Текст книги "Последний рейс"

Ева

Беркли, Калифорния

Август

За полгода до крушения

Руки Евы автоматически двигались в ярком холодном свете лабораторных ламп. Под потолком, притупляя чувства, мерно гудел вентилятор. А из головы никак не шла та маленькая трагедия, которая несколько минут назад развернулась у нее перед глазами на заднем дворе. Как тихо и хладнокровно выжидал кот решительного момента, как быстро оборвалась жизнь птички.

Ева тряхнула головой, отгоняя посторонние мысли, и заставила себя сосредоточиться на работе. Надо закончить эту партию до полудня. В три она обещала передать Дексу долю для Фиша, а потом у нее запланирована встреча с новым клиентом.

Она аккуратно отмеряла ингредиенты, взвешивала и корректировала дозировку. Этот процесс успокаивал и одновременно восхищал ее. Даже по прошествии стольких лет, после всех событий, ей казалось волшебством, что, смешав и подогрев отдельные вещества, можно получить совершенно новую субстанцию.

Ева поставила смесь на походную плитку и не спеша довела ее до густой, пастообразной консистенции, не обращая внимания на горький химический запах. Едкие пары выжгли слизистую ее носа и впитались в волосы и одежду. Справиться с вонью помогали дорогие лосьоны и шампуни, и она давно смирилась с этой тратой.

Когда раствор дошел, она разлила его по формам и снова включила таймер. Конечный продукт по свойствам будет похож на аддералл. Только готовить его гораздо проще и безопаснее: метамфетамины в большинстве своем взрывоопасны, а тут достаточно смешать в правильных пропорциях несколько лекарств от кашля и простуды с общедоступной бытовой химией. Крошечные таблеточки, получавшиеся на выходе, обладали ударным эффектом, позволяя неуспевающим студентам вроде Бретта учиться ночи напролет.

Закончив, Ева тщательно вымыла все приборы в раковине, установленной в углу, и загрузила переносную посудомоечную машину, приобретенную пару лет назад. «У настоящего профессионала лаборатория всегда идеально чистая», – утверждал их профессор химии. И она, конечно же, была профессионалом высшего уровня, хотя никто и не мог прийти и проверить, соблюдает ли она стандартный лабораторный протокол. Напоследок Ева тщательно протерла стол, чтобы на нем не осталось никаких следов готового продукта или ингредиентов, специально купленных в другом районе.

Это вошло у нее в привычку, хотя волноваться было особо не о чем. Чужие к ней в дом не ходили, а если бы даже и пришли, то лабораторию, переделанную из старой прачечной в подвале, никогда бы не обнаружили. Вход в нее закрывал высокий массивный стеллаж с задней стенкой, заставленный поваренными книгами, мисками, жестянками с мукой и сахаром, наборами кухонных инструментов и другими орудиями кулинара-любителя, которыми Ева никогда не пользовалась. В сущности, он был метафорой всей ее жизни. Со стороны она казалась обычной, ничем не примечательной одинокой женщиной за тридцать, которая работает официанткой и с трудом сводит концы с концами, живет в дуплексе в Северном Беркли и ездит на пятнадцатилетней «Хонде». На деле же она снабжала местных студентов «волшебными» пилюлями, позволяющими справиться с колоссальными учебными нагрузками, и умела быстро приводить в чувство тех, кто забывал платить.

Прихватив таймер и выключив свет, Ева поднялась наверх. Было тихо, только из другой половины дома доносился легкий шум. Ее новая соседка, пожилая женщина с коротко стриженными седыми волосами, отпирала дверь. Она переехала сюда пару недель назад и с тех пор упрямо пыталась сблизиться с Евой. При встрече всегда старалась поймать ее взгляд, чтобы завести разговор. Ева предпочитала ограничиваться краткими приветствиями, не выходящими за рамки обычной вежливости.

С мистером Козатино, жившим здесь раньше, было гораздо проще. Ева разговаривала с ним всего однажды, в прошлом году, когда выкупала у него за наличные половину дома. Пропал он неожиданно, Ева до сих пор не знает, что с ним стало: угодил в больницу или умер. А потом через какое-то время появилась эта женщина с утомительными дружелюбными улыбками и долгими взглядами.

Оставив стеллаж сдвинутым, Ева взбежала на второй этаж, в свой крошечный кабинет с окном, выходящим на лужайку перед домом. Она редко пользовалась этой комнатой, в основном только разбирала в ней счета да хранила теплую одежду, и все же постаралась обставить ее, как и весь дом, с максимальным уютом, в теплых красно-желтых тонах, чтобы ничего не напоминало о казенных серых стенах приюта, в котором она выросла. Золотистый сосновый письменный стол, толстый бордовый ковер, журнальный столик и лампа с абажуром у окна – эти простые вещи должны были хоть немного компенсировать холодное детство.

Ева открыла ноутбук, зашла на страницу сингапурского банка и по памяти ввела учетные данные. Она регулярно и не без удовольствия проверяла свой баланс и с азартом следила, как за последние двенадцать лет цифры медленно, но верно подрастали, из пятизначных становились шестизначными и наконец достигли ласкающей глаз отметки в семь знаков. К счастью, в финансовом округе Сан-Франциско не было недостатка в любезных, хорошо одетых мужчинах, знавших, как обойти закон. И Еве не пришлось долго искать надежного налогового юриста, который согласился оформить фиктивную фирму и посоветовал зарубежный банк, не задающий лишних вопросов. Так что деньги ее находились в полной безопасности.

Ева понимала, что рано или поздно ей придется выйти из бизнеса, и планировала сделать это с минимальными потерями. Когда придет время, она купит билет на самолет и просто исчезнет. Оставит в прошлом всю прежнюю жизнь: дом, вещи, одежду, Декса и Фиша. Сбросит ее, как старую кожу, и начнет новую. Лучшую. Один раз ей уже удалось – и теперь получится.

* * *

Когда пилюли застыли, Ева вынула их из форм и рассыпала по пакетам. Половину, которая полагалась Фишу, завернула в синюю бумагу и перевязала лентой. Пора выходить, чтобы не опоздать на встречу с Дексом на их обычном месте, в парке в Северном Беркли. За эти годы Ева в совершенстве овладела искусством быть незаметной, сливаться с толпой и как бы проскальзывать сквозь чужие взгляды. Сегодня она была обычной женщиной, спешащей поздравить своего друга. Ничего сложного, если хорошенько подумать.

Декс ждал ее за столом для пикников у потрепанной игровой площадки, где было полно детей, гуляющих под надзором родителей и нянь. Время еще оставалось, можно не торопиться, и Ева, засмотревшись на малышей, встала поодаль, вне поля зрения Декса. Если бы ее мать была другим человеком, она бы тоже могла иметь такое детство. Они с мамой точно так же приходили бы в парк, чтобы отдохнуть после школы или скоротать пару часов на выходных. Увы, о первых нескольких годах, прожитых с родной семьей, Ева ничего не могла вспомнить, сколько ни старалась, а о приюте ей и вспоминать не хотелось.

В детстве Ева так часто представляла свою семью, что почти начала верить в реальность придуманных образов: вот ее мать с длинными светлыми волосами смотрит на нее через плечо и улыбается, вот дедушка с бабушкой, старенькие и дряхлые, собирают последние гроши, чтобы оплатить очередной курс реабилитации. Обычная маленькая семья с большими проблемами… которые не вызывали у Евы совершенно никакого сочувствия. Она оставалась безразличной и холодной, как выключенная лампочка, лишенная тепла и света.

Однако вид счастливых матерей и дочек всегда привлекал ее внимание и бередил раны, которые, казалось бы, уже давно зажили.

Про свою мать Ева знала всего две вещи: ее звали Рэйчел Энн Джеймс, и она была наркоманкой. На втором курсе ей об этом сообщила сестра Бернадетта из приюта, хотя Ева не просила и уже давно перестала задавать вопросы о своей родной семье. Письмо, написанное знакомым аккуратным почерком, застигло ее врасплох и отбросило назад в прошлое, заставив вновь почувствовать себя никому не нужной маленькой девочкой.

Где теперь это письмо, Ева понятия не имела. Может, валяется в ящике стола или пылится в какой-нибудь коробке вместе с другим старьем. Так проще притвориться, что той печальной жизни в Сан-Франциско никогда не было, и начать все с чистого листа в Беркли.

* * *

Сделав над собой усилие, Ева оторвала взгляд от играющих детей и направилась к Дексу.

– С днем рождения, – сказала она и протянула ему сверток с таблетками.

Он ухмыльнулся и сунул его в куртку.

– Не стоило.

Ева опустилась на скамейку, и какое-то время они молча сидели рядом, наблюдая, как малыши скатываются с горки и бегают вокруг качелей, – просто двое друзей, которые никуда не торопятся и наслаждаются солнцем. «Если не хочешь, чтобы тебя подозревали, не веди себя подозрительно» – главное правило Декса, которому Ева следовала неукоснительно.

– Здесь я продала свою первую дозу, – призналась она, махнув в сторону парковки. – Пришла, а на обочине стоят две полицейские машины, и копы рядом, словно меня поджидают.

– И что ты сделала? – заинтересовался Декс.

Ева здорово тогда перетрусила, увидев их пистолеты, дубинки и начищенные значки.

– Вспомнила, как ты говорил мне, что надо идти уверенно и не сомневаться.

Так она тогда и поступила. Не прибавляя шага и не опуская глаз, прошла мимо офицеров и даже смогла улыбнуться сквозь страх, а затем не спеша свернула к игровой площадке, где у нее была назначена встреча с клиенткой-третьекурсницей.

– Я представила, что у меня обеденный перерыв и я пришла в парк из душного офиса подышать свежим воздухом и погреться на солнышке.

– Вам, женщинам, проще.

Ева могла бы поспорить, однако не стала – поняла, что имел в виду Декс. В ней сложно заподозрить человека, который делает и сбывает наркотики. Ее скорее можно принять за школьную учительницу или кассиршу, няню или мать. Она помнила, с какой скованностью провернула свою первую сделку. Помнила то ощущение неловкости, с которым протянула дозу и сунула в карман полученные двести баксов, не перекинувшись с клиентом даже парой слов, а когда шла обратно, все твердила себе: «Теперь я наркодилер» и оплакивала мечты о будущем.

Мало-помалу она и с этим справилась, привыкла к новой жизни и даже почувствовала облегчение, освободившись от груза чужих ожиданий, которым ее все детство учили соответствовать. Ей внушали, что может быть лишь одна верная дорога – та, которая ведет вперед, и если прилежно и упорно идти по ней, то в конце непременно получишь вознаграждение. Инстинкты и опыт подсказывали Еве иное: что жизнь – это скорее гонка на выживание по бездорожью, в которой каждый сам волен прокладывать свой путь и на неожиданных поворотах зашкаливает адреналин. Пусть она не стала тем, кем хотела, но не пропала же. Даже наоборот.

Декс прервал ее мысли.

– Я порой жалею, что втянул тебя во все это. Хотел помочь, а…

Он не договорил. Ева ответила не сразу, отломила крошечную щепку от деревянного стола, задумчиво повертела ее в пальцах и бросила.

– Я счастлива. И не жалуюсь.

В общем-то, это была правда. Декс единственный протянул руку помощи и помог ей выкарабкаться, когда жизнь летела под откос. На третьем курсе Уэйду Робертсу пришла в голову блестящая идея: он решил, что университетская химическая лаборатория как нельзя лучше подходит для изготовления наркотиков, а поскольку сам он был ленивым раздолбаем, то обратился к Еве. Она единственная из способных студентов согласилась на авантюру. Когда все открылось, Уэйд вышел сухим из воды и продолжил как ни в чем не бывало выступать за футбольную команду, клеить смазливых первокурсниц и дурить отличниц. Еву же с позором вышвырнули из университета.

Она оказалась на улице, одна, без друзей, родных и знакомых, без крыши над головой и без средств к существованию, охваченная стыдом и парализующей паникой. Тут-то и появился Декс, просто вдруг возник рядом, пока она раздумывала на тротуаре, куда идти. Точно так же незаметно подошла она сегодня утром к Бретту.

Знакомы они не были, так, виделись пару раз в компании Уэйда. Ева запомнила его пронзительные серые глаза и темные волосы и знала, что он не учится в университете, хотя почему-то тусуется со студентами. Болтал он мало.

– Я слышал, что произошло, – сказал он тогда. – Сочувствую.

Она отвернулась, стыдясь собственной глупости и наивности: надо же было так легко повестись на уговоры Уэйда и так нелепо подставиться.

– Паршивая история, – продолжил он, глядя в сторону, чтобы не смущать ее. – Если хочешь, я могу помочь.

– Сомневаюсь, – буркнула Ева, поглубже засовывая руки в карманы – вечер был холодный.

– Жалко, если пропадет такой талант.

– О чем ты? – Она покачала головой.

– Ты делала отличное вещество. У меня есть знакомый, он готов снабдить тебя всем необходимым, чтобы ты работала на него. Он как раз подыскивает годного химика на замену прежнему, который выходит из бизнеса. Это отличный шанс. Никакого риска. Честные условия. Половину забираешь себе и продаешь сама. За неделю можно пять кусков заработать. – Декс невесело рассмеялся. – Спрос тут всегда хороший: чтобы нормально учиться, детишкам нужен допинг. – Он кивнул в сторону проходящих мимо студентов, которые были уже навеселе и направлялись на следующую вечеринку или попойку в баре. – Они не такие, как мы. Сорят папочкиными деньгами или пропивают гранты и думают, что им ничего за это не будет.

Декс заглянул ей в глаза, и Еве показалось, что это проблеск надежды. Впервые в жизни кто-то бросал ей спасательный круг, и она не могла не уцепиться за него.

– Конкретнее.

– У меня недалеко есть квартирка. Пока поживешь там. Я помогу тебе, ты поможешь мне.

– Почему я?

– Ты идеально подходишь. С мозгами и без связей.

Ева не хотела соглашаться, но у нее не было ни денег, ни жилья, ни перспектив найти нормальную работу. Оставалось только идти побираться на Телеграф-авеню или возвращаться в приют Святого Иосифа и терпеть укоризненные взгляды сестры Бернадетты, скорбные вздохи сестры Катерины и бесконечные разговоры о дурной наследственности.

Она не привыкла сдаваться. И к тому же терять ей уже было нечего.

– Что я должна делать?

* * *

Голос Декса оборвал ее воспоминания.

– Мы сегодня собираемся на концерт «Арены» – слышала о них, наверное. Пойдем с нами.

– Нет. Я пас, – быстро ответила Ева и покосилась на своего собеседника.

– Да брось. Тебе надо развеяться. Угощу тебя диетической колой. Будет весело.

Она посмотрела на Декса, словно раздумывая. В щетине у него на подбородке уже пробивалась седина, и волосы у воротника не мешало бы подстричь. Временами ей приходилось напоминать себе, что он не друг, а связной и приглашает ее не для того, чтобы вместе повеселиться, а чтобы лучше ее контролировать.

– Я часто тусуюсь.

– Да ладно. Где? С кеми?

– С кем, – поправила она.

– Не уходи от ответа, училка, – фыркнул Декс и подтолкнул ее в бок. – Хватит жить затворницей. Никто не запрещает тебе общаться и заводить друзей.

– Скрывать правду слишком утомительно, – откликнулась Ева, наблюдая за женщиной, которая читала сыну книжку, сидя под деревом. – Поверь мне. Так проще.

К тому же положение вещей полностью устраивало ее: не надо никому ничего объяснять и отвечать на стандартные утомительные вопросы вроде «Где ты выросла? Где училась? Чем занимаешься?». Наркотики – лишь удобное оправдание…

– Проще, говоришь? – хмыкнул Декс. – А как же народная мудрость?

– Деньги не люди – не предадут?

– Нет, другая. Делу время…

– Делу время, Еве – деньги, – закончила она, а когда Декс не засмеялся, быстро добавила: – Спасибо за заботу. Но у меня правда все в порядке.

Она поплотнее запахнула куртку.

– Я пойду, у меня встреча с новым клиентом через полчаса, а потом вечерняя смена.

Ева работала официанткой в солидном ресторане «ДюПриз» в центре Беркли, платили там нормально, и посетители не скупились на чаевые. Она брала две смены в неделю, этого вполне хватало, чтобы у налоговой не возникало неприятных вопросов.

– Не понимаю, зачем тебе весь этот цирк, – бросил Декс. – Ты и так нормально зарабатываешь.

– Нельзя пренебрегать мелочами. – Она поднялась со скамейки. – Хорошо вам повеселиться. Без наркотиков.

Уходя, Ева снова засмотрелась на играющих детей. Крохотная девчушка взобралась на самую вершину горки и застыла там, перепуганная высотой. Из глаз ее брызнули слезы, и она заревела на всю площадку. К ней тут же подбежала мама, сняла ее с горки, поцеловала, прижала к себе и отнесла на скамейку.

Ева поспешила к машине. Крик испуганной девочки еще долго звучал у нее в ушах.

Клэр

23 февраля, среда

Я просыпаюсь рано, однако сразу не встаю, позволяя себе немного привыкнуть к новому месту. Мое первое утро на свободе. В голове туман. Я спускаюсь на кухню, чтобы сварить кофе, и, к своему удивлению, не обнаруживаю его. Диетическая кола не спасает, как и оставшиеся крекеры. В животе урчит. Придется выйти в город. Принимаю душ, беру Евину сумку и натягиваю кепку.

Проходя в гостиной мимо зеркала, я замечаю свое отражение, помятое и усталое после бессонной ночи, но все же узнаваемое, если присмотреться. Только вот – меня вдруг осеняет – присматриваться никто не станет. Свобода!

На улице темно и тихо. Пока я иду к кампусу, каждый мой шаг отдается эхом от спящих домов. Наконец на углу я замечаю кофейню, в которой горит свет. Сквозь стекло мне видно, как девушка в фартуке варит кофе и раскладывает булочки на прилавке. Я наблюдаю за ней из тени, не решаясь войти, – а вдруг она видела новости и узнает меня? В конце концов голод побеждает, я делаю несколько шагов и толкаю дверь. Внутри играет расслабляющая, медитативная музыка в восточном стиле и пахнет свежемолотым кофе. Я жадно вдыхаю любимый аромат.

– Доброе утро, – говорит девушка и улыбается. У нее длинные дреды, подвязанные цветастой косынкой, и сияющая улыбка. – Что будете?

– Большой стакан заварного кофе, оставьте место для сливок. И круассан с ветчиной и сыром. С собой, пожалуйста.

– Сейчас сделаем.

Пока она готовит, я осматриваюсь. На стенах полно розеток; наверное, по вечерам тут сидят студенты и преподаватели с ноутбуками: одни зубрят, другие проверяют. У кассы стойка с местной прессой, и везде одинаковые передовицы: «Трагический рейс 477», «Страна скорбит по погибшим в крушении рейса 477» и так далее. К счастью, это не желтая пресса, падкая на слезливые истории, поэтому на первых страницах – фотографии самолета, а не мои. Поколебавшись долю секунды, кладу на прилавок две газеты и двадцать долларов. Девушка отсчитывает сдачу и протягивает мне стакан с кофе и бумажный пакет с круассаном.

– Жуткая трагедия, – замечает она.

Я киваю, стараясь не встречаться с ней взглядом, засовываю мелочь в карман, а газеты под мышку и возвращаюсь на темную улицу. На дорогах и тротуарах пока никого, можно спокойно прогуляться по кампусу. Фонари еще горят в тусклом утреннем свете. Пройдя через небольшую аллею, засаженную раскидистыми деревьями, я оказываюсь на лужайке перед огромным каменным зданием. Сажусь на скамейку и делаю долгожданный глоток кофе, наслаждаясь его теплом и ароматом. Сейчас здесь ни души, но буквально через пару часов дорожки заполнят студенты, спешащие на утренние занятия. Я открываю пакет и откусываю кусочек круассана. Божественно! Я не ела по-человечески почти сутки и не позволяла себе такой вредной и вкусной еды уже долгие годы.

Небо на востоке начинает понемногу светлеть, и вместе с солнцем просыпаются птицы. На первых порах их голоса звучат тихо, робко и разрозненно, однако постепенно они набирают силу и сливаются в веселый гомон. По дороге проезжает первая поливальная машина. В небе, мигая огнями, летит самолет; на его борту сонные пассажиры, как и те, что летели рейсом 477, просят стюардессу принести кофе и ни капли не сомневаются, что долетят слегка усталыми, слегка помятыми, но целыми и невредимыми.

Я оглядываюсь вокруг и вспоминаю свои студенческие годы. Мама ужасно мной гордилась. Я первая из нашей семьи поступила в колледж, да еще и в такой престижный. В день отъезда Вайолет обняла меня со слезами и не хотела отпускать. Маме даже пришлось расцеплять ее руки.

Мне было десять, когда сестренка родилась. Ее отец уехал из города сразу после того, как мама сообщила о своей беременности – просто сбежал, к моему огромному облегчению, и думаю, что и к маминому тоже. Ей везло на неподходящих мужчин, ненадежных, необязательных проходимцев, таких, как мой отец, который исчез, когда мне исполнилось четыре года. «Что ни говори, а я осталась в выигрыше», – любила повторять мама. Она считала, что нам троим никто не нужен. И я, в общем-то, с ней согласна. Хотя время от времени я мечтала, чтобы появился кто-то, кто мог бы разделить с ней бремя и позаботиться о нас, – чтобы мы стали обычной семьей, какие показывают по телику и описывают в книжках. Я видела, что маме нередко бывает одиноко и что она сильно устает, зарабатывая нам на жизнь и решая все проблемы сама.

Конечно, по мере сил я старалась помочь ей. Ухаживала за Вайолет с первого же дня, кормила ее, укачивала, меняла ей подгузники, присматривала за ней, когда мама работала, научила ее играть в «Монополию» и завязывать шнурки. Расставание с семьей далось мне очень нелегко, но мне было просто необходимо проверить себя в большом мире, примерить на себя новые роли, помимо послушной дочери и любящей сестры. Училась я с тем же рвением, что и помогала маме, стараясь реализовать самые заветные мечты. И в конце концов поплатилась за то, что бросила дом в погоне за честолюбивыми фантазиями.

Я могла бы поступить в местный колледж, пусть и менее престижный. Подрабатывала бы в свободное время, а вечера проводила бы дома вместе с мамой и Вайолет за нашим шатким кухонным столом под уютным абажуром. Мама бы разгадывала кроссворды, а мы с сестрой играли бы в карты.

Только я покинула их, и с тех пор так больше и не обрела своего дома.

* * *

Небо розовеет. Фонари гаснут. Как приятно просто сидеть, никуда не торопясь и не думая о том, что случилось. Увы, я не могу себе этого позволить. Расслабляться пока рано.

Мне нужны деньги и крыша над головой. Второе у меня временно есть – уже неплохо.

Однако долго оставаться в Евином доме мне нельзя. Скоро ее хватятся, и тогда ко мне могут возникнуть неудобные вопросы, но пока… Пока это лучший вариант – бесплатный и безопасный.

Я поднимаюсь, выкидываю в урну пустой стаканчик и бумажный пакет, засовываю газеты в сумку. В глубине кампуса раздается колокольный звон. Он пронизывает, завораживает меня, заставляет остановиться и секунду помечтать о том, как было бы чудесно жить здесь: пробегать каждое утро по этим тенистым улицам, торопясь на работу, которой у меня пока нет, встречаться с друзьями, которых еще только предстоит завести, жить тихой, незаметной жизнью, которую я представляла все долгие годы мучительного брака с Рори и которую я наконец могу обрести. Сколько бы я ни анализировала разные сценарии, ни просчитывала возможные неудачи и ни готовилась к неизбежным ошибкам, я и представить себе не могла такого поворота. Ни один человек не знает, что я выжила. И я готова на все, лишь бы правда не раскрылась. Потому что это мой единственный шанс на счастье. И на жизнь.

* * *

Я выдвигаюсь дальше. В нескольких кварталах к западу от кампуса наконец попадается круглосуточный магазин. Внутри меня ослепляет яркий свет ламп, я еще ниже склоняю голову и надвигаю кепку. К счастью, средства для ухода за волосами находятся моментально, их там целый ряд и выбор огромный. Поначалу у меня даже разбегаются глаза. Я вспоминаю короткую стрижку Евы, ее светлый блонд, и решительно выбираю «холодный платиновый». На нижней полке вижу набор – «Удобная машинка. Гребни для стрижек разной длины. Пошаговые инструкции по созданию самых модных причесок» – всего за двадцать долларов по распродаже. Беру и его.

Народу в магазине пока нет, поэтому работает всего одна касса, за ней – сонный прыщавый студент в наушниках, из последних сил досиживающий смену. Я выкладываю покупки на прилавок, прикидывая, во сколько они мне обойдутся. Денег остается катастрофически мало, поэтому, немного поколебавшись, вытаскиваю из кошелька Евину карточку в надежде, что ей удастся воспользоваться как кредиткой. Оглядываюсь по сторонам, ощущая себя воровкой. Мое сердце колотится так громко, что его наверняка слышит даже этот полусонный парень сквозь бешеные звуки музыки, гремящей в его наушниках.

– Кредитка? – спрашивает он и отрывает взгляд от кассы. – Документы, пожалуйста.

Страх парализует меня, лишая дара речи. Я молчу. Проходит тридцать секунд. Минута. Вечность.

– Эй, с вами все в порядке? – не выдерживает студент.

– Конечно.

Я беру себя в руки и делаю вид, будто роюсь в сумке в поисках документов.

– Наверное, дома оставила, – вру я, вытаскиваю карту из терминала, расплачиваюсь наличными и, не дожидаясь чека, пулей вылетаю из магазина. Меня трясет от страха и напряжения.

* * *

От быстрой ходьбы и свежего воздуха я немного успокаиваюсь. Добравшись до дома, пулей взлетаю на второй этаж, скидываю одежду и прикрепляю инструкции по стрижке к зеркалу в ванной. У раковины стоят несколько тюбиков дорогущих кремов для рук. Вчера я их не заметила. Открываю один – приятно пахнет розой и немного лавандой. Рядом висит аптечка. Там наверняка осталась куча лекарств после долгой болезни Евиного мужа: обезболивающее, снотворное, успокоительное. К моему удивлению, в шкафчике не оказывается ничего, кроме упаковки тампонов и старой бритвы. Странно. Внутри снова шевелится неуловимое чувство тревоги; я ощущаю еле различимый укол беспокойства – он словно камешек в ботинке, настолько крошечный, что сразу и не заметишь. Впрочем, насущные заботы быстро берут верх.

Я бросаю последний взгляд на свои волосы, вдыхаю поглубже, устанавливаю среднюю насадку-гребень и включаю машинку. В конце концов, даже если получится плохо, я ничем не рискую. Мне вспомнились Евины слова о Беркли: «Там полно странных личностей, и затеряться среди них не составит особого труда». Никто не станет обращать внимания на дурацкую стрижку.

Как ни странно, получилось вполне прилично. С короткими волосами глаза стали казаться больше, скулы – выразительнее, шея – длиннее и изящнее. Полюбовавшись собой, перехожу к следующему этапу – преображение еще не закончено.

* * *

На коробке написано, что краску надо держать сорок пять минут. Чтобы скоротать время и отвлечься от жуткого зуда и резкого химического запаха, берусь за газеты. В обеих авиакатастрофе посвящены обстоятельные статьи с кучей подробностей, от которых у меня мороз пробегает по коже. Опираясь на обнародованные переговоры пилотов с диспетчерами, журналисты восстановили ход событий. Примерно через два часа после вылета, когда самолет пересек Флориду и летел над Атлантическим океаном, вышел из строя один из двигателей. Командир экипажа принял решение повернуть и запросил разрешение на экстренную посадку в Майами, однако системы отказали раньше, и самолет рухнул в воду в тридцати пяти милях от берега. Помимо цитат из официальных заявлений чиновников Национального совета по безопасности на транспорте, естественно, не обошлось без обширных выдержек из прочувствованных речей Рори от имени родных и близких погибших. О поисках тел говорилось лишь, что они уже ведутся.

Интересно, обнаружат ли они мои сумку, телефон, розовый свитер, или те давно уже покоятся на дне, подхваченные непредсказуемым океанским течением? Будут ли до последнего искать тела всех пассажиров? И вообще, возможно ли найти хоть кого-то после такой трагедии? И как поступят, если попадутся останки, которые не смогут идентифицировать?

От всех этих вопросов голова начинает идти кругом. Я делаю несколько глубоких вдохов, представляя, как кровь обогащается кислородом и растекается по телу, питая клетки, как затем высвобождается углекислый газ и выделяется в атмосферу. Вдох и выдох, снова и снова, с каждым ударом сердца я напоминаю себе: «Я выжила. Я спаслась».

* * *

Смыв через положенное время краску, я подхожу к зеркалу в ванной и не могу поверить своим глазам. Я не узнаю себя, на меня смотрит совершенно другой, незнакомый человек. Что-то в очертаниях носа, наклоне головы, улыбке напоминает обо мне прежней, однако настолько неуловимо, что, даже если я покажусь кому-то смутно знакомой, они ни за что не свяжут меня с фотографией из телевизора, а скорее решат, будто я похожа на их коллегу, однокашницу или дочку бывшего соседа.

Мне нравится моя новая прическа. Рори не разрешал мне стричься, считая, что с длинными волосами я выгляжу более женственной. Теперь я сама буду решать, как мне выглядеть и какой быть. Я улыбаюсь своему отражению, и мне кажется, будто мама и сестренка улыбаются в ответ.

* * *

Часы на тумбочке рядом с Евиной кроватью показывают семь. Не сбеги я, сидела бы сейчас с Даниэллой в своем кабинете в Нью-Йорке на утреннем совещании, как она это называла, и обсуждала с ней планы на день: встречи, деловые обеды, вечерние выходы. А если бы план удался, ехала бы на поезде на запад Канады и читала новости в поисках информации о моем исчезновении; на сообщения о катастрофе особого внимания даже не обратила бы – мало ли падает самолетов. А теперь эта трагедия перевернула всю мою жизнь.

Я включаю ноутбук и перехожу на сайт Си-эн-эн. Мое внимание сразу привлекает заголовок: «Злой рок преследует Рори Кука». Открываю статью и натыкаюсь на свое изображение рядом с фотографией Мэгги Моретти. Журналисты припомнили все: и историю их с Рори любви, и странные обстоятельства ее смерти, и подозрения в его причастности. Удивительно, но я никогда раньше не замечала, насколько мы с Мэгги похожи. Я знала, что она тоже из небольшого города и сумела пробиться в престижный Йельский университет, где и познакомилась с Рори благодаря своим спортивным достижениям. Но я даже и представить не могла, что у нее, как и у меня, не было родных: она довольно рано осталась сиротой. Видимо, Рори любил такой типаж – одинокая, растерянная девушка, мечтающая стать частью большой крепкой семьи. Когда мы с ним встретились, я только этого и желала.

* * *

Я познакомилась с Рори совершенно случайно, в театре на экспериментальной постановке, через два года после окончания колледжа. Он сел в соседнее кресло и завел непринужденный разговор еще до того, как подняли занавес. Я сразу его узнала и, хотя была наслышана о его обаянии, очень удивилась тому, насколько веселым и очаровательным он оказался в жизни. Естественно, мне весьма польстило его внимание – еще бы, такой известный, влиятельный, взрослый (на тринадцать лет старше меня), крепкий, высокий мужчина с золотистыми светло-каштановыми волосами и пронзительными голубыми глазами, которые будто бы видели меня насквозь. Когда он смотрел на меня, остальной мир исчезал.