Текст книги "Скрытая жизнь братьев и сестер. Угрозы и травмы"

Классические авторы не идентифицируют Иокасту [мать и жену Эдипа] со Сфинксом, но они указывают на близкие отношения. Сфинкс появляется как сестра Эдипа. Гесиод называет ее дочерью ее брата и их общей матери Ехидны (Roheim, 1934, p. 17; курсив мой. – Дж. М.).

Сделав наблюдение относительно этих родственных отношений, Рохейм тем не менее продолжает: «Это неоднозначное существо, соблазнительное и опасное, которое любит, но пожирает, поэтому является матерью героя» (ibid.; курсив мой. – Дж. М.). Может ли это означать, что этим существом была Антигона, которую всегда считали дочерью Эдипа?

Но к этому времени читатель запутался не меньше, чем сама ситуация. Существует много легенд о Сфинксе. Встреча с Эдипом – это конфликт; Сфинкс загадывает загадку, которую Эдип разгадывает. До этого Сфинкс пожирала всех, кто не смог разгадать ее загадку. Получив от Эдипа правильный ответ, Сфинкс спрыгнула с утеса. Предполагается, что в основе этой загадки лежит физическое соперничество между Эдипом и Сфинксом, имевшее место ранее. Будучи психоаналитиком, Рохейм представляет Сфинкс матерью, потому что она пожирает тех, кто пытается разгадать загадку. Ребенок «ест» грудь матери и, предполагается, думает, что мать в отместку съест его – существует много мифов в поддержку этой универсальной детской фантазии с разными вариантами на оси между пожирателями и пожираемыми. Но для Гесиода Сфинкс – сестра Эдипа (дочь ее брата и их общей матери), и потому она является более примитивной версией Антигоны – Антигона не как дочь, а как сестра, которую Эдип должен победить как сестру.

Любой инцест, будь то между поколениями или внутри поколений, между родителями и детьми или между братьями и сестрами, создает путаницу. Сестра перепутывается с матерью. Только закон матери или закон сиблингов настаивает на дифференциации. Вместе с вертикальной дифференциацией запускается латеральная: сестры и братья, девочки и мальчики не сильно отличаются друг от друга как сиблинги, однако одна из точек различия между ними заключается в том, что сестры могут стать матерями.

Дети не только участвуют в событиях окружающего их мира – они также являются наблюдателями, которые пытаются освоить категории и разграничения. Недавно мой четырехлетний приемный внук объявил моей взрослой дочери, что он «человек», но когда его спросили, кем является она, он твердо ответил, что «нет, она не человек», она «взрослая девушка». Здесь мы видим не проявление сексизма, а потребность ребенка понять не только принадлежность к поколению (эдипальный вопрос), но и варианты в рамках латеральных категорий, по крайней мере, как они соотносятся с идеологически доминирующей в западном мире оси ребенок – родитель.

Клиницисты и теоретики наблюдают за маленьким ребенком, прежде чем он начинает отличать латеральные и вертикальные отношения как две разные категории. Затем латеральное было отнесено к идеологии явно примитивного матриархата, который сам по себе является понятием патриархальной идеологии, где дань отдается скорее фантазии о всемогущих матерях, чем тому факту, что матери также являются законодателями. Важность дочерей и сыновей и их взаимоотношений друг с другом как братьев и сестер оказывается еще более сокрытой.

Антропологи давно ставят под сомнение универсальность эдипова комплекса. Например, Малиновский (Malinowski, 1929) утверждал, что на Тробрианских островах отец и его закон иногда разделяются, что отца заменяет брат матери. Используя в отличии от психоаналитиков метод включенного наблюдения, антропологи давно признали важность независимой структуры латеральных родственных связей; однако они тоже склонны подгонять все под вертикальную парадигму. Почему брат матери не может быть именно важным братом, а не представлять собой аналог эдипального отца? Поскольку происхождение находится под вопросом, сестра определяется как мать, но эта мать также является сестрой своего брата, и именно эти отношения упускаются из виду. Действительно, наблюдения Малиновского привели его к тому, чтобы пристально посмотреть на табу, существующее в отношениях между сестрой и братом, и на их подавленные сексуальные фантазии. Он вступил в дискуссию с британским психоаналитиком Эрнестом Джонсом, который отводил центральную роль исключительно эдипову комплексу и не хотел обсуждать другие варианты. В матрилинейной системе наследования приоритетом обладает сестра мужчины. Можем ли мы предположить, что в западных обществах сиблинговые или частично сиблинговые отношения становятся все более заметными в ситуации, которая все больше и больше ориентируется на мать? Замечаем ли мы их сейчас только потому, что упускали из виду до этого, или потому, что социальные условия высвечивают их особым образом?

Недостаточное внимание к братьям и сестрам может быть обосновано как исторически, так и этноцентрически. Как мы видели, в настоящее время многие развивающиеся страны стремятся обеспечить доступ в детские сады и ясли, но не для того, чтобы матери могли работать (как на Западе), а чтобы девочки могли ходить в школу¹². Для девочки и младенца роли матери и сестры могут быть значительно слиты, но не спутаны.

Рис. 4. Гюстав Моро. «Эдип и Сфинкс» (1864). Музей «Метрополитен», Нью-Йорк

Рохейм (Roheim, 1934) обычно объясняет все сестринские элементы своих этнографических наблюдений в контексте эдипова комплекса. Мы могли бы подвергнуть это сомнению, не только используя его собственные наблюдения, но и посредством более глубокого понимания Сфинкса. Почему в Сфинксе в основном видят ужасную мать? На самом деле сфинкс в Египте иногда является мужчиной (возможно, изображением короля), а иногда женщиной. В Греции существовала традиция изображения гермафродитизма. Она/он соблазнитель и разрушитель, она соблазняет, чтобы убить. Может быть, ее иногда приравнивают к матери, к Иокасте, как утверждает Рохейм, но, может быть, она – ужасающее имаго сестры, которая выполняет роль матери и негативно относится к этой задаче, любя ребенка, о котором она заботится, но ненавидя сиблинга, который заменил ее. Примитивные страхи Эдипа связаны с всемогущей старшей сестрой – Сфинксом, которая хотела убить его, но которую он перехитрил. У Эдипа, таким образом, есть три сестры – старшая Сфинкс, выполнявшая роль матери, которая соблазняет и убивает, и младшие сестры, добродушная Исмена и праведная Антигона. Три лика сестры, которая и заботится, и уничтожает: латеральный потенциальный убийца, нянька и законодатель.

Глава 3
Инцест между сестрой и братом и между братом и сестрой

Психоанализ научил нас тому, что первый сексуальный выбор мальчика инцестуозен и направлен на запрещенные объекты – мать и сестру.

Зигмунд Фрейд.

«Тотем и табу», глава «Боязнь инцеста»

В целом что касается существования сексуальных отношений между детьми, особенно братьями и сестрами, я могу на основании моих наблюдений сказать, что они являются правилом для раннего детства, но если ребенок испытывает чрезмерное чувство вины, то они переносятся на латентную фазу и период полового созревания… В любом случае я думаю, что такие отношения встречаются в латентный период и период полового созревания гораздо чаще, чем принято считать.

Мелани Кляйн.

«Сексуальная активность ребенка»

Эдип должен был одержать победу в борьбе с сестрой-матерью Сфинксом и «найти отдохновение» в «любезной детской комнате» его сестры-дочери Антигоны¹. Но чем является инцест, вероятно, самая распространенная форма жестокого обращения с детьми, по крайней мере в Англии, с точки зрения девочки²? Недавно арестовали женщину за просмотр детской порнографии в Интернете, и она сообщила, что отождествляла себя с униженными девушками на фотографиях, которые она скачивала и модифицировала, чтобы исследовать значение сексуального акта, который совершил с ней старший брат в детстве. Известно, что Вирджиния Вулф столкнулась в детстве с травматичным опытом приставаний и издевательств со стороны старшего сводного брата. В повести А. С. Байетт «Морфо Евгения» (1992), а также в ее экранизации «Бабочки и насекомые» изображена шокирующая «идиллия»: муж используется в качестве социальной дымовой завесы, за которой разворачивается тайная страсть между его женой и ее братом. Однако, согласно психоаналитической литературе, к этой проблеме относятся несерьезно³.

В 1963 году британский психоаналитик Энид Балинт опубликовала статью под названием «О ненаполненности собой». Она была перепечатана в 1993 году в книге «До того, как я был мной: психоанализ и воображение», которую я редактировала. Выражение «до того, как я был мной» принадлежит Джону Донну: «И Бог был недоволен мной до того, как я был мной»⁴. В этой статье Балинт представила историю болезни молодой женщины Сары. Тезис Балинт можно свести к тому, что я называю потребностью в первичном признании: мать обязательно должна видеть своего ребенка таким, какой он есть, и давать ему обратную связь относительно того, что с ним происходит в его нарождающемся Я; прежде чем ребенок обретет собственную идентичность, мать должна одобрять все то, что она видит новое в своем ребенке. Без этого материнского признания младенец будет ощущать пустоту внутри и за пределами себя. В возрасте шести или семи лет Сару соблазнил ее брат. Как инцест с родным братом отражается в симптоматике Сары и в аналитическом отчете о ее болезни и ходе лечения?

Сара серьезно больна психически и должна быть на какое-то время госпитализирована в специализированную клинику. Она третий ребенок в семье, где есть еще двое старших братьев. Ее совратил средний брат, он был, по-видимому, тем, кого ее рождение вытеснило как «ребенка». Когда я перечитала статью внимательно и обсудила ее с Энид Балинт в начале 1990-х годов для включения ее в сборник «До того, как я был мной», я была поражена тем, что отцу не отводится какая-либо роль в этиологии болезни Сары, которая казалась потерянной и пустой, «чужой в этом мире», по словам Балинт. Отец

Сары, жестокий человек, у которого уже было два сына, хотел, чтобы вместо Сары у него был третий мальчик.

Этот случай снова всплыл в моей памяти через несколько лет, когда я заинтересовалась судьбой истерии в диагностической литературе западного мира ХХ века⁵. На этот раз мои мысли были устремлены не на отца, а на братьев Сары. При третьем взгляде на историю ее болезни я хотела бы сделать некоторые предварительные предположения о том, как в конкретном случае инцеста и его запрета, в который были вовлечены сиблинги, можно сместить или добавить латеральное измерение в монополию вертикальной парадигмы психоаналитической теории и всего того, что от нее зависит и на ней основано. Более того, это ставит вопрос о том, что наши социальные и психологические дисциплины в целом сфокусированы почти исключительно на оси отношений родитель – ребенок. Это тот вопрос, который я изучаю с эмпирической точки зрения в конкретном клиническом подходе (психоанализ) с учетом его этноцентричности и исторической специфики. Теперь мы знаем, что ребенок является историческим конструктом (Aries, 1962). Если это так, то логично предположить, что таковым же является и родитель (Bainham et al., 1999). История болезни Сары и позиция Балинт, которая игнорировала важность сиблингового инцеста, позволили мне определить значение прежде упускаемых из вида латеральных, или горизонтальных, отношений, как я впоследствии описала в «Безумцах и медузах» (Mitchel, 2000a). Ранее я рассматривала случай Сары с целью возможности поставить ей диагноз истерии, а теперь меня беспокоит важность кровосмешения между сиблингами и его низведение до уровня незначительного факта в истории болезни и диагнозе Сары. Если отсутствие насилия со стороны отца и отрицание пола его дочери казалось удивительным, то роль брата теперь представляется мне еще более важной. Действительно, с социологической точки зрения разве нельзя допустить возможность, что жизнь рядом с сумасбродным жестоким отцом приведет к возникновению у младшего сына страха перед насилием, а тот, в свою очередь, станет применять насилие по отношению к младшему сиблингу? Сколько в этом инцесте было секса, а сколько насилия? Можем ли мы отделить эти две составляющие друг от друга?

Согласно семейной истории, Сара была беспроблемным младенцем, успешным ребенком и очаровательным подростком. Что-то пошло не так, когда в возрасте чуть за двадцать она переехала в Англию одна, без своей семьи. Однако аналитическое лечение показывает другую картину ее ранней жизни:

В ходе анализа выяснилось, что Сара на самом деле всегда испытывала трудности. Она рассказала, как в очень раннем возрасте она лежала без сна в постели, боясь кого-нибудь позвать, прислушиваясь в панике к биению сердца и опасаясь, что оно остановится. Реконструкция переноса позволила выяснить, что еще до этого она неподвижно лежала в ожидании какого-то объекта, падающего сверху на ее голову. Этот объект иногда описывался как скалка, иногда как камень, а иногда как облако (Balint E., [1963], p. 42).

Именно к тому моменту, который был реконструирован в анализе, Балинт относит вероятность инцеста: «Когда Саре было около шести или семи лет, младший из двух ее братьев совокуплялся с ней и продолжал делать это, пока она не достигла возраста примерно двенадцати лет».

Именно такая роль отводится инцесту в возникших у Сары проблемах. Балинт не возвращается к этому снова. Этот инцест происходил во время латентного периода Сары – до этого она была, по-видимому, беспокойным ребенком – и продолжался до того момента, как появилась большая вероятность беременности. Но, пересмотрев некоторые материалы истории болезни, мы можем спросить: имело ли это какое-либо отношение к ее симптомам и, если да, то наводит ли это на мысль о важности инцеста или, скорее, его запрета для формирования бессознательных процессов и психической жизни? Согласно теории Фрейда, невротические симптомы развиваются в эдипальных конфликтах в возрасте от двух с половиной до пяти лет. В соответствии с теорией объектных отношений психотические, невротические и пограничные состояния могут возникать на разных стадиях на фоне ранних внутрипсихических или интерпсихических трудностей доэдипального младенчества. Совершив инцест, когда Саре было шесть или семь лет, она и ее брат нарушили табу после разрешения (или неразрешения) эдипова комлекса и спустя долгое время после младенчества. Однако реальный инцест был только конечным результатом их более ранних отношений, которые для Сары совпали по времени с доэдипальным и эдипальным периодами. У нас нет достаточно информации об этом, поскольку Балинт только сообщает, что было «много эдипального материала». Однако понимание Балинт основывается на доэдипальных материнских отношениях, поскольку они реконструируются из ситуации переноса в ходе лечения, когда Балинт выступает в роли матери. Мы не знаем, какая разница в возрасте была у Сары с братом, но, вероятно, она была не слишком велика, так как они играли вместе. Этот самый ранний период будет служить для меня ориентиром: могут ли более поздние отношения между сиблингами быть связаны с периодом «до того, как я был мной»? Если нет, то может ли то, что происходит только на латентной стадии, влиять на бессознательные психические структуры?

Кляйн и многие другие терапевты считают сексуальные отношения между детьми практически нормой. У Кляйн на этот счет имеются краткие, но емкие замечания. Она считает, что сексуальная игра начинается очень рано, однако ее значение зависит от степени переживаемых ребенком вины и тревоги. Следует отметить, что, по мнению Кляйн, вина и тревога направлены в сторону родителя, а не другого ребенка. Поскольку в психоаналитической теории не отводится никакого места латеральным сиблинговым отношениям, даже такая превосходная подборка наблюдений, как у Кляйн, не может служить убедительным аргументом. По этой причине на данном этапе нам, как сказал Фрейд по поводу нашего незнания психологии женственности, придется «обращаться к поэтам» (Freud, [1933], p. 135). Поскольку в мои задачи не входит обзор литературы, я буду опираться лишь на три примера, чтобы указать на диапазон последствий сиблингового инцеста – от глубоко злокачественных до возбужденно-экстатических и доброкачественных, – чтобы показать связи между этими разными возможностями.

В «Войне и мире» Толстой описывает, как Пьер осознает развратность своей жены Элен. Все петербургское высшее общество видит в Элен умную и красивую хозяйку. Пьер озадачен успехом «спектакля» своей жены, который заканчивается (психически правильно) ее преждевременной смертью от неизвестной болезни. Сексуальные отношения в детстве с братом Анатолем являются печатью разврата, скрывающегося за блестящим фасадом Элен. Анатоль – бабник, который впоследствии соблазняет героиню романа Наташу, и это передано в одном из самых необычных описаний соблазнения в литературе. Он постоянно пристально смотрит на девушку, и Наташа теряет благопристойность, потому что между ними нет границ[13]13
  Отсылка к фразе романа «Война и мир»: «Блестящие, большие, мужские глаза его так близки были от ее глаз, что она не видела ничего кроме этих глаз». – Прим. пер.


[Закрыть].

Анатоль скрывает свой вынужденный брак с одной из своих жертв; Наташа уже обручена с князем Андреем. Лжец, обманщик, Дон Жуан, соблазнитель Анатоль является нарушителем границ. Инцест – это пересечение границ или, может быть, если речь идет о сиблингах, об отсутствии границ, что указывает на порочность не просто потому, что это запрещено, а потому, что другой не является «другим»; нет признания потребностей, чувств, места другого человека; нет ответственности, только избыточное поглощающее соблазнение. Наташа, которая избегает участи быть соблазненной благодаря вмешательству ее троюродной сестры Сони, в конечном итоге выйдет замуж за Пьера, вдовца Элен. Благодаря своим отношениям со своим соблазнителем Анатолем и своим мужем Пьером, она, таким образом, становится антагонистом Элен. Элен спит со своим братом Анатолем, выходит замуж за Пьера и разводится с ним, чтобы попытаться выйти замуж за одного из любовников и не может решить, за которого именно. И у Элен, и у Наташи были (или почти были) незаконные отношения (инцест, предполагаемое двубрачие, неверность) с одним человеком (Анатоль) и брак с другим (Пьер). Узкая черта отделяет добро (Наташа) от зла (Элен), но она является критической и указывает, что инцест с родным братом означает пересечение этой черты (см.: Mitchell, 2003).

В романе «Грозовой перевал» Эмили Бронте (1847) Кэтрин Эрншо и Хитклифф – неродные брат и сестра. Поскольку они не являются кровными родственниками, Бронте может изобразить почти мистический экстаз сиблингового союза, в котором двое становятся одним. Отец Кэтрин пообещал принести подарки своим двум детям, Хиндли и Кэтрин, по возвращении из поездки в Ливерпуль. Вместо этого он подбирает брошенного цыганского мальчика, которого называют именем умершего ребенка, родного брата его детей, Хитклиффом. Кэтрин и приемный Хитклифф становятся неразлучны. Степень их страсти и влечения свидетельствует о том, что Хит-клифф, «замещающий» ребенок (Sabbadini, 1988), «пришел с того света»; стремление к мертвому лежит в основе их отношений. После ранней смерти родителей Хиндли, старший брат из-за ревности унижает Хитклиффа, превращая его в слугу. Якобы именно по этой причине Кэтрин не может выйти за него замуж, но они продолжают жаждать друг друга. После социально приемлемого брака с соседским помещиком Кэтрин умирает в родах. Союз, которого она жаждала с Хитклиффом, станет возможным только после его смерти: говорят, что их призраки видят бок о бок бродящими по болотам. Известное описание Кэтрин их отношений может служить иллюстрацией экстатического единства брата и сестры: «Он больше я, чем я сама. Из чего бы ни были сотворены наши души, его душа и моя – одно и то же» (Bronte, [1847], p. 92).

Рис. 5. Патрик Бренуэлл Бронте (прототип Хитклиффа). «Сестры Бронте» (Энн, Эмилия и Шарлотта) (ок. 1834). Национальная портретная галерея, Лондон

Когда нарциссический ребенок зачинает нового ребенка, он воображает, что тот будет больше им самим, чем он сам; ожидаемый ребенок будет своего рода дополнением к желанной грандиозности ребенка. Мы можем видеть это у пары близнецов: хотя между ними может разворачиваться борьба за выживание, один может также использоваться как дополнение: «Я – это мы», «нас двое, и только один ты». После смерти близнеца нарциссизм выжившего заметно уменьшается (Engel, 1975). Но то, как Бронте видит любовь «близнецов» Кэтрин и Хитклиффа («Он больше я, чем я сама»), выдвигает на первый план разные роли, которые играет смерть в сиблинговом инцесте: как будто блаженство «два в одном» может быть достигнуто только тогда, когда оба мертвы, но мертвый брат также приблизил любовь. Инцест – это также пакт, согласно которому оба могут выжить, если станут одним целым; это как бы приходит на смену борьбе за выживание, в которой один должен умереть. Выйдя за пределы романа, можно сказать, что, любя приемного брата Хитклиффа до такой степени, что она стала им самим, Кэтрин «снимает» чувство вины, которое она неосознанно чувствовала как ребенок, который выжил и/или заменил своего мертвого брата; и Хит-клифф своей страстью к ней также смягчает свою «идентичную» вину за то, что он оставшийся в живых замещающий сын, который для родителей занял место мертвого ребенка. Кэтрин и Хитклифф психически одинаковы – оба выжили, и, поскольку Кэтрин родилась после смерти ее естественного брата, оба являются замещающими детьми; это то, что делает каждого из них больше: бессознательно переживая вину, каждый из них вбирает в себя и другого. На примере этого романа мы можем видеть, что вина, которая, согласно Кляйн, часто присутствует в клинической картине сиблингового инцеста, может быть связана не с воображаемым насилием над родителем, как утверждала она, а с пониманием того, что собственное выживание возможно только при смерти другого ребенка. Значит ли это, что смерть присутствует во всех сиблинговых инцестах? Я думаю, что да.

В романе Арундхати Рой «Бог мелочей» близнецы, мальчик и девочка, образуют тесный дружеский союз, но в рамках общих и взаимно любящих отношений со своей сильной, одинокой матерью. В их мир входит третий ребенок, их двоюродная сестра. Она тонет. Неужели ей не хватило места в самодостаточном пространстве близнецов? Двоюродная сестра, конечно, ощущала именно это. Девочка-близнец, испытывает неопределенное чувство вины за несчастный случай; неопределенное, потому что она завидовала своей двоюродной сестре. С утопления начинается трагедия, которая обрушивается на семью, и мать должна отправить сына к его отцу в Калькутту. Сказав «прощай» на станции, его сестра-близнец внезапно сгибается в агонии и издает долгий отчаянный крик. В Калькутте почти разучившийся разговаривать, психически опустошенный, возможно, из-за отсутствия своей сестры, мальчик выживает, делая покупки и готовя еду для новой семьи своего отца. Рой слишком хорошая писательница, чтобы прямо объяснять причины описываемых ею событий, но ясно, что мальчик выживает только за счет того, что становится похожим на свою сестру-близнеца (которая в большей степени он, чем он сам) и выполняет обязанности девушки. Он не теряет своего близнеца, он становится ею. Их мать, сломленная и состарившаяся раньше времени, умирает, и близнецы, чья семья снова разрушена, вновь обретают друг друга уже в юности. Признание происходит медленно, они лежат рядом в позе ложек, точно так же, как в детстве. Но на этот раз происходит инцест. Облегчением для меня здесь является то, что они, по крайней мере, нашли друг друга среди разрушений и жестокости их мира. Может ли кровный инцест стать убежищем в слишком травмирующем мире? Повторяющаяся травма оставляет слишком мало от себя самого – может ли сиблинг восполнить эту нехватку?

В рамках модели отсутствия границ для инцеста должно существовать состояние «двое как одно», характерное для матери и плода. Травма призывает вернуться к этому доэгоическому утешению другого как самого себя. Но средством такой регрессии является не нарушение окончательного запрета на инцест с матерью (которая в романе Рой в любом случае эмоционально разрушена), а инцест с сиблингом. Ожидая появления нового ребенка, маленький ребенок думает, что он будет таким же, как он, копией, дополнением, что с его приходом «меня» станет больше.

Вернемся к Саре. Балинт комментирует инцест Сары с ее братом так: «Неспособность ее матери распознать проблему, с которой столкнулась ее дочь в то время, как и в более раннем возрасте, была тяжелее для моей пациентки, чем сами переживания» (Balint E., [1963], p. 42). Как уже упоминалось ранее, западные психиатры и психотерапевты утверждают, что инцест между братьями и сестрами происходит чаще всего при отсутствии вертикальной, то есть обычно родительской заботы. Хотя от контекста многое зависит, ребенок очень остро чувствует это родительское пренебрежение. Сам инцест может быть проявлением насилия, издевательств и жестокости со стороны старшего ребенка по отношению к младшему; он может быть проявлением утешения, когда между детьми существует относительное равенство; однако отсутствие защиты со стороны взрослых присутствует во всех случаях⁶. Это могло бы подтвердить наблюдение Балинт о том, что проблемы Сары связаны с отсутствием внимания со стороны матери, что, в свою очередь, повторяет нехватку признания Сары как личности в более раннем возрасте. Балинт считает, что инцест подтверждает ее утверждение о том, что главной проблемой Сары был недостаток первичного материнского признания того, кем она была. И все же у Сары есть фантазии, которые относят полное отсутствие материнской заботы на генитальный уровень. Сара приравнивает все свое Я к своей матке, и именно эта матка, как она утверждает, была отнята у нее. В ее повторяющемся сне собака выходит из моря на пляж, где стоит Сара, кусает ее и крадет ее матку. Она вспоминает настоящее происшествие, на котором основан этот сон. В конце своего лечения она приносит аналитику гальку с пляжа, который она узнала в своем сне. Она утверждает, что галька представляет ее утробу/Я, которую, по ее словам, она получила назад в основном благодаря обратной связи от аналитика как матери, которая может дать ей признание.

Я уверена, что вопрос о месте сиблингового инцеста в теории тесно связан с аспектами генитализации. В частности, следует отметить, что хотя Сара, по-видимому, проявляет сильную зависть к пенису, а ее активная взрослая гомосексуальность и гетеросексуальность ярко выражены, ее прото-Я, или Я, которым она могла бы быть, воспринимается ею не как пенис (что обычно для бисексуальных фаллических фрейдовских детей любого пола), а как матка. О девочке-как-фаллосе писали такие авторы, как Отто Фенихель (Fenichel, 1945), ее, пожалуй, легче всего понять через лакановское понятие стадии зеркала, или «воображаемого». На этой стадии дискоординированный младенец любого пола находит свое Эго (или Я) в виде связного, целостного имаго самого себя в зеркальном отражении, на которое указывает его мать, говоря «это Джонни». Это иллюзорное Я приходит и уходит в зеркале; оно либо исчезает, либо кажется вертикальным и всемогущим, другими словами, фаллическим. Но Сара представляет себя как потерянную и найденную матку.

Балинт отказывается называть болезнь Сары или ставить ей какой-то диагноз, но она говорит, что Сара ближе к «пограничному» спектру. Если так, то эдипальные аспекты заключались бы в том, что она хотела бы остаться такой, какой ее желает видеть мать, а именно, одновременно доэдипальной и обладающей тем, чего не получила мать (фаллос), и эдипальной с тем, что отец (но не растущий ребенок) может предложить ей (опять же фаллос). Девочка, отвергающая предназначение психической женственности, которое состоит в том, чтобы стать объектом любви для ее отца, может вместо этого заставить все свое тело-эго принять образ фаллоса для своей матери (классическая позиция женской истерики). Те психоаналитики, которые поддерживают идею о том, что девочки, как и мальчики, имеют психику, которая совпадает с их биологией (фаллической для мальчиков и с внутренним пространством для девочек) и с узнаваемым другими людьми гендером, должны, соответственно, полагать, что женское Эго представлено маткой⁷. Возможно, это может быть принято как должное, как, например, делает Балинт в ее описании случая Сары, но я считаю, что этот вопрос требует дополнительного внимания. Хотя зависть к утробе матери и первичная женственность младенца являются предметом психоаналитического дискурса, матка пока еще не считается местом для структурной репрезентации самости. Я полагаю, что неспособность указать место в структуре, отвечающее за запрет на сиблинговый инцест, ведет к тому, что отсутствует теоретическое осмысление утробной саморепрезентации: у человека есть пространство, полость внутри, которая может быть заполнена или быть пустой, голодное чрево, живот/матка, анальное чрево, пространство, из которого может произойти нарциссическое партеногенетическое рождение.

Прежде чем начать рассуждать о биологической основе для психической саморепрезентации матки, я хотела бы подчеркнуть, что не уверена в том, что эта психическая саморепрезентация сексуально дифференцирована. Более того, я считаю, что как у мальчиков, так и у девочек существует стадия, когда живот/матка как выражение внутренней сущности может использоваться для саморепрезентации «внутреннего Я» независимо от гендера. Дональд Винникотт назвал это состоянием «бытия» и считал его женским; он сравнивал его с состоянием «действия», которое было «мужским». «Бытие» для обоих гендеров предшествует «действию». Однако я говорю не о состоянии, а о теле-эго, о Я или, точнее, репрезентации «меня». Я бы сказала, что такая репрезентация необходима для способности запоминать и «держать в уме», что, в свою очередь, необходимо для осознания того, что другие являются «другими». На самом деле такая репрезентация внутреннего мира необходима, чтобы существовала способность к репрезентации как таковой. Однако когда и в какой психосоциальной ситуации это происходит? Каким образом мы можем связать это с сиблинговыми отношениями и табу, которые их сопровождают?

История открытия базовых элементов психоаналитической теории общеизвестна. Сначала в 1890-х годах появилась убежденность в патогенной роли свершенного инцеста между отцом и ребенком. Подобную историю Фрейд слышал от истерических пациентов и подтвердил ее собственной историей и историями членов своей семьи. В конце концов было замечено, что не все случаи невроза можно объяснить только инцестом. (Движение «Восстановленная память» возвращает этот антигуманный постулат, ставя задачу классификации жертв, у которых в связи с их неблагоприятными обстоятельствами другая психология, а не другая история, как в нашем случае.) Но, в равной степени, если инцест применяется только к конкретной группе, подвергшейся насилию, то тогда и невроз, связанный с ним, будет распространяться только на эту группу. Таким образом, первая идея Фрейда о сексуальном надругательстве над асексуальным «невинным» ребенком, повлекшем за собой истерию у подростка или взрослого, была заменена понятием инфантильной сексуальности, согласно которой маленький ребенок желает такого инцеста и фантазирует о нем, то есть эдиповым комплексом. Истерия демонстрирует прорыв неадекватно вытесненных эдипальных желаний.