Текст книги "Вспышка. Книга первая"

Сенда соскользнула с кресла, на негнущихся ногах подошла к окну и нервно сжала длинные тонкие пальцы. Стояла темная ночь, ярко светила луна, купола-луковки и шпили дворца отбрасывали причудливые тени на покрытый снегом парк.

Она зажмурилась от острой душевной боли. Ей не хотелось бы этого делать, но выбора у нее не было: придется похоронить находку Шмарии. Украсть его надежду. У нее в руках была драгоценная возможность, выпадающая раз в жизни. Если они не ухватятся за нее, вряд ли им когда-либо еще так повезет.

И все же она не могла избавиться от ужасного предчувствия, что именно сейчас, когда у них все стало налаживаться, эта новость нанесет еще один, возможно, смертельный удар в самое сердце их и так уже замутненных отношений.

И она взмолилась:

– Только не ультиматум. Пожалуйста, Шмария, не предъявляй мне ультиматум.

Он взорвался.

– Черт побери! – вскричал Шмария, с такой силой ударив кулаком по деревянному столу, что стоявшая на нем глиняная посуда заплясала, а стаканы упали. В последовавшей за этим тишине было слышно, как один из них покатился и, упав на пол, разбился вдребезги. Сидящие за прямоугольным столом актеры вздрогнули. – Черт вас всех побери!

Сенда покраснела, чувствуя, что взгляды обедающей здесь, в трактире, публики обратились к ним. В мертвой тишине можно было услышать, как пролетит муха.

– Пожалуйста, Шмария, – тихо попросила она. – На нас все смотрят. Разве мы не можем обсудить это все спокойно, как подобает взрослым людям?

– Ты – сука! – бушевал он, побагровев от ярости, которая все сильнее клокотала в нем, сотрясая тело. – Ты чертова сука! Днем ты не могла рассказать мне об этом?

Ее смущенный взгляд встретился с его сверкающими, полными гнева глазами.

– Я хотела… Я пыталась рассказать, но ты был так возбужден из-за этого театра, что не дал мне и рта раскрыть!

Он рассмеялся безумным смехом, от которого она съежилась. Сенда никогда раньше не видела его таким.

– Не дал тебе и рта раскрыть? – проревел Шмария. – А обо мне ты подумала? – Он оперся руками о грубый стол и перегнулся к ней. – Сначала ты смотришь, как я тут перед всеми строю из себя дурака, неся всякий вздор о театре, который я нашел, а потом так невинно перебиваешь меня: «Шмария, я не могла тебе рассказать это раньше, но, знаешь, мы получили кое-какие предложения…»

Она зажмурилась, чтобы не видеть его ненавидящего взгляда.

– А вы! А вы! А вы! – Его горящие безумством глаза поочередно остановились на актерах труппы, которые изумленно уставились на него. – Когда мы примкнули к вам, что вы делали? Переезжали из одной деревни в другую! Кто привел вас в город? Кто привел вас сюда? Кто всегда разъезжал в поисках театра для вас?

Все молчали.

– Я скажу, кто привез вас сюда. Я! Это все благодаря моей смелости и прозорливости, бесхребетные второсортные идиоты! И какова же благодарность?

Никто не смел даже вздохнуть.

– Я скажу, как вы отблагодарили меня! Приняв решение, направленное против меня. И все из-за какой-то… – он отодвинулся от стола, выпрямился и, карикатурно подражая женским жестам, выговорил: —…какой-то княгини Юсуповой!

– Шмария, это ведь не против тебя, – прошептал Алекс, старейший актер труппы, не поднимая глаз от соснового стола. – Просто княгиня и все остальные частные театры дают нам лучшую возможность.

– Возможность? Чего? – фыркнул Шмария. – Славы? Богатства? Вы этого хотите?

Алекс крепко сжал губы, играя желваками. Продолжать было бесполезно. Пробиться сквозь гнев Шмарии – все равно что пытаться голыми руками прорваться сквозь каменные заграждения Петропавловской крепости.

– Я сыт вами по горло, слышите? Я собираю вещи и ухожу!

Сенда протянула к нему руку, но он отпрянул от нее, как от змеи.

– Сука!

В ее глазах заблестели слезы.

– Пожалуйста, Шмария, не надо так сердиться. Такая возможность выпадает раз в жизни. Разве ты этого не понимаешь?

– Посмотри на себя. Ты помешалась на сцене. – Он насмешливо оглядел ее. – Великая актриса! Первые роли! – Он сдавленно рассмеялся. – Пусть так. Я умываю руки. Плюю на вас! Посмотрим, как далеко заведет вас ваше низкопоклонство и раболепие со всеми вашими княгинями и графинями, но только не прибегайте потом обратно ко мне. – Он схватил со стола бутылку с водкой и, хотя и не был пьян, качаясь, направился к выходу.

Одна лишь Сенда знала, как сильно был обижен Шмария. Иначе он никогда бы не набросился так на них.

– Шмария… – в последний раз взмолилась она. Он резко повернулся и в последний раз метнул в ее сторону испепеляющий взгляд.

Сенда вскочила на ноги и бросилась к двери. Она, как помешанная, вцепилась в его руку, каким-то образом чувствуя, что если не удержит его, то потеряет его навсегда.

– Шмария, пожалуйста, – умоляла она. – Не бросай нас с Тамарой. Мы любим тебя. Ничто не стоит того, чтобы из-за этого потерять тебя.

Он хмуро уставился на нее.

– Значит ли это, что ты откажешься от предложения этой, как там ее зовут, княгини?

Сенда колебалась.

– Мы должны обсудить ее предложение. Мы все, – осторожно ответила она. – Разве ты не понимаешь? Просто… ну, в общем, ее предложение лучше, чем твое.

– Лучше, да?

Она поджала губы и кивнула, выглядя совершенно несчастной.

– Вернись за стол и давай поговорим.

– Сука. – Сенда едва успела заметить взмах его руки и, даже после того как удар отбросил ее к стене, все еще не могла поверить, что это на самом деле случилось. Она изумленно взглянула на него, поднеся руку к побелевшей от пощечины щеке. Шмария никогда раньше не бил ее. Никогда. Как бы он ни был сердит. – Сука! – вновь прошипел он, задыхаясь. Затем в маленький теплый трактир ворвался поток ледяного воздуха, от которого задрожали и погасли свечи. Лишь тусклый электрический свет, пробиваясь через открытую на кухню дверь, освещал трактир.

Дверь с грохотом захлопнулась.

Он ушел, она его потеряла. Потеряла! Заливаясь слезами, Сенда винила во всем себя.

В этот день началась ее карьера величайшей русской актрисы.

И в этот день навсегда умерла любовь Шмарии к ней.

В тот же вечер Вацлав Данилов вызвал в Китайский кабинет дворца графа Коковцова.

– Ну как? – спросил он у своего кузена. – Все ли мои друзья откликнулись на мое предложение?

– Я бы сказал, откликнулись со всей душой, – сухо ответил граф. – Конечно, ничего другого я и не ожидал. Особенно если учесть, что ты в течение всего сезона будешь платить за развлечения доброй половины города.

Князь проигнорировал эту явную колкость.

– Сделай так, чтобы директор Théâtre Francais получал приглашения во все дворцы, где она будет выступать.

– Послушай, Вацлав! – Граф Коковцов поднял брови. – Она ведь даже не говорит по-французски. И играть может только на русском языке. Это неслыханно.

– Она с легкостью выучит французский. Я бы сказал, что она из тех людей, кто легко может научиться практически всему. Не советую тебе недооценивать ее. Договорись, чтобы директор нашел для нее учителя. И будь осторожен.

– Не волнуйся. Никому и в голову не придет, что за всем этим стоишь ты. Но ты ведь на самом деле не думаешь, что французы могут заинтересоваться ею, не правда ли?

– Нет, думаю. – Князь сложил на груди руки и задумчиво откинулся на спинку стула. – Она очень, очень хороша. Возможно, ей не хватает лоска, но, несмотря на это, от нее глаз нельзя оторвать. – Он помолчал. – Сразу чувствуется, что она станет величайшей русской актрисой наших дней. Почему же не помочь ей в этом? Директор Théâtre Francais может также помочь ей и с уроками актерского мастерства.

– Должно быть, она тебе очень понравилась, кузен.

– Это так, – спокойно ответил князь. Во взгляде его сквозила нежность. – И она будет моей.

– Отлично. – Граф встал и направился к двери.

– Да, еще одна вещь, кузен. Татьяна Ивановна.

– А что с ней?

– Она становится несколько… утомительной. – Князь сделал усталый жест. – Мне она больше не интересна.

«Что означает, – размышлял граф, ступая по инкрустированному паркету назад в свои апартаменты, – что с этой потаскухой покончено».

Мордка не был удивлен. Он не раз служил поверенным в бесчисленных амурных делах своего кузена.

До него вдруг дошло, что он говорит вслух: «Князь дал, князь взял».

Сенда замкнулась в себе и не вставала с постели в твердом намерении сделать ее своей могилой. Тяжелые, постоянно задернутые шторы отгораживали ее от внешнего мира, день смешался с ночью в один бесконечный унылый отрезок безвременной агонии. Она почти ослепла от слез, пока в конце концов у нее их больше не осталось, и потом в течение многих дней ее обезвоженные глаза оставались распухшими и зудели. Она как в тумане вспоминала, как к ней в темную комнату входила и выходила графиня Флорински, как Инга приносила на несколько минут Тамару, как она равнодушно садилась на кровати, пока сменяющие друг друга актеры со все возрастающей тревогой кормили ее с ложечки густым, жирным куриным бульоном. Она напрасно ждала, что Шмария придет спасти ее из этого уныния, но он не приходил. Когда она спрашивала Ингу, не приходил ли он повидать Тамару, девушка отводила глаза в сторону.

Сенда апатично твердила себе:

– Он не настолько жесток, чтобы бросить свою дочь. Ведь нет же?

Нет, он любил Тамару. Он вернется.

Но он не возвращался. Казалось, что он просто умер, и что-то внутри подсказывало ей, что он покинул ее навсегда. Ей оставалось лишь надеяться, что она не права. Она так сильно любила его, так глубоко, и так отчаянно нуждалась в нем, что не хотела смириться с мыслью, что он мог отвернуться от ее любви.

Жизнь без него нельзя было даже назвать существованием. Она чувствовала себя опустошенной. Безутешной. Лишенной жизни. Было похоже, что в тот момент, когда Шмария вышел из трактира, он украл ее душу и унес с собой. В каком-то смысле, так оно и было.

Снова и снова Сенда проклинала свое решение предпочесть ему предложение княгини Юсуповой. Она не должна была колебаться там, у двери трактира. Она должна была сказать ему, что его решение было верным. Но она этого не сделала. И теперь радость жизни покинула ее.

На шестой день добровольного траура Сенды графиня Флорински, тяжело дыша, вошла в гостиную князя. Ее лицо было неестественно белым и осунувшимся, а обычно фонтанирующая речь звучала приглушенно. Для того чтобы усилить впечатление, она была одета в черный бомбазин, а ее огромная черная шляпа, такая же широкая, как и она сама, прогибалась под тяжестью невообразимо пышного куста черных атласных роз.

Вацлав Данилов сидел за письменным столом в центре роскошного обюссонского ковра. Ей не нравилась эта комната. Она действовала на нее угнетающе. Полированная мебель выглядела суровой, что было совсем не в ее вкусе, и даже паркетному полу не хватало причудливого великолепия остальной части дворца. Но сама овальная комната с тремя куполообразными сводами, покоившимися на колоннах, и стоявшими в центральной части двумя статуями кариатид, лицом обращенных друг к другу, с архитектурной точки зрения являлась верхом изобретательности. В ней не было ничего, что могло бы нарушить ее монументальное величие.

– Присаживайся, – предложил князь, откладывая в сторону кипу бумаг. Он выглядел слегка удивленным и нахмурился. – Если бы я не был уверен в противном, я бы сказал, что ты выглядишь слегка… взволнованной.

Хмыкнув, графиня огляделась вокруг и уселась, найдя кресло помягче. Затем вынула носовой платок и притворно промокнула глаза.

– Не буду ходить вокруг да около, Вацлав, – твердо заявила она. – Скажу откровенно. Я очень обеспокоена. – Графиня покачала головой, как бы отвечая на свои собственные мысли. – Она все еще пребывает в этой ужасной депрессии. Когда я заговариваю с ней, она отворачивается. Мне говорили, что ее даже приходится кормить с ложечки.

– Сенда довольно скоро придет в себя, – небрежно произнес князь, отодвигая стул. – Она – женщина разумная.

– Я молю Бога, чтобы ты оказался прав. У бедняжки разбито сердце.

Он позвонил, и вошедший слуга церемонно налил графине чашку чая. Подув на него, она отпила глоток, причмокнула от удовольствия и поставила чашку с блюдцем на стол.

– Зимой нет ничего лучше горячего чая. Итак. Насколько я понимаю, ты хочешь, чтобы я для тебя что-то сделала, не так ли?

– Да. Во-первых, это тебе причитается за бал. – Он пододвинул к ней через стол конверт, поверх которого лежала узкая бархатная коробочка.

На минуту слезы были забыты. Графиня Флорински схватила коробочку своими пухлыми пальчиками и с любопытством открыла ее.

– О, Вацлав! – выдохнула она. Ее огромные глаза, казавшиеся из-за очков еще больше, влажно заблестели.

– Ну-ка, надень их. Посмотрим, как ты будешь выглядеть.

Графиня церемонно сняла свои старые очки в металлической оправе и нацепила на нос новые, в золотой.

– Даже стекла мои! – растроганно воскликнула она.

Князь небрежно махнул рукой.

– Это всего лишь небольшой знак моей признательности за восхитительный праздник.

Пока он говорил, графиня положила старые очки в футляр и, опустив его вместе с конвертом в черную атласную сумочку, захлопнула украшенный кисточкой замок. Широко разинутая пасть сумки жадно проглотила сокровища, как заглатывающая добычу рыба. Она опустила сумку на пол рядом со своим креслом и выпрямилась, вновь приняв церемонный и деловой вид.

– Итак, мой дорогой. Ты ведь позвал меня не только для того, чтобы вручить мне очки?

Он уставился на нее.

– Моя дорогая Флора! Ты меня обижаешь, – сказал князь, напуская на себя оскорбленный вид. – Ты ведь не можешь не знать, как мне приятно бывать в твоем обществе?

– Боюсь, мне очень трудно в это поверить, – со вздохом произнесла она. – Я отлично тебя знаю, Вацлав.

На его лице ничего не отразилось, но в голосе звучало невольное уважение.

– Ты очень проницательная женщина, Флора. Она ждала, попивая чай.

– Как я уже говорил, мадам Бора сильная женщина, но она страшно подавлена, поэтому я рассчитываю на тебя.

– Неужели?

– Да. Ты больше чем кто-либо можешь помочь ускорить ее выздоровление.

– Но тебя ведь волнует не ее здоровье. Он красноречиво пожал плечами.

– Меня очень даже волнует ее здоровье. Как и здоровье любого человека, живущего под моей крышей.

Ему не удалось провести графиню.

– Понимаю, – сказала она, сложив на коленях свои пухлые розовые ручки.

– Насколько я знаю, ты ее единственный друг. – Теперь настал черед графини пожать плечами. – А раз так, то ее скорейшее выздоровление тебя также интересует.

– У нее глубокий душевный кризис, а такие вещи сильно вредят здоровью. Она умирает изнутри. Ее бросил любимый человек, Вацлав. Самая настоящая трагедия… Боюсь, нам будет трудно придать ее жизни новый смысл.

Он кивнул.

– Может быть, и трудно. Но не невозможно. Думаю, я знаю противоядие, которое ей нужно.

– Какое?

– Мы сделаем так, чтобы она занималась своим любимым делом: играла. У нее будет занятие, которое отвлечет ее от сиюминутных переживаний. У нее не останется времени на то, чтобы чахнуть от тоски.

Графиня обдумала его слова, затем одобрительно кивнула. На ее губах появилась слабая улыбка.

– Наверное, ты прав.

– Отлично, ты поможешь мне в этом, Флора. Поддержи ее морально. Убеди ее приняться за работу, забыть этого человека и так далее. Надеюсь, ты понимаешь меня?

Она снова кивнула. Он улыбнулся.

– Договорились. Я очень доволен. От этого выиграет не только мадам Бора, но и ты.

– Каким образом?

– Будет много праздников и спектаклей, за которые ты получишь хорошие комиссионные.

– Я ее друг, Вацлав, – сурово сказала графиня. – Мой долг защищать ее.

– От кого?

– От тебя.

– От меня? – Он рассмеялся, но в его смехе слышалось уважение. – Даже если это противоречит твоим собственным интересам?

– Это зависит от разных обстоятельств. Она очаровательна, восхитительно наивна и опасно впечатлительна. А ты, Вацлав, несмотря на всю твою аристократическую внешность, самая настоящая акула.

Князь задумчиво посмотрел на нее.

– Меня по-разному называли, – протянул он, потирая подбородок, – но акулой – никогда.

– Вечно голодная акула. Мне можно не напоминать тебе, что Татьяна Ивановна ушла из Theatre Francais?

– В самом деле?

– Да, – фыркнула графиня. – Можно подумать, ты ничего об этом не знал.

Он кивнул и, поднявшись со своего места, приблизился к ней.

– Значит, я могу рассчитывать на твою помощь?

Она глубоко вздохнула и подняла на него глаза: огромные, увеличенные очками, они впервые смотрели печально и тускло.

– Разве у меня есть выбор? Князь скупо улыбнулся.

– Ты вольна поступать, как тебе хочется.

– Да… – прошептала она. – Но иногда я в этом сомневаюсь.

– Думаю, ты знаешь, как сделать лучше для вас обеих. – Он помолчал. – Ты всегда с удивительной ловкостью умела отделить долг перед другими людьми от долга перед собой. Не думаю, что именно сейчас тебя вдруг покинет этот талант.

– Сейчас другое… Мне надо обо всем подумать. Она может пострадать при этом. Я очень дорожу дружбой с ней и не хочу приносить ее в жертву.

– Разумеется. – Он украдкой посмотрел на нее. – В этом нет никакой необходимости. Я уверен, что за неделю ты сможешь поднять ее на ноги. Она будет тебе очень благодарна за поддержку.

Графиня сжала губы.

– Надеюсь, ты знаешь, что делаешь, – взволнованно проговорила она.

– Флора, если все будет, как мы решили, она получит то, что хочет, – театральную карьеру, а ты получишь то, что ты хочешь, – глубокую дружбу… и немного денег. А я… – Его голос умолк.

– Ты получишь ее, – язвительно закончила она. Весело улыбнувшись, князь проводил ее до двери.

– Я рассчитываю на тебя, Флора. Помни об этом. Графиня кивнула и вышла в прохладный коридор.

Прежде чем он закрыл за ней дверь, она обернулась и мягко сказала:

– То, что я собираюсь сделать, я сделаю не ради тебя и не ради твоих денег, а ради нее. Потому что ты прав в одном. Ей надо чем-то занять свои мысли.

– Значит ли это, что деньги тебе не нужны?

– Тридцать сребреников, за то, чтобы ты получил ее? – Она покачала головой. Ее огромная шляпа угрожающе заколыхалась. – Нет, я не возьму за это денег.

– Ты странная женщина, Флора, – сказал князь.

– И, возможно, не слишком умная. Время покажет.

– Как всегда.

– Только не обижай ее, Вацлав. Это все, чего я прошу. Она особенная. Это тебе не какая-нибудь Татьяна Ивановна.

Он пристально посмотрел на нее, затем тихо прикрыл дверь. Графиня медленно шла по гигантскому холлу. Ее охватила какая-то смутная тревога. Даниловы обладали слишком большой властью.

«Слишком большой, – пронеслось у нее в голове, – чтобы от этого было хорошо им самим».

И слишком большой, чтобы от этого было хорошо остальным.

Неделю спустя Вацлав Данилов вызвал в Китайский кабинет графа Коковцова. Когда тот вошел, князь листал бумаги, временами делая пометки на полях.

– Что ты узнал? – мягко спросил князь, сидящий за своим массивным письменным столом из тюльпанного дерева.

– Друг мадам Бора поселился в квартире над книжной лавкой на улице Зайцева, – проговорил граф в своей обычной скорбной манере. Он подошел к буфету, налил себе полную рюмку водки и залпом осушил ее.

Не поднимая глаз от бумаг, князь спросил:

– И?

– Мы наткнулись на настоящее осиное гнездо. Квартиру снимает один студент. Как мне доложили, радикальных взглядов, – неприязненно добавил граф. – Существует подозрение, что в этой квартире проживают человек десять или даже двенадцать студентов, в разной степени участвующих в деятельности, направленной против государя императора. – При этих словах его передернуло.

– Мужского пола? – спросил Вацлав. – Женского? Или обоих?

– Обоих.

– Понятно. – Князь в задумчивости отодвинул в сторону бумаги. – Такая скученность затруднит наблюдение.

– Напротив. – Граф опустился в кресло, и теперь их с князем разделяла огромная блестящая поверхность стола. – По твоему приказу капитан Димитров из Охранного отделения организовал слежку. Он разместил своих людей в квартире, которую они временно… экспроприировали… – граф осторожно кашлянул, прикрыв ладонью рот, – в доме через дорогу от книжной лавки. Я – всего лишь связующее звено, как мы и планировали.

– Хорошо, – проговорил князь, кивая головой. – А как обстоят дела с нашей будущей звездой? Для нее уже подготовлено место?

Граф Коковцов кивнул, не меняя страдальческого выражения лица.

– Да, – ответил он, – хотя она об этом еще не знает. Я мог бы добавить, что месье Герлан не был от этого в восторге. Мне пришлось выслушать довольно напыщенные рассуждения об артистической целостности и тому подобную чепуху. Разумеется, все свелось к тому, что… – граф помолчал и затем, подражая аристократическому французскому произношению месье Герлана, быстро произнес высоким капризным голосом: – «Théâtre Francais не может допустить падения своего уровня, равно как и поставить под угрозу свою целостность. Никогда, месье граф, ни при каких обстоятельствах и ни за какие деньги!»

– Никогда не следует говорить «никогда», – тихо проговорил князь поучительным тоном, лениво махнув рукой. – Насколько я понял, в конце концов вы получили именно то, что нам было нужно?

– Да.

– Удивительно, не правда ли, кузен, какой переворот во взглядах человека может произвести небольшая сумма денег? Как легко соблазнить даже самых совестливых из людей?

Граф снова кивнул.

– Деньги и смерть – великие уравнители. В любом случае мадам Бора через месяц станет дублершей Ольги Боткиной. Это значит, что у нас мало времени, особенно если учесть, что она ни слова не говорит по-французски.

Князя такая простая логика не волновала. Немного денег, и разобраться с этими трудностями не составит никакого труда.

– Профессия актера – это не что иное, как заучивание слов и чувств, – сказал он. – Она быстро научится.

– Надеюсь, – с несчастным видом проговорил граф. – В противном случае мы станем посмешищем всего Санкт-Петербурга.

– Этого не будет! – высокомерно возразил князь. – Для нас крайне важно сохранить все в тайне. Надеюсь, ты подчеркнул это!

– Конечно.

– И ты также проследил, чтобы все наши приготовления никоим образом не могли привести ко мне?

– И это я тоже сделал. Однако…

– Однако, что? – князь наклонился вперед и пристально посмотрел на графа.

– Графиня Флорински. – Губы графа пренебрежительно скривились. – То, что ты сделал эту женщину частью нашего плана, делает секретность… менее чем…

– Ты хочешь сказать, что она не умеет держать язык за зубами?

– Вот именно.

– Можешь не волноваться из-за Флоры. Поскольку ее больше всего волнуют не комиссионные, которые она могла бы получить, а благополучие мадам Бора, она будет молчать.

– Если ты так считаешь, кузен, – с сомнением произнес граф Коковцов.

– Я так считаю. – Князь уставился в стол. – Помимо частных выступлений на русском языке, которые организует Флора в различных дворцах, я жду, что мадам Бора сыграет главные роли в последних пяти спектаклях этого сезона в Théâtre Francais.

Граф изумленно посмотрел на него.

– Ты, конечно, шутишь! Князь покачал головой:

– Уверяю тебя, что нет. В нужный момент Ольга Боткина заболеет и ее заменит мадам Бора.

– Боюсь, организовать болезнь будет не так легко, как ты думаешь, – сухо заметил граф.

– Короткая поездка… скажем, в Париж?

– Если ты настаиваешь на том, чтобы пустить на ветер семейное состояние, тогда конечно. – Граф тяжело вздохнул и хотел было подняться с кресла.

– Да, минутку. Я хотел бы обсудить с тобой еще одно дело. – Князь заглянул в лежавшие на столе бумаги. – Послезавтра ты едешь в Москву. Я хочу как можно быстрее продать наши уральские поместья.

– Уральские поместья! – Граф задохнулся. Он впервые слышал о новом проекте. – Но… о нас ведь нельзя сказать, что мы находимся в стесненных обстоятельствах! У нас наличных больше чем нужно.

– Пусть так, у меня есть другие причины на то, чтобы расстаться с этой собственностью.

– Но на это могут уйти месяцы. Даже годы. Вацлав, ты имеешь хоть какое-то представление о том, как трудно продать двадцать девять миллионов акров?

Князь выдавил улыбку.

– Имею. Найти покупателя на такие обширные владения нелегко, хотя я без труда назову несколько семейств, которые могли бы этим заинтересоваться. Но я предлагаю тебе разделить их на более мелкие участки, скажем, по миллиону акров. Таким образом, думаю, нам удастся не только довольно легко избавиться от них, но и вдобавок получить значительную выгоду.

Какое-то время они молчали.

– Вацлав, как твой финансовый советник, – в конце концов нарушил молчание граф, – я могу лишь настаивать на том, чтобы ты еще раз все обдумал.

Князь не мигая смотрел на кузена.

– И цеплялся за всю принадлежащую мне недвижимость?

– Как делали твой отец, и твой дед, и все твои предки, – вкрадчиво произнес граф, радуясь тому, что вновь вернулся на знакомую стезю из призрачного мира прожекторов и декораций. – Должен ли я напоминать тебе, что большая часть состояния Даниловых зиждется на приобретении земли и владении недвижимостью? Известно ли тебе, сколько денег поступает от леса, шахт и аренды?

– Я знаю цифры как свои пять пальцев, – сурово ответил князь, раскрыв веером лежавшие на столе бумаги. – А теперь могу ли я задать тебе несколько вопросов как моему финансовому советнику?

– Сколько угодно.

– Тогда буду с тобой откровенен и хочу, чтобы и ты, в свою очередь, был откровенен со мной. Кузен, ты имеешь какое-нибудь представление о том, что происходит в этой стране?

– Ты имеешь в виду… в политическом смысле?

Князь кивнул.

– Ну, происходит довольно много беспорядков. Но какая страна не переживает время от времени такие трудности?

– Оставь на время свой рационализм и слепую веру в отчизну. Выгляни за пределы наших дворцов и банковских сейфов.

– И что?

Князь наклонился вперед.

– И что ты видишь?

– Ну… – В голове графа вдруг закружился водоворот мыслей. – Говоря по правде, – тревожно ответил он, – я не слишком задумывался об этом.

– Как я и ожидал. А я задумывался, кузен. – Князь, нахмурясь, поднялся с кресла и принялся медленно расхаживать по Китайскому кабинету, заложив руки за спину. – Я гораздо больше других обеспокоен сегодняшними политическими волнениями и их возможными последствиями. Боюсь, мне будет трудно сыграть роль страуса, зарывающего в песок свою голову, как это делают многие представители знати. – Он, помолчав, глубоко вздохнул. – Ты внимательно следил за тем, что происходит по всей России? Я имею в виду не наших аристократов, а большинство народа? Крестьян. Студентов. Их преподавателей.

– Разумеется, я слышал обо всех этих революционных учениях. – Граф Коковцов раздраженно махнул рукой. – Кто этого не слышал? Но ты ведь не можешь верить…

– Я верю, кузен. – Князь с горечью рассмеялся. – Это не должно выйти за стены кабинета, но я предпочитаю не дремать. Вот уже несколько лет я плачу целой сети… осведомителей, и плачу щедро. Их прогноз не слишком хорош, как не прискорбно мне об этом говорить.

– Прогноз! Ты говоришь так, как если бы речь шла о какой-то… о какой-то болезни!

– Россия тяжело больна. Смертельной социальной болезнью. Но зачем тебе знать об этом? Ты изолирован от повседневной жизни и ее трагедий. Как и все люди нашего круга. То же было бы и со мной, если бы не мои осведомители. Естественно, я понимаю, что, когда наступит время, они тоже повернутся против меня. Даже теперь их верность держится на одном лишь золоте, которым я так щедро осыпаю их. Скоро и это изменится.

– А эта… болезнь, которой ты так боишься, кузен. Что это за болезнь?

– Нищета, кузен, – сурово ответил Вацлав Данилов. – Мы уже много столетий живем за счет труда миллионов и миллионов рабов – и она настигает нас. Боюсь, мы окажемся в безнадежном меньшинстве. Возможно, мы даже вымрем.

– Вымрем!

– В будущем нас постигнет та же участь, которая постигла рабовладельцев в Америке и аристократов во Франции. – Я также хочу, чтобы ты начал составлять опись и переправлять самые лучшие предметы искусства и антиквариата в наше поместье в Женеве. Я чувствую, что там они будут в большей безопасности.

Потерявший дар речи Коковцов смог лишь кивнуть в ответ, стараясь сообразить, когда Вацлав затеял все это. Казалось, он предусмотрел все.

Князь заглянул в документ и отложил его в сторону. Он еще раз тяжело вздохнул.

– Я хочу, чтобы ты, как только поделишь уральские угодья, – добавил он, – немедленно перевел вырученные от продажи каждого участка деньги в Даниловский банк в Женеве. Я не хочу ждать, пока соберется вся сумма. К тому времени может быть поздно, и потери будут астрономическими. Я также хочу, чтобы ты перевел всю нашу наличность в швейцарские франки и переслал их из страны.

– Как пожелаешь. – В голове Коковцова вихрем кружились мысли, и ему никак не удавалось разобраться в них. Пока ему было проще соглашаться со всеми распоряжениями кузена.

– И последнее.

– Да? Что еще может быть?

– Наш поезд.

– А что с ним?

– Он готов к внезапному отъезду?

– Да, стоит на нашей ветке, там, где всегда.

Князь сжал губы.

– С этой минуты он должен быть готов в любую минуту, независимо от того, где мы находимся – в Крыму, Москве или здесь. Я хочу, чтобы он всегда был полностью загружен углем, а паровозная бригада находилась на своих местах. Это также означает, что бригада должна быть в полном составе. Да, и пусть прицепят впереди еще два вагона с углем.

– Послушай, Вацлав… Князь остановил графа знаком.

– Я еще не закончил. Я также хочу, чтобы к составу прицепили еще шесть пустых багажных вагонов и два пассажирских, готовых к загрузке через несколько часов после получения уведомления.

Потерявший дар речи граф не сводил с него глаз и не мог двинуться с места. Вацлав Данилов молчал.

Немного оправившись, граф Коковцов нетвердым голосом произнес:

– Вацлав! Ну и напугал ты меня.

Вацлав по-прежнему молчал.

Граф поежился.

– Смею заметить, твой план, на случай всяких непредвиденных обстоятельств, конечно, хорош, но тот размах, который ты предлагаешь… не кажется ли тебе, что ты слишком далеко зашел?

– Боюсь, я не зашел так далеко, как надо бы. Да, очень важно, чтобы во внешнем виде поезда не было ничего необычного и бросающегося в глаза, если мы будем вынуждены предпринять довольно поспешный… отъезд. Чтобы поезд выглядел самым обычным образом, наши гербы должны быть удалены с паровоза и вагонов.

Страх окончательно сковал графа Коковцова.

– Вацлав, ради нашего блага я надеюсь, что ты не угадаешь развитие событий.

– Я тоже, поверь мне. В точности исполняй все мои распоряжения. И не подведи меня. – Князь властно кивнул. – А сейчас можешь идти. У тебя очень много дел.

Граф Коковцов встал и поспешно удалился. Мысли путались в его голове. Он был рад тому, что может уйти и спокойно все обдумать.

Очутившись на своей половине, Коковцов позвонил, чтобы ему принесли водки со льда, и стал пить прямо из бутылки, размышляя об услышанном и не сводя глаз с пляшущих языков пламени. Вскоре ледяной жар водки и исходящее от душистой хвойной древесины тепло начали постепенно растапливать его страхи.