить се от мучений, понадобится немало времени. А лошадь тем временем будет мучиться.

Он полез под сиденье за футляром из карельской березы, в котором хранил два заряженных пистолета. Он всегда держал их там на всякий случай: времена были смутные, демонстранты и забастовщики табунами бродили по улицам. И вообще поступало слишком много сведений об анархистах, наводнявших в сумерки город.

Проверив пистолет, князь подождал, пока лакей откроет дверку экипажа, затем передал ему свое тяжелое, подбитое соболями пальто. Лакей опустил подножку и помог ему сойти вниз. Поскольку князь не вытянул рук, лакей понял это как приказание просто накинуть пальто на широкие плечи его светлости.

– Следуй за мной, – приказал князь, не глядя на слугу и ясно давая понять, что он пойдет впереди. Он прошествовал вперед, как генерал, с пистолетом на боку; слуга торопливо шел следом.

Собравшаяся вокруг места происшествия небольшая толпа взглянула на Вацлава Данилова и разом замолкла. Сразу видно, что он принадлежит к самой верхушке общества. Вот человек, который привык повелевать в любой ситуации. Он решительно шагал по направлению к ним, как бы бросая вызов предательскому скользкому льду под ногами. Несмотря на кажущуюся небрежность его шагов, он двигался расчетливо и точно.

Зеваки, как один, отступили, почтительно увеличивая расстояние между собой и князем. Он был человеком, внушавшим уважение, человеком, силу характера которого чувствовали окружающие и с присутствием которого обычно считались. Он был крупным мужчиной: высокий рост и широкие плечи придавали ему внушительный вид. Его непокрытая голова была темной, с густыми, средней длины волосами, зачесанными назад и не закрывавшими уши. Борода была аккуратно подстрижена, а великолепные усы закручивались вверх. Глаза и благородный изгиб бровей выдавали в нем знатного вельможу.

Эти властные голубые глаза, глядевшие из-под полуприкрытых век, остановились на несчастной лошади. Не говоря ни слова, он вынул револьвер, направил его в голову животного и спустил курок.

Лошадь моментально обмякла и замерла.

Многие из наблюдавших за ним людей при звуке выстрела зажмурили глаза, но князь Вацлав не дрогнул. Не дрогнула, он заметил, и одна молодая женщина. Ее вытертая меховая шапка была глубоко надвинута на лоб, а нижнюю часть лица скрывал толстый шерстяной шарф; от нее исходила аура какого-то вызова и тайны, как от мусульманской женщины, прячущей свое лицо под вуалью. Он знал, что шарф призван был защитить ее от страшного холода: она вместе с остальными, очевидно, ехала в одной из двух открытых повозок, не защищенных от жестокого мороза. Ее пальто, несмотря на просторный покрой, было слишком изношенным, чтобы сохранять тепло, и ее била нескончаемая дрожь. И все же во взгляде ее живых зеленых глаз не было жалобы. Они глядели искренне и удивленно, как бы оценивая его; ему подумалось, что розовый румянец на узкой открытой полоске ее лица не был следствием мороза. На руках она держала тепло укутанного ребенка лет двух или трех.

Князь опустил пистолет и обошел вокруг перевернутой повозки, внимательно рассматривая незнакомку. Он заметил, что все оси целы и что прочный брезент, которым был накрыт груз и на котором сейчас покоилось содержимое повозки, не прорвался. Повернувшись к молчаливой толпе, он спросил, указывая на место происшествия:

– Чья это повозка?

Из невразумительного бормотания, услышанного в ответ, ему стало ясно, что фургон принадлежал не какому-то одному человеку, а всем этим людям.

– Что в нем? Какие-нибудь хрупкие предметы? Кто-то один может ответить за всех? – Он оглядел толпу. – Кто будет говорить от вашего имени?

К его удивлению, вперед быстро вышел высокий молодой человек с золотистыми волосами и синим, как сапфир, взглядом, полным веселого презрения. Он держался вызывающе прямо, как если бы считал себя ровней князю.

Князь изумленно оглядел его. Несмотря на потрепанный внешний вид, парень выглядел на редкость красивым и самоуверенным.

– Я буду говорить, ваша светлость, – спокойно произнес молодой человек.

Князь кивнул, предпочитая не замечать презрительное выражение глаз молодого человека и какой-то непочтительный оттенок, прозвучавший в словах «ваша светлость». В этом юноше он интуитивно почувствовал опасность.

– Что в повозке?

– Театральный реквизит и костюмы, ваша светлость. Мы только сегодня днем вернулись из гастролей по провинции.

– Значит, вы – театральная труппа?

– Да, ваша светлость, а я – ее директор.

– И вы собираетесь давать представление здесь, в Санкт-Петербурге?

Молодой человек пожал плечами.

– Если найдем театр, в котором сможем выступать. Князь задумался. Вопреки себе он был заинтригован.

– Какие пьесы вы играете?

– Салонные комедии, сатиру – обычный репертуар.

– Где вы последний раз выступали?

– В Сестрорецке. Мы прямо оттуда. Сама княгиня Святополк-Корсакова приходила смотреть на нас, и наша игра ей понравилась.

Князь ничем не выказал своего удивления, молча переваривая услышанное. Анастасия Святополк-Корсакова принадлежала к его кругу. Она только что вернулась в Санкт-Петербург из своего загородного дворца под Сестрорецком, и он припомнил, как всего лишь пару дней назад на балете он и Ирина в антракте разговаривали с ней, и она упомянула мимоходом какую-то превосходную театральную труппу, которую недавно видела.

– Чехов. Вы играете его пьесы?

– Да, ваша светлость, но… – Молодой человек пожал плечами. – Чехов – большой художник, а мы… мы не столь опытны.

– А для княгини… что вы играли для нее?

– «Даму с камелиями».

Князь удивленно поднял брови, затем одобрительно кивнул.

– Занятная пьеса и весьма популярная. – А про себя добавил: «И к тому же вполне безобидная». – Я сам дважды смотрел ее, и жене моей она очень нравится. Кто из вас играет злополучную Маргариту?

Они молча посмотрели друг на друга, затем молодой человек опустил глаза.

– Актрису звали Ольгой, но она слегла с плевритом и умерла.

Подобно большинству людей, принадлежащих к русской знати, князя не слишком занимали несчастья, уготованные судьбой незнакомцам – и уж, конечно, не странствующим артистам, – только на этот раз они касались его.

– Я полагаю, теперь вы не сможете ее сыграть. Неожиданно вперед вышла зеленоглазая женщина с ребенком на руках.

– Я могу исполнить эту роль. Я сотни раз видела, как это делала Ольга, и запомнила весь текст.

Молодой человек обернулся к ней.

– Сенда, ты ведь никогда не играла таких больших ролей.

– Пожалуйста, Шмария, – попросила женщина. – Я готова к ней. Я знаю.

Князь поймал взгляд пары самых выразительных, гипнотических изумрудных глаз, которые ему когда-либо доводилось видеть.

– Это ваша жена? – вежливо осведомился он.

– Нет, ваша светлость. Она вдова… моего брата.

– Очень юная вдова.

– Иногда, – с горечью произнес молодой человек, – удел юных переживать горе или смерть.

– Да-да. – Князь раздраженно махнул рукой. Он не любил вникать в проблемы низших сословий. И все же от женщины исходила какая-то чарующая сила. Он помолчал еще немного, затем принял решение. – Приходите ко мне во дворец. У нас есть свой театр. Через два дня у моей жены день рождения, и я хочу, чтобы на нем вы сыграли «Даму с камелиями». Мой мажордом разместит вас во дворце. Вам хорошо заплатят.

Молодой человек кивнул в сторону мертвой лошади.

– Для нас будет честью сыграть для вас бесплатно. Еды и крова на два дня будет достаточно. Мы признательны вам за то, что вы избавили от мучений нашу лошадь. – Голос его звучал гордо.

– Значит, договорились. Дворец Даниловых на Невской набережной. Если у вас будут затруднения, любой укажет вам дорогу. – Князь повернулся, чтобы уйти, и в этот момент краем глаза заметил движение, которое заставило его вновь обернуться. Женщина, которую называли Сендой, подняла руку и кокетливым, несмотря на мороз и обстоятельства, жестом опустила с лица шарф и сдвинула назад меховую шапку.

У князя Вацлава перехватило дыхание. Она была поразительно красива. Не мигая, она заглянула ему в глаза; он сдержанно кивнул, затем оторвал от нее взгляд и быстро зашагал в сторону своего экипажа.

В целом князь был необычайно доволен собой и под звук рассекающего воздух хлыста предался воспоминаниям о взволновавшей его встрече.

Он закрыл глаза, мысленно вызывая в памяти эти огромные изумрудные глаза, такие поразительно зеленые, с прожилками, такие полные жизни.

Он нашел себе другую актрису. Выходит… Татьяне не суждено получить безделушку. Это ему понравилось.

Приложив к губам ухоженный палец, князь удовлетворенно отметил про себя это обстоятельство.

Изумруды.

У Фаберже наверняка найдется то, что нужно.

Сенда наблюдала, как кучер провел по узкому кругу шестерку прекрасных черных лошадей, взобрался на облучок и взмахнул кнутом. Она как зачарованная следила за удаляющимся санным экипажем.

– Никогда прежде не видела таких саней, – восторженно качая головой, проговорила она и посмотрела на Шмарию. – Как ты думаешь, тот желтый металл – это настоящее золото?

– Нисколько в этом не сомневаюсь, – с горечью ответил Шмария. – Богачи только становятся богаче, обманывая таких, как мы. А потом тычут своим богатством нам в лицо.

– Но он мне понравился.

В глазах Шмарии сверкнули молнии.

– Понравился. Конечно. – Он горько усмехнулся. – Я уверен, что даже Вользак, если хотел, мог нравиться. Это не помешало ему, однако, перебить всех в нашей деревне, не так ли?

Упоминание о погроме заставило Сенду отвернуться. Прошло уже столько времени, а ее глаза по-прежнему наполнялись слезами при воспоминании об этом.

Шмария, казалось, ничего не заметил. Повернувшись к своим людям, он поднял вверх руку и крикнул.

– А ну-ка, ребята! Давайте поставим эту колымагу на колеса!

Когда они перевернули повозку, ее колеса гулко ударились об лед. Сенда стояла чуть в стороне, одной рукой прижимая к себе ребенка, а в другой держа поводья оставшейся в живых лошади. С минуту она тоскливо смотрела на дорогу, стараясь в последний раз поймать взглядом удаляющийся сказочный экипаж, но тот уже повернул за угол и скрылся из виду.

– Пора отправляться в путь! – закричал Шмария. – Все по повозкам! Алекс, запрягай обратно лошадь.

Человек, которого назвали Алексом, нахмурился и медленно почесал в затылке.

– Для одной лошади поклажа слишком тяжела.

– Тогда у нас нет выбора, придется заменить павшую кобылу одной из лошадей из передней упряжки. А это значит, всем нам, кроме кучеров, лучше пойти пешком.

Послышался недовольный ропот, но открыто протестовать никто не стал. На долю этих людей выпало слишком много испытаний и невзгод, поэтому предстоящий пеший поход был всего лишь небольшим неудобством.

Сенда и Шмария медленно брели рядом со скрипучими повозками. Она до смерти устала, замерзла и проголодалась, находясь на безжалостном ледяном ветру с того самого момента, как занялся новый день. Все, чего ей сейчас хотелось, это поесть, выпить чего-нибудь горячего и залезть в постель под гору теплых одеял.

– Хочешь, я понесу ее немного? – спросил Шмария, протягивая руки к ребенку.

Она покачала головой и улыбнулась.

– Нет, я не устала. Тамара ведь не очень тяжелая. А скоро мы будем в тепле. Это судьба, тебе не кажется? Нам некуда было идти, и стоило этой повозке перевернуться, как остановились сани, и вот, пожалуйста, у нас есть крыша над головой.

– Это всего лишь на две ночи, – проворчал он. Взгляд ее был по-прежнему спокойным.

– Две ночи во дворце лучше, чем в промерзшем сарае. – Она помолчала, затем, сжав губы, спросила: – Шмария, почему ты настаивал, чтобы мы выступали бесплатно?

Он ничего не ответил.

– Ты ведь знаешь, как нам нужны деньги! Мы не можем позволить себе работать бесплатно. Нам и так едва хватало на еду, а сейчас, когда пала одна лошадь… где мы найдем денег, чтобы купить другую?

Шмария наклонился вперед от ветра, держа руки в карманах и глядя себе под ноги.

– Он сделал нам одолжение, пристрелив нашу лошадь, и мы возвращаем ему долг. Я не хочу никому ничем быть обязанным. Особенно врагу.

– Врагу! – фыркнула Сенда. – Послушать тебя, все вокруг – враги.

– Разве ты забыла, что случилось три года назад? – мягко спросил он. – Неужели это было так давно, что ты ничего не помнишь!

– Нет, я не забыла. Он понизил голос.

– В таком случае, может, ты забыла, почему мы примкнули к этой труппе бесталанных неудачников?

Она покачала головой, мысленно возвращаясь в ту ночь вскоре после погрома, когда они набрели на цыганского вида театральную труппу, которая переезжала из деревни в деревню внутри и вокруг гетто. Без лишних вопросов и даже охотно актеры приняли Сенду и Шмарию в свою маленькую труппу, поскольку незадолго до этого от них сбежала молодая парочка и им были нужны актеры.

Шмария ответил сам:

– Чтобы мы смогли добраться до Санкт-Петербурга или Москвы. Чтобы мы навсегда смогли выбраться из гетто и зажить нормальной жизнью.

Она покачала головой и с горечью в голосе сказала:

– Это не так, и тебе это известно. Ты хотел добраться до этих городов, чтобы присоединиться к революционерам. Вот истинная причина, по которой ты решил вступить в труппу, разве нет?

Он обратил на нее горящий взор:

– Да, так было. И это по-прежнему так и есть. С богатыми угнетателями надо бороться. В России не будет свободы до тех пор, пока кровь буржуев не прольется. Сенда, ты до сих пор этого не поняла. Я знаю, ты желаешь Тамаре добра, но ты не видишь дальше своего носа. Неужели тебе не ясно? Все в обществе должно перемениться, если мы хотим, чтобы наша дочь была счастлива. Ты должна бы понимать это лучше, чем кто-либо другой. Не важно, что ты отказываешься иметь с этим что-либо общее, – другие изменят этот мир. И я им помогу. Это лишь дело времени.

По телу Сенды пробежала дрожь, но она знала, что это не от холода.

Теперь, когда она позволила страху овладеть собой, еще две мысли не давали ей покоя. У Шмарии всегда был с собой заряженный пистолет. Он не воспользовался им, чтобы пристрелить несчастную лошадь, потому что не хотел, чтобы кто-нибудь узнал об оружии. Иметь его при себе не дозволялось. Если бы полиция нашла у него пистолет, его сразу бы заподозрили в том, что он анархист, упрятали бы за решетку и отправили в Сибирь. А в одной из бочек, набитых костюмами, были спрятаны десять брикетов динамита, которые он раздобыл в Риге.

Ей было страшно даже подумать о том, на что он может решиться, когда очутится во дворце Даниловых.

– Будучи странствующими артистами, в этом дворце вы не считаетесь ни гостями, ни слугами. Вы должны неукоснительно соблюдать все правила и предписания, касающиеся посторонних лиц, временно останавливающихся здесь. Без специального разрешения вам запрещается покидать крыло для прислуги. В парке вы не должны выходить за пределы сада для прислуги. Заходить в общие комнаты, личные апартаменты господ и остальную часть парка категорически воспрещается. Осматривать здание также запрещается. В тех случаях, когда одному или нескольким из вас понадобится покинуть это крыло и попасть в театр, который расположен в той же части, что и общие комнаты, вас будет сопровождать один из лакеев. Никогда ни по какой причине вы не должны ходить по дворцу без сопровождения. Это правило должно строго соблюдаться. Стоит хотя бы одному из вас нарушить его, вы все окажетесь нежеланными гостями.

Члены театральной труппы находились в крыле для прислуги, расположенном над конюшнями и гаражом. Перед ними стоял граф Коковцов, троюродный брат Вацлава Данилова, его главный советник и правая рука. Граф был полной противоположностью князя. Властно-надменный, бледный, изнеженно-элегантный, он напоминал бесстрастную машину, не способную на необдуманные поступки. Внешне граф напоминал скорее гробовщика с паучьими пальцами, нежели аристократа. Рядом с ним стояла полная румяная женщина лет пятидесяти в форме старшей экономки. Ее пухлые руки были сложены на груди, а веселое от природы лицо казалось сейчас строгим и сосредоточенным. Несколькими минутами ранее госпожа Кашкина тепло приветствовала их в скромно обставленной, но производящей приятное впечатление комнате для слуг. Увидев, что актеры голодны и продрогли, она послала одну служанку за самоваром и сладкими пирогами, а другой приказала приготовить горячие ванны. Затем появился граф Коковцов, и непринужденная доброжелательная обстановка мгновенно стала гнетущей. Путешествуя вместе с труппой, Сенда вдоволь насмотрелась на неприятных людей, и что-то подсказывало ей, что Коковцов – не тот человек, которому можно перечить, если бы кто-то вообще осмелился на это.

– Несмотря на свои размеры и великолепие, этот дворец является личной собственностью, и так к нему и следует относиться. Он полон сокровищ со всего света, и поэтому правила, о которых я вам сказал, должны беспрекословно соблюдаться, это отвечает и вашим интересам, и интересам их светлостей. Таким образом, в случае какой-либо пропажи или ущерба, среди вас не будут искать виновных. Полагаю, вам все ясно.

«Даже слишком», – с горечью подумала Сенда, спокойно встретив надменный взгляд графа. Очевидно, он старался вселить в них страх, чтобы заставить шпионить друг за другом.

Откашлявшись, она вышла вперед и заявила, что такое обилие запретов может отрицательно сказаться на их творческих порывах, которые так важны для хорошей игры.

Граф поднял бровь и смерил ее холодным взглядом.

– Насколько я понимаю, вы опытные актеры? А раз так, вы, несомненно, выступали в самых разных местах, в каждом из которых были свои определенные правила этикета. То же и здесь. До тех пор, пока вы не станете злоупотреблять предоставленной вам здесь свободой, вам не о чем беспокоиться. Вашей единственной заботой должно быть хорошее выступление.

Позже, в тот же вечер, поев, приняв ванну и уложив спать свою маленькую дочку, Сенда задумалась о тех ограничениях, которые установил для их труппы граф. Как бы сильно она ни презирала любые правила, в основе которых лежало недоверие, она испытывала какое-то странное облегчение. Несомненно, под таким строгим надзором Шмария окажется не в состоянии предпринять что-либо, что могло бы способствовать осуществлению его мстительных намерений и тем самым сорвать успех целой труппы. В данный момент он и еще несколько актеров осматривали театр.

Облегченно вздохнув, она сосредоточилась на чтении сценария «Дамы с камелиями», в который уже раз возблагодарив Бога за то, что во время их бесчисленных послеобеденных лесных свиданий Шмария научил ее читать и она самостоятельно продолжала учиться все эти три года. Но читала Сенда недолго. Вскоре она погасила единственную лампу, освещавшую комнату, которую делила со Шмарией и Тамарой, и впервые за много недель заснула крепким, безмятежным сном.

На следующий день в четыре часа Сенда в одиночестве мерила шагами сцену частного театра дворца Даниловых. Приставленный к ней слуга оставил ее одну и ждал снаружи в фойе. Сморщив от усердия лицо, Сенда повторяла по памяти свою роль. То возвышая, то понижая голос, она проникновенно декламировала:

– «…все мои желания беспрекословны. И я нашла в лице герцога такого человека, но его преклонный возраст не дает необходимых мне защиты и утешения, и потом у нас разные потребности. Затем я встретила тебя. Молодого! Страстного! Счастливого! Те слезы, которые, я видела, ты проливал из-за меня, твое беспокойство о моем здоровье, твои таинственные визиты во время моей болезни… твоя честность. Твой энтузиазм… твой энтузиазм… твой энтузиазм…» – Ей пришлось снова заглянуть в сценарий. – О черт! – вырвалось у нее, затем она прикусила свою розовую нижнюю губку и нахмурилась. На ее глазах выступили слезы разочарования.

Она должна была играть главную роль, а следовательно, ее текст был самым большим. Больше, гораздо больше, чем она ожидала. Теперь Сенда ясно понимала, какую ошибку совершила. Сыграть роль Маргариты Готье было не таким простым делом, как ей это казалось. И подумать только, она считала, что знает всю пьесу наизусть! Наизусть!

Сенда тяжело вздохнула. Не то чтобы она вообще не помнила слов, они вертелись у нее на кончике языка. Но произносить их вслух, вкладывая в них определенные чувства, – нет, это было уж слишком… Она просто не могла сделать все это одновременно.

Нахмурившись, Сенда хлопнула раскрытой тетрадкой со сценарием по правому бедру. Гнев и разочарование исказили ее скуластое лицо. Может быть, она слишком торопит события? В конце концов, утренняя репетиция прошла не так уж и плохо. Ей была нужна только помощь суфлера… раз двадцать или тридцать в течение спектакля. И только!

Слишком много.

И все же…

Она устало отбросила в сторону сценарий и опустилась на красную шелковую кушетку, бывшую предметом реквизита. Молча обвела взглядом пустую сцену, затем сама себе кивнула, чувствуя, что начинает понемногу расслабляться. Теперь наконец-то она могла спокойно рассмотреть небольшой театр. Это была настоящая сокровищница!

Сенду поразила окружавшая ее беззастенчивая роскошь. Никогда, даже в самых дерзких своих мечтах, она не могла себе представить, что такие сказочные вещи существуют на самом деле. Это был настоящий праздник для глаз. Все сто шестьдесят кресел были выполнены в стиле Людовика XVI, с прекрасной резьбой, богатой позолотой и дорогой зеленовато-голубой бархатной обивкой.

И это еще не все. Над задними рядами нависал восхитительный балкончик с перилами, настоящая симфония в стиле рококо, который вмещал еще тридцать зрителей, а по обеим сторонам от сцены располагались две роскошно убранные ложи, на шесть мест каждая.

Сделав примерный подсчет, она покачала головой, не веря своим глазам. Казалось невероятным, чтобы этот театр – частный в частном доме – мог вместить двести два зрителя. Большинство провинциальных театров, в которых они выступали, были намного меньше. И, конечно, не были такими красивыми.

Закончив осмотр, Сенда решительно сжала губы и встала. Довольно бездельничать, пора приниматься за работу.

Она подняла сценарий и снова заняла место в центре сцены. Некоторое время молча постояла, затем сделала глубокий вдох.

– «… Слезы, которые я видела, ты проливал из-за меня, твое беспокойство о моем здоровье, твои таинственные визиты во время моей болезни… твоя честность. Твой энтузиазм. Все заставляло меня видеть в тебе того единственного, кого я призывала из самых глубин своего одиночества…»

Неожиданно из ложи справа от нее донеслись одинокие аплодисменты. Она испугалась и, не закончив предложения, отступила на несколько шагов в глубь сцены и посмотрела вверх. Из-за портьеры показался князь, одетый в облегающий черный костюм. Скрытое глубокой тенью, его лицо напоминало бесчувственную маску, но глаза, блестящие, сосредоточенные глаза, выдавали крайнее эмоциональное напряжение.

– Это был весьма необычный монолог, – мягко проговорил он хорошо поставленным голосом, свойственным представителям высшего сословия. – Как правило, меня не слишком трогают театральные постановки. Большинство из них нагоняют на меня скуку, навевают сон, а если и нет, мне все равно трудно забыть о реальности и перенестись в мир грез. Но вы очаровали меня. Вы – превосходная актриса.

Сенда слегка наклонила голову.

– Ваша светлость слишком добры. Вашу похвалу следует отнести к господину Дюма, а не ко мне. Без сомнения, вас взволновала его пьеса, а не я.

– Напротив, мадам. Вы к себе несправедливы. Вы – очень талантливая молодая актриса. – Князь помолчал, взявшись кончиками пальцев за позолоченные перила ложи. – На какое-то мгновение вы действительно заставили меня поверить в то, что вы и есть злосчастная Маргарита Готье. Всем сердцем я был с вами. – Он, не мигая, смотрел на нее. – И, прошу вас простить мне мою откровенность, вы также необычайно красивы.

Сенда посмотрела ему в глаза. Несмотря на тень, его светящийся взор был таким пронзительным, что она почувствовала, как заливается краской.

– Это все магия театра, ваша светлость. Это иллюзия. Грим. Костюмы. Декорации. – Она элегантным жестом обвела сцену.

– Нет, мои глаза меня не обманывают. – Он улыбнулся и укоризненно погрозил ей пальцем. – Ваша красота – не иллюзия.

Она молчала. Его напряженный взгляд, казалось, обладал особой гипнотической силой и горел яростным огнем. Сенда отвернулась, чтобы не видеть его тревожащих, сверкающих глаз.

– У каждого свое представление о красоте, – прошептала она.

Лицо князя тронула едва заметная улыбка.

– Раз вы так говорите, значит, так оно и есть. – В течение нескольких неловких минут он молчал и так пристально смотрел на нее, что Сенда почувствовала, как его взгляд обжигает ее. И ее вдруг, казалось бы, без видимой причины, охватил страх.

Наконец князь прервал затянувшееся молчание.

– В любом случае вы действительно дама с камелиями. Я понял это сердцем. То, что я видел, не было игрой. – Он покачал головой. – Чувства были настоящими. Слишком настоящими, чтобы быть просто иллюзией.

Он скрылся за портьерой, а она отвернулась и нервно зашагала по сцене. Сенда слышала, как его шаги эхом отразились от мраморных ступеней, когда он выходил из ложи. Каким-то образом она поняла, что он сказал не все, что хотел. И он вовсе не уходил. Он направлялся к сцене. К ней.

Она сжала губы, страстно желая, чтобы он ушел. Комплименты обычно вызывали в ней горячую признательность, но похвала князя имела прямо противоположный эффект. Без сомнения, им двигали какие-то скрытые мотивы, это было своего рода прелюдией. Но к чему? И почему она чувствовала себя такой неуклюжей, как какая-то краснеющая школьница?

Она сделала несколько глубоких вдохов, чтобы успокоиться. Между тем он шагнул на сцену и во весь рост предстал перед ней. Сенда вздрогнула, когда он неожиданно протянул руку, взял ее за подбородок и заставил поднять голову. Огни рампы отразились в ее глазах.

– У вас самые невероятные изумрудные глаза, – медленно прошептал он. – Мне бы очень хотелось, чтобы вы остались в Санкт-Петербурге на весь сезон.

В смятении Сенда отступила назад и уставилась на сценарий, который держала в руке. Она сжимала тетрадку так крепко, что суставы ее пальцев побелели.