Текст книги "Красный дворец"

– Мне очень жаль, но я не тот сын, каким вы хотели бы меня видеть. – Голос наследного принца был ровным, почти бесцветным, лицо его ничего не выражало. – И, кроме того, в последнее время я был очень болен, чтобы учиться, отец.

Король Ёнджо нетерпеливо вздохнул и пробежался глазами по ряду ученых перед ним.

– Вечно ты лжешь мне. Просто тебе не нравится учиться.

Слова его величества были беспощадными, точно как слова моего отца, в них отчетливо прозвучало знакомое мне разочарование, и мое сердце сжалось, а спине стало жарко.

– Ты никогда не заболеваешь, если предстоят военные игры в Запретном саду, – продолжал король, – и, подобно ребенку, проводишь все оставшееся время за рисованием. – Он будто выплюнул последнее слово, а затем дернул рукой: – Принесите это сюда!

Испуганный евнух поспешил удалиться и вернулся с листом бумаги на подносе.

– Ты уклонялся от лекций якобы по болезни, но, по моим сведениям, в это самое время ты занимался живописью. А ведь ты – будущий правитель страдающего королевства, нуждающегося в мудром отце… – Его величество замолчал, он казался очень и очень расстроенным поведением принца. – Но вместо того чтобы учиться, ты рисовал собак?

Король взял лист бумаги и разорвал рисунок пополам, а потом еще и еще. От раздавшегося резкого звука по телу у меня побежали мурашки. Скоро от большого листа плотной бумаги остались одни обрывки. Наследный принц по-прежнему стоял на коленях, уши у него были красными.

– Уберите это с глаз моих долой, – прорычал король.

Евнух собрал обрывки бумаги и выбросил в окно. Несколько клочков ветер принес мне; я, поставив поднос на землю, сложила их вместе. Пока я делала это, в моих ушах продолжал звенеть голос его величества:

– Ты мой сын, но ты ни чуточки не похож на меня. Я много и усердно работал, чтобы стать достойным трона, стать хорошим королем для моих поданных, ты же предпочитаешь жить припеваючи. Любишь, чтобы тебя баловали, словно собачонку. Вечно пропускаешь занятия, в отличие от собственного сына, который встает на заре, учится допоздна рядом со мной и способен без запинки прочитать наизусть все выученное. Как так получилось, что шестилетний ребенок оказался способнее тебя? Он может стать куда лучшим королем, чем ты.

Наследный принц Джанхон молчал, его веки были красными, как пламя. Он ни слова не произнес в свою защиту.

Король зло цокнул языком – это был звук глубочайшего презрения.

– Согласно учению Конфуция, надо расти в добродетели и непременно культивировать в себе все присущие человеку хорошие качества. – Тень поражения омрачила его лицо. – Ты же не изучаешь труды Конфуция и потому понятия не имеешь, что есть добродетель. Вот небеса и насылают на моих людей беспрестанный голод…

– Сегодня мой день рождения, абамама[24]24
  Обращение ребенка из королевской семьи к отцу.


[Закрыть], – прошептал наследный принц.

Все замерли. Я видела и чувствовала, что глаза присутствующих распахиваются, кровь отливает от лиц, а сердцебиение учащается, и мне казалось, что общий страх проникает в мое сердце и колотится в нем.

– Каждый год в мой день рождения, – продолжал принц дрожащим голосом, – вы призываете меня сюда, чтобы отругать перед вашими чиновниками. У меня нет возможности провести этот день в мире и спокойствии. Я ваш сын, и в-все же… – Он замолчал, собираясь с мыслями. – Что бы я ни делал, я не в силах угодить вам. Разве может отец до такой степени презирать собственного сына?

Белая борода короля затряслась, лицо исказила ярость. Вспомнив своего отца, я подхватила поднос и ушла. Обрывки бумаги я оставила там, где они лежали. Прежде они были искусной акварелью, на которой была изображена собака, лежащая спиной к двум щенкам, требующим ее внимания.

Оказавшись за пределами двора, вдалеке от стражей на воротах, я с облегчением выдохнула и закрыла глаза.

Отцы – ужасные люди.

Я умела сохранять спокойствие перед лицом смерти, перед кричащими от боли пациентами, и в то же самое время одно-единственное обидное слово отца превращало меня в уязвимого ребенка. И в его присутствии я не могла удержаться от слез, сотрясавших меня и лишавших возможности говорить, – неважно, сколь противно было ему подобное зрелище.

Я так хотела, чтобы он принял меня.

И я ненавидела это свое желание.

* * *

Наконец я дошла до покоев госпожи Хегён; волосы у меня были слегка растрепаны, одежда промокла от пота. Две придворные дамы открыли мне дверь.

Надеясь, что госпожа не заметила моего опоздания, я встала перед ней на колени. Она, как всегда безупречно одетая, сидела на циновке, ее тяжелая шелковая юбка лежала на полу вокруг ног. Лицо госпожи Хегён было изнуренным, усталым, его выражение – апатичным.

– Я слышала, ты прекрасно считываешь пульс, – сказала она.

Мой мозг лихорадочно работал, пытаясь уловить скрытый смысл ее слов, понять, зачем она послала за мной. Я едва выдавила из себя:

– Я… я горжусь тем, что обо мне так говорят.

– Позволь мне самой убедиться в этом. – Она, подняв руку, обнажила кисть, по которой нитками тянулись синие вены.

Я сделала несколько тихих вдохов и выдохов, чтобы успокоиться. Потом, подавшись вперед, положила три пальца на ее запястье и позволила им прочитать историю, рассказываемую на языке сердцебиения. Пульс бывает неровным, отрывистым, тихим или же пустым. Слушать пульс госпожи Хегён – все равно что разгадывать тайну. Чем дольше я это делала, тем лучше понимала ее. Она была не такой, какой старалась казаться. Она могла лгать всем и каждому, но ее пульс не был на это способен. Для двадцатитрехлетней женщины он был слишком уж напряженным – как у убитой горем женщины лет пятидесяти, склонной волноваться по любому поводу и постоянно одолеваемой малоприятными мыслями.

Я медленно отняла руку и под ее проницательным взглядом осмелилась сказать правду:

– Вас мучают дурные предчувствия, моя госпожа. – И я знала, почему оно так. Увидев, что произошло между королем и принцем, я едва могла представить, насколько госпожа Хегён боится собственного мужа – на нее, конечно же, обрушивается весь его гнев. – Вы чувствуете себя так, будто попали в засаду, и нередко – как если бы потерпели поражение.

Похоже, я нащупала больное место госпожи Хегён, потому что глаза ее увлажнились, а по щеке поползла слеза, которую она поспешила смахнуть. Ее лицо затуманилось, и она спросила:

– Ты говорила кому-нибудь, что принца не было в его покоях той ночью?

Я вздрогнула.

– Абсолютно никому, моя госпожа.

Она долго смотрела на меня.

– А как ты считаешь, медсестра Чиын могла проговориться?

Я яростно помотала головой:

– Нет, моя госпожа. Мы слишком дорожим жизнями, чтобы пойти на такое.

– Я верю тебе. – Она оставалась неподвижной, ее губы были совершенно белыми. – Недавно одна моя придворная дама застала приближенную госпожи Мун за тем, что та шпионила за принцем. Ее зовут медсестра Арам. Ты знаешь ее?

– Нет, моя госпожа, – прошептала я. – Она, вероятно, работает по тем дням, в которые я не бываю во дворце.

– Понятно.

Я ждала, заламывая руки.

– Ну, я расспросила эту шпионку – не без помощи кнута, который основательно прошелся по ее голеням, – и она призналась, что госпожа Мун охотится за информацией о том, где наследный принц был в ночь резни. Понятия не имею, почему этой женщине пришло в голову, что он мог куда-то исчезнуть.

Я кусала нижнюю губу, а затем, осмелев, спросила:

– Прошу прощения, моя госпожа, но как вы считаете, почему госпожа Мун настроена столь решительно?

Госпожа Хегён устало вздохнула:

– Она всегда готова оклеветать принца и настроить короля против сына. Она алчная наложница и хочет, чтобы его величество всецело принадлежал ей. Дворец наводнен ее шпионами – и госпожа Анби была из их числа.

Я задохнулась от удивления.

Госпожа Хегён помассировала виски, а затем посмотрела на меня полным печали взглядом.

– Ты, должно быть, горюешь из-за своей наставницы, – сказала она.

Моя голова все еще кружилась от того, что я только что узнала. Придворная дама Анби шпионка? Но, постаравшись успокоиться, я ответила:

– Да, моя госпожа, я знаю, что она невиновна.

– Ну конечно. Медсестра Чонсу дорога моей семье. Самая младшая из моих сестер росла без матери, она была девочкой угрюмой и болезненной. Медсестра Чонсу посоветовала научить ее читать в самом юном возрасте, убедила ее близких в том, что здоровый ум станет основой здорового тела. Так оно и вышло, и с тех пор я ее очень уважаю.

Я наклонила голову, не зная, как отреагировать на ее слова.

– Поэтому, когда до меня дошло известие о том, что две ученицы медсестры Чонсу будут работать во дворце, я позвала ее и расспросила о тебе и Чиын. Она хвалила вас обеих, особенно тебя. Сказала, что ты подобна журавлю среди волков. – Она перевела взгляд на окно, выражение ее лица прояснилось. – Ты умна и обладаешь силой воли, и, я уверена, медсестра Чонсу очень дорога тебе. Знаю, ты пытаешься раскрыть убийства.

Мой желудок, казалось, ухнул вниз, и от этого ощущения у меня закружилась голова.

– Моя госпожа, я не осмелилась бы…

– Об этом мне сообщила шпионка госпожи Мун. Она сказала, госпожа наняла тебя для частного расследования.

Я покачала головой и выпалила:

– Я согласилась на это только потому, что уже искала ответы на возникшие у меня вопросы. Я вовсе не собиралась сообщать ей о чем-то важном…

– Журавль среди волков, – тихо сказала она. – Знаю, ты именно такая. Ты не желаешь мне зла. Надеюсь только, что ты будешь лояльна и к принцу.

Я сильно вонзила ногти в ладонь.

– Разумеется, моя госпожа. – И я действительно имела это в виду, хотя меня продолжал мучить вопрос: «А что, если он убийца?»

И, словно услышав мои мысли, госпожа Хегён сказала:

– До меня дошли слухи, что по столице распространяют листовки, утверждающие, будто наследный принц – убийца и его нужно приговорить…

Повисла пауза. Я, ощущая сильный внутренний трепет, ждала, что последует дальше.

– Но знаете что, медсестра Хён? Анонимный писака не понимает, на чем настаивает. Обвинить принца – значит обвинить всю нашу семью, в том числе и нашего единственного сына, единственного внука короля Ёнджо. Ни осужденный, ни сын осужденного не могут наследовать трон. Значит, наследника может и не быть. То есть у нас не будет будущего. Династия прекратит свое существование. – Она потянулась вперед и коснулась моей руки. Меня переполнило сострадание. – Но я не стану пытаться остановить тебя.

– Правда? – Казалось, мне не хватает воздуха. Она была членом королевской семьи. Она могла велеть мне прыгнуть с обрыва, и я должна была бы исполнить ее приказ.

– Мы женщины, – продолжала она, – и одна только смерть не даст нам сделать то, что хотим сделать. Законы и прочие ограничения лишь учат нас решимости и хитроумию. Тебе подобные мне не повинуются. Ты можешь сказать, что собираешься стать неподвижной, как скала, но я-то знаю, что ты будешь метаться от одной тени к другой, подобно рыбе. – Она перешла на шепот: – А теперь посмотри на меня. И слушай внимательно.

Что я и сделала. Мои глаза встретились с глазами честными и искренними, такими искренними, что я поверила: все сказанное ею – абсолютная правда.

– Когда принц Джанхон вернулся той ночью во дворец, его халат был чистым – на нем не было крови, ни единого пятнышка, а на его теле не имелось ни единой царапины. Ты должна мне поверить. Он невиновен, медсестра Хён.

У меня чуть было не вырвался глубокий вздох. На халате принца не оказалось крови, что было бы невозможно, будь он убийцей. Я видела неаккуратные раны, частицы плоти под ногтями жертвы, клок волос в руках. На убийце всегда остаются следы учиненного им насилия. Принц и в самом деле невиновен.

– Ты можешь в любое время приходить сюда, чтобы поговорить со мной, медсестра Хён. И делай все возможное для спасения медсестры Чонсу – она хорошая женщина, которой необходим хороший друг. Я лишь прошу тебя не бросать тень на четыреста лет нашей истории.

7

Когда я покидала резиденцию госпожи Хегён, меня, словно птичку, вылетевшую из клетки, сотрясала дрожь. Я понимала, что дворцовые правила обязывают меня молчать и отказаться от помощи молодому инспектору, но госпожа Хегён была членом королевской семьи, и она разрешила мне докапываться до истины. Что же касается четырехсот лет истории, то мне не было до них никакого дела. Что такого я могу натворить, чтобы посеять хаос? Разве простая прислуга способна всколыхнуть Вселенную?

Я поспешила обратно в Королевскую аптеку, и тут вдруг из моей груди вырвался смех. Я вполне могла выяснить правду, не разрушив при этом собственную жизнь. И если действовать осторожно, тайком, даже папа никогда ни о чем не узнает.

Весь остаток дня у меня было легко на сердце, к тому же день выдался спокойный. Я должна была посетить нескольких хворающих членов королевской семьи и наложниц, и поскольку это не заняло много времени, меня подрядили помогать со сбором и сушкой лекарственных трав. Сбор шел полным ходом, и корзины, доставленные из Медицинского сада, были переполнены растениями с зелеными листьями и съедобными корнями. Я резала их и вешала сушиться, и к концу рабочего дня кисти рук у меня болели. Но я до последнего этого не замечала: работая, я не переставала думать о расследовании, и неожиданно для себя поняла, что целый день не видела врача Кхуна. А ведь он был очень и очень подозрителен. Я спрашивала у входивших в аптеку и выходивших из нее врачей и медсестер, не знают ли они, где он, но никто его не видел и ничего о нем не слышал. В тот день на работу он так и не пришел.

Когда наш рабочий день закончился, мы с Чиын вышли из дворца, и всю дорогу до книжной лавки я продолжала думать о враче Кхуне. Мне хотелось поговорить с Оджином, спросить, есть ли у него какие новости, и сообщить о том, что я узнала, – но это надо было сделать по-тихому. Наверное, с ним можно встретиться где-то за пределами крепости. Но сначала надо передать ему весточку…

По какой-то непонятной причине, когда я решилась о нем заговорить, мои щеки пылали:

– Чиын-а…

– Да?

– Я… Мне нужно поговорить с твоим двоюродным братом.

– С моим братом? – Она непонимающе улыбнулась краешком рта. – А вы разве знакомы?

Я помассировала кисть, пытаясь успокоить нервы.

– Да.

Она ничего не ответила. Мы вошли в лавку и стали рассматривать книги на полках. Но я чувствовала, что ее мозг усиленно работает, стараясь заполнить лакуны в том, что было ей известно. Я в смущении откашлялась и, пролистав несколько книг, вернула их на полки. Ничто меня не заинтересовало – мой ум был занят совсем другим.

– Вы любите друг друга? – внезапно спросила Чиын.

– Нет-нет-нет, – ужаснулась я. – Мы пересеклись в Хёминсо, и я хотела бы поговорить с ним… о некоторых вещах, имеющих отношение к резне. По секрету поговорить. Мой отец не должен об этом знать. – Я посмотрела на открытую дверь в лавку, на все еще яркое небо за ней. – Не можешь ли ты спросить у него, готов ли он встретиться до наступления темноты?

– Могу. И я могу сказать ему, куда идти. – Она прижала к себе книгу и озорно улыбнулась. – Мне только что пришло в голову, что мой брат еще никогда не влюблялся. Ему не довелось пока встретиться с суженой. Но ты… Если ты выйдешь за него замуж, то станешь моей двоюродной невесткой?

Я чуть не задохнулась от удивления, хотя ничего странного в ее словах не было. Чиын слыла особой романтичной. Стоило ей отвлечься от учебы, как она тут же принималась устраивать чью-то судьбу.

– Ничего подобного не произойдет, уверяю тебя, – сказала я и быстро добавила: – Можешь к нам присоединиться. Будем искать правду вместе. – Эта мысль внезапно показалась мне очень заманчивой. – Точно, тебе следует присоединиться к нам! Можем встретиться в харчевне, все трое. Обсудить дела, а потом поужинать. За мой счет. А потом ты останешься у меня, и мы будем готовиться к экзамену… – Мой голос невольно затих, потому что Чиын упорно молчала.

– Нет, – прошептала она наконец, – не проси меня присоединиться. Я не стану этого делать.

Я моргнула.

– Но почему? Он твой двоюродный брат, а медсестра Чонсу не только моя, но и твоя наставница. Ты же ее обожаешь.

Чиын стояла, не произнося ни слова. Она по-прежнему прижимала к себе книгу, но теперь, казалось, она старалась обнять себя покрепче, словно ей вдруг стало очень холодно.

– Я не хочу иметь никакого отношения к расследованию.

В глазах подруги я увидела неприкрытый страх.

– Что случилось? – осторожно спросила я.

– Я солгала тебе. – Ее голос надломился, она отвела взгляд. – Я не стала ждать тебя снаружи Хёминсо. По всей видимости, тем же вечером, немного раньше, произошло ограбление, и пробежавший мимо патрульный сказал стражнику, что они наконец-то нашли преступника. Стражник отвлекся, и я проскользнула в ворота, чтобы найти тебя. И увидела накрытые циновками трупы. Не надо было этого делать, но я приподняла циновку и… – Ее лицо стало прямо-таки белым, таким же бледным, как и утром. Теперь я поняла, почему она выглядела такой испуганной. – Убийца тех женщин… он где-то рядом, и если он узнает, что мы его ищем… то под соломенными циновками окажемся мы.

– Чиын-а. – Я пыталась поймать ее взгляд, но она избегала смотреть мне в глаза. – Именно поэтому я намереваюсь действовать втайне. Никто не должен ничего знать. Мы можем…

Она помотала головой:

– Говорю же, не хочу иметь хоть какое отношение к этому делу. И мне очень жаль, если я тебя расстроила.

Я смотрела на подругу – мою единственную подругу. На ее круглое лицо и изящный подбородок, на яркие глаза и постоянно улыбающиеся губы. Мы все всегда делали вместе. Но я напомнила себе еще раз, что предстоящее расследование не игра. Даже если мы будем очень и очень осторожны, никто не сможет гарантировать нам безопасность.

– Я не расстроена. Вовсе нет. – Я взяла ее ладонь в свою, пальцы у нее были ледяными, и я тут же пожалела о том, что вообще заговорила с ней о расследовании. – Я не буду настаивать. Обещаю.

– Спасибо, – прошептала она, а затем, поймав наконец мой взгляд, сказала: – Но я все же поговорю с братом. И передам ему от тебя весточку. Он говорил, что сегодня, попозже, собирается к горе Пугак, чтобы пообщаться с еще какими-то родственниками Минджи – они живут в тех местах.

«Четвертая пропавшая медсестра», – подумала я.

– Давай передам, чтобы он встретился с тобой там?

Я кивнула, не выпуская ее руки.

– Притворись, что известие от меня не имеет никакого отношения к расследованию.

– Я просто сделаю вид, что я… – Она помолчала и перевела взгляд на книгу у нее в руке. Это была «История Чхунхян» – повесть о любви низкорожденной дочери кисэн и молодого человека знатного происхождения. Ее губы тронула слабая улыбка. – Что я вообразила, будто у вас романтическое свидание. Скажу ему, пусть наденет самый подходящий для такого случая халат, чтобы как можно лучше смотрелся при свете луны.

Мое лицо снова запылало, шею и грудь охватил жар. Но я была рада видеть улыбку Чиын.

– Тогда встретимся с ним под луной. Скажем, у павильона Сегомджон.

– Павильон Сегомджон, – прошептала она, и в ее глазах снова вспыхнул свет. – Я так ему и скажу.

– Нет, я же прошу…

Чиын отложила книгу в сторону и отошла от меня; и я поняла, что умудрилась внушить довольно странную мысль девушке, тратившей все заработанные деньги на романтическую литературу.

– Я пошутила, – договорила я, кинувшись вслед за ней.

* * *

Я перешла по маленькому мосту через ручей Хонджевончхон, в котором массивных плоских камней было больше, чем воды, и тут же увидела Сегомджон – крытый черной черепицей павильон у горы Пугак. Здесь имели обыкновение отдыхать и мыть в ручье мечи воины, а свидетелями свиданий приходивших сюда влюбленных становились лишь гора и лягушки. Несуразное место для встречи с молодым инспектором, а я терпеть не могла несуразности. Но Чиын передала ему мою просьбу, и он согласился встретиться здесь со мной незадолго до наступления сумерек.

Я тяжело вздохнула. Что сделано, то сделано. Не имело смысла беспокоиться о том, что я была не в силах изменить.

Очутившись на террасе, я откинула голову назад. Меня окружали коричневые колонны, поддерживающие выкрашенные в нефритово-зеленый цвет и искусно разукрашенные изысканные карнизы. Дул легкий ветерок, и я глубоко вдохнула запах десяти тысяч деревьев.

Не было ничего удивительного в том, что павильон Сегомджон часто упоминался в разного рода литературных произведениях, особенно в поэзии. Он располагался у поросшей лесом горы, рядом с ручьем, поблескивающим в свете заходящего солнца, и внушал уверенность в том, что в нашем королевстве все в порядке. У нас нет голода. Нет ужаса и боли. Есть лишь вода, земля и деревья.

Это легкое, не тяжелее птичьего пера, чувство я испытывала всего одно мгновение.

Прислонившись к низкому дощатому забору, я прокручивала в голове одну и ту же мысль: все было не хорошо и правда казалась недосягаемой. По пути сюда я забежала в Хёминсо поговорить с медсестрой Огсун, выяснить, не слышала ли она чего-то нового. Она покачала головой и сказала, что расспрашивала всех, кого только было можно, но никто не знает, куда медсестра Чонсу ходила ночью незадолго до резни в Хёминсо.

Я так глубоко погрузилась в свои мысли, что не замечала, как шло время, пока не услышала стук копыт вдали. Я обернулась. Солнце уже наполовину село, украсив золотым сиянием безоблачное небо и припорошенную снегом землю. В приближающемся всаднике я узнала Оджина.

Я похолодела от страха, но поспешила прогнать это чувство, выпрямила спину и сложила руки на груди. Я приняла решение и не собиралась менять его.

Я сделаю все, чтобы помочь медсестре Чонсу.

Оджин спрыгнул с лошади, привязал ее к перилам моста и перешел на мою сторону ручья. Он принес с собой запахи тумана, сосны и чуть ощутимый запах пота – создавалось впечатление, будто он очень спешил сюда. Одет он был в полицейскую форму, и мне казалось, я вижу перед собой молодого командира Сона в черной шляпе с бусинами. Рукава синего шелкового халата Оджина были расшиты серебром. На поясе висел внушительного вида меч.

Смутившись, я опустила глаза.

– Прошу прощения за то, что заставила вас проделать неблизкий путь к этому павильону, наыри.

Я ждала, что тут последует короткий неловкий разговор ни о чем или даже язвительный комментарий по поводу места нашей встречи. Но он просто сказал:

– Ты приняла решение?

– Не знаю, хватит ли у меня смелости попросить…

– Ты смелая, так что будь смелой и со мной, – ответил он, и голос его прозвучал столь твердо, что я удивилась. – В обходительности нет нужды.

Я обдумала его слова и пробормотала:

– Полагаю, ни в самом убийстве, ни в том, что имеет к нему отношение, нет ни капли обходительности.

– Это точно, – улыбнулся он.

Ободренная им, я чуть подняла глаза.

– Тогда расскажите мне, наыри, все, что вам известно об этом деле, а я расскажу вам все, что знаю я.

Он прислонился к забору, достал небольшую записную книжку и открыл ее.

– Мы опросили всех свидетелей, что оказались рядом с Хёминсо той ночью.

Я провела пальцем по воротнику своей формы, а затем, слегка смущаясь, встала рядом с Оджином и посмотрела на страницу, которую он мне показывал. И увидела написанные аккуратными иероглифами ханча имена. Первым шло имя медсестры Инён.

– Наша главная свидетельница – дворцовая медсестра Инён, бывшая служанка тамо в полицейском отделении, – сказал Оджин. – По ее словам, она пошла за Анби, чтобы предупредить ее о том, что нельзя покидать территорию дворца, но не смогла ее догнать. Потом она услышала крики и помчалась на место преступления.

У меня по спине пробежала дрожь.

– А где обнаружили тела?

– Тело придворной дамы Анби нашли неподалеку от ворот.

Я вспомнила ее, холодную и красную от крови.

Точные удары в легкие и горло.

– Старшая медсестра Хиджин лежала у подножия лестницы, рядом с учебным кабинетом.

Раны в спине и горле.

– Две ученицы были найдены в самом кабинете. Ынчхэ лежала рядом с дверным проемом, а Питна, свернувшись клубочком, у стены.

Питна, чьи ногти были в крови. Ей нанесли колющие удары в горло и грудь. У Ынчхэ был сломан нос, а в кулаке она зажимала клок волос. Ее ранили в живот, а прикончили ударом в горло.

– У всех жертв есть нечто общее, – прошептала я. – Рана в горле.

Оджин кивнул:

– Тамо, осматривая тело во второй раз, измерила раны в груди и на шее придворной дамы Анби. Они были нанесены оружием четыре чхона на два пуна[25]25
  Чхон и пун – меры длины. Чхон – примерно три сантиметра, пун – три миллиметра.


[Закрыть].

Я нахмурилась:

– Командир считает, что орудие убийства – нож для резки трав. Однако для якчакту, мне кажется, лезвие слишком маленькое. Нож для резки трав по длине ближе к мечу. А ее закололи чем-то… я бы сказала, длинным и очень тонким.

– Я тоже так считаю. Но раны у других женщин вполне могли быть нанесены ножом для резки трав.

Я скрестила руки и начала ходить по террасе, пытаясь представить тела убитых. Хорошо бы рассмотреть их раны тщательнее, чем тогда, на месте преступления.

– Будет ли у меня возможность осмотреть тела?

– Нет, женщин похоронили.

– Как? – прошептала я. – Прошло всего четыре дня.

– Командир Сон сказал, что трупы слишком быстро разлагаются. Я пытался убедить его не торопиться, но на третий день после убийств жертв все равно похоронили.

Мое удивление все росло. Тело убитого часто говорит очень о многом, раны способны детально повествовать о произошедшем. И подобные свидетельства буквально зарывают в землю на третий день после трагедии?

Значит, придется полагаться на рассказы Оджина и тамо.

– Вы упомянули, что придворную даму Анби закололи ударом в легкие. Легкие защищены ребрами… – Я позволила мыслям задержаться на этом моменте и попыталась сообразить, о чем еще способны поведать мертвые. Продолжая хмуриться, я подняла глаза на Оджина. – Просто ли это – заколоть кого-то ударом в легкие?

– Это совсем не просто, если не иметь представления о строении человеческого тела. Нужно, чтобы клинок прошел между ребрами – только так можно беспрепятственно добраться до легких. – Между его бровями залегла морщинка. – А что происходит при этом с человеком с медицинской точки зрения?

Ветер тем временем усилился, и сколько бы я ни заправляла волосы за уши, они все равно лезли мне в лицо.

– Большая кровопотеря, затрудненное дыхание, но смерть в подобных случаях далеко не мгновенна… – Я убрала еще одну прядь за ухо, но потом, сдавшись, позволила ей упасть на лицо. – Обычно она наступает спустя несколько часов, в течение которых легкие наполняются кровью.

– Возможно, именно поэтому убийца преследовал Анби – зная, что быстро она не умрет, он хотел нанести ей второй удар. Она же потеряла слишком много крови и не могла защищаться. На эту вторую рану ты и обратила внимание.

– А что обнаружили тамо при осмотре?

– Тамо подтвердили, что рана достаточно глубока и оказалась смертельной – был задет большой кровеносный сосуд в горле.

Это объяснило то тяжелое чувство, которое я испытала, впервые увидев рану. Знал ли напавший на Анби убийца, где именно находится такой сосуд?

– Убийца либо случайно нашел нужную точку на теле жертвы и за один удар понял, что ранил куда нужно, потому что на этом он остановился, – сказала я, – либо у него имеется хорошая военная или медицинская подготовка.

Мне на ум пришли врач Кхун, медсестра Инён и наследный принц. Первые двое всю жизнь изучали человеческое тело, а последний был хорошо подкован в военном деле.

– Кто наши подозреваемые?

Оджин тяжело вздохнул.

– В настоящий момент таковых очень много, нам нужно будет сузить круг.

– Но например?

– Самый вероятный убийца – врач Кхун.

– Он не выходил вчера на работу, – сказала я, неожиданно вспомнив о его отсутствии. – Его никто не видел. А вы с ним встречались?

– Я недавно ходил поговорить с ним. Он отсиживается у себя дома и так сильно горюет, что даже с кровати подняться не в силах, – ответил Оджин, а поскольку я молча ждала, что он еще скажет, продолжил: – Я расспросил врача о его отношениях с придворной дамой Анби, но он все отрицал. Даже то, что кольцо принадлежит ему. И все же совершенно очевидно: ему известно о ней довольно многое. Он сказал, что я должен допрашивать не его, а госпожу Мун.

Мои брови сошлись на переносице:

– Госпожу Мун?

– Он поведал мне, что госпожа испортила жизнь придворной даме Анби, но в детали не вдавался. Сказал еще, что она могла заплатить наемным убийцам, чтобы те покончили с Анби. – Оджин заглянул в записную книжку. – Так что госпожа Мун тоже находится под подозрением, хотя ума не приложу, с какой стати она могла столь сильно ополчиться на придворную даму.

Я замерла: у меня было чувство, что я знаю ответ на этот вопрос. А потом моя неясная мысль сформировалась и стала отчетливой:

– Придворная дама Анби была шпионкой госпожи Мун.

Оджин поднял на меня ошарашенный взгляд:

– Откуда тебе это известно?

– Мне сказала госпожа Хегён…

– Госпожа Хегён, жена наследного принца? Но почему женщина из королевской семьи доверилась тебе, по сути, служанке? – спросил он, и я поняла, что проболталась.

Под его испытующим взглядом во мне всколыхнулись воспоминания о той ночи, и я испугалась, что если Оджин вглядится в меня чуть пристальнее, то разгадает один из дворцовых секретов, а после этого многие лишатся голов. В том числе и я.

– Тебе известно что-то такое, что следует знать и мне? – тихо спросил он.

– Я медсестра, и мои пациенты часто откровенничают со мной, – ответила я и быстро сменила тему разговора: – Я знаю, что госпожа Мун поручала слугам шпионить за принцем. Я слышала также, что она пытается настроить короля против сына, хочет, чтобы его величество остался в одиночестве. Чтобы он всецело принадлежал ей.

Оджин продолжал смотреть на меня, и между его бровями появилась морщинка, словно он что-то начинал понимать, и я запаниковала еще больше. Отчаянно желая отвлечь его, я посмотрела в его записную книжку.

– А как насчет Минджи? – Я ткнула пальцем в ее имя. – Она же не стала жертвой резни, правильно я говорю? Вы нашли ее?

– Я еще не закончил с подозреваемыми. – В голосе Оджина звучало напряжение. – Наследный принц тоже в их числе.

– Темнеет. – Я смотрела куда угодно, только не на Оджина. – Нужно идти, пока не наступила ночь. Мне по меньшей мере два часа добираться до дома.

Свет постепенно покидал небеса, горизонт окрасило пурпурно-красное сияние, и на все окружающее упали тени, наполовину закрывшие лицо Оджина.

– У меня еще остались вопросы, – глухо сказал он. – Я провожу тебя до дома.

И, не дожидаясь моих возражений, Оджин пошел к своей вороной лошади. Я последовала за ним, думая, как бы мне избежать его расспросов. Когда он остановился перед лошадью, у меня не было ни малейших сомнений, что сейчас он заставит меня идти домой пешком. Я была служанкой, в конце-то концов, рожденной ходить по грязи. Хорошо, что хоть погода была хорошей.