Текст книги "«За други своя…». Хрестоматия православного воина. Книга о воинской нравственности"

Нарзес же, который обо всем имел правильное мнение, считал глупостью и безумием их надежды на то, что они освобождены от всякой необходимости предпринимать другие труды, но целиком и навсегда могут отдаться изнеженной жизни. Недоставало немногого, я думаю, по их безрассудству, чтобы они променяли шлемы и щиты на винные амфоры и барбитоны[69]69
  Барбитон – музыкальный многострунный инструмент, похожий на лиру.


[Закрыть].

Стратиг же правильно предусматривал, что франки и позднее останутся врагами, и боялся, что если римляне предадутся изнеженному образу жизни, то исчезнет их мужество, а затем, если настанет время сражения, они, побежденные робостью, окажутся бессильными перед опасностью, И, быть может, это незамедлительно и произошло бы, если бы он не признал нужным действовать быстро.

Он созвал войско и произнес речь, вызвав поворот в их душах к благоразумию и мужеству и искоренению чрезмерного хвастовства. Итак, когда все собрались, он выступил на середину и сказал следующее: «Тем, кто внезапно и необычно для себя добился счастья, естественно впадать в излишества и быть потрясенным непривычным, в особенности когда оно выпало неожиданно и мало заслуженно, но вы, о мужи, какое представите извинение, если кто-либо будет обвинять нас в этой перемене? Разве вы не приучены издавна к победе, которой теперь наслаждаетесь? Да вы получили даже большее счастье, чем то, которое обычно присуще вам. Какое счастье может быть сравниваемо с римской славой! Ведь вами унаследовано от предков всегда побеждать врагов. Итак, вы победили и достигли счастья, равного вашему достоинству и вашей заслуге. Достигли же вы этого не праздностью и изнеженной жизнью, но постоянным трудами, а потом и действиями в сражениях. И теперь подобает оставаться при этом и не только радоваться настоящему, но заботиться о будущем, чтобы оно было подобно настоящему. У тех, кто не мыслит так, счастье неустойчиво и в большинстве случаев обращается в свою противоположность. Ясным доказательством этого пусть будет этот разгром франков, которым вы справедливо похваляетесь. Когда их дела до настоящего времени находились в благополучном состоянии, они прониклись заносчивостью, подняли войну против нас, не предвидя крушения своей надежды. Поэтому так и погибли они почти все вследствие скорее собственного безрассудства, чем от нашего оружия. Позорно для вас, мужи римляне, страдать тем же, что и варвары, а не превосходить их умом, так же как и силой. И пусть никто не думает из вас, что нет уже никакого врага, так как все враги истреблены. Даже если бы это действительно было так, даже и тогда вам не следует отказываться от ваших правил и оставлять свои обязанности. Но каждый поймет, что положение дел не соответствует вашим надеждам. Многочисленнейший и величайший народ франков весьма опытен в военном деле, побеждена нами только незначительная его часть, а это не может внушить противнику страх, а может скорее возбудить гнев его. Вполне правдоподобно поэтому, что они не успокоятся и не перенесут безропотно обиду, но пойдут против нас с большим войском и в короткое время возобновят против нас войну. Поэтому вы должны отбросить, если признаете это нужным, бездеятельность, восстановить нашу готовность переносить опасности в большем объеме, чем раньше, потому что и нужно ожидать большие, чем раньше. Если вы так будете держать себя, то если даже они и появятся весьма быстро, то нападут на вас, уже приготовившихся и не нуждающихся в промедлении. Если же они совершенно не появятся (нужно сказать и то и другое), ваши дела все же будут в безопасности, и вы покажете, что наилучшим образом позаботились о своих интересах».

При таком увещании Нарзеса стыд и раскаяние в прежнем легкомыслии охватили все войско. Отбросив беззаботность и распущенность, оно перестроило свою жизнь по отечественным нравам.

(Агафий Миринейский. О царствовании Юстиниана.

Кн. 2, 1-12)

Сила слова

Блестящее военное красноречие, бывшее в большой чести у византийцев, подобное явленному в битве с персами при Даре (576 г.) стратигом Юстинианом, было способно творить чудеса. «В своем разумном безумии, словно гонимые стрекалом, они рвались к бою – ведь сила слов может заставить забыть о смерти», – так пишет о воинах, испытавших его действие, историк. В речи прекрасно сочетаются героический и религиозный пафос: первый взывает к воинской чести, второй – ободряет надеждой вечной жизни, залогом которой является исповедание истинной веры и добровольная жертва.

Когда ромейскому войску стало известно, что сам персидский царь будет командовать в этой войне, ромеи пали духом и не без основания. Вследствие этого стратиг ромеев, поднявшись на один из холмов и расположив своих бойцов на равнине, обратился к ним с такою речью: «Нынешний день для вас, ромеи, будет началом многих благ, если вы поверите моим словам. Верьте мне, вооружите ваши души, прежде чем вы вооружите ваши тела; пусть сердца ваши раньше вступят в бой, чем ваши руки. Пожелайте подвергаться опасности один перед другим, и вы спасены. Мужи-философы (я скорее называю вас философами, чем воинами: у вас ведь одних постоянное занятие – смерть), покажите варварам вашу бессмертную отвагу. Будьте неустрашимыми душой. Думайте, что вы поражаете, а не вас поражают, что чужое, а не ваше тело принимает удары врагов. Пусть свидетелями вашей доблести будут павшие враги. Пусть и умершие будут рассказывать о ваших победах.

Воины! Товарищи в трудах и радостях военных успехов, битва – лучшее доказательство и доблести и негодности: она судит о смелости души, она или уличит трусость, свойственную женщинам, или прославит сегодня ваше мужество, украсив вас венками и блестящими триумфами. Да не постигнет дух ваш любви к своему телу, чтобы вы не показали варварам спину. Сегодняшняя сладкая смерть, о которой всегда мы думаем, является каким-то сном, сном более длинным, чем обычно, но очень коротким по отношению ко дню будущей жизни. Стыдитесь, воины, спасения своей жизни ценою бесславия – это, действительно, бессмертная смерть и могила бесславия, которая никогда не скроет получившего в удел себе такой позор. Пусть не смущает вас, героев, персидский царь, который старается собрать вокруг себя совсем не воинственные толпы. В своей хвастливой надменности он высоко задирает нос и произносит вместо слов уже какие-то нечленораздельные хриплые звуки. Или вы не знаете этот народ, гордый и легкомысленный, треском пустозвонных слов заменяющий свою силу? Забудьте о прежних неудачах, воскресите воспоминание о славных деяниях союзных войск.

Для героев-бойцов нет ничего страшного. Меч – защита для них, а раны от стрел воспламеняют у них желание подвергнуться еще большим опасностям. Храните невидимыми для врагов ваши спины; не показывайте им ваш тыл, как святыни непосвященным. Я знаю, что источниками триумфов являются раны; бегство ведет к рабству, а не к спасению; трусость, свойственная чьей-либо душе, не может обещать ему спасения. Вместо панцирей пусть служат вам ваши тела, вместо щитов – ваша жизнь. Сражайтесь всем телом, пусть никакая его часть не отказывается принимать участие в опасностях.

Крепко сплотив оружие, укрепите строй, соединив своих коней, оградите ими фаланги, ровно держась в своих рядах, словно плотные камни какого-либо здания, защитите себя ими. Пусть копья из ваших рук не бросаются напрасно, посылайте стрелы ваши без промаха. Не бессмертна природа персов, счастье мидийцев не неизменно, руки варваров не без устали, рук и ног у них не больше, чем у нас, не две души имеют они, и тела их не из адаманта[70]70
  Адамант – устаревшее название алмаза.


[Закрыть]. Тайне смерти подвержены также и персы. В этом война соблюдает справедливость: она не посылает бессмертных против смертных людей.

Вновь и вновь добиваясь мира, ромеи приобрели себе в союзники и справедливость, мидийцы оружие справедливости направили против себя, пренебрегают мирной жизнью и как истинного бога почитают любовь к войне. Не на лжи основана вера наша, не подложных богов избрали мы своими вождями. Нет у нас бога, которого бьют плетками; не выбираем мы себе для поклонения коня. Мы не поклоняемся богу, обращающемуся во прах, сегодня сгорающему и не появляющемуся вновь. Дым и дрова не создают богоучения, самое исчезновение их материи изобличает ложность подобного учения. Процветает варвар, веселясь и радуясь; но счастье, поднявшись на алтари, где ему нанесены обиды, не может долго на них оставаться. Несправедливость часто получает силу, но в конце концов приходит к своей гибели.

Идите в бой, не забывая о достоинстве вашего звания, чтобы не опорочить вместе с делами и своего имени. Не предадим своих щитов, наших союзников, но обнимем их как возлюбленных подруг и будем биться за них, как за родных наших спутников. Будьте в бою похожи на спартанцев, пусть каждый из вас будет Кинегиром[71]71
  Греческий герой Кинегир в сражении при Марафоне погиб, пытаясь задержать готовящийся к спуску персидский корабль.


[Закрыть], если бы даже он и не входил на корабль. Нет ничего более свойственного женщине, чем желание бежать, нет ничего более ужасного, чем быть взятым в плен. Поэтому надо или умереть, или внушить себе надежды на победу.

Посмотрите на новый набор войска, сделанный кесарем[72]72
  В Византийской империи титул кесаря занимал второе место после царского и давался почти всегда родственникам императора.


[Закрыть] и присланный вам на помощь: из всего, что включено в этот набор, ничего не выкинешь – это войско без малейшего изъяна; в этом честь и слава императора. И я, ваш оратор, первый приступлю к бою, своей решимостью приобрету поддержку всех вас; мне будет стыдно, если я позволю себе не испытать вашей опасности. Желание сказать больше увлекает меня, но само дело предшествует рассуждениям о нем; жар души умеет противиться самим законам природы.

Ныне ангелы записывают вас в свое воинство и имена умерших заносят в свои списки, не равную цену им предоставляя, но многократно превосходящую величиной дара. Пусть любители удовольствий не потрясают копьем; пусть никто, любящий роскошь, не принимает участия в таинствах боя; пусть никто из гордящихся богатствами не будет участвовать в сражении. Поле боя ждет любителей опасностей. Так давайте положим конец речам нашим и действиями претворим эти рассуждения в дело сражения».

Когда ромейские войска услыхали такие слова поучения, то все фаланги воспылали жаждою боя; они охотно решились испытать всякие опасности, в них загорелось желание подвергнуться опасности во имя доблести. В такое состояние пришли их души от увещаний стратига.

(Феофилакт Симокатта. История. Кн. 3, XIII–XIV)

Христолюбивое воинство

Сражение, данное византийским стратигом Филиппиком персам на втором году правления императора Маврикия (583 г.), показывает огромную разницу в отношении к воинской страде христианской армии и их противников. Деятельность стратига на всех этапах подготовки к битве соответствует рекомендациям военных трактатов: тут и ободрение воинов речью, и своеобразный крестный ход с Нерукотворным образом. Воины же являют пример стойкости, мужественного и жертвенного служения отечеству.

Хардариган[73]73
  Чин главнокомандующего в персидском войске.


[Закрыть] пытался устроить против ромейского войска засаду. Но стратиг собрал свои силы и стал лагерем у горы Изалы, так как эти места для достигших их представляют прекрасное убежище. Шла молва, что стратиг был очень предан наукам и черпал свои военные познания из книг древних мудрецов. На другой день он перенес укрепленный лагерь на более возвышенные места равнины, устроив его слева от подошвы горы Изала.

Хардариган же дошел до такого высокомерия, что встречал сообщения об этом ироническим смехом, как будто речь шла о совсем незначительном деле. Но когда эти вести все громче и определеннее стали распространяться среди персидского войска, они заволновали и обеспокоили неприятелей. Тогда сатрап обратился к служителям волшебства, требуя от магов по [различным] признакам предугадать будущее, и хотел знать прорицания женщин, одержимых пифийским наитием и воображающих, что они беременны от демонов. И вот одержимые демонами предсказывали, что за мидянами останется победа, что после битвы персы уведут с собою в свою землю ромеев и что счастье переменится. И персидское войско от этих предсказаний воодушевилось и исполнилось задора.

Они были охвачены такими надеждами на удачу, что уже заранее везли с собой в большом количестве кандалы, частью сделанные из дерева, частью из железа. Со своей стороны стратиг дал приказ ромейскому войску не трогать того, что добыто потом и кровью местными крестьянами; он вынес такое постановление, щадя [бедность] их крестьянского положения. На следующий день он снарядил для выслеживания неприятельского войска отборных людей;.. они захватили нескольких человек из неприятельского войска и узнали, что хардариган стоит лагерем на прежнем месте. Наступил седьмой день в коловращении семидневной недели; законодателем Моисеем он был назван субботою.

Когда ромейскому войску дано было знать об этом, стратиг предположил, что неприятель попытается произвести нападение на следующий день, имея в виду, что ромеи почитают этот день днем отдохновения и уважают святость этого установления. И действительно, на другой день рано утром явились в лагерь соглядатаи и сообщили стратигу, что персидское войско приближается.

Филиппик выстроил ромейское войско тремя боевыми отрядами. Когда неприятельское войско стало приближаться, поднимая целую тучу пыли, Филиппик велел вынести образ Богочеловека, о котором издавна до настоящего времени идет молва, будто создан этот образ божественным промыслом, а не выткан руками ткача и не нарисован красками художника. Поэтому у ромеев он прославляется как нерукотворный и почитается как богоравный дар господень; подлиннику его ромеи поклоняются с трепетом, как таинственной святыне. Сняв с него все священные покрывала, стратиг быстро нес его по рядам воинов и тем внушил всему войску еще большую и неотразимую смелость. Затем он остановился в центре, неудержимыми потоками изливая слезы (он знал, что реки крови прольются при этом столкновении), и обратился к войску со словами поощрения. И сила проникновенных слов его была такова, что у смелых она увеличила решительность, а у вялых и медлительных возбудила готовность к бою. Тотчас загремели трубы, и их призывная мелодия еще больше вдохновила войска к сражению…

Когда фаланги персидского войска пришли в соприкосновение с ромеями, таксиарх Виталий[74]74
  Таксиарх (ближайший помощник стратега, командовавший отдельными частями войска) Виталий командовал в сражении правым флангом византийского войска.


[Закрыть] быстро разгромил стоявший против него неприятельский отряд, выступив с большей смелостью, чем другие войска. Вместе с тем он произвел и огромное избиение врагов и завладел военным обозом персов.

Фаланги центра вели бой с равными силами, и сражение у них затягивалось, так что от стоящих друг против друга отрядов сохранились, можно сказать, одни только остатки, так как вся поверхность земли была покрыта телами павших воинов. Не было видно конца этому бедствию, когда некое божественное провидение осудило [на гибель] иноземное войско и дало ромеям решительную победу; по рядам ромеев пролетел голос, громко приказывающий им разить неприятельскую конницу. Ромеи повиновались этому приказанию и победили стоящие против них в центре силы. Ромейское войско считало, что этот голос исходил от лохага[75]75
  Командир подразделения в византийском войске.


[Закрыть] Стефана, и после сражения ромеи спрашивали, сам ли Стефан предпринял военную хитрость. Но он опроверг это и великою клятвою поклялся, что ему даже на ум не приходил такой искусный прием нападения; он не хотел из всего этого извлекать для себя славы и божеское соизволение считать собственной прозорливостью.

После того как ромеи овладели столь блестящими военными трофеями, варварское войско, видя свое бессилие, обратилось в бегство. В одном месте они (византийцы. – сост.) увидали боровшегося со смертью ромейского воина, пронзенного четырьмя дротиками. Одна мидийская стрела пробила верхнюю губу, проникнув глубоко через шлем и застряла в нем. Другая стрела, вонзившись снизу в нижнюю губу, шла почти под прямым углом к первой, так что его язык был пересечен этими двумя сходящимися остриями стрел как бы краями расходящегося циркуля, вследствие чего этот герой не мог закрыть рта. На левой руке у него висело вонзившееся копье, а в бедре торчало острие другого мидийского дротика. Оно было для него своего рода надгробным памятником его доблести.

Воины, увидав героя, истекающего своей благородной кровью, пораженные его блестящей храбростью, положили его на коня и доставили в укрепленный лагерь. Там они извлекли и удалили стрелы, торчавшие в его теле; вытащить же копье, которое было у него в боку, они не решались: эти люди тихо говорили между собой, что если извлечь это копье, то вместе с ним выйдет и его душа. Но этот македонянин, этот Леонид[76]76
  Спартанский царь, прославившийся в битве при Фермопилах (480 г. до н. э.).


[Закрыть] по мужеству или Каллимах[77]77
  Очевидно, один из афинских стратегов, голосовавших за то, чтобы вступить в сражение с персами при Марафоне (490 г. до н. э.), чей голос оказался решающим.


[Закрыть], или Кинегир[78]78
  Греческий герой, прославившийся в сражении при Марафоне.


[Закрыть], услышав такие разговоры врачей, спросил, за ромейским ли войском осталась победа. Стоявшие около него подтвердили ему это, сказав, что латиняне воздвигли победный трофей, и поклялись ему в справедливости своих слов великими клятвами. Когда он узнал, что чаша весов военного счастья у ромеев легко поднялась, у персов же, наоборот, под тяжестью поражения низко упала, он испустил вздох радости: это сообщение было для него великим утешением и послужило ему облегчением в его страданиях. В дальнейшем он спокойно стал ожидать смерти и знаками ласково просил смотревших на него, ничего не боясь, извлечь из его бока персидское копье, о котором шло так много разговоров: ведь, покидая этот свет, он из всего, что есть в подлунном мире, не сможет унести с собою в качество напутствия ничего более приятного, чем [известие о победе].

Когда из его бока было извлечено это смертоносное копье, то вместе с ним отлетела великая и благородная душа этого героя. Должен ли я сказать, говоря языком поэтов, что спешила она достигнуть полей елисейских? Но торжественность восхвалений его стыдно мне пятнать вымыслами.

(Феофилакт Симокатта. История. Кн. 2, II–VI)

Дигенис Акрит

Высокий христианский дух византийских воинов нашел отражение не только на страницах военных трактатов, но и в фольклоре и литературе. Замечательным литературным памятником, чья основа воспроизводит историческую обстановку IX–X вв., является поэма о Дигенисе Акрите. Этот богатырь-порубежник[79]79
  Акритами назывались воины, получавшие земельный надел на беспокойных границах империи, которые за это были обязаны пограничной службой. В чем-то акриты напоминали наших казаков.


[Закрыть] по имени Василий происходил от матери христианки и благородного арабского эмира, обратившегося в христианство[80]80
  Отсюда и прозвище богатыря «дигенис», что значит «двоерожденный».


[Закрыть]. Текст поэмы изобилует эпизодами, подобными приведенным ниже. Подготовка к битве и само сражение, как видим, у византийского воина всегда сопровождались молитвой и крестным знамением.

 
К востоку обратясь лицом, они воззвали к Богу:
«Не потерпи, о, Господи, чтоб мы рабами стали».
И вслед за тем, обняв его, сказали напоследок:
«Да будет помощью тебе родителей молитва!»
Вот на породистого сел коня он вороного
И опоясался мечом, копьем вооружился,
Дубинку в сумку положил, и знамением крестным
Со всех сторон он оградил себя перед сраженьем,
Затем коня погнал вперед и выехал на поле.
 

(Кн. 1, 140-149)

 
Кто был защитой мне в тот час, помощником надежным?
Господь лишь и никто иной, судья великий, правый,
С небесной выси мне подал могучую поддержку
И в безнадежности самой оставил невредимым.
Когда враги несчетные со всех сторон насели,
То постыдился я бежать и отражал удары,
Ведь превосходное имел и крепкое оружье
И оставался невредим, хранимый в битве Богом.
Но не надолго у врагов хватило той отваги, –
Угас их пыл воинственный по милости господней,
А мне святые воины – Георгий[81]81
  Святой великомученик Георгий Победоносец.


[Закрыть] и Димитрий[82]82
  Святой великомученик Дмитрий Солунский.


[Закрыть],
И Феодоры[83]83
  Святые великомученики Феодор Стратилат и Феодор Тирон.


[Закрыть] помогли, и всех врагов прогнал я.
Копья не обратил на них, одним мечом сражаясь,
И всех, кого ни настигал, рубил без сожаленья,
И приняла тогда земля бездушные тела их;
Хотели многие бежать, но догонял бегущих,
Сопротивляться ни один не в силах был достойно,
Оставили коней своих, оружье побросали,
Бежать постыдно бросились, охваченные страхом.
 

(Дигенис Акрит. Кн. 6, 690-709)

42 аморийских мученика

Мужество и стойкость в вере 42-х византийских военачальников (их память празднуется 6(19) марта), попавших в плен к арабам после взятия в 838 г. войсками халифа аль-Мутасима г. Амория, не уступает подвигу ветхозаветных Маккавеев и 40 севастийских мучеников. Отвергнув измену земному царю и небесному Владыке, они убелили одежды своих душ мученической кровью.

Интересно, что анонимное сказание о мучениках, написанное в первой половине IX в., очевидно для усиления эффекта сходства подвига аморийских мучеников с мучениками севастийскими, повествует об одном воине, который, «поддавшись льстивым речам, оробел перед тяготами, жизнелюбец, повредился умом и уступил увещаниям, и говорил перед всеми: «Я презираю заповеди христианские и веру». И под конец заговорил так униженно, что совет ники сказали тиранну[84]84
  Здесь, беззаконный мучитель.


[Закрыть]: «Мы считаем его недостойным оставить в живых, потому что если он своей веры не сохранил, то и нашей не сохранит». Тиранн согласился с этим и приказал его усечь[85]85
  Усечь – отрубить голову.


[Закрыть]» [34, с. 314–315]. Достойное воздаяние и строгое напоминание всем малодушным и отступникам от отеческой веры.

И вот около родного города царя[86]86
  Речь идет о г. Амории, из которого происходил византийский император Феофил, правивший в то время (829-842 гг.).


[Закрыть] объединилось два вражеских войска: самого амерамнуна[87]87
  Амерамнун (Ἀμερουμνῆς – араб. Amir mumini – досл. «эмир благоверных») – титул арабских эмиров.


[Закрыть] и его сына. Они разбили лагерь и приступили к осаде[88]88
  Осада началась 1 августа 838 года.


[Закрыть].

Феофил сделал попытку дарами заставить амерамнуна уйти оттуда и вернуться на родину. Но не пошел на это сарацин, замысливший захватить и разрушить отчизну царя. Более того, он стал еще и оскорблять Феофила, обзывал его трусливым рабом, осмеивал и издевался за то, что не раньше, а лишь сейчас, в отчаянном положении, принял он его требования.

Вероятно, со временем город и избежал бы гибели (много у врага было всякого рода осадных машин, но мы их уничтожали, немало мужей гибло с той и другой стороны – и защищавшихся и осаждавших, – но бесплодны оставались усилия агарян, и хмурили они брови, огорченные гибелью множества своих воинов, ведь почти семидесяти тысяч человек недосчитались они после взятия города), но нельзя было избежать занесенного Божия меча, ибо расцвела тогда ересь[89]89
  Имеется в виду иконоборческая ересь, которой придерживался император Феофил.


[Закрыть] и оскорблялось божественное. Вот почему некий муж из подчиненных (Воидицей звали этого несчастного[90]90
  Имя Воидица происходит от греч. Βοιλον – «бычок». Воидица не случайно направляет врагов в место, где находится изображение бычка.


[Закрыть]) послал со стрелой письмо сарацинам, уже собравшимся отступить и с позором вернуться домой: «Что это вы, претерпев столько бед, после стольких напрасных трудов и усилий собрались уходить? Взойдите на башню, где стоит наверху каменный бычок, а снаружи мраморный лев, там найдете меня, который сердцем с вами и вам помогает, укрепления в этом месте не такие уж мощные, вы захватите город и хорошо меня вознаградите».

Они явились по его слову, приступом ворвались в город, ранили и поражали всех встречавшихся на пути. И никого не осталось в живых в городе, все были убиты и пали, испуская кровяные потоки. Так был взят и нечестиво предан в руки нечестивых город Аморий, в живых же остались лишь отправленные в Багдад знатные и могущественные мужи, которые несли службу в фемах, к их числу принадлежали и сорок два мученика. Все же остальные стали добычей вражеских мечей.

И даже отправив новых послов, не убедил Феофил врага принять выкуп и освободить за двести кентинариев[91]91
  Кентинарий – весовая мера в Византии, примерно равная 32 кг.


[Закрыть] плененный народ или хотя бы только близких ему по родству и присланных туда на подмогу. Кичливый и гордый амерамнун высмеял, осыпал оскорблениями и отправил назад и первых и вторых послов…

Вернувшись на родину, агарянин[92]92
  Агаряне – в Библии (1Пар. 5:10, Пс. 82:7, Вар. 3:23) так называются потомки Измаила, сына Агари, служанки Сарры, жены Авраама – измаильтяне или арабы. Распространенное в Средневековье нарицательное имя врагов христианской веры, нечестивых иноплеменников.


[Закрыть], надев колодки, заключил в темницу упомянутых военачальников и велел содержать их в скудости на хлебе и на воде. Он держал их со всеми предосторожностями в такой темноте, чтобы даже в самый полдень они ничего не смогли увидеть, узнавали друг друга только по голосу, из людей общались с одними стражниками и жили как бы в полном отшельничестве. И такую ужасную жизнь выносили они целых семь лет. Но вот пятого марта[93]93
  5 марта 845 года.


[Закрыть] предавший Аморий и отрекшийся от Христа Воидица, который стоял в тот день в карауле, позвал по имени Константина – мужа разумного и в мудрости взращенного (согласно письменному сочинению он находился в услужении у патрикия[94]94
  Константин состоял в должности нотария (письмоводителя) при патрикии (один из высших титулов в империи) Константине Вавуцике.


[Закрыть]) – и сказал, чтобы не было около тебя никого из узников и чтобы не подслушали они мою тайну. Когда же Константин заверил, что рядом никого нет, сказал: «О дорогая и сладкая душа (ведь ты знаешь о моей исконной любви к тебе), соизволь завтра вместе с патрикием сотворить совместную молитву с эмиром и принять магометанство, иначе предадут вас мечам и мукам. Такое он замыслил и задумал, ну а я счел нужным сообщить об этом тебе, верному другу. Соблаговоли сотворить с ним для видимости совместную молитву, а в душе веруй в Бога, коему ведомо все потаенное, и сподобитесь от него вечной жизни».

Но не тронули, не смягчили эти слова сего неодолимого мужа. «Отступись, – сказал он, – отступись от меня, орудие беззакония!» С этими словами он ушел и ничего толком патрикию не рассказал (дабы не зародить в нем малодушных мыслей), а лишь то, что будет нам завтра вынесен смертный приговор. Патрикий возблагодарил Бога и, завещав свои пожитки, вместе с Константином призвал своих товарищей ко всенощному песнопению.

Наутро явился в торжественном обличье архонт и потребовал, чтобы вперед выступили их предводители. Сорок два мужа вышли вперед, а он тотчас велел запереть тюрьму. И спросил он их, какой год находятся в заключении, и стал нести другую чепуху, желая заставить слушать его болтовню. Они ответили, что седьмой, и мужественно, с доблестной душой словами священного писания опровергли его речи и были осуждены на смертный путь.

А придя к Евфрату (возле него сооружен их город Самара[95]95
  Город Самарра был резиденцией халифов.


[Закрыть]), принялся было этот несчастный искушать Феодора Кратера, надеясь убедить его отказаться от смерти. «Дерзок же ты, Феодор, – сказал он, – если через смерть хочешь предстать перед Богом, чьи спасительные заповеди (так вы их зовете) не соблюл. Разве не перешел ты в мирскую жизнь из священного клира[96]96
  Протоспафарий (одно из высших византийских званий – начальник телоханителей царя) Феодор Кратер был прежде поступления на службу священником.


[Закрыть], коему прежде принадлежал? Разве в сражениях не замарал грязью и нечистотами руки, прежде кровью незапятнанные?» На это Феодор без всякого промедления и запинки ответил: «Потому-то и пролью без колебаний свою кровь, чтобы искупление и очищение от грехов принесло мне его царствие, ведь твой раб, бежав и вновь возвратившись, совершает любезную тебе службу, вступает в землю сострадания, а не греховности». И с этими словами, будто олимпийский победитель, вступает он на ристалище подвига и говорит патрикию Константину, как бы отгоняя подкравшиеся к тому страх и малодушие: «Кто из всех нас сподобился наибольшего почета у земного царя, пусть первым и примет венец мученичества». На это святой Константин: «Тебе – доблестному и сильному[97]97
  Патрикий намекает на значение имени Феодора Кратера (от греч. кρατερος – сильный).


[Закрыть] – больше подобает эта честь, и если первым пойдешь на смерть, последую за тобой и я». Ободряя друг друга, согласно мирским чинам своим, пошли они на мученическую смерть. И поразились все подвигу, упованию и благородству их души.

(Продолжатель Феофана. Кн. III, 34-37)