Текст книги "Вспышка. Книга первая"

– Ваша светлость… – Голос ее прозвучал так хрипло, что ей пришлось откашляться, прежде чем продолжить: – Ваша светлость, мы всего лишь скромная театральная труппа, путешествующая по городам и провинциям. Мы едем туда, где у нас есть возможность играть. На следующее утро после дня рождения княгини нам придется уехать.

– Куда? – В его взгляде светился неподдельный интерес, но улыбка была насмешливой.

Подыскивая ответ, она поморщилась, отчего на щеках у нее появились ямочки.

– Туда, куда позовет работа.

– Она зовет сюда, – сказал князь. – Видите, у вас действительно нет выбора. Я требую, чтобы вы остались здесь.

Неожиданный холодок, вызванный отчасти его безрассудством, отчасти его самоуверенностью, пробежал у нее по спине. Как ни старалась она казаться сильной, голос ее дрожал, когда она говорила:

– Ваша светлость, боюсь, я должна продолжить репетировать, чтобы подготовиться к завтрашнему выступлению. Иначе…

– Я сейчас уйду, – мягко произнес князь. – А пока умоляю вас выслушать меня. Не хочу показаться нескромным, но в этом городе мы с княгиней пользуемся значительным влиянием. Я уверен, мы можем организовать здесь для вашей труппы выступления на весь сезон. Во многих дворцах есть частные театры, есть довольно много пустующих государственных театров, а артистов не хватает. Такая возможность – настоящая находка для скромной, по вашим словам, труппы, ищущей работу. Особенно учитывая то, что я лично обещаю платить за каждое пустое место. – Он помолчал. – В течение всего сезона.

Она подняла голову и встретилась с ним глазами.

– При всем моем уважении, хочу спросить, не делает ли случайно ваша светлость мне авансы? Потому что, если это так, боюсь, мне надо сразу предупредить вас. Вы зря теряете и свое время, и мое тоже.

Глаза его полыхнули огнем, но огонь угас так же быстро, как и появился.

– Вы – актриса.

– И мать ребенка, которого вы видели у меня на руках.

– И вдова.

– Вдова, – твердо сказала Сенда, – это не обязательно свободная женщина.

– Может быть, и так. – Он улыбнулся и шепотом добавил: – А звезда? В моей власти сделать из вас примадонну. Весь свет Санкт-Петербурга будет у ваших ног.

Сенда смотрела на него испуганно. Что-то хищное, почти сатанинское было в гипнотическом блеске его глаз и самоуверенных манерах. Как заманчиво было слышать его нежные обещания. И в то же время они ее страшно злили. Как он смел думать, что ею так легко можно управлять!

Теперь уже ее глаза метали молнии.

– Ваша светлость, – дрожащим голосом сказала Сенда. – Полагаю, сказано достаточно. Не думаю, что мне понравится способ, – она проглотила стоящий в горле комок, – которым мне придется расплачиваться с вами за те услуги, о которых вы говорили. – Она опустила ресницы и прикусила нижнюю губу. – Сейчас, я думаю, мне лучше продолжить репетицию.

– Ах, как мне нравится ваша решительность. Значит, у вас создалось впечатление, что я стараюсь купить вас. – Его лицо было так близко, что она чувствовала тепло его дыхания.

– А разве нет? – Несмотря на тон, которым Сенда произнесла последние слова, ей нравился этот двусмысленный разговор.

– А вы как думаете?

– Я думаю, – шепотом ответила она, – что наш разговор зашел достаточно далеко.

Он улыбнулся. У него была довольно приятная улыбка.

– Но вы даже не знаете, что я собирался вам предложить.

– Думаю, это очевидно, – заявила Сенда, неожиданно заливаясь краской.

Он помолчал минуту.

– Значит, вас не купишь ценой благополучия вашей труппы. Отлично. Однако долгий опыт подсказывает мне, что все имеет свою цену. Меняется лишь ее величина применительно к конкретному человеку. – Князь вновь покачал головой. – У вас такие глаза… Такие выразительные… незабываемые… как будто они видели много страданий. Не секрет, что меня тянет к вам. – Он помолчал. – И я намерен заполучить вас.

– Извините, ваша светлость, я не продаюсь с аукциона, – приглушенным голосом проговорила Сенда.

– Ради труппы, возможно, нет. А что вы скажете об этом? – Он вытащил из кармана длинный узкий бархатный футляр. Затем протянул его ей.

Покачав головой, Сенда инстинктивно попятилась назад, словно увидела змею.

– Вы не заглянули внутрь, – сказал он. – Возможно, его содержимое заставит вас передумать. Там, где я это взял, еще много красивых вещей.

– Нет, – отрезала она и тихо, но твердо добавила: – Нет, благодарю вас.

– Ради себя самой и меня тоже, вы обязаны хотя бы взглянуть.

Сенда со вздохом взяла футляр и медленно открыла его. Она потеряла дар речи. Ожерелье представляло собой нить огромных прямоугольных камней под цвет ее глаз, обрамленных бриллиантовыми багетками. Дрожащей рукой девушка захлопнула футляр и вернула его князю.

– Не надо, – прошептала она, отворачиваясь.

Он пожал плечами, положил футляр обратно в карман и ровным голосом произнес:

– Это сегодня. Возможно, со временем вы передумаете.

– Боюсь, что… что нет. Не передумаю.

Он кивнул.

– Вижу, что ни драгоценностями, ни работой на целый сезон вас не убедить. Я ошибся. Вы должны меня извинить. Вы слишком красивы и талантливы – и независимы, – чтобы вас можно было так легко купить. Вас не интересует материальная выгода.

Сенда повернулась и пристально посмотрела на него.

– Ваша светлость, для меня имеют значение только две вещи, – с мягкой откровенностью сказала она. – Моя карьера, ради которой я должна работать, чтобы с помощью данного мне Богом таланта преуспеть, и моя дочь, которая должна гордиться мной. После того как три года назад умер мой муж, у меня не осталось других устремлений.

Он с восхищением смотрел на нее. Сенда отвернулась и сделала несколько шагов по сцене.

Князь заговорил шепотом, но его слова обжигали ее, словно удар хлыста.

– Значит, этот ребенок не от вашего мужа.

Сенда резко повернула к нему мертвенно-бледное лицо.

– Ребенок слишком мал. – Обманчиво-ленивые голубые глаза князя потемнели. – Мне следовало догадаться. Есть еще кто-то.

Ее, будто тисками, сковал острый страх.

– Кажется, вы правы. – Он говорил холодно и с достоинством. – Вам действительно пора продолжить репетицию. – Он улыбнулся. – Вы – актриса, и к тому же превосходная. Думаю, завтра меня ждет чудесное представление.

– Да, ваша светлость. – Сенда сделала реверанс, стараясь избегать его взгляда. – Надеюсь, вы не будете разочарованы.

– Я уже разочарован, – мягко сказал он. – Но я – князь Вацлав Данилов. Очень богатый, очень влиятельный и очень целеустремленный человек. Вам еще предстоит узнать, что слова «нет» для меня не существует.

Ее щеки запылали, как от пощечины.

Он постоял с минуту на краю сцены, как бы делая паузу, чтобы удержать в напряжении невидимых зрителей, затем добавил:

– И в конце концов я всегда добиваюсь желаемого, чего бы мне это ни стоило.

При этих словах она быстро взглянула на него, но он уже исчез, затем до нее донеслись звуки удаляющихся шагов и закрывающейся двери, потом все смолкло. Она поняла, что осталась в театре одна.

Сенда содрогнулась и глубоко вздохнула. За всю свою жизнь она не могла припомнить случая, чтобы кто-то внушил ей такой страх.

В коридоре угрюмый граф Коковцов тихо выскользнул из-за двери, поравнялся с князем и ускорил шаг, чтобы не отстать от него. Над их головами холодным блеском сверкали люстры с подвесками из горного хрусталя в форме фруктов, а богато инкрустированный деревянный пол, блестящий, как зеркало, казалось, несся им навстречу. Князь даже не взглянул на своего кузена.

– Итак, ты все слышал? – мрачно спросил он.

На лице графа появилось оскорбленное выражение.

– Ты слишком хорошо меня знаешь, чтобы подозревать в том, что я подслушивал, Вацлав. Зачем мне это?

– Иногда я задаю себе тот же вопрос. И ответ, который напрашивается, дорогой кузен, не слишком приятен.

От гнева на высоком выпуклом лбу графа Коковцова забилась жилка.

– Я только подошел, когда ты столь поспешно выскочил оттуда, – сказал он. – Даже если бы я и захотел – а это, конечно, не так, – то вряд ли бы успел что-то услышать. – Он презрительно фыркнул. – Кроме того, ты ведь сам приказал мне тщательно осмотреть вещи, принадлежащие труппе. И я полагал, ты хотел, чтобы тебе немедленно сообщили, если я найду что-либо необычное.

Князь остановился.

– И ты нашел?

На тонких губах графа заиграла довольная улыбка.

– Я нашел две вещи, которые, несомненно, представляют интерес. Во-первых, заряженный пистолет. Довольно незначительный предмет, если принять во внимание тот факт, что актеры большую часть времени бродяжничают по дорогам. Но я спросил себя: почему пистолет? Почему не ружье? Это показалось мне подозрительным. Ответ напрашивается сам собой: пистолет гораздо легче спрятать, чем ружье. Но второй предмет – точнее, предметы – вот, что действительно меня беспокоит. – Граф Коковцов сделал театральную паузу, ожидая, какая последует реакция.

– Ну, давай, выкладывай!

Тонкие губы графа растянулись в улыбке.

– Что ты скажешь о десяти брикетах динамита?

– Что?!

– Ты все правильно расслышал. Десять брикетов динамита. – Граф Коковцов скорбно покачал головой и потер свои длинные ладони. – Боюсь, сбылись мои самые страшные сны. Эта труппа, которую ты так щедро – и ничего не подозревая – пригласил к себе в дом, кажется, служит прикрытием для других, гораздо более зловещих дел.

– Дорогой кузен, иногда даже тебе удается меня удивить, – спокойно сказал князь. – За каждым кустом тебе мерещатся анархисты и убийцы.

– Возможно, – холодно согласился Коковцов, – но, если бы тебя больше занимало то, что происходит вокруг, возможно, с тобой бы произошло то же самое. Ты бы понял, что это гораздо умнее, чем гоняться за каждой встретившейся тебе актриской.

– Довольно! – оборвал его князь. Его глаза угрожающе сверкнули. – Я достаточно долго попустительствовал твоей страсти к молоденьким конюхах и лакеям!

– Будет тебе. – Граф вздохнул и примирительно махнул рукой. – Не мне бросать камни в твой огород. Однако я настоятельно советую тебе вышвырнуть эту труппу из дома. Немедленно.

Князь молча размышлял. Не будучи ни дураком, ни паникером, он все же вынужден был признать, что на этот раз кузен прав по всем статьям. Очевидно, среди членов труппы был, по крайней мере, один террорист. До отъезда они могли причинить ему крупные неприятности – в лучшем случае, попортить нервы. Но затем перед его мысленным взором возникли волшебные, сверкающие изумрудные глаза «дамы с камелиями». Это была настоящая юная богиня, если такие вообще существуют и если он будет достаточно бдительным и осторожным…

Приняв решение, князь сухо улыбнулся.

– Не-е-е-т… – протянул он, – вся труппа остается.

– А динамит? – прошипел граф. – Мы не можем закрывать глаза…

– Поступай, как я сказал, – устало оборвал его князь. – Я знаю, что делаю.

– Очень надеюсь на это, потому что, если что-нибудь случится, тебе придется расхлебывать все самому, – мрачно ответил кузен. – Я умываю руки.

– Ничего подобного. Твоя хитрость нам очень пригодится. Я хочу, чтобы за каждым членом труппы велось непрерывное наблюдение, а пистолет и динамит охранялись двадцать четыре часа в сутки. Ты должен обеспечить, чтобы к ним никто не прикасался. Арестуй любого, кто попытается к ним подобраться. Если потребуется, вызови еще полицейских и охранников. А мы тем временем позволим актерам выступить завтра вечером как ни в чем не бывало. Послезавтра они все равно уйдут.

– Но… но ведь завтра здесь будет половина Санкт-Петербурга! – с жаром проговорил граф. – Может быть, даже царь и царица!

– Значит, твоя обязанность – проследить, чтобы никакой трагедии не произошло. Я полагаю, ты сможешь это сделать?

В глазах графа вспыхнул злой огонь, но затем угас и превратился в тлеющие угольки. Он недовольно кивнул.

– Хорошо. Значит, решено. А сейчас поступай, как я велел. Я же пока займусь другими делами. Да, вот еще… – Князь вынул из кармана футляр и отдал его графу. – Верни это Фаберже.

Затем он удалился.

У него за спиной граф Коковцов вскинул в отчаянии руки. Он мог только догадываться, что было на уме у его кузена, однако даже представить себе не мог, какая мысль родилась в голове князя.

«Как все просто! – думал Вацлав Данилов, когда лакей раскрывал перед ним позолоченные створки массивных дверей. – Он получит свою зеленоглазую богиню даже раньше, чем ожидал».

По мере того как морозный зимний день постепенно перешел в еще более морозный вечер и наконец сменился холодной северной ночью, начал падать небольшой снежок, белой пудрой покрывая Санкт-Петербург и приглушая все городские звуки. На улицах и проспектах, на тысячах подоконников и перекрещенных рамами оконных стеклах, в освещенных фонарями парках сверкали и переливались хрустальные снежинки, словно какое-то щедрое божество высыпало на землю гигантские пригоршни бриллиантов. Дворцы на берегу закованной в лед Невы, подсвеченные мерцающими сквозь снежную дымку уличными фонарями, казались прекрасным видением, перенесенным сюда из пушкинских сказок.

Все три здания Зимнего дворца снаружи были залиты светом прожекторов и ярко освещены изнутри. Царь и царица удалились на покой после вечерней молитвы, позднего обеда и часа, когда царица вместе с дочерьми вышивала в своих покоях, а царь помогал своему младшему, больному гемофилией сыну Алексею собрать мозаику-головоломку, купленную в английском магазине на Невском проспекте.

Во дворце Даниловых, уступавшем по величине и великолепию лишь Зимнему, тоже ярко горели огни. Круглые сутки триста слуг усердно готовились к празднованию пятидесятилетия княгини Ирины, которое должно было состояться на следующий день. Свет горел во всех окнах дворца, за исключением двух личных покоев и комнат в крыле для прислуги, расположенном над гаражом и конюшней.

– Благодарю вас. – Сенда улыбнулась молодому лакею, который сопровождал ее от театра мимо целого взвода слуг, вытиравших пыль, начищавших все до блеска и расставлявших огромные букеты оранжерейных цветов в гигантские вазы и цветочницы. Она мягко прикрыла за собой дверь. После бесконечного перехода через громадные, поражавшие своим великолепием холлы и необъятные гостиные, маленькая комнатка под самой крышей, смежная с комнатой Шмарии, показалась ей особенно крошечной и простой. Стены, покрытые толстым слоем штукатурки, были все в трещинах, а простенькая обстановка выглядела старой и неуютной.

Сенда не могла подавить в себе чувство сожаления и обиды. Она надеялась на гораздо более роскошные апартаменты, поскольку по своему великолепию дворец превзошел все ее самые смелые ожидания. Весь, за исключением крыла для прислуги.

Плотно сжав губы, она понимала всю безосновательность этой обиды. Ей следовало бы благодарить судьбу. В конце концов, у них была крыша над головой, обильная, хотя и простая, еда и сколько угодно дров.

В комнате горела только одна лампа, отбрасывая темные тени на серые стены. Огонь в камине почти погас. Было холодно. Сначала Сенда подумала, что Шмария спит, но потом увидела, что постель не тронута и покрывало туго обтягивает тонкий матрац.

И тут она разглядела его силуэт у узкого окна, наполовину скрытого толстыми двойными портьерами, призванными служить защитой от коварных ветров, проникающих в любую щель и трещину. Он стоял неподвижно и глядел в окно. Даже не повернулся, чтобы поздороваться с ней. Возможно, не слышал, как она вошла.

Сенда заглянула в кроватку, которую экономка приказала перенести сюда из детской. Витиеватая позолоченная резьба и атласное покрывало казались неуместными в этой комнате, но Сенда безмятежно улыбнулась, глядя на ангельское личико и подтыкая поплотнее одеяло вокруг малютки. Тамара крепко спала, засунув в рот крошечный пальчик. Вспомнив предостережения бабушки Голди о том, что у ребенка, сосущего пальцы, вырастут кривые зубы, Сенда наклонилась и осторожно, чтобы не разбудить девочку, вытащила пальчик у нее изо рта. Тамаре надо было как следует выспаться. По крайней мере, два дня малышка проведет в тепле и уюте. Сенда была благодарна и за это. Слишком уж много невзгод выпало на долю ее крохотной дочки.

Убедившись, что с девочкой все в порядке, Сенда взяла кочергу, помешала тлеющие в камине угли и подбросила в огонь еще одно березовое полено. Сухое дерево затрещало и быстро занялось. Убедившись, что огонь разгорелся как следует, она подошла к окну и встала у Шмарии за спиной. Он так и не обернулся, хотя не мог не слышать ее шагов.

Она нежно обхватила руками его мощную грудь и прижалась лицом к его теплой спине. Он продолжал стоять, как каменный.

Сенда нахмурилась, но заставила себя проговорить беспечным голосом:

– Кажется, я все выучила.

Шмария по-прежнему молчал.

Она отодвинулась от него и принялась массировать его плечи.

– Ты очень напряжен.

– А чего ты ожидала? – спросил он голосом, полным тихой горечи.

Сенда в удивлении отпрянула от него.

– Что произошло, Шмария? – тихо, чтобы не разбудить ребенка, спросила она. – Разве ты не рад, что я пришла? Теперь остаток ночи принадлежит нам двоим.

– Весь день я тебя почти не видел.

– Мне надо было все повторить, чтобы как следует запомнить. Ты ведь знал это.

Он резко повернулся к ней лицом. Ее поразила ярость, сверкавшая в глубине его прищуренных глаз, которую не могли скрыть ни тусклый свет, ни кажущаяся сдержанность лица. Нескончаемо долгое мгновение они пристально смотрели друг на друга. Затем он снова отвернулся к окну.

– Эта безумная идея с выступлением ударила тебе в голову, – грубо сказал Шмария. – Так же как эта вопиющая роскошь. Полагаю, помещения для прислуги недостаточно хороши для тебя? Поэтому ты провела в этом театре весь день и половину ночи.

Она изумленно уставилась на его спину.

– Но… ты ведь сам согласился, чтобы мы завтра выступили здесь. И нам нужна эта работа. – Она снова придвинулась и потянулась к нему рукой, но, опередив ее, он резко отпрянул в сторону. Затем шагнул в глубь комнаты.

В глазах Сенды застыла обида.

– Шмария. – Слезы застилали ее глаза. – Что случилось? Какая кошка пробежала между нами?

– Ничего. – Он засунул руки в карманы брюк и уставился в пол. – Наверное, я просто чувствую себя здесь как в клетке. За нами все время следят. Ходят по пятам, как будто мы мелкие воришки. Может быть, мне просто нужен свежий воздух.

Сенда пристально посмотрела на него. Затем тихонько вздохнула.

– Ты уверен, что это все? – с сомнением спросила она. – Просто чувство, что тебя заперли?

– А что еще это может быть?

Полный ненависти взгляд превратил лицо Шмарии в уродливую маску. Сенда была изумлена и подавлена его неистовой реакцией. До недавних пор, если только она не заговаривала о его политической деятельности, он всегда был сердечным и любящим другом.

– Если это так важно для тебя, мы можем уехать отсюда прямо сейчас, – тихо сказала она. – Ни одно выступление не стоит твоего несчастного вида. Мы слишком любим друг друга.

– Давай, ты будешь делать то, что должна, – холодно проговорил он, – а я буду делать то, что должен я.

– Не надо ссориться, Шмария, – мягко попросила Сенда, отчаянно вцепившись в его рукав. В глубине души у нее все еще тлел огонек то ли полунадежды, то ли полубезумия. – Давай займемся любовью! Давай не будем спорить из-за пустяков и… вспомним прошлое. – Она помолчала и, понизив голос, добавила: – Если не ради нас, то хотя бы ради Тамары.

Шмария с безучастным видом смотрел на нее, а она, поддавшись внезапному порыву, потянулась к нему и обняла за шею. Встав на цыпочки и закрыв глаза, Сенда поцеловала его, ища языком его язык, но ее губы коснулись рта, казалось, высеченного из камня, такого же холодного и безжизненного, как у тех несчетных статуй, что выстроились вдоль бесконечных дворцовых коридоров.

Тяжело вздохнув, в каком-то оцепенении она подошла к окну и раздвинула шторы. Снегопад усилился, но Сенда ничего не замечала. Одинокая слеза оставила влажный след на ее щеке; за ней последовала вторая, потом третья. Сколько месяцев прошло с тех пор, как они со Шмарией последний раз любили друг друга? С тех пор как он сжимал ее в пламенных объятиях и целовал ее, страстно стремясь к удовлетворению, которое могло родиться лишь из бездонного колодца их обоюдных желаний? С болью в сердце она начинала понимать, что колодец пересох, во всяком случае, с его стороны.

Все это – следствие недоразумения. Все это – потому, что он решил, что она предала их веру, а значит, и его самого.

Сенда беззвучно плакала. Как сильно все переменилось! Как мало Шмария понимал ее. То, что она сделала, она сделала не потому, что хотела причинить ему боль, а просто для того, чтобы облегчить им всем жизнь. В России евреи считались отверженными только из-за религии. Переход в русскую православную веру мог открыть двери любому еврею даже в высшее общество, и многие из них таким образом добились завидного положения в самых высших кругах царской России. И потому четыре месяца тому назад, для того чтобы защитить себя и особенно Тамару, Сенда перешла в православие. Во время их странствий она встречала и других честолюбивых актрис, которые поступили точно так же и рассказали ей обо всем.

Ее заботила лишь их безопасность, вопрос о социальном статусе никогда не приходил ей в голову. Воспоминания о погроме были еще слишком свежи. Сколько раз она видела его в кошмарных снах и просыпалась в холодном поту. Наверное, Шмария смог бы понять ее, если бы она, несмотря на его яростные возражения, приняла православие сама, но она окрестила и Тамару. Он воспринял это как личное оскорбление, оскорбление всего, что было свято для него. Сенда же руководствовалась в своих поступках лишь практической необходимостью, желанием застраховать на будущее свою жизнь и жизнь своей дочери.

Сейчас ее мучил только один вопрос: найдет ли когда-нибудь Шмария в себе силы простить ее? Сможет ли он когда-нибудь смириться с тем, что считал преступлением против их веры, их религии, и любить ее как прежде? Так же сильно, как она продолжала любить его.

Эти мысли кружились в ее мозгу так же стремительно, как снежинки за окном.

Слезы туманили взор, но не собственные рыдания вывели ее из забытья. Она быстро подошла к детской кроватке. В маленькой комнатке вновь стало холодно. Огонь погас. Тамара зашлась в плаче. Холод и голод разбудили ее. А может быть, подумала Сенда, малютка даже в глубоком сне чувствовала, что что-то случилось, и так же сильно, как и она сама, нуждалась в утешении?

И только тут Сенда обнаружила, что Шмарии в комнате больше нет. Поглощенная своими переживаниями, она не заметила, как он ушел. Ужас опутал ее ледяными щупальцами, зародив в душе новые страхи. Где Шмария? Куда он ушел? И, ради всего святого, что он задумал?

«О Господи, – молча взмолилась Сенда, – пусть он делает все, что считает нужным, только бы это не повредило Тамаре».

Казалось, прошла вечность, прежде чем охранник вразвалку просеменил в дальний угол узкого коридора, отвернулся и закурил папиросу. Шмария воспользовался удобным моментом. Бесшумно прикрыв за собой дверь, он скользнул вниз по лестнице на первый этаж. Остаться незамеченным оказалось нелегким делом. Пока супруги Даниловы спали, какая-то часть прислуги усердно готовилась к предстоящему празднику. Добравшись до парадных покоев на первом этаже, он подумал, что ему, пожалуй, удалось никому не попасться на глаза.

Полы в безлюдных коридорах и гостиных являли собой шедевр искусства их создателей: превосходный инкрустированный паркет был отполирован до зеркального блеска. Несмотря на тепло, излучаемое изразцовыми печами и паровыми радиаторами, Шмария, у которого на ногах не было ничего, кроме носков, чувствовал, как деревянные узоры источают безжалостный холод. Держа ботинки в руках, он на цыпочках бесшумно перебегал от одной темной ниши к другой, прижимаясь к ледяным статуям при каждом отдаленном звуке. В конце концов, проскользнув за два ряда тяжелых портьер, он отодвинул щеколду, запиравшую высокую створчатую дверь из граненого стекла в одной из великолепных гостиных, вышел наружу и затворил ее за собой, заклинив большой щепкой, чтобы можно было открыть на обратном пути. Затем обулся при тусклом желтом свете, льющемся из окна на втором этаже.

Он стоял на огражденной перилами террасе, откуда открывался вид на парк, спускавшийся вниз к покрытой льдом реке. На улице было страшно холодно. Несмотря на то что Шмария оделся тепло, он сразу же почувствовал, как от резкого ветра его кровь буквально превращается в лед. Чтобы не отморозить щеки, он обмотал лицо шарфом. Его и страшило, и одновременно приводило в восторг всепоглощающее чувство свободы.

Несколько минут он неподвижно стоял, притаившись в тени, опасаясь, что его могут увидеть, задержать или, еще хуже, проследить до того места, куда он направлялся. Убедившись, что за ним нет «хвоста», он стал пробираться вдоль дворца, держась как можно ближе к стене. У входа для прислуги до его слуха донеслось какое-то звяканье и стук; подойдя ближе, он увидел сани, запряженные парой тягловых лошадей.

Шмария сморщился от отвращения: это были не роскошные ездовые сани, а зимний вариант мусоровоза, доверху набитого дневными отходами. Работающие на кухне и в доме слуги как темные тени сновали взад и вперед, опорожняя в него содержимое ящиков и бочек.

Между тем Шмария подкрадывался все ближе и ближе. Уже лишь несколько футов отделяли его от саней. Со своего места он разглядел, что мусор сбрасывали в большой короб, грубо сколоченный из неровных, неструганных деревянных досок, поставленный на пару широких и крепких металлических полозьев. Шмария удовлетворенно вздохнул. Поскольку это громоздкое сооружение загораживало собой место возницы, незаметно забраться в него будет довольно легко.

Он натянул свой поношенный шарф на нос: несмотря на сильный мороз, запах был нестерпимый. Зато можно не беспокоиться, что охранники у ворот захотят покопаться в мусоре.

Наконец отбросы были погружены, и Шмария увидел, как два дюжих возницы тяжело взобрались на свои сиденья. Один отхлебнул глоток из фляжки и передал ее напарнику; из-под низко надвинутых шапок, высоко поднятых воротников и плотно повязанных шарфов были видны только их глаза. Дверь черного хода с шумом захлопнулась. Послышался звук запираемого засова. Стало намного темнее.

Неожиданно поднялась метель. Шмария тихо выругался. Как будто одного холода мало. Однако времени для раздумий о перемене погоды не было. Послышался свист рассекающего ночной воздух хлыста, Шмария весь подобрался. Лошади заржали, и сани быстро заскользили прочь, звоном колокольцев предупреждая встречных о своем приближении.

Пора, решил Шмария.

Пригибаясь к земле, он побежал за удаляющимися санями и рывком ухватился за одно из полозьев. Какое-то время его распростертое тело тащилось по снегу, затем резким движением он подтянулся, ухватившись сначала за одну, потом за другую вертикальную стойку, крепившую полозья к основанию саней, и наконец нашел упор для своих ног. Он посмотрел вниз. Земля белым смазанным пятном проносилась мимо. Без дальнейших хлопот, вставляя ноги в широкие щели между досками, он залез на возвышающийся над санями короб и спрыгнул на мусорную кучу.

Отвратительный смрад был сильнее, чем он ожидал. И, хотя Шмария дышал через рот, он едва не задохнулся, с трудом подавив подступающую рвоту, – малейшие звуки могли быть услышаны возницами.

Спустя несколько минут сани плавно остановились у ворот. Шмария стал смотреть в щель между досками. Охранники, очевидно, почувствовав зловоние, держались на расстоянии. Они отперли двойные ворота и дали возницам знак проезжать. Сани пересекли Неву по мосту недалеко от Петропавловской крепости и помчались вперед к Малой Невке, прежде чем пересечь еще один мост к Каменному острову. Хотя Шмария и не был знаком с городом, он решил, что ему пора расстаться с этим адским средством передвижения.

Забравшись на верхнюю перекладину, он несколько долгих секунд выжидал, скорчившись, затем прыгнул. Казалось, он повис в воздухе, прежде чем, больно ударившись, свалиться в сугроб.

Проверяя, не сломаны ли кости, Шмария медленно встал на ноги. Слава Богу, никаких переломов или растяжений; скорее всего, он отделался несколькими царапинами.

Он даже присвистнул. По крайней мере, ему удалось выбраться из дворца Даниловых. Ему не верилось, что могут быть люди, которым искренне хочется там жить. Несмотря на позолоту. Это была тюрьма, добровольная тюрьма для богатых. Она не только ограждала Даниловых от нежелательных лиц, но и превращала их самих в узников. Интересно, задумывались ли они когда-нибудь над этим?

Он окинул настороженным взглядом улицу. Прохожих вокруг почти не было: ночь не располагала к бесцельным прогулкам. Погода играла ему на руку.

Довольный тем, что избежал слежки, Шмария зашагал вперед, вспоминая то, чем в Киеве поделился с ним его революционный «брат»: адрес конспиративной квартиры в Санкт-Петербурге.

– Это наши люди, – шепотом сообщил ему Александр Сергеевич Краминский. – Работая вместе с ними, мы сотворим чудеса. Передай им взрывчатку…

Шмария не взял с собой динамит, который был надежно спрятан среди реквизита и костюмов. Прежде чем передать его, надо убедиться в том, что друзья Краминского так же преданы их общему делу, как и он сам. Достойны ли они этой взрывчатки или используют ее без всякой пользы? Скоро он это выяснит. Но сначала надо отыскать их дом. Узнать, существует ли еще их группа. Выяснить… Его пробрала нервная дрожь. Надо действовать осторожно. Возможно, их уже раскрыли и арестовали. Может быть, за домом ведется слежка.

Наконец Шмария дошел до трамвайной остановки и почти полчаса прождал трамвая, но тщетно. Мимо него прошла пожилая женщина, наклонив голову от жалящих укусов колючего снега и ворча на то, что в такую метель даже трамваи не ходят.

Когда он спросил у нее дорогу, она отшатнулась, почувствовав исходящее от его одежды зловоние, потом указала в противоположную сторону и засеменила дальше.

Поблагодарив ее, Шмария пошел пешком. Он почти добрался до нужной ему улицы, когда вдруг почувствовал, как волосы у него на затылке зашевелились. Интуиция не раз выручала его в прошлом, и он привык ей доверять.

Значит, его все-таки выследили.

Или… ему это просто мерещится?

Бросив украдкой взгляд через плечо, Шмария заметил, что на тротуаре он не один. В полуквартале позади него двигались неясные тени двух человек: плотного и худого.

Когда он обернулся, ему показалось, что они… тоже замедлили шаг. Просто разговаривают? Или ему все это только чудится?

Хотя, казалось, они просто прогуливались, но шагали широко, очень широко. Если он не поторопится, они его нагонят.

Прибавив шагу, Шмария продолжал идти вперед. Дойдя до перекрестка, резко свернул влево и очутился на более узкой и пустынной улице. Он вновь украдкой оглянулся и увидел, что его преследователи свернули за тот же угол и уже нагоняют его.