Текст книги "Переживая горе"

В какие-то моменты Кейтлин приходила на сеанс разбитой и изливала все свои проблемы. В других ситуациях она могла лишь кричать на Дэвида и детей. Она вполне обоснованно гордилась тем, чего смогла достичь. Кейтлин часто не удавалось заснуть, что негативно сказывалось на ее самочувствии (бессонница часто возникает в тяжелых ситуациях). Мы вместе справились с этой проблемой.

Иногда Кейтлин ходила на вечеринки и безрассудно отдавалась незнакомцам, что позже вызывало угрызения совести. Часто гнев мешал ей заснуть. Ее гнев был «многоуровневым»: она злилась на алкоголизм Дэвида, на то, что это спровоцировало его болезнь. Злилась на себя за то, что выбрала его в качестве отца своих детей. Злилась на ситуацию в целом, которую она не могла изменить. Настроение Кейтлин постоянно менялось. Иногда она чувствовала, что может бороться, а иногда испытывала страх. Все это сопровождалось чувством ненависти к себе.

Кейтлин никогда не задумывалась, не завидовал ли ей Дэвид – ведь она будет жить. Обычно пары избегают таких сложных тем, не желая портить отношения. Реальность смерти и зависть, которая может возникнуть, вполне понятны, но люди отрицают их. Даже если умирающий человек не признается в своей зависти, скорее всего, он ее испытывает.

Здоровье Дэвида постепенно ухудшалось. Правда, в некоторые дни он был энергичным и участвовал в семейной жизни: играл с Джоби и Китти, встречался с друзьями. В другие дни он чувствовал себя слабым и почти все время лежал на диване. Дети бежали к нему, и он шутил, щекотал и обнимал их. Они вместе смотрели любимые телепрограммы, укутавшись в плед. Последняя фаза болезни наступила очень быстро. Хотя она была ожидаемой, Кейтлин все равно испытала потрясение. Дэвиду стало хуже, и он перестал вставать. Они вместе с врачом решили, что ему будет лучше в хосписе. Медсестры полюбили Дэвида за шутки и заботились о нем, а самое главное – следили, чтобы он не испытывал боль. Позже Кейтлин поделилась одним из самых прекрасных и мучительных воспоминаний, когда она прочитала сообщения Дэвида, которые он трясущейся рукой написал в книгах для своих детей.

Я очень хорошо помню день его смерти. Было по-весеннему тепло. Я взглянула на телефон и увидела сообщение: «Дэвид мирно скончался сегодня утром. Он держал меня за руку». Я позвонила Кейтлин и спросила, видели ли дети тело отца. Она сказала, что нет. Я предложила ей сделать фотографии (как бы странно это ни звучало), потому что позже они понадобятся ей и детям.

В ночь перед погребением Кейтлин позвонила мне из похоронного агентства. Она говорила тихо и медленно. Она сказала, что Дэвид выглядел умиротворенным. Кейтлин оставила прощальное письмо у него на груди, а дети положили в гроб по мягкой игрушке. Голос Кейтлин был спокойным и уверенным. Она поблагодарила меня за мои советы и сказала, что испытывала «гордость и чувство завершенности». Кроме того, она испытала неожиданное чувство облегчения. Сбылось ее самое большое опасение, и ее семья справилась с ним. В свою очередь я испытала гордость за Кейтлин и ее детей.

Зачастую все, что мы можем сделать, столкнувшись со смертью, – это проявлять изобретательность и оставаться живыми. Кейтлин была творцом, источником силы. Она направила свою энергию на похороны Дэвида и отдала дань уважения его жизни. Семья и многочисленные друзья продемонстрировали абсолютную любовь. Трагедия показала лучшие качества Кейтлин – ее глубокую привязанность и преданность Дэвиду и детям. Я могу лишь уважать и восхищаться этими ее удивительно мощными качествами.

Кейтлин любила Дэвида при жизни и очень скучала по нему, когда его не стало. «Он вовсе не был идеальным мужем, но он был МОИМ», – сказала она. Теперь Кейтлин осталась одна. Она грустила из-за опустевшей постели. Она зарывалась покрасневшим от рыданий лицом в его футболку, чтобы почувствовать его запах. Но в смерти Дэвида было что-то чистое и ясное. Между ним и Кейтлин не осталось сожалений. Они заботились друг о друге и о своих детях. Его болезнь с достоинством исправила все ошибки.

Боль накрыла Кейтлин спустя шесть недель после смерти Дэвида, когда оцепенение начало проходить. Она остро почувствовала утрату, и это ошеломило и опустошило ее. Она плакала. На одном из сеансов Кейтлин достала фотографию Дэвида, которую сделала после его смерти, и сказала: «Мертвым он казался спокойнее, выглядел округлым и бежевым». Она скучала по нему, потому что смогла отбросить «дурацкие моменты из прошлого»: «Как бы я хотела снова прижаться к его грязной шее, за которую так часто его ругала. Это очень меня успокаивало».

Иногда Кейтлин отрицала свою боль и срывалась, чем подвергала себя опасностям. Например, она ходила на вечеринки или ругалась с коллегами. Секс – естественный механизм выживания человека, и она решила воспользоваться им. Кейтлин лишилась интимной близости и теперь делала все, чтобы вернуть ее. Секс по своей сути связан с созданием жизни. Это противоположность смерти. Кейтлин не могла жить без секса, но редко получала удовольствие. Она часто чувствовала себя использованной. В отношениях с мужчинами она всегда стремилась давать, но в итоге оставалась неудовлетворенной. У Кейтлин был друг, дружба и секс с которым ее устраивали. Встречи с другом на бегу между работой и домом отражали то, что поколение моих родителей называло cinq à sept[1]1
  Буквальный перевод с французского – «с пяти до семи». Обычно так называют социальную жизнь в промежуток после окончания рабочего дня до возвращения домой.


[Закрыть]. Секс был приятным, отношения легкими, и это нравилось Кейтлин. Но в тени постоянно маячил Тим.

Он кормил ее обещаниями, которые ни к чему не вели. Он помог Кейтлин составить речь на похороны Дэвида. Она была благодарна ему за это, но Тим не мог дать ей желаемое внимание. Он лишь усугублял ситуацию.

Кейтлин применяла стратегии, которые, по ее опыту, хорошо работали. Она гуляла с детьми в парке, готовила вкусные блюда, слушала аудиомедитации перед сном, читала книги. Она приучила себя не оставлять телефон в спальне и перестала маниакально искать Тима. И самое главное – она регулярно виделась с друзьями, которые любили ее, смеялась и плакала вместе с ними.

Мы много говорили о Джоби и Китти. Они инстинктивно тянулись к братьям Дэвида, которые приходили поиграть с ними в футбол или забирали с собой на целый день. Дети скучали по объятиям Дэвида, и любая мелочь могла легко расстроить их и вызвать истерику. Кейтлин старалась не нарушать их привычный распорядок дня и правила поведения. Я сказала ей, что для детей нужно установить границы ради своей безопасности. По ночам они вместе зажигали «свечу папочки» и часто рассказывали забавную историю о нем. Кейтлин видела в детях Дэвида: «Джоби ведет себя как его папа, мимика и все такое». Она называла это «природой, воспитанием и Ницше». Она вспомнила, что ругала Дэвида за то, что он неправильно держал нож. Теперь Китти держала нож точь-в-точь как он, но Кейтлин не делала ей замечаний. Кейтлин просила Дэвида не класть жареное яйцо на тост, и когда теперь дети так делают, они весело говорят: «Так делал папочка». Эти моменты позже позволили им найти отца внутри себя. Моменты, состоящие из жареных яиц.

Иногда Кейтлин пугалась своей огромной любви к детям. Это напоминало ей о матери: «В одну минуту она была милой и приятной, а в другую впадала в ярость». Кейтлин живо помнила, как завтракала с матерью в родительской постели. Через минуту ее мать рвала и метала, крича о том, какой беспорядок у них в доме. «Я рыдала, у меня было красное от слез лицо, мне пришлось надеть все, что валялось на полу в доме, – вспоминала Кейтлин. – Она словно сошла с ума и извергала желчь. Я никогда так не поступлю». Это осознание останавливало волну гнева, способную спровоцировать жестокость. Кейтлин делала глубокий вдох или считала до десяти. Она просила детей уйти к себе в комнату, потому что ей нужно больше личного пространства ради их безопасности. Она придумала стратегии, которые позволили ей измениться и стать таким человеком, которым она хотела быть.

Мы обе признали, что она пришла в нормальное состояние примерно через 18 месяцев после смерти Дэвида. Кейтлин вернулась к повседневной жизни: стала лучше спать и иногда чувствовала себя счастливой. Увеличение перерывов между сеансами стало нашим общим решением. Мы решили посмотреть, как она справится с меньшим количеством сеансов. Кейтлин знала, что иногда будет «давать крен» – испытывать страх. Но она также понимала, что у нее все в порядке на работе, дети хорошо учились в школе, и она наконец-то отдалилась от Тима, хотя он все равно остался другом. У нее появился новый мужчина, пусть и не идеальный, но, по словам Кейтлин, «джентльмен». Он был добрым, надежным и сексуальным. Им было хорошо вместе.

Я сравниваю жизнь Кейтлин с мозаикой на римских виллах. Некоторые плитки потерты или поцарапаны, другие – полностью разбиты. Третьи нетронуты и составляют идеальную картинку. Способность Кейтлин давать и принимать любовь объединяет эти хрупкие, но драгоценные плитки. Смерть Дэвида разрушила часть мозаики, но благодаря щедрости и природному упорству Кейтлин рисунок по-прежнему ярко сияет во тьме.

Кейли

Кейли нервно улыбалась. Ей было чуть больше тридцати: слишком молодая, чтобы быть вдовой. Три месяца назад погиб ее давний спутник Митчелл, мужчина афрокарибского происхождения. Кейли улыбалась, но ее маленькие карие глаза придавали ей вид испуганного зверька. Я заметила капли пота на ее лбу под густой темной челкой. Она нервничала. Я не могла понять, как эта девушка могла быть мамой двухлетнего сына, теперь оставшегося без отца. Внешность Кейли не соответствовала ее внутренней хрупкости. Она была довольно крупной и часто приходила на сеансы в спортивных штанах и черном топе. Я видела, что она боялась меня. Кейли с трудом подбирала слова и говорила, задыхаясь. Потрясение из-за смерти Митчелла все еще жило в каждом ее вдохе. Передо мной стояла дилемма. Кейли травмировал вид ее любимого мужчины после смерти, поэтому мне не хотелось заставлять ее говорить: в терапии молчание имеет огромное значение. В то же время я чувствовала, что «терапевтическое молчание», когда психолог молча ждет, пока пациент заговорит, казалось Кейли наказанием. Мы обсудили, когда она сможет поделиться со мной своей историей. Я подчеркнула, что торопиться не нужно и что если она зайдет в тупик, я помогу ей во время сеанса. Мы могли говорить по очереди, чтобы Кейли сама решала, сколько ей говорить каждый раз. Это помогло бы ей почувствовать контроль над ситуацией и ослабило страх. В итоге она избежала бы потрясения.

Горе нанесло Кейли огромный урон. Она не спала, ее постоянно тошнило, и она не могла есть. Я должна была помочь ей успокоиться и избавиться от физических симптомов. Мы начали с упражнения на расслабление. Затем я попросила ее описать свой день, чтобы мы начали прорабатывать систему, которая бы снизила ее тревогу. Хотя поначалу ей было сложно, спустя несколько сеансов ее дрожь заметно ослабла, и она смогла начать рассказ.

По-прежнему запинаясь, Кейли пыталась подобрать слова, словно она потеряла их в темном закоулке. Она часто повторяла, что не справится сама и что она живет в страхе. Ее слова переходили в завывания боли. Я повторяла за ней каждое сказанное ею слово. Мне хотелось, чтобы она поняла, что ее слышат и слушают (я часто использую технику отражения, потому что с ее помощью человек чувствует, что его полностью понимают). Я сидела рядом с Кейли, ощущала ее страх. Конечно, я не могла «починить» ее, но я могла хотя бы быть рядом. Я хотела, чтобы она знала, что ее слов достаточно, что они важны и что она ни в коем случае не должна умалять их смысл. Наша работа медленно продвигалась на протяжении многих месяцев.

Митчелл погиб в дождливый ноябрьский день. Кейли познакомилась с ним в торговом центре, где они оба работали. В день несчастного случая они закончили пораньше и разошлись у выхода из центра: Митчелл всегда ездил домой на велосипеде, Кейли добиралась на метро. Она забрала их сына Дэрела из детского сада, и они радостно побежали домой. Тот факт, что Кейли была счастлива, когда Митчел уже был мертв, позже очень беспокоил ее. Она поговорила по телефону со своим братом Питом и начала волноваться, только когда поняла, что Митчелл запаздывает. Она решила, что бояться глупо, хотя у нее была разумная причина волноваться: Митчелл не отвечал на ее звонки, а он всегда брал трубку, когда она звонила. Спустя четыре часа к ней домой пришли двое полицейских, которые сообщили, что Митчелл погиб. Кейли помнила лишь то, что закричала. Ее брат Пит немедленно приехал к ней. Он был бледным, как мел. Вместе с маленьким Дэрелом они отправились в больницу.

Митчелл был накрыт простыней. Кейли мельком посмотрела на него и подумала: «Это не Митчелл. Слишком тихий и спокойный». Она увидела его ужасные травмы – и с ней случилась истерика. Однако вместе с братом Кейли приходила к нему ежедневно в течение недели. «Я не могла видеть его таким, но не могла и не видеть», – сказала она мне.

Смерть Митчелла слишком потрясла Кейли: она не могла думать о практических вопросах. Она знала, что будет расследование и что по юридическим причинам проведут вскрытие. Ее ужасала даже мысль о вскрытии: Митчелл казался Кейли таким живым, что она боялась, что ему будет больно. Мы обсудили, должна ли она снова прийти к нему после вскрытия, но Кейли сказала: «Я попрощалась с ним и не смогу сделать это вновь. Я не уверена, что в этот раз смогу выйти». Затем мы поговорили, должен ли Дэрел видеть отца. Я сказала, что даже маленькие дети при должной подготовке способны вынести вид мертвого человека, но Кейли решила, что сын слишком мал.

Началось расследование: были собраны показания свидетелей, и Кейли могла обсудить их с полицией. Она не могла даже думать о том, что произошло с Митчеллом, но незнание тоже угнетало. В конце концов члены семьи Митчелла настояли, чтобы Кейли отправилась с ними в полицию. Они узнали, что в тот день Митчелл подъезжал к небольшому транспортному кольцу. Он ехал слишком быстро и врезался в дорожный знак, из-за чего отлетел назад. Полученные травмы оказались смертельными. Спустя несколько недель Кейли вместе с братом пришла на место гибели Митчелла. Они увидели цветы и ленты, которые люди оставили в знак памяти. Это был ужасный день: Кейли представила картину аварии Митчелла. Она не могла унять дрожь, пока рассказывала мне об этом. Ей удалось подавить худшие фантазии, чтобы мы начали работать с фактами, связанными с катастрофой.

Семья Митчелла организовала похороны. Для Кейли они прошли как в тумане. Она лишь помнила, что на похороны пришли коллеги, друзья и множество незнакомых людей. Все говорили ей одно и то же: «Соболезную твоей утрате» и «Ты очень храбрая». Но Кейли не чувствовала себя храброй: она словно оцепенела. Разум говорил ей, что Митчелл мертв, но она не могла в это поверить.

Митчелл был первым молодым человеком Кейли, и она полагалась на него в принятии всех решений. Их взаимные чувства показали Кейли, чего ей не хватало в жизни до появления Митчелла. Митчелл был готов принимать ее любовь ровно в том объеме, в котором Кейли была готова делиться ею. Она никогда не испытывала таких чувств до знакомства с ним. Митчелл знал все ее недостатки и лучшие качества. После его смерти Кейли почувствовала себя неполноценной: она оказалась в незнакомом месте без карты и компаса. Нарастающее отчаяние вызывало растерянность и неуверенность. Оказавшись в ее мире, я увидела горе, безнадежность и одиночество. Я чувствовала, как ее эмоции давят на меня. Возможно, Кейли испытывала их круглосуточно. Я почувствовала огромное уважение к ней за то, что она находила в себе силы вставать каждое утро, одеваться и кормить своего маленького сына. Я также поняла, почему в некоторые дни она не могла делать этого.

Кейли спросила, заметила ли я ее привычку одеваться в черное (конечно, заметила). Она хотела, чтобы я знала: она одевалась так из-за Митчелла. Она не могла заставить себя носить что-то разноцветное или делать макияж. Так Кейли показывала миру свое горе. Но она чувствовала, что мир не замечал этого, что всем было плевать. Мысленно похвалив себя за внимательность, я сказала, что сегодня многие люди хотели бы возродить традицию носить черное как знак выражения своей скорби. Я подумала, что Кейли согласилась с моими словами о траурной одежде, но она спросила: «Я глупая?» Кейли всегда смотрела на свои руки, когда говорила, а затем глядела на меня, словно желая проверить, не сказала ли она глупость.

Она не могла принимать решения самостоятельно. Кейли пыталась разобраться с арендными платежами за квартиру. «Я не справлюсь сама, – призналась она. – Я безнадежна и очень беспокоюсь из-за денег». Она начала пить по вечерам: «Я хочу водку с тоником на ужин. Мне неохота готовить». Когда я повторила ее слова, чтобы отразить ее боль, Кейли отпрянула от меня и села на свои ладони: она всегда так делала, когда боль становилась невыносимой. Я беспокоилась о ней и Дэреле. Я знала, что Кейли страшилась просить о помощи. Знала я и то, что ее друзья и родственники не хотели вмешиваться, хотя она очень нуждалась в них. Я видела, что Кейли все больше замыкалась в себе. «Я не хочу беспокоить свою семью, хотя мой брат постоянно рядом», – сказала она. К моему облегчению, она сообщила, что ее мать заботилась о Дэреле. Я представила свою дочь в таком же обезумевшем состоянии и поняла, какой стресс испытывала мать Кейли. Присматривая за Дэрелом, она оказывала дочери единственную возможную поддержку. Еще одним источником поддержки Кейли была работа: она трудилась три дня в неделю по несколько часов. Наверное, ей мало что удавалось сделать, но сам факт работы позволял передохнуть от тотального горя. К счастью, ее руководительница относилась к ее горю с пониманием. Я мысленно благодарила эту добрую женщину, которая оказалась более чуткой, чем многие.

Очень часто Кейли не хотела приходить на сеанс. Она не видела смысла в наших встречах. Когда она появлялась, то ее огромная печаль иногда переходила во вспышки ярости: «Я не могу спать без него. Я всегда прижималась к нему по ночам, а теперь там холодное пустое место… Без Митчелла моя жизнь потеряла смысл». Все же Кейли понимала, что должна взять себя в руки ради Дэрела. Она боялась за сына и постоянно представляла, что умрет и Дэрел найдет ее труп. Я чувствовала ее невыраженную ярость, молчаливую и беспощадную, заражавшую все остальные чувства. Из ярости рождался огромный страх в те моменты, когда Кейли чувствовала беспомощность. Она пыталась бороться, но страх переходил в легко воспламеняющуюся ярость. В итоге Кейли рвала подушки и топила свой гнев в алкоголе. Со временем она поняла, что ей становилось легче после того, как она поплачет. Однажды она два дня подряд сидела дома и рыдала, после чего ей стало легче. Она гордилась тем, что обошлась без бутылки. Меня порадовало, что Кейли позволила слезам выполнить свою функцию: облегчить накопившуюся печаль.

Кейли ненавидела непредсказуемость своих эмоций и то, как боль делала ее чувства «уязвимыми и маленькими». «У меня в груди большая черная штука, которая душит меня». Мне захотелось узнать, не было ли другой эмоциональной раны, о которой я не знала. Защитные механизмы, сформировавшиеся в раннем возрасте, заключали ее эмоции в ловушку и ослабляли их. Она боролась с чем-то, выключая эмоции, чтобы отгородиться от мира. Мне хотелось понять, какие условия могли сформировать такие железные защитные механизмы, но я знала, что время касаться этой темы еще не пришло. Тем не менее Кейли говорила со мной и в ходе беседы познавала себя: этот механизм работал.

Наша работа медленно продвигалась, хотя Кейли не могла довериться мне полностью: ей все еще было страшно. Она стыдилась своих глубоких чувств и боялась, что я могу навредить ей. Она поражалась своему решению приходить на сеанс каждую неделю. По ее словам, это не было похоже на нее. Но именно тогда, когда я решила, что Кейли сформировала механизмы борьбы, она слетела с катушек. Она похудела, твердила, что хочет «исчезнуть». Она казалось более хрупкой, чем когда-либо. «Я чувствую себя одинокой и потерянной, – призналась она. – Я пью каждый вечер». Алкоголь временно блокировал ее страх, но потом лишь усиливал его.

Однажды утром я пришла на работу и обнаружила Кей-ли сидящей на полу в коридоре рядом с моим офисом. Она вся сжалась в комок и рыдала. Она проплакала весь сеанс и продолжала повторять: «Я не вижу смысла жить. Я хочу убить себя». Кейли почти не смотрела мне в глаза, и я начала волноваться, пытаясь подобрать такие слова, чтобы она восприняла их. Через полчаса Кейли спросила: «Можно мне уйти?» Мне хотелось крикнуть: «Нет!», но я сказала лишь: «Мне бы очень хотелось, чтобы ты осталась, чтобы мы нашли способ помочь тебе. Но если ты хочешь, то, разумеется, можешь идти». Она ушла.

Я запаниковала. Я действительно боялась, что она может покончить с собой. Я сразу же позвонила своему начальнику, и мы разработали план: в первую очередь нужно было узнать, с кем находился Дэрел. Я решила, что на нашем следующем сеансе, который должен состояться через неделю, я сосредоточусь на совместной работе, чтобы обеспечить ее безопасность. Я должна была задать ключевые вопросы: «У тебя появлялись суицидальные мысли?», «Насколько нам нужно переживать из-за этого?», «Как ты думаешь, нужно ли обратиться за медицинской помощью ради твоей безопасности?» Я успокоилась, как только проработала систему, которая бы позволила конструктивно взаимодействовать с Кейли. Но когда я не дозвонилась до нее, то занервничала. Обычно она отвечала, а если не могла говорить, то отправляла сообщение. Я позвонила ей на следующий день, но Кейли снова не ответила. Моя тревога усилилась. Я позвонила ей снова в понедельник, и к моему огромному облегчению, Кейли взяла трубку. Я сказала ей, что беспокоилась о ней и Дэ-реле после нашего последнего сеанса. Она призналась, что в пятницу выпила слишком много, но позвонила другу, и он отвез ее в больницу. Ей промыли желудок и отпустили на следующий день. Ее родители присматривали за Дэрелом всю неделю, видя, в каком она стрессе. Однако они понятия не имели, что Кейли может так далеко зайти и выпить слишком много. Меня обеспокоил тот факт, что в больнице ее не отправили к психиатру и не провели осмотр. Мы договорились встретиться в среду.

К счастью, у меня был Кит – спокойный и «сверхпрочный» преподаватель по кикбоксингу, с которым мы встречались по средам. Он наносил сильный удар, но мой удар был еще сильнее. Я выкрикивала ругательства, и это всегда смешило его. Я должна была выплеснуть свой страх и напряжение. Удовольствие от ощущения силы в моем теле приносило огромное облегчение, словно я начисто промыла свои искореженные внутренности.

Кейли пришла в среду. Она была одета в серое и выглядела напряженной. Я призналась ей в своем беспокойстве и выразила сожаление из-за ее боли. Я была рада, что с ней все в порядке. Я снова спросила о Дэреле. Кейли рассказала, что он по-прежнему оставался с ее родителями, которые заботились о нем. Мы вместе попытались разобраться, почему она много выпила. «Я всегда легко привыкала к еде, алкоголю, лекарствам, – сказала она. – Это останавливает боль». Кейли пояснила, что не хотела умирать. Передозировка была способом унять боль. «Я не могла этого вынести… – продолжила она. – Я пытаюсь представить жизнь без Митчелла. Моя голова как будто под водой, я выныриваю, чтобы сделать вдох. Это так приятно, свежий воздух в легких, но потом я думаю о мертвом Митчелле, и меня снова затягивает под воду».

Мне хотелось, чтобы Кейли понимала, что я окажу любую возможную поддержку, но усилия должны быть совместными. Мы должны работать вместе, чтобы обеспечить ее безопасность. Я хотела, чтобы Кейли знала: я заботилась о ней, но не несла ответственности за ее жизнь. У меня была профессиональная ответственность, и я стремилась оказать максимально возможную поддержку. Но я не отвечала и не могла отвечать за ее действия и решения. Я спросила, сможем ли мы проработать согласие о не-суициде и добавить номера экстренных служб в телефон, чтобы она могла легко получить помощь в случае необходимости. Мое сердце выпрыгивало из груди: я все еще беспокоилась о ней. Я поинтересовалась у Кейли, возникали ли у нее с тех пор суицидальные мысли. Она отвела глаза и сказала, что боялась снова «впасть в это состояние». Я сообщила ей о своей тревоге за нее и спросила: «Что еще нам нужно сделать, чтобы защитить тебя и Дэрела?» Кейли согласилась обратиться к врачу, которому я позвонила во время нашего сеанса. Она решила остаться с Дэрелом у ее родителей, пока кризис не пройдет. Она нуждалась в материнской поддержке: в тяжелых ситуациях она превращалась в ребенка и не чувствовала себя достаточно взрослой, чтобы позаботиться о себе. Кейли пообещала, что свяжется со мной, если у нее снова появятся суицидальные мысли. Я сказала, что, возможно, отвечу не сразу, но она может быть уверена в том, что я отвечу, как только смогу. На прощание мы обнялись, и она прошептала: «Держите меня за руку». Я пообещала ей, что всегда буду рядом.

Позже я узнала, что в тот день Кейли сходила к врачу. Он выписал ей лекарства и попросил приходить к нему еженедельно в течение месяца. Он также договорился встретиться со мной, чтобы обсудить совместную помощь.

Следующие несколько недель были нестабильными. Должно было пройти время, чтобы лекарства подействовали. Кейли то разрешала себе чувствовать себя хорошо, то запрещала, проживала то хорошие, то плохие дни. Разрешение на хорошие чувства было важным шагом, потому что раньше Кейли не позволяла себе отдохнуть от страданий: ей казалось, что так она предаст свою любовь к Митчеллу. Я узнала больше о ее отношениях с родителями. Они любили ее, но не знали, как достучаться до нее. Из-за этого Кейли ощущала себя «незнакомкой». Ее родители демонстрировали свою привязанность к ней и Дэрелу после смерти Митчелла. На самом деле Кейли ни за что бы не справилась без них. Проблема была не в том, что они скрывали свою любовь к ней. Скорее они не могли выразить свои чувства вслух и выражали любовь поступками. Но для таких чувствительных людей, как Кейли, этого недостаточно. Она впервые в жизни поняла, что ее чувства были хрупкими, потому что отец не ценил и не наслаждался открыто любовью дочери. Ее спасителем стал брат Пит: она могла быть открытой с ним и дать волю эмоциям.

«Турбулентность» Кейли была заразительной: я чувствовала себя взволнованной, и мне было все сложнее сохранять эмоциональную стабильность. Я предложила Кейли носить какой-нибудь маленький предмет в кармане, который бы имел абстрактный терапевтический смысл. Кейли понравилась эта идея. Я подарила ей кварц, блестящий камень, который помещался в ладони. Мы договорились, что она будет носить его в кармане. Гораздо позже она рассказала мне, что регулярно доставала камень и крутила в руках, ощущая его связь с нашими сеансами. В психологии такие вещи называются переходными объектами, и в ее случае тактика сработала.

Кейли начала посещать собрания анонимных алкоголиков, нашла наставника и заинтересовалась философией «на все воля Божья». Она училась отказываться от своей воли, чтобы выздороветь. Хотя Кейли была слишком застенчивой и могла лишь называть свое имя на собраниях, она слушала выступления людей в группе, и это помогло ей прислушаться к себе.

Мы поговорили о ее кризисе, о том, как она едва не умерла и как это напугало нас обеих. Мы хотели понять, можно ли было распознать тревожные признаки раньше: как Кейли могла себя защитить? Она сказала: «Я давно чувствовала, как накапливается внутреннее потрясение». Я спросила: «Могла ли ты раньше предупредить меня? Почувствуешь ли ты этот момент в будущем?» Она пообещала сразу же сообщить мне.

Мы поняли, что из-за потрясения внутренний голос Кей-ли «сводил с ума». В ее сердце Митчелл был жив, хотя Кейли отчетливо понимала, что он умер. Гнев из-за того, что он оставил ее, захватил ее целиком. Где-то внутри Кейли чувствовала, что если достаточно разозлиться, достаточно сильно ударить, достаточно громко закричать, Митчелл вернется. Когда ей становилось немного лучше, эти мысли ввергали ее в отчаяние, потому что она снова понимала, что Митчелл не вернется. Кейли будто вновь и вновь переживала утрату. Жизнь без него казалась ей «абсолютно черной», и в такие моменты она отказывалась от еды, друзей, работы, заботы о сыне – всего, что было частью жизни любой здоровой женщины.

Я поняла, что Кейли с рождения была очень чувствительной. Она словно родилась без кожи. Именно это и эмоциональная закрытость родителей делали ее уязвимой перед жизненными трудностями. В каком-то смысле Митчелл выступал в роли защитного слоя кожи, в котором она так нуждалась. Теперь его не было, и Кейли чувствовала себя еще более беспомощной. То, что многим людям казалось досадной оплошностью, например, когда ты забываешь взять кредитную карту перед походом в магазин, Кейли воспринимала как катастрофу. Она стыдилась и ругала себя, и на восстановление уходили дни.

Наша совместная работа продвигалась медленно. Кейли было сложно восстановить веру в жизнь. Иногда она делала вид, что ей все равно, и включала режим «к черту жизнь». Но на самом деле она уже чувствовала себя по-другому. Она боялась, что если перестанет страдать, то образ Митчелла внутри нее исчезнет. Она перечитывала его сообщения, целовала его фотографию, показывая, как сильно она скучала по нему. Мы обе испытали облегчение, когда поняли, как адаптироваться к утрате, как принять жизнь со всеми сложностями и противоречиями. Кейли поняла, что не обязана возвращаться к прежнему состоянию или испытывать блаженное счастье. Она могла и злиться, и грустить, могла разрешать себе веселиться с Дэрелом. Она могла свободно переключаться от гнева к счастью, словно прыгая в лужу и выпрыгивая из нее.

Спустя несколько месяцев Кейли чувствовала себя спокойнее, перестала пить, ходила на работу и начала формировать «хорошие привычки». Разработанное нами терапевтическое лечение состояло из двух пробежек, двух сеансов медитации и одной записи в дневнике каждую неделю. Со временем комбинация бега, медитации и ведение дневника настолько снизила ее тревожную депрессию, что Кейли отказалась от лекарств (исследование этой комбинации подтвердило ее эффективность. Теперь она стала нормативом Национального института здоровья и клинического совершенствования Великобритании). Ее подруга, работавшая в полиции (одна из немногих ее подруг, о которых я узнала), рассказала ей об акрониме ПНФСЭ («Просто на фиг сделай это»), чем очень ее развеселила. Это стало своеобразным пинком под зад: Кейли поставила изображение с этими буквами в качестве заставки на телефон.