Текст книги "Футураструктурология (Новый Вавилон). Часть 2"

Логичным объяснением поведения транснациональных корпораций стало наличие легкодоступных (в том числе быстро восстанавливающихся) сырьевых природных ресурсов, наличие обучаемой дешевой рабочей силы, непосредственное проникновение на новые массовые рынки сбыта, то есть все те факторы, которые являются существенными в либеральной рыночной модели глобального рынка. Таким образом, источником глобализационного процесса, на первый взгляд, были интересы самих транснациональных корпораций.

Однако при более глубоком рассмотрении мы можем заметить еще один фактор влияния, который не является корпоративным по природе. Источником инвестиционных ресурсов в движении на Восток были не столько собственные средства компаний, сколько привлекаемые ими средства на внутреннем рынке дешевых денег в США, а затем и в объединенной Европе. Таким образом, главным фактором движения на Восток становились геоэкономические интересы стран Запада. Они полностью оправдались. Геоэкономическая экспансия, проводимая под флагом экономической помощи слаборазвитым странам, привела, с одной стороны, к частичному выводу экологически опасных и ресурсоемких сырьевых производств с территории западных стран, а с другой стороны – к экономической зависимости основных секторов экономики стран Востока от источника капиталов – финансово-экономической системы Запада. Это способствовало дальнейшей реструктуризации экономики Запада в направлении ускоренного развития производств третичного сектора и сосредоточения сектора генерации технологических инноваций на Западе. Продолжение истории с лишними людьми к концу века реализовалось как концепция «золотого миллиарда», которая превратила население западных стран в особую категорию потребителей удовольствий, в значительной степени процветающих за счет экономики, локализованной на Востоке. Сложилась довольно интересная ситуация, при которой население Востока трудится для того, чтобы произвести и продать в своих странах продукцию, на доходы от продажи которой создается экономическое процветание Запада. Модель корпоративной капиталистической эксплуатации была перенесена на целые народы и континенты.

Такая геоэкономика не могла бы долго существовать без соответствующей геополитики. Осуществлялась она в рамках традиционного блокового мышления, причем фиксация экономических блоков осуществлялась через создание политических блоков и торговых альянсов. Экономические и политические блоки проще всего было нанизать на существующую структуру военно-политических блоков, что и было сделано.

Самым интересным оказалось то, что процесс экономической глобализации на пороге конца прошлого века отвечал всем светлым надеждам человечества и осуществлялся под флагом самых передовых общественных идей. Он сыграл выдающуюся роль в новейшем пространственном развитии арабской и Юго-Восточной Азии, Северной и Южной Африки, Латинской Америки и Океании, не говоря уже о странах «золотого миллиарда». В невиданных доселе масштабах расцвели мировая торговля и транспортно-логистическая система мира. Но именно это мировое экономическое процветание и послужило причиной начала антиглобализационных процессов. Однако это уже относилось к третьему тысячелетию.

Дело в том, что новая геоэкономика не была пространственно-однородной, а потому не могла быть с полным основанием названа глобальной. Оставаясь по духу колониальной, она не могла не породить противоречия внутри себя. Любые колониальные империи, в том числе наряженные в «радужные экономические одежды», рано или поздно погибают от различий в уровне процветания метрополий и провинций, и это должно было произойти с глобальной экономической системой, построенной на основе нового империалистического мышления ее отцов в США.

Как и в предыдущие эпохи, основные противоречия порождались диспропорциями в потреблении доступных удовольствий при всей очевидности полупаразитического существования «золотого миллиарда». Восточные провинции к концу XX века вырастили национальные сегменты экономики, которые стали конкурировать со своими западными партнерами. Более того, на Восток пришел новый технологический уклад, который поставил перед странами те же проблемы лишних людей, которые решал Запад. Экономика восточных провинций подвергалась реструктуризации на внутриполитических процессах, которые должны были гарантировать более высокий уровень жизни. Иными словами, Восток пожелал присоединиться к «золотому миллиарду». Давление региональных экономик на глобальном рынке непрерывно росло, и роль и влияние старых транснациональных корпораций на этих рынках снижались. Господствующим при этом оставался основной геоэкономический сегмент рынка – единые финансовые инструменты. Это привело к тому, что в течение первого десятилетия нашего века глобальный рынок стал выравниваться по национальной принадлежности его субъектов, что объективно ограничивало переток доходности с Востока на Запад.

Экономический подъем части стран третьего мира формировал новый глобальный рынок, в котором интересы метрополии отступали на второй план, с чем она, естественно, не желала мириться. Ей нужно было закрепить сложившееся экономическое равновесие внутри нового глобального экономического блока геополитическими средствами либо расширить этот блок за счет новых провинций. Так начался следующий этап геополитического передела мира.

Новое блоковое мышление Запада, несмотря на то что его источник – тайна за семью печатями, очевидно, заключается в желании США обеспечить контроль над растущим инновационным сектором Востока. В период президентства Барака Обамы44
  Барак Хуссейн Обама II (англ. Barack Hussein Obama II; род. 4 августа 1961, Гонолулу, Гавайи, США) – американский государственный и политический деятель, 44-й президент США с 20 января 2009 года по 20 января 2017 года. Лауреат Нобелевской премии мира 2009 года.


[Закрыть] возникают инициативы по созданию Транстихоокеанского партнерства с рядом стран Юго-Восточной Азии и Северной и Латинской Америки [156]. Заметим, что в своей основе это не только прежние «азиатские тигры», но и крупнейшие игроки инновационного рынка: Канада, Австралия, Япония и другие. Расширенный список участников нового блока симптоматичен. Болезнь роста империи требует радикального вмешательства – все потенциальные конкуренты в регионе должны быть превращены в союзников, все члены АСЕАН [157], не демонстрирующие инновационного тренда развития национальной экономики, т. е. «балласт», – отсекаются. При этом также отсечены все потенциальные игроки, которые замечены в «сольных партиях» либо в стремлении блокироваться вне США. Внутри геополитической идеи такого объединения лежит новое понимание перспектив инновационного развития, основной вектор которого проходит через этот регион. Поэтому приматом договора является защита авторских прав, развитие телекоммуникаций и финансовое сотрудничество. Ожидание очередной технологической волны в этих областях требует особого внимания к концентрации блоковых усилий внутри обновленной империи.

Весьма поучительна новейшая история европейского развития. Разрушение Советского Союза и Варшавского договора [158] вновь (после предшествующего разрушения Российской и Австро-Венгерской империй) сделало «беспризорниками» страны Восточной Европы. По исторической традиции кто-то должен был их «усыновить». Как раз на этот период пришлось развитие центростремительных процессов в Западной Европе, вокруг исторически невообразимой дружбы между Англией, Францией и Германией. Владимир Ленин писал в 20-х годах прошлого века, что «возможны временные соглашения между капиталистами и между державами. В этом смысле возможны и Соединенные Штаты Европы, как соглашение европейских капиталистов… о чем? Только о том, как бы сообща давить социализм в Европе, сообща охранять награбленные колонии против Японии и Америки, которые крайне обижены при теперешнем разделе колоний и которые усилились за последние полвека неизмеримо быстрее, чем отсталая, монархическая, начавшая гнить от старости Европа. По сравнению с Соединенными Штатами Америки Европа в целом означает экономический застой. На современной экономической основе, т. е. при капитализме, Соединенные Штаты Европы означали бы организацию реакции для задержки более быстрого развития Америки».

Если первый Единый Европейский акт был подписан в 1986 году, когда угроза крушения социалистической системы стала почти очевидной, то полное юридическое оформление Европейского блока состоялось в 1992 году, спустя год после крушения Советского Союза. Усыновление постсоветских государств состоялось в 2004 году, т. е. двенадцать лет спустя. Конечно, Владимир Ленин не мог предвидеть, как будет выглядеть в экономическом и политическом плане Европа, переболевшая двумя мировыми войнами к концу столетия. Не мог он в 1915 году предсказать победу и крушение социализма в России. Но то, что глобальная конкуренция в отсутствие такого сильного игрока, как Россия, подтолкнет Европу к объединению и что ее основным конкурентом в глобальном мирораспределении станет США, он предсказал верно. Введя в 1999 году свою валюту, Евросоюз [159] начал глобальную блоковую геополитическую игру. Конкурируя с Америкой в Старом Свете и на Востоке, Евросоюз мог стать уникальным примером блокового инновационного развития, учитывая единство континентального пространства и общность инфраструктуры. Он инициировал несколько знаковых инновационных проектов в области авиастроения, космических исследований, фундаментальных физических исследований и, конечно, в третичном секторе (прежде всего туризме). Если бы состоялось его расширение на Восток, до подписания Лиссабонского договора, то мы, возможно, жили бы на едином экономическом пространстве от Лиссабона до Владивостока, тем более что слабая Россия была готова к такому блоковому движению. Однако это противоречило военно-политическому блоковому единству стран Старой Европы и США в лице НАТО. Нельзя сказать, что принципиально невозможным было трансформировать это партнерство и не разыграть новый экономический блок Евросоюз – США – Россия (с участием многих восточных партнеров), но по вполне понятной причине, о которой мы поговорим позднее, США и часть элит Евросоюза, ориентированных на США, оказались к этому не готовы. В результате нового капиталистического альянса не состоялось, и тогда интересы западных партнеров вновь пересеклись с интересами России. Вероятнее всего, одной из причин нового размежевания стала самостоятельная блоковая партия, разыгранная в 2007 году, т. е. за год до подписания Лиссабонского договора, именуемая БРИКС [160].

Прежде чем обращаться к этому аспекту мировой деглобализации и к растущей экономической роли Китая и Индии, следует выявить основной интерес в создании «Соединенных Штатов Европы». Бурная новейшая история развития Евросоюза показывает, что эта квазиимперия прирастала новыми провинциями в виде стран Восточной Европы исключительно в интересах развития региональных рынков сбыта продукции и услуг, которыми экономика первого Евросоюза была сильно перегрета. У Евросоюза не было такой истории восточного сотрудничества, как у США. Соответственно, поддерживать свою часть «золотого миллиарда» без дальнейшей экспансии ей было крайне сложно. Тем более что проблема «лишних людей» прирастала слишком открытой миграционной политикой, основанной на утопической идее мультикультурализма.

Достоверность этого вывода подтверждается тем, что за период существования Евросоюза страны Восточной Европы потеряли традиционную постсоциалистическую промышленную национальную экономику и де-факто стали потребительским (и неквалифицированным трудовым) рынком Западной Европы. Более того, они оказались привязанными к европейским финансовым институтам и единой европейской энергетической инфраструктуре. Вхождение в новый технологический уклад они преодолели не столь болезненно, как Россия, но утратили ранее созданные суверенные основы экономики (заметьте, что мы не обсуждаем, хорошо это или плохо для стран Восточной Европы).

Новейший период истории Евросоюза – весьма для него тревожный. Есть все основания полагать, что он может распасться (первый признак этого – выход Великобритании из его состава). Какую же ошибку сделал этот политический и экономический союз и что привело его к такому состоянию? Мы полагаем, что причина в уравнивании членов на основе унификации надгосударственных институтов в 2007 году. Блок стран не может существовать одновременно как классическая империя и как единое квазигосударство равноправных членов (подобие конфедерации).

Рисунок 30. Брекзит в машинном представлении

В этой империи метрополией хотели стать и стали Франция и Германия, но разве могла с этим согласиться Великобритания? В этой империи метрополией захотел стать Брюссель, но разве могли с этим согласиться Франция и Германия? В этой империи равными хотели ощущать себя старые и новые страны Южной Европы, которые по своему потенциалу были несравнимо слабее стран-лидеров. Наконец, в своем движении на Восток империя не сумела договориться и обидела одну из великих послевоенных держав, которой оставалась Россия, чем обострила отношения не только с самой Россией, но и отношения внутри своих членов – постсоветских государств (отчасти то же можно сказать и о Турции). Экономический союз, который мог развиваться в восточном направлении неограниченно и мог стать действительным глобальным конкурентом пока несостоявшемуся Тихоокеанскому экономическому блоку, разбился о рифы глобальной политики, НАТО и инициированных США по вполне понятным мотивам «кухонных интриг».

Идея Евросоюза как нового типа блокового мышления, которое могло вырасти в нечто действительно глобально-историческое, если бы не стало приобретать слишком рано черты новой государственности, пока не состоялась. У Евросоюза еще есть шанс начать историю с чистого листа и сохраниться в качестве перспективного экономического союза континентального уровня, но для этого необходимо обратить процесс нового панъевропеизма вспять.

Китай точно и вовремя определился со своей ролью в мировом глобализационном процессе. Прекрасно понимая невозможность перестройки слабой мобилизационной экономики без значительных социально-политических потерь в инновационную глобально-ориентированную экономику, китайское политическое руководство сделало упор именно на ее мобилизационный характер. Однако при этом Китай открыл свое экономическое пространство для внешних инвестиций, гарантируя рыночный характер деятельности субъектов экономики, и максимально расширил свои возможности для экспортно ориентированных отраслей. Более того, все внутренние инновации получили государственную поддержку. Еще одним достижением китайской экономической политики стало лояльное отношение к внешним инвестициям китайских капиталов. В результате Китай обеспечил недорогой импорт передовых технологий, которые в сочетании с мобилизационной экономикой и дешевой рабочей силой резко увеличили конкурентные экспортные возможности на всех мировых потребительских рынках. Вряд ли есть уголок на Земле, где нельзя найти местный колоритный продукт с надписью «сделано в Китае». Не очень заботясь о защите авторских прав и торговых знаков, Китай в короткое время вышел в число крупнейших, а затем и главных экспортеров. При этом, не забывая о национальных интересах, Китай сохранил национальную (неофшоризированную) локализацию новых бизнесов, чем обеспечил значительный приток финансовых ресурсов для решения проблем внутреннего рынка. Внутренний рынок Китая был и остается одним из самых привлекательных из числа растущих рынков для всех стран мира. Однако в значительной мере он сегодня не является импортозависимым, хотя в отдельные периоды и наблюдаются локальные «перегревы». Вместе с тем перспективы дальнейшего роста экономики Китая весьма неоднозначны. Опора на мобилизационную экономику начинает ограничивать экспортные возможности Китая и заставляет его включиться в активное строительство инновационных бизнесов. Несмотря на то что Китаю лучше, чем кому-либо, удается копировать самые передовые инновации, он стремится наладить их продуцирование. Китай направляет значительные общественные ресурсы на развитие образования, науки и технологий, и нет сомнения, что этот экономический план принесет свои плоды в ближайшем будущем. При этом Китаю не особенно нужна была блоковость экономического мышления, ибо он стал самодостаточен в экономическом плане. Нельзя не отметить, что в процессах структурного преобразования экономики за новейший период Китай сделал грандиозный рывок. Если в конце прошлого века проблема лишних людей решалась путем их использования в качестве живых камнедробилок в дорожном строительстве, то к нашему времени уровень китайских трудовых ресурсов вышел на мировой конкурентный уровень, а лишние люди оказались эффективно перемещенными в сферу обслуживания и торговли, которая выросла на несколько порядков. Это не означает, что у Китая нет проблем бедности и необходимости дальнейших социальных улучшений, однако они вполне достижимы, как и успехи в развитии национальной инфраструктуры.

Аналогичные тенденции характерны и для Индии, однако мы не станем рассматривать ее более подробно. Пример Китая и Индии важен для нас не столько потому, что они становятся самостоятельными экономическими игроками глобального рынка, а потому, что, несмотря на самодостаточность, они осуществляют некоторое подобие блокового экономического мышления. Именно это блоковое мышление мы и исследуем дальше.

Эксперты до сих пор рассуждают на тему феномена БРИКС – экономического объединения, сформированного крупнейшими странами планеты: Бразилией, Россией, Индией, Китаем и ЮАР. Тема такого объединения – результат провокационных экономических исследований экспертов Goldman Sachs, якобы указывающих на некоторую общность их экономик [161]. Объективный взгляд указывает, что упомянутое аналитическое исследование, проведенное в 2001 году, говорит лишь о близких значениях уровня риска при инвестировании в эти национальные экономики. Тем не менее идея получает неожиданное развитие – лидеры стран предположили, что появилась возможность для создания полноценного экономического союза, который может рассматриваться как некая альтернатива господствующим мировым экономическим блокам, т. е. очередной квазиимперии. Появление мультипликативных эффектов ожидалось от самого факта соединения ресурсно-территориальных потенциалов этих стран, что и в то время, и в настоящем кажется довольно слабым аргументом. С тем же успехом можно было присоединить к союзу Данию с ее Гренландией или Австралию.

За шестнадцать лет своего существования БРИКС так и не выработал внятную цель экономического объединения, не построил модели экономического сотрудничества и не определился в главном: что этот союз может противопоставить другим союзам. Модель финансового сотрудничества и стимулирование роли национальных валют на мировом финансовом рынке, в том числе путем создания общего банка развития, своей цели пока тоже не достигли. На наш взгляд, главной причиной неудачи является низкая заинтересованность субъектов экономической деятельности этих стран во взаимном инвестировании. Все крупные инвестиционные проекты стран БРИКС локализованы на Евразийском континенте и связаны с энергетической и транспортной инфраструктурой. С равным успехом они могли быть осуществлены на основе двухсторонних и многосторонних соглашений при участии крупных добывающих государственных и частных монополий, Росатома и национальных железнодорожных компаний. Внешнеторговое сотрудничество и производственная кооперация стран – участников проекта невелики по сравнению с объемами внешней торговли с другими странами. Частные инвестиции в экономику стран-участниц на уровне малых и средних предприятий считаются на единицы. Недопустимо низок объем взаимных инвестиций даже в зоне трансграничного сотрудничества России и Китая, а трансграничное сотрудничество между Китаем и Индией в Тибете крайне затруднительно ввиду отсутствия наземных транспортных систем (по сложным геоморфологическим условиям). Межконтинентальная удаленность национальных рынков ЮАР и Бразилии вовсе не стимулирует экономические связи. Какова же в связи с этим будущность БРИКС? Может ли в принципе такой союз быть экономически выгодным и чего могли опасаться в связи с его созданием США?

Мы полагаем, что БРИКС представляет угрозу другим экономическим союзам в той области, на которую он даже не обращал внимания. Эта область связана с объединением экономических и иных ресурсных усилий в прорывных направлениях, генерирующих мобилизационные проекты и одновременно использующих инновационные технологии на смене технологических укладов. В то же время это область национальных интересов, а такое сотрудничество ограничено государственными секретами. Тем не менее страны БРИКС могли бы претендовать на роль пионеров в таких мегапроектах, как массовое производство наноматериалов и наноустройств и создание альтернативы традиционным материалам, освоение Луны, расселение на морских шельфах, создание новых сверхмощных космических, авиационных, железнодорожных и морских межконтинентальных транспортных систем, включающих территории самих стран участников, создание принципиально новых энергетических систем, создание новых безопасных систем пространственного расселения, отличных от сельского и городского на неосвоенных территориях Азии, Африки и Латинской Америки и т. д. Осуществить такие грандиозные проекты можно, лишь консолидируя усилия мощных государств с привлечением крупных частных капиталов, никак не связанных с империалистическим мышлением. Скорее можно вести речь о кооперированной модели сотрудничества, типичной для социалистического лагеря, в которой провинции развиваются быстрее, чем центральная область.

Для реализации таких проектов нужно перейти не только к консолидации ресурсов, но и к единой системе стратегического планирования и управления глобальными проектами развития экономики стран БРИКС на мировом экономическом пространстве как основе принятия дальнейших политико-экономических решений, т. е. уступить часть суверенных полномочий некоторому межгосударственному экономическому совету. Вот это сделать в современных условиях вряд ли удастся ввиду множественных различий, существующих в этих странах. Но в большей степени этому будут противоречить тенденции к национализации экономик, которые мы наблюдаем в последнее время по всему миру. Тенденции, о которых мы будем говорить в следующей главе. Отметим главное, БРИКС никогда не может стать экономической империей, подобной США, поэтому он никогда не может работать как классические вертикально интегрированные экономические блоки. Он должен найти свой новый путь в будущее.

Конечно, БРИКС не единственный экономический блок на Евразийском пространстве. Создание Шанхайской организации сотрудничества [162] было проникнуто идеями региональной и глобальной безопасности как коллективной защиты от ближневосточных проблем. Однако по географическому составу стран-участниц она оказалась удачным вариантом решения проблем развития инфраструктуры на традиционных торговых путях (Шелковый путь). Более того, инфраструктуру защиты от внешних угроз проще создавать на основе реальных транспортных связей и приобщенных к ним систем расселения. Поэтому уже на первых совместных заседаниях участники выдвинули экономические инициативы, которые окончательно определили ШОС как основу для реализации трансконтинентального инфраструктурного экономического проекта. В связи с этим рассматривать ШОС как глобализационный блоковый экономический проект нецелесообразно. Если он выполнит свою основную инфраструктурную задачу, а Ближний Восток будет успокоен (что крайне сомнительно в свете новейших палестино-израильских конфликтов 2023 года), то будет упокоен и ШОС. Вместе с тем в случае успешной реализации проекта возникает новая трансконтинентальная международная система расселения, которая во многом будет определять структуру расселенческих приоритетов человечества в ближайшее столетие, поэтому мы вернемся к проекту ШОС в третьей части нашей книги. Актуальными в ближайшем будущем могут стать локальные экономические союзы по глобальным транспортным проектам. В неопределенном будущем предложенный Китаем северный железнодорожный путь в Америку (через Берингов пролив) может объединить вокруг этого проекта Китай, Монголию, Россию, США и Канаду (а также все китайское и американское подбрюшье).

Идея Евразийского союза [163] рассматривается экспертами как альтернатива Евросоюзу или как возможная реинкарнация «советского блока», близкого к социалистическому контексту. Если это «империалистический» проект, то он интересен своими мобилизационными возможностями (подобно рассмотренному варианту с БРИКС). Опыт СССР и Варшавского договора показал все преимущества (наряду с недостатками) мобилизационных механизмов в экстенсивном освоении больших незаселенных пространств. В рамках такого «империалистического» проекта, основанного, например, на создании азиатской конфедерации, можно было бы освоить пространства Сибири и российского Севера, а также севера Китая и стран Передней Азии за счет глобальных миграционных перемещений населения между странами конфедерации. При этом можно было бы согласиться на принцип анклавного проживания других народов на территориях государств конфедерации, поскольку все они имеют глубокий исторический опыт формирования единого народа из сотен национальностей на основе синтеза национальных идентичностей. Здесь есть масса культурологических и социально-адаптационных проблем, но у такого способа сосуществования есть и объективные предпосылки, например, связанные с прогнозируемым глобальным изменением климата (в частности, смещение субтропической зоны в северные широты Евразии и резкое повышение температурных максимумов в тропической зоне). Позднее, когда мы будем рассматривать модели развития мировой экономики, мы будем учитывать и такие возможные перспективы.

Рассматривать Евразийский союз как наш ответ Западу вовсе не хочется, хотя момент его создания пришелся именно на период обострения противоречий между Евросоюзом и Россией. Не хочется потому, что подобный геополитический контекст обостряет системные исторические противоречия между Востоком и Западом на Евразийском континенте. Строить на таких союзах геополитический разлом крайне опасно.

Какой бы ни была мотивация создания Евразийского союза, он уже сегодня претерпевает критические состояния, ибо не видна конечная цель и глобальная перспектива объединения стран.

Если отвлечься от внешних проявлений процессов, которые описывают геополитическую динамику, то можно увидеть, что происходит с парадигмой мировой экономики в целом в течение последних пятидесяти лет. На наш взгляд, она вполне вписывается в теорию экономической конвергенции-дивергенции [164] не только с точки зрения выравнивания исходно разноуровневых национальных экономик, но и с точки зрения взаимопроникновения элементов экономических парадигм, характерных для экономик стран с различным общественным строем (идеи Питирима Сорокина55
  Питирим Александрович Сорокин (23 января [4 февраля] 1889, село Туръя, Яренский уезд, Вологодская губерния – 10 февраля 1968, Винчестер, Массачусетс, США) – русский, американский социолог и культуролог, педагог. Один из основоположников теорий социальной стратификации и социальной мобильности.


[Закрыть], Джона Гэлбрейта66
  Джон Кеннет Гэлбрейт (англ. John Kenneth Galbraith; 15 октября 1908, Айон-Стейшн, Канада – 29 апреля 2006) – американский экономист, представитель старого (Вебленского) институционального и кейнсианского течений, один из видных экономистов-теоретиков XX века.


[Закрыть] и других). Блоковая экономическая политика различных стран и блоковая динамика наглядно демонстрируют положения этой теории.

Становление Советского Союза и блока стран Варшавского договора по итогам Второй мировой войны происходило в результате мобилизационной конвергенции национальных экономик европейских стран к социалистической плановой модели экономики. Упомянутое нами выше опережающее социально-экономическое и технологическое развитие периферии по сравнению с метрополией, которой являлся СССР (как доктрины удержания целостности блока), неизбежно приводило к дисбалансу экономических потенциалов внутри блока, т. е. порождало предпосылки дивергенции экономик. Поиск путей преодоления кризиса дивергенции был связан с новым этапом конвергенции на основе введения в экономическую практику элементов рыночной экономики.

Если Советский Союз и блок стран Варшавского договора на этапе своего крушения уже имели экономику конвергентную со слабовыраженной рыночной (обособлялась хозяйственная деятельность предприятий, расширялось кооперативное движение и малое предпринимательство), то первые фундаментальные преобразования экономики новой России (как и новой Восточной Европы) были целиком основаны на либеральной рыночной парадигме в ее проамериканском империалистическом варианте.

Попытки экономической суверенизации России, наоборот, начались с частичной консервации такой конвергенции, через воссоздание сектора государственно-монополистического капитализма с неоднозначными (не обязательно иррациональными) методами внешнего регулирования его деятельности. Современную экономику России, как и экономику некоторых стран постсоветского пространства, можно вполне позиционировать как дивергентную экономику с элементами рынка и государственного регулирования. Таким образом, можно констатировать, что проект окончательного разрушения социалистической империи не состоялся именно в результате консервации отдельных элементов государственного регулирования экономики в наиболее значимых ее секторах, т. е. дивергентных проявлений прошлого и настоящего в экономической реальности. Именно это обстоятельство создает основу для горизонтальной конвергенции экономик России и Китая, а также ряда постсоветских государств, несмотря на имеющиеся различия и основу для формирования соответствующих экономических блоков. Именно поэтому вокруг такой конвергенции вырисовываются контуры будущих возможных экономических блоков в Восточной Европе и Азии.

Экономический опыт СССР и его влияние на экономическую практику также не прошло бесследно для многих стран мира. Социализация экономик Запада и Востока явилась результатом конвергенции социально-экономических идей, родившихся в СССР и продвигаемых рабочим движением, а также идей, продуцируемых западными экономистами, выходцами из Российской империи (Игорь Ансофф77
  Игорь Ансов (в русских переводах его книг, как правило, Ансофф; англ. Igor Ansoff; 12 декабря 1918, Владивосток, Российское государство – 14 июля 2002, Сан-Диего, США) – американский математик и экономист российского происхождения.


[Закрыть], Питирим Сорокин и др.).

То, что экономическая парадигма Евросоюза в отношении восточных территорий мало чем отличается от образа экономики, которую США строили в Юго-Восточной Азии, очевидно и не может рассматриваться вне процессов экономической конвергенции. Также почти очевидно, что конвергенция экономик Восточной и Западной Европы весьма облегчена ввиду исторически обусловленных и параллельно развивающихся конвергентных процессов в этих частях континента.

Можно предположить, что заинтересованный читатель найдет и массу других конвергентных (дивергентных) проявлений, объясняющих наблюдаемые процессы трансформации национальных экономик и блоковое поведение стран в послевоенный период и до настоящего времени.