Текст книги "Выйти замуж за лорда"

Джудит О’Брайен
Выйти замуж за лорда

Посвящается моему другу Мэри Кэрри, которая однажды вдруг сказала мне: «Эй, тебе когда-нибудь хотелось написать роман о любви?» Честно говоря, я никогда об этом не думала. Но с тех пор мы с Мэри часами висим на телефоне, придумывая сюжеты для наших книг, и живем в них жизнью куда более интересной, чем наша собственная, порой не слыша голосов наших детей, которые просят то печеньица, то просто маминого внимания.

Спасибо тебе, Мэри.

Пролог

Ричмонд, Виргиния

Август 1865 года

Жара была изнуряющей. Юная Констанс Ллойд то и дело промокала виски стареньким, но безукоризненно чистым носовым платочком. С запястья ее руки свисала сумочка на шнурке со скудным содержимым – несколько долларов. Она не рискнула оставить их в пансионе сестер Смизерс даже на то короткое время, которое ей понадобится, чтобы побывать на почте. Какими бы милыми ни быта эти старушки и их респектабельные постояльцы, Констанс не была такой простодушной, чтобы оставить что-либо стоящее из вещей без присмотра. Если бы она позволила себе подобную беспечность, то просто не выжила бы в последние четыре года.

Проехавшая по немощеной улице повозка подняла такое облако пыли, что Констанс пришлось остановиться, закрыв глаза.

Неужели в ее родном Ричмонде всегда такая жара?

– Добрый день, мисс Ллойд.

Констанс открыла глаза и увидела перед собой худое, изможденное лицо мистера Брюса. Он почтительно коснулся полей своей шляпы. Ровесник ее отца, мистер Брюс совсем недавно вернулся из действующей армии конфедератов. Он добирался домой в Ричмонд не один месяц.

– Добрый день, мистер Брюс, – улыбнулась Констанс, вспомнив, как несколько лет назад он, дородный господин, приезжая на плантацию к Ллойдам, неизменно угощал ее лакричным леденцом.

– Вам тоже жарковато, не так ли? – Лицо мистера Брюса было в красных пятнах, а редкие пряди седых волос прилипли к голове.

– Нет, мне не жарко, – ответила она вполне искренне. – Вот почему я направляюсь в южную часть города на почту. Надеюсь, там меньше пронизывающих сквозняков.

Мистер Брюс, оценив шутку, засмеялся коротким, похожим на кудахтанье смешком, перешедшим в кашель. Констанс сделала вид, что не заметила старческого кашля мистера Брюса, а тот снова дотронулся пальцами до шляпы, а затем, подняв их вверх, как бы отсалютовал ей и двинулся дальше.

Как странно встречаться с теми, кого когда-то знала, подумала она. Теперь все, кого она помнила, кажутся незнакомыми.

Их разделили испытания, которые, казалось, должны были всех объединять. Сначала поражение конфедератов сблизило их. Но по мере того как недели превращались в месяцы, обвинения, недоверие или просто страх перед будущим неузнаваемо меняли людей. Повседневные житейские невзгоды заставляли порой многих воспринимать в искаженном виде самые незначительные и обыденные факты. Патриотические лозунги и речи сменились подозрительностью, взаимными обвинениями и упреками в симпатиях к янки. Вместо того чтобы постараться налаживать жизнь, многие увязли в прошлом, в воспоминаниях и разговорах о том, как могло бы все сложиться иначе, если бы, если бы… Единственными, кто оставался вне упрека и подозрения, были герои, погибшие на поле брани. Лишь им был уготован покой. Взгляд Констанс остановился на уцелевших в городе зданиях. Их было всего два: городская мэрия и здание Конфедерации. Они, как всегда, гордо высились, окруженные уцелевшими стенами и остовами других разрушенных домов города, который некогда назывался Ричмондом. На крышах этих двух не тронутых войной зданий в августовском зное уверенно держались на прочных древках два американских флага. Вид их был непривычен для глаза Констанс.

Было ли еще когда-нибудь так жарко в Ричмонде?

Вот и почта. Констанс не знала этих трех молодых солдат, которые посторонились, чтобы дать ей пройти, и пробормотали что-то вроде приветствия. То, что она не знала их, не имело уже никакого отношения ни к победе юнионистов, ни к какой-нибудь старой неприязни. У нее не осталось сил на подобные чувства. Более того, она понимала, что уже покорилась переменам, которые произошли в ее жизни, и теперь в Ричмонде не каждый встречный ей друг.

Совсем недавно ее бы осудили в ричмондском обществе, если бы она появилась в городе без сопровождения. Уэйд Коуэн, увидев, как она идет по шумной улице, был бы вне себя от гнева. Но Уэйд, ее жених, вот уже четыре месяца как умер.

Хотя они и не видели друг друга два года, между ними в результате обмена гневными и страстными письмами был заключен уговор, что они поженятся, как только кончится война. Но в последнее время Констанс мучили сомнения, что Уэйд, которого она знала с детства, по-настоящему не любит ее как женщину. Но теперь все это уже не имело значения. В тот день, когда было объявлено перемирие, Уэйд, который никогда не был хорошим воякой, был убит, неожиданно оказавшись участником атаки на группу солдат-федералов, расположившихся на отдых.

Его похоронили как героя, как последнего убитого солдата-конфедерата только что закончившейся войны. По крайней мере, такие слова были высечены на надгробном камне. Констанс узнала настоящую правду о его гибели от одного из офицеров его взвода: бедняга Уэйд просто не справился с лошадью, которая вдруг понесла. Когда он понял, что мчится прямо на ошеломленных янки, перед ним стал выбор, и он его сделал: лучше геройски погибнуть, атакуя неприятеля, чем навечно остаться посмешищем. Поэтому в последнюю минуту, так и не сумев сладить с лошадью, он выхватил шпагу и стал размахивать ею скорее для равновесия, для того, чтобы удержаться в седле.

Солдаты кричали ему, чтобы он попридержал лошадь, а когда стало ясно, что такого не остановишь, один из них выстрелил и попал Уэйду в голову. Один только выстрел. Солдат, убивший Уэйда, написал Констанс письмо о геройской храбрости ее жениха, и все считали, что он очень сожалел о своем роковом выстреле.

На почте, как всегда, была длинная очередь, Констанс иного и не ожидала, поэтому не расстроилась. Люди не теряли надежды, что о них вспомнит кто-либо из дальних родственников на Севере и пришлет хотя бы деньги. Жители штата Виргиния, которые прежде заявляли, что не хотят иметь ничего общего с Севером, теперь писали отчаянные письма, прося денег в долг, напоминая далеким двоюродным сестрам и братьям, благодаря бракам оказавшимся в Нью-Йорке, Огайо или Вермонте, о святости кровных связей.

Очередь тянулась к единственному почтовому клерку, который чаще всего отрицательно мотал головой на просьбы отправить письмо без марки, взглянуть, не пришла ли наконец посылка, которая обязательно, да-да, обязательно должна прийти.

– Бедная мисс Ллойд.

Это не было приветствием. Просто кто-то стоявший за ней произнес это как общеизвестный факт.

– Да, бедная мисс Ллойд, – согласился еще кто-то из женщин.

Констанс и виду не подала, что она все слышала, привыкнув к соболезнованиям и сокрушенному шепоту за своей спиной тех, кто знал ее и жалел. Казалось невероятным, что после четырех лет войны, жестоких и трагических смертей и болезней, моральных потрясений, деградации и всеобщей трагедии, какой не знал еще мир, судьба восемнадцатилетней Констанс Ллойд заслуживала особого сочувствия даже тех, у кого, как принято говорить, нет сердца.

Это верно, что у нее умер отец, заболевший пневмонией сразу же, как только был призван в армию конфедератов. Вскоре умерла мать от болезни, которая была посерьезнее простой простуды.

Когда на плантации произошел пожар, слуг, или рабов, как их называли федералы, осталось так немного, что они могли лишь беспомощно глядеть, как догорал дом.

Гибель Уэйда была последним ударом, хотя к этому времени Констанс почти окаменела от тяжести потерь. Война всем принесла страдания, не было человека, которого она не задела. Но судьба Констанс, чье взросление совпало с годами войны и разрушений, почему-то вызывала всеобщее внимание и сочувствие.

Это становилось невыносимым. Она нигде не могла спрятаться, обрести покой, избежать этих скорбных лиц и полных жалости глаз.

– …а потом погиб ее дорогой жених Уэйд Коуэн…

Она так судорожно сжала тесемки сумочки, что побелели костяшки пальцев на руках.

– …и умерла мать. Вы, надеюсь, помните ее мать? Я видела ее на балу. В Виргинии еще не знали таких красавиц. Она англичанка, вы об этом знали? Она из Англии.

Женские голоса становились все громче. Они живо обсуждали Констанс, дом с мраморными колоннами, где она выросла, ее отца, добропорядочного семьянина, и столь же превозносили добродетели ее матери, привезенной сюда почти нищей, в юбке в заплатах.

Констанс хотелось кричать, и она с трудом сдерживала себя. С каким бы удовольствием она повернулась к этим старым наседкам и колотила бы по их глупым головам своей сумочкой. Или напомнила бы миссис Уизерспун, как ее сынок-любимчик продал фамильное серебро, чтобы купить виски у янки.

Но Констанс покорно подвинулась в очереди.

– Мисс Ллойд, – приветствовал ее почтовый клерк, как только она достигла окошка. – Вам письмо.

Кажется, сам клерк почувствовал облегчение, что наконец-то можно что-то кому-то вручить. Он порылся на полках и протянул девушке изрядно измятый конверт.

– Письмо из Англии, – громко произнес он.

Воцарилась тишина. Все молча глядели, как Констанс взяла в руки долгожданное письмо. Она не помнила, куда девались ее видавшие виды единственные перчатки. Констанс отошла от окошка.

Руки ее дрожали: «Господи, прошу тебя…» – прошептали ее губы. И тут она вспомнила, что давно уже не молилась.

Поддев пальцем край конверта, она осторожно распечатала его, продолжая шептать, моля Бога: «Пожалуйста…»

Да, это было то письмо, которого она ждала. Она обратилась к кузине своей матери с просьбой подыскать место гувернантки в английской семье. Это была последняя надежда Констанс, последняя попытка как-то устроить свою жизнь. В случае отказа ей больше не на кого было надеяться.

Отойдя в угол, Констанс, хотя и знала, что это не поможет ей оказаться в полном одиночестве, все же решила прочитать письмо сейчас и здесь, а не в тесной комнатушке пансиона сестер Смизерс. Она держала в руках свое будущее.

Сделав глубокий вдох, она осторожно извлекла из конверта письмо и, повернувшись поближе к свету, вытащила первую из многочисленных, как ей показалось, страниц.

Моя дорогая Констанс!

Мы рады сообщить, что для тебя есть место здесь, в Англии. Приезжай как можно скорее. Посылаем тебе билет в один конец…

Это все, что она могла прочесть, прежде чем слезы совсем затуманили глаза. Зажав рукой рот, она не смогла, однако, остановить душивших ее рыданий.

Она спасена.

Прежде чем покинуть почту, Констанс наконец облегчила свою душу слезами. Они щедро катились по ее щекам. Давно она так не плакала. Но ничего, теперь это уже не столь важно. Главное – она была спасена.

– Бедная мисс Ллойд. Она снова получила плохое известие, – сокрушенно заметила миссис Уизерспун, когда Констанс, споткнувшись о мусорный бак и торопливо и смущенно извинившись, наконец выбежала на улицу. – Несчастнее этой бедной девушки, должно быть, нет никого на свете.

Глава 1

Каус, остров Уайт, Англия

Август 1874 года

– Боже мой, мисс Ллойд! Как вам повезло! Не представляете, как я вам завидую! Найдется ли на свете кто-нибудь счастливее вас?

Констанс улыбнулась, держа фату над головой.

– Сомневаюсь, так ли это, Мелоди. Очень сомневаюсь. Но в свои двадцать семь я действительно перестану быть той, кем была последние десять лет.

– Вы не представляете, как все вам завидуют. Это был ваш бал. Кто получил великолепные призы, кто танцевал с принцем Уэльским три вальса подряд, кому сын герцога сделал предложение? Моей гувернантке, подумать только! Право, мисс Ллойд, если бы я не любила вас так сильно, то от зависти просто возненавидела бы.

Констанс, собиравшаяся было ответить своей бывшей подопечной, промолчала, увидев ее лицо.

– О, Мелоди, – тихонько вздохнула она, – я сама этому не верю.

Ласковый ветерок с моря шевелил занавески в комнате Констанс. Казалось невероятным, что спустя девять лет пребывания в доме миссис Уайтстоун в качестве гувернантки, а потом и ее компаньонки, она всего через неделю покинет его, чтобы присоединиться к своему жениху и его семье в их родовом поместье. Он в любой день может приехать за ней в карете своего отца с фамильными гербами на дверцах, чтобы отвезти в новый дом.

Он будет для них временным пристанищем, разумеется, ибо, когда они поженятся, ее муж обязательно захочет, чтобы они жили отдельно. Может быть, даже в Лондоне. Возможно, у ее жениха есть и другие планы, которыми он пока не поделился с ней: их помолвка произошла так внезапно.

Ее жених. Это слово звучало теперь совсем иначе, чем тогда, когда она была помолвлена, – во время войны. Уэйд казался таким еще юнцом, возможно, потому, что она знала его с малых лет, когда он был веснушчатым мальчиком со щербинкой на переднем зубе.

Теперь слово «жених» было окружено таинственностью и полно сюрпризов и романтики.

– О, мисс Ллойд, пожалуйста, расскажите мне всю эту историю с самого начала.

Мелоди Уайтстоун, вздохнув, подперла ладонями свое хорошенькое личико. Она была красива, и, несмотря на все усилия Констанс побороть в ней излишнее сознание этого, Мелоди отлично знала, что хороша собою, и, к несчастью, научилась злоупотреблять этим. Ее миловидность была своеобразной, какая бывает у полноватых девушек. Девушка напоминала Констанс пухлого купидона с розовыми щечками и золотыми кудряшками.

Сама Констанс была полной противоположностью этому типу. Она была высокого роста – многие считали, что излишне высока, – и темноволоса. Рост выше пяти с половиной футов до сих пор был для нее, как для гувернантки, скорее достоинством, чем недостатком. Лишь недавно, танцуя с несколько полноватым и приземистым наследным принцем, она устыдилась своего роста и испытала смущение: чтобы встретиться взглядом с маленькими, навыкате глазками его светлости, она вынуждена была опускать свои глаза вниз, да еще и стараться делать это незаметно, хотя, безусловно, все это заметили.

Очень темные, как вороново крыло, волосы и светлые голубые глаза выделяли Констанс и были предметом интереса соседей Уайтстоунов, а также любопытных на балу. Она сама заметила, что в короткий летний сезон в Каусе она обращает на себя внимание приезжей знати. Впервые это случилось, когда она помогла леди Монтклэр, чья лошадь вдруг понесла.

Тогда Констанс в своем неизменном сером платье гувернантки, украшенном у горла живой лавровой веточкой, сумела перехватить лошадь, взять ее под уздцы, а затем быстро успокоить расхныкавшуюся леди Монтклэр.

За проявленную храбрость лорд Монтклэр преподнес Констанс бокал шерри. Девушка вежливо отказалась и очаровала всех своим приятным американским акцентом, обратив на себя всеобщее внимание. Необычная красота этой девушки, ее умение обращаться с лошадьми – поистине неожиданные качества для заурядной гувернантки – заставили многих гостей, не постеснявшись, вслух заметить, что мисс Ллойд вовсе не похожа на этих диких аборигенов Америки.

Темные густые и блестящие волосы так редко сочетаются с глазами цвета чистой бирюзы. Поэтому кто-то вздумал распространить слух, что ее дед был индейским воином, то ли племени чероки, то ли мохок, и он снял скальп с собственной жены, английской красавицы, после того как та родила ему дочь, ставшую потом матерью Констанс. Индейский воин хотел, конечно, сына, а скальпирование жены было заслуженным наказанием разочарованного воина. Подобные ужасные вещи – обычное явление в Америке, считали сплетники.

Констанс не пыталась опровергать досужие домыслы. Это вполне могла позволить себе какая-то гувернантка. Тут даже было свое преимущество. Когда дети были совсем маленькими, они слушались ее из одного только страха, что она в любой момент может превратиться в дикарку. Констанс пользовалась этим и не опровергала нелепую легенду. А когда они вели себя плохо, то делала вид, что внимательно присматривается к их головкам, как бы примериваясь, как поудобнее скальпировать их.

Бесполезно было кого-либо убеждать в том, что ее родители были уроженцами Лондона, а самой варварской привычкой ее отца было есть горошек с ножа.

– Пожалуйста, мисс Ллойд, о пожалуйста, расскажите, что произошло в тот вечер после бала? – настаивала Мелоди.

– Ты же сама там была, Мелоди, – смеялась Констанс, аккуратно складывая фату.

Ее прислала мать жениха, возможно, это была фата, в которой она сама венчалась с герцогом.

– Ты видела больше, чем я, ибо ты была зрителем. А я была в самом центре действия. Мне не удалось увидеть конца.

Мелоди бросилась на кровать и перевернулась на спину, прижав к себе кружевную подушку.

– Была какая-то суматоха, я едва смогла что-либо разглядеть. Но я сразу поняла, мисс Ллойд, что этот вечер будет особенным, когда увидела, как вы спускаетесь по лестнице в платье моей матери.

– Это было так великодушно с ее стороны – не только позволить мне быть на балу, но и дать мне одно из своих платьев.

Сколько пришлось трудиться ей и Гарриет, и даже Мелоди, чтобы удлинить подол и корсаж, кое-где что-то добавить. Результаты этих трудов поразили не только самих творцов, но и всех, кто увидел платье – воздушное, прекрасно сочетающее нежно-розовые и бледно-желтые тона, с дерзким декольте, подчеркивающим удивительную белизну обнаженных плеч Констанс. Ее густые черные волосы были переплетены розовыми лентами, и блеск прядей соперничал с блеском атласа. Никогда еще никто так не наряжал гувернантку.

Это был прощальный жест, последний дар доброты от щедрой Гарриет Уайтстоун. После смерти капитана Уайтстоуна несколько лет назад семейные доходы резко упали, а после того, как Мелоди впервые вышла в свет, стало ясно, что Констанс должна искать себе новое место. Миссис Уайтстоун не могла позволить себе роскошь оставить гувернантку при трех взрослых детях, да и сама Констанс не собиралась здесь задерживаться.

Поэтому миссис Уайтстоун включила имя Констанс в список приглашенных на бал королевского эскадрона в яхт-клубе. Имя покойного капитана все еще кое-что значило в военно-морских кругах. Репутацию ему создали скорее заслуги, чем состояние. Конечно, было неслыханной дерзостью приглашать на весьма престижный бал гувернантку, обычно самую неприметную фигуру в доме. Но Гарриет Уайтстоун была уверена, что Констанс достойно поведет себя и оправдает ее доверие. В конце концов, до того как Гражданская война сделала ее нищей, о состоянии семьи Ллойдов было известно в Англии, а у самих Ллойдов была всегда безупречная репутация.

Мелоди закрыла глаза, припоминая тот вечер.

– Вы спустились с лестницы, и первым громко охнул Майлс. Вы слышали, мисс Ллойд?

– Как могла я не услышать? – улыбнулась Констанс. – Я испугалась, что у него снова начался приступ икоты. Помнишь, какие у него были приступы в детстве?

– Я уже забыла. Вы всегда ему нравились, мисс Ллойд. Он мог бы тоже оказаться вместе с нами на вашем попечении, но он был всего на пять лет моложе вас.

– О чем мистер Майлс любит с удовольствием сообщать всем при каждом удобном случае, – со смехом заметила Констанс.

– Мисс Ллойд, вы когда-нибудь видели его раньше?

– Майлса? Ну конечно же! – Маленькая ямочка, появившаяся на ее подбородке, говорила тем, кто ее знал, что Констанс хочет сдержать улыбку.

– Нет, я имею в виду того, другого, вашего жениха.

Констанс промолчала, решая про себя, следует ли рассказывать юной Мелоди всю правду. Констанс, в сущности, всегда чувствовала присутствие Филипа Сирила Сент-Джона Артура Альберта Гастингса, второго сына достопочтенного герцога Боллсбриджа. Последние семь лет она неоднократно видела, как он проезжал мимо дома Уайтстоунов, чтобы провести две недели в Каусе, когда здесь начинался летний сезон. Он сидел на отличной лошади, в безукоризненном модном костюме для верховой езды. Короче говоря, он был великолепен.

Констанс никогда не произносила его имя вслух. Он был ее тайной мечтой, фантазией, рожденной ее воображением, которую она берегла и пестовала в долгие часы в школьной комнате или в своей комнатке в доме. Дождь стучал в окно, летний сезон кончался, шли недели, месяцы, заканчивался год, и снова наступал день, когда неотразимый лорд Гастингс – царственная осанка, орлиный профиль, светлые волосы, растрепанные морским ветром, – опять проезжал мимо дома, где она служила гувернанткой.

Однажды ей показалось, что он вдруг повернулся и посмотрел в ее сторону, привлеченный, должно быть, пением птиц в кустарнике перед домом, но его взгляд не остановился на ней. В тот день, как всегда, на ней было заурядное серое платье гувернантки, которое делало ее почти незаметной, какой она и была для светского общества. У воротника, как всегда, была приколота веточка живого лавра. Она привыкла к этому украшению еще со времен войны, когда драгоценности были далеким, забытым воспоминанием, а душистая свежая веточка не только украшала ее скромный туалет, но и напоминала о победе, которая обязательно придет.

Лорд Гастингс – имя его она узнала от местного кузнеца – предпочитал темно-зеленый с черным костюм для верховой езды, а на его до блеска начищенных сапогах играли солнечные блики.

Он даже не видел ее. Да и кто замечал скромную, хлопотливую Констанс Ллойд, снующую где-то в доме.

Но когда она танцевала с принцем Уэльским, он обратил на нее внимание. Тогда все вдруг рассмотрели Констанс Ллойд. В течение какого-то часа все переменилось.

– Позвольте, ваше высочество.

Это были его первые слова, которые она услышала. Он стоял перед принцем с официальным поклоном и легкой улыбкой на губах. Принц рассмеялся и что-то сказал, но его слов она не смогла расслышать, потому что уже кружилась в вальсе с Филипом Сирилом Сент-Джоном Артуром Гастингсом, вторым сыном герцога Боллсбриджа.

– Мы раньше встречались?

Это были первые слова Филипа, обращенные к ней. Констанс улыбнулась и отрицательно покачала головой, глядя ему в лицо. От него слабо пахло коньяком и сигарами; это не был неприятный запах, и он не портил его.

Они отошли в сторону освежиться пуншем. Согнув руку, он позволил ей опереться о свой локоть. Вечер был промозглым и туманным, они беседовали о его доме, титуле и планах, о его надеждах быть избранным в парламент, в палату общин, где у Боллсбриджей всегда было место.

Как второй сын, он не может наследовать место в палате лордов. Со временем это сделает старший брат, который унаследует и все поместье. Филип не испытывал никакой горечи от своего положения, такие вещи его, казалось, не беспокоили, кроме каких-либо трагедий в семье. У него всегда будет роль второго сына, так сказать, запасного, на всякий случай родившегося после главного наследника.

Еще одной чертой Филипа было полное отсутствие любопытства к ее прошлому. По крайней мере он совершенно не интересовался обстоятельствами ее жизни до первого вальса. Правда, он однажды спросил у нее, американка ли она, и она ответила утвердительно.

Тогда он поинтересовался, из какой части страны, и она стала рассказывать ему о штате Виргиния, о плантации отца и их доме, какими они были много лет назад, но он, слушая, смотрел вдаль на океан, а спустя какое-то время попросил у нее разрешения закурить сигару.

Когда это было в последний раз, пыталась вспомнить Констанс, чтобы джентльмен спрашивал у нее разрешения что-то сделать? Конечно, курить в обществе леди было нарушением строгих правил этикета. Но Филип был английским лордом, а она всего лишь американкой-воспитательницей, и его просьба показалась ей проявлением благородства.

После бала они возвращались в экипаже, нанятом Уайтстоунами. Это было приятным отвлечением, коротким отдыхом перед встречей с реальностью. Мелоди Уайтстоун не закрывала рта, переполненная впечатлениями, миссис Уайтстоун с улыбкой поглядывала на Констанс, а той все еще казалось, что она слышит легкий запах виски и сигар, исходящий от чужих перчаток на ее руках, из складок веера, который одолжила ей хозяйка.

Утром Констанс собрала свои вещи, написала письмо своим новым хозяевам в Бате, сообщив, когда приедет. Она направлялась в молодую семью, имевшую четырех детей и ждущую пятого. Когда она закончила свои сборы, ее навестил лорд Гастингс, на этот раз в красном сюртуке. Гарриет Уайтстоун, которой едва минуло сорок, будучи романтической особой, уговорила Констанс отложить отъезд до прибытия Милисент, старшей дочери Гарриет, вышедшей замуж за некоего мистера Фармена из Ньюкасла. Та наконец собралась навестить отчий дом.

Разумеется, Гарриет просто хотела дать молодому сыну герцога возможность ближе познакомиться с мисс Ллойд. И через четыре дня с разрешения матери Филип сделал Констанс предложение.

Все казалось сном, какой-то сказкой, которая по магическому велению свыше стала реальностью.

Стоит ли ей говорить Мелоди или даже будущему мужу о том, что она давно тайно наблюдала за ним? Она взглянула на Мелоди, но глаза ее затуманили собственные мечты. Возможно, лучше промолчать и держать в себе правду о том, что она давно знала Филипа, прежде чем встретилась с ним.

В дверь комнаты тихонько постучали, и, не дожидаясь ответа, вошла Гарриет.

– Вот вы где обе, – промолвила она, улыбаясь.

Прошло четыре года после смерти капитана Уайтстоуна, а она все еще носила траур, что-то серое с янтарным, и символическую брошь, сделанную из волос мужа: косичка в золотом кольце.

Траур королевы Виктории длился более десяти лет, и это позволило Гарриет тоже стать надолго печальной, но со вкусом одевающейся вдовой – не столько из-за желания носить траур, а скорее из соображений экономии. Можно было носить одну и ту же одежду, и у соседей не было повода осуждать ее, что они непременно бы сделали в другом случае.

– Миссис Уайтстоун, – испуганно вскочила Констанс.

Это заставило Гарриет весело рассмеяться.

– Моя дорогая! Ты сознаешь, что через месяц ты станешь леди Филип Гастингс? Пожалуйста, позволь мне привыкнуть к тому, что теперь я буду вскакивать каждый раз, когда ты будешь входить!

– Мама, правда, это самая романтическая история на свете! – вздохнула Мелоди.

– Да, Мелоди, ты права. Вот письмо из Гастингс-Хауса. Я хотела как можно скорее вручить его тебе, Констанс.

Гарриет протянула девушке письмо. Констанс какое-то время испуганно смотрела на незнакомый почерк – он был мелким и очень аккуратным. Констанс решила, что письмо, должно быть, от матери Филипа.

– Позвольте, я прочту его сейчас же, – промолвила она, не заметив, как Гарриет лукаво подмигнула дочери, прежде чем кивком дать согласие Констанс читать в их присутствии.

Распечатав письмо, девушка убедилась, что оно было от Филипа.

– Странно, – пробормотала она, еще не начиная читать.

– Что-то не так? – Гарриет была хорошо воспитанным человеком, чтобы не заглядывать ей через плечо, и потому не подошла к Констанс.

– Я никогда не видела почерка Филипа.

– У него очень аккуратный почерк, – заметила Гарриет, пряча улыбку. – Я думаю, тебе многое еще предстоит узнать о своем будущем муже. Пойдем, Мелоди. Дадим мисс Ллойд отдохнуть от нас.

Но Констанс движением руки остановила их.

– О Господи! – нахмурила она брови, читая дальше.

– Я надеюсь, никаких плохих новостей? – удивилась Гарриет.

– Нет-нет. Только это несколько странно. Филип не сможет сам привезти меня в Гастингс-Хаус.

– Да?

– Он не сможет этого сделать. Его мать считает, что ему лучше уделить больше времени выборам, а не тратить целых четыре дня на то, чтобы ездить за мной. – Констанс огорченно заморгала, а затем тряхнула головой. – Думаю, она права. Филип все эти годы жил в Лондоне, в Боллсбридже знают только его имя, а не его самого.

– Целых четыре дня, – растерянно промолвила Гарриет, склонив голову набок. – Но если ехать поездом, уйдет гораздо меньше времени.

– Судя по этому письму, герцогиня не доверяет железным дорогам. – Констанс покачала головой. – Она считает, что железные дороги – это что-то противоестественное и не от Бога. Поэтому она хочет, чтобы я приехала в карете.

– О, какая жалость! – Мелоди сочувственно коснулась руки Констанс. – Я так надеялась, что снова увижу бесподобного лорда Гастингса. Ты помнишь, мама, какой благородный, просто царственный у него профиль, правда, мисс Ллойд? Я уверена, что вы заметили, какой точеный нос у вашего будущего мужа.

– Да, заметила, – улыбнулась Констанс и пошутила: – И он так мило смотрится на его лице, удачно посаженный между глазами и как раз над ртом.

Гарриет улыбнулась и нежно обняла Констанс.

– Ты не представляешь, дорогая, как мне будет не хватать тебя. Я завидую всем, кто живет в Гастингс-Хаусе.

– До тех пор, пока они не знают, что их ждет, миссис Уайтстоун. – Констанс тоже крепко обняла ее.

– Но, мисс Ллойд, – Мелоди направилась к двери, – как вы попадете в Гастингс-Хаус, если лорд не может сопровождать вас? Кто же будет вас охранять? Боже, столько всяких историй рассказывают, да и я читала о том, как опасны дороги ночью: везде разбойники, убийцы под каждым деревом. Теперь дороги чуть опустели из-за того, что есть поезда. Вы не можете одна ехать!

– Конечно, не могу. И что самое странное во всем этом – это то, что он посылает за мной своего школьного друга. Сейчас скажу… – Она заглянула в письмо. – Вот. Он пишет, что это его самый близкий друг по школе и Оксфорду. Его зовут мистер Джозеф Смит.

– Джозеф Смит? – Мелоди нахмурила лоб, но потом испугалась, что это может привести к морщинам, и тут же расслабилась. – Такое примитивное имя. Не думаю, что он какой-нибудь известный человек, и конечно же, не аристократ. Он, наверное, просто никто.

– Мисс Уайтстоун, вам, оказывается, присущ чудовищный снобизм, – упрекнула дочь Гарриет. – Я должна серьезно поговорить с твоей гувернанткой на сей счет.

Смеясь, все трое покинули комнату и спустились вниз, где их уже ждал чай.

– Чего только мне не приходилось делать ради тебя, Гастингс, – пробормотал Джозеф Смит, отпивая еще глоток виски.

Филип незаметно поднял палец и посмотрел на безукоризненно одетого официанта, который тут же молча поставил графин на красного дерева полированный столик между двумя креслами, обитыми кожей, в которых сидели друзья. Шум Лондона, крики мальчишек – уличных торговцев, грохот повозок едва долетали сюда на тихую Пэл-Мэл и еще меньше за толстые стены и тяжелые портьеры клуба. Тот, кто бывал в Лондоне, знает, что это оплот аристократизма в городе, исключая Мальборо-Хаус принца Уэльского. Разумеется, за Мальборо-Хаусом утвердилась слава самого изысканного дома в Лондоне, а значит, и во всем мире.

Филип надеялся, что однажды он будет гостем в доме его величества принца. Он заметил, как блеснул тот особый знакомый огонек в глазах принца, когда он танцевал с мисс Ллойд. Это означало, что любому, кто окажется связанным с мисс Ллойд, доступ в дом будущего короля Англии будет открыт. Как только девушка станет его женой, он войдет в круг тех, кого принимают в Мальборо-Хаусе. Этот день уже близок. Возможно, Филипу окажут честь, и он тоже станет членом Мальборо-клуба, этой неприступной цитадели королевского наследника, находящейся по соседству с Мальборо-Хаусом.