Текст книги "Сочинения по русской литературе XX в."

24. Образ солнца в художественной системе К. Бальмонта

Символисты – мощное литературное течение рубежа веков. К числу символистов принадлежал и Константин Бальмонт. Символ – главное средство выразительности в его поэзии, но если большинство поэтов посредством символа осмысливали мир, то Бальмонт с этой помощью постигал себя. Сосредоточенность на самом себе характерна для его творчества. Он сам был смыслом, темой, центральным образом и сущностью своих стихов. Илья Эренбург очень точно охарактеризовал это: «Бальмонт ничего в мире не заметил, кроме собственной души». Действительно, внешний мир существовал для него лишь затем, чтобы он мог выразить свое поэтическое «я».

 
Я ненавижу человечество,
Я от него бегу, спеша.
Мое единое отечество —
Моя пустынная душа.
 

Поэт следил за неожиданными поворотами своей мысли, словно это было самое увлекательное занятие в мире. Его впечатления менялись, как время суток на картинах импрессионистов. Бальмонт старался запечатлеть в образе, в словах бегущие мгновения, летящее время, возведя его в философский принцип:

 
Я не знаю мудрости, годной для других,
Только мимолетности я слагаю в стих.
В каждой мимолетности вижу я миры,
Полные изменчивой радужной игры.
 

Возможно, поэтому центральным образом его поэзии стало солнце – светило, никогда не стоящее на месте, по которому люди этой самое время измеряют. Зенита творчество Бальмонта достигает в сборниках начала 1900-ых: «Горящие здания» (1900), «Будем, как солнце» (1903). Мотив горения, солнечного света не оставляет его поэзию и потом; в 1917 г. он создал не знающую себе аналогов в мировой поэзии книгу «Сонеты солнца, меда и луны».

В центре поэтического универсума Бальмонта находятся образы стихий света: огонь, солнце. Солнце только в представлениях людей – образ тепла и света. На самом деле это равнодушная стихия, царящая над миром. Поэт стремится шокировать публику своей демонической позой, «горящими зданиями» (образ, восходящий к «мировому пожару» Ф. Ницше). Автор поет «гимны» пороку, протягивает руку через века римскому императору-злодею Нерону. Эти образы, соседство с великими людьми-огнепоклонниками (Нерон, Ницше) проявляют отношение Бальмонта к миру. Он видит себя выше всех.

Большинство соратников по перу сочли маскарадными «сверхчеловеческие» претензии Бальмонта в его стихах, чуждых «женственной природе» «поэта нежности и кротости».

Разные люди по-разному трактовали символ солнца у Бальмонта. Вячеслав Иванов оправдывал максимализм стихов Бальмонта. Он видел в них желание резкими метафорами подчеркнуть силу неприятия любых правил и норм, стремление «утвердить бытие в крайностях тьмы и света».

Бальмонту приписывали революционность, ведь огненная стихия близка народному бунту, цвет огня – красный. Бальмонт и в самом деле отдал дань социальному протесту, но это, как для многих поэтов его времени, не было политической революционностью. Ему ближе общий анархический бунт «негодующего при виде несправедливости» поэта. Бунт, который чем-то сродни скандальной славе. Собственно революцию Бальмонт не принял и эмигрировал.

На меня Бальмонт производит впечатление человека, недостаточно сильного внутренне, который пытается посредством приобщения к высоким стихиям укрепить собственную веру в себя, увеличить свои силы и «дотянуться-таки до солнца». Он объявил себя «жрецом солнца», но, как известно, языческие жрецы посредством служения пытались приобрести частицу божественного качества. Так и Бальмонт, призывая к себе силы светила, хотел подняться на небо, наполниться энергией. Однако это был слабый человек.

Конец жизни он провел в психиатрической лечебнице и умер, слушая свои стихи. По-моему, такая смерть как нельзя больше отвечает его жизни и творчеству. Бальмонт слушал только себя, любовался только собой и хотел, возможно, производить на людей такое же впечатление, какое на него производили имена великих, как солнце, людей. В его стихах слышатся интонации человека, страдавшего манией величия.

Впрочем, творческий замысел Бальмонта вполне удался. У поэта получилось изобразить себя таким, каким он был.

25. Роль звука в лирике К. Бальмонта

Николай Степанович Гумилев уважал «талант Бальмонта, гордый, как мысль европейца, красочный, как южная сказка, и задумчивый, как славянская душа». Поэт больше всего ценил в своем сотоварище умение владеть языком, извлекать из своего воображения новые формы – нечто, всегда способное удивлять. Бальмонт экспериментировал языком, хотя делал это не так активно и эпатирующе, как футуристы.

Бальмонт занимался реформой русской поэтической ритмики, особенно он был поклонником «длинных», «замедленных» размеров.

 
Я – изысканность русской медлительной речи…
Я впервые открыл в этой речи уклоны,
Перепевные, гневные, нежные звоны…
Я – изысканный стих.
 

Звучные и нередко слишком неуемные в своей «красивости» эксперименты Бальмонта, разумеется, были оценены и восприняты русскими поэтами. В то же время уже к концу 1900-ых они породили немыслимое количество эпигонов, прозванных «бальмонтистами» и доводящих до предела пышную декоративность слога своего учителя.

Бальмонт словно бы любовался повторами звучных слов и слогов, постоянно возвращая читателя полюбоваться величавыми звуками:

 
Я мечтою ловил уходящие тени,
Уходящие тени погасавшего дня,
Я на башню всходил, и дрожали ступени,
И дрожали ступени под ногой у меня.
 

Он следит, как изменение одной строки порождает новые смыслы и оттенки смыслов:

 
И чем выше я шел, тем ясней рисовались,
Тем ясней рисовались очертанья вдали,
И какие-то звуки вдали раздавались,
Вкруг меня раздавались от небес до земли.
 

Так, Бальмонт показывает, как даль приближается и окружает его, – все это средством одного повтора, чуть измененной фразы. Повтор порождает изящную внутреннюю рифму, которая скрепляет строфу в единый монолит, делает ее запоминающейся.

Эти повторы роднят напевную речь Бальмонта с песней. Духу его поэзии близка баллада; средневековые аллюзии подкрепляются особым ритмом, похожим на ритм средневекового танца паваны.

Бальмонт экспериментировал не только с длительностью строки, но и с повтором звуков: аллитерацией и ассонансом. Как и подобает, звуковой повтор подкрепляет смысловой пласт стихотворения, повторяет его, озвучивает. Слово у Бальмонта «звучит, как значит» и «значит, как звучит».

Особенно ярко это заметно в стихотворении «Камыши», написанном как будто специально для иллюстрации этого фонетического приема.

 
Полночной порою в болотной глуши
Чуть слышно, бесшумно шуршат камыши.
 

Звук «ш», звук шуршания, шепота повторяется несколько раз и сразу погружает читателя в атмосферу ночного озера, поросшего камышами, где в воздухе постоянно витают таинственные шорохи. Далее, с развитием новых смыслов стихотворения в игру включаются новые звуки:

 
О чем они шепчут? О чем говорят?
Зачем огоньки между ними горят?
 

Звук «ч» тоже глухой, шумный, но он звучит уже более отчетливо, чем «ш»: звук вспыхивает после одного артикуляционного усилия, как вспыхивают в ночной темноте неясные болотные огоньки. Затем звук нарастает, становится все более отчетливым, живым:

 
Мелькают, мигают – и снова их нет.
И снова забрезжил блуждающий свет.
 

Глухие звуки теперь перемежаются со звонкими шипящими «ж» и «з». Это звуки насекомых, звуки, которыми обычно передают жужжание комаров, мошкары. Так Бальмонт намекает на одушевленность таинственных огоньков, на их тайную, непонятную человеку жизнь. Таинственное озеро с камышами оказывается полным этой жизни. Бальмонт использует прием олицетворения, чтобы подкрепить впечатление от фонетического рисунка стихотворения.

Бальмонт использовал звук как истинный символист. Звуки для него также стали символами, которыми все живое вокруг пытается говорить с человеком. С помощью звуков Бальмонт и украшал свои строфы, и наполнял их особенным смыслом. Правда, эти его приемы во многом очень буквальны, ясно видна работа над словом, которую вел поэт.

26. От истории к символике в цикле А. Блока «На поле Куликовом»

Летом 1908 г. Александр Блок уехал в родовое имение Шахматово. Он одиноко поселился в старом флигельке. Его тяготили разговоры с родственниками, даже с матерью, – хотелось побыть одному. Его ждала пьеса «Песня судьбы», которая требовала обдумывания и доработки. Но прежде чем он приступил к драме, пошли стихи: 7 июня было написано первое из пяти стихотворений, составивших цикл «На поле Куликовом», на следующий день – второе, через неделю – третье.

Все смешалось, сложно переплелось – настоящее с далеким прошлым, горькие сожаления об утраченной молодости с раздумьями об исторических судьбах России, о том, что с ней было, что ее ждет. Ясно проступила картина Мамаева побоища. Повеяло «Словом о полку Игореве», «Задонщиной». Маленькая местная речка Лутосня разлилась в Непрявду и шире того – в Дон, а дальше мерещилась ковыльная степь, походные костры, дым битвы, святое русское знамя, блеск ханской сабли…

 
Река раскинулась. Течет, грустит лениво
И моет берега.
Над скудной глиной желтого обрыва
В степи грустят стога.
 
 
О Русь моя! Жена моя! До боли
Нам ясен долгий путь!
Неотступная тревога нашла исход:
И вечный бой! Покой нам только снится.
Сквозь кровь и пыль
Летит, летит степная кобылица
И мнет ковыль.
И нет конца! Мелькают версты, кручи…
Останови!
Идут, идут испуганные тучи,
Закат в крови!
Закат в крови! Из сердца кровь струится!
Плачь, сердце, плачь…
Покоя нет! Степная кобылица
Несется вскачь!
 

Здесь стихи пронзительной силы и высочайшей пробы.

Стихотворение посвящено осмыслению исторической судьбы России. И судьба эта пророчески описывается автором как трагическая. Символом ее становится стремительно мчащаяся степная кобылица. Возникает традиционное для поэзии ощущение единства жизни людей и жизни природы. Сами природные явления здесь окрашены в трагический кровавый цвет («Закат в крови!»). В стихотворении «Река раскинулась…» несколько раз меняется объект поэтической речи. Начинается оно как описание типично русского пейзажа: скудного и грустного. Затем звучит прямое обращение к России, и, надо сказать, в свое время оно многим показалось шокирующим – ведь А. Блок обращался к своей стране так: «О, Русь моя! Жена моя!»

Однако в этом нет поэтической вольности, есть высшая степень единения лирического героя с Россией, особенно если учесть смысловой ореол, данный слову «жена» символистской поэзией. В ней он восходит к евангельской традиции, к мистическому, духовному, а не телесному единению. И наконец, в финале стихотворения возникает новый объект обращения: «Плачь, сердце, плачь…» В стихотворении А. Блок употребляет авторское «мы», размышляя о судьбах людей своего поколения. Они представляются ему трагическими, стремительное движение – это движение к гибели, вечный бой здесь не радостен, а драматичен. Теме стихотворения соответствует его интонационный строй, сам темп поэтической речи. Она начинается спокойно, даже замедленно, затем темп стремительно нарастает, предложения делаются короткими, в половину, а то и в треть поэтической строки (например: «Пусть ночь. Домчимся. Озарим кострами»). Нарастают восклицательные интонации: в семи строфах стихотворения автор семь раз употребляет восклицательный знак. Поэтическая речь здесь предельно взволнованна. Это ощущение создается и стиховым строем текста.

Произведение написано разностопным ямбом, что придает ему особую динамичность и стремительность, передавая безудержный и страшный порыв, трагическое приближение к гибели.

Меньше всего Блоку захотелось просто воскресить страницу отечественной истории, запечатлеть картину решающей схватки русских с Мамаевой ордой.

Жившее в народной памяти событие XIV в. послужило поводом, чтобы сказать о нынешнем и о своем. Ведь бой идет вечный, ему не видно конца. И не к чему гадать, когда, где и куда несется степная кобылица – в тот ли далекий век или в завтрашний день России. Позже Блок пояснит: «Куликовская битва принадлежит к символическим событиям русской истории. Таким событиям суждено возвращение. Разгадка их еще впереди».

 
Я не первый воин, не последний,
Долго будет родина больна…
 

Свое понимание символики Куликовской битвы Блок изложил в докладе о России и интеллигенции. Но его «На поле Куликовом» живет, конечно, вне этой символики. Стихи бессмертны, потому что в них господствует и торжествует стихия лиризма:

 
В ночь, когда Мамай залег с ордою
Степи и мосты,
В темном поле были мы с Тобою, —
Разве знала Ты?
 

Кто эта Ты? – Родина, Россия, Светлая жена. Поэт настолько ощутил себя русским воином из рати Донского, что сила этого лирического перевоплощения приобрела поистине удивительную конкретность: он почувствовал даже тяжесть и жар боевой кольчуги на своем плече:

 
И с туманом над Непрявдой спящей
Прямо на меня
Ты сошла в одежде, свет струящей,
Не спугнув коня.
Серебром волны блеснула другу
На стальном мече,
Освежила пыльную кольчугу
На моем плече.
 

Все, что было, все, что будет, обступило поэта, точно он жил жизнью всех времен, огнем и муками своей родины. Вся страдальческая старина была с ним, точно сам он переживает высокие народные муки.

В уже декабрьские дни Блок дописал цикл. Пятое, заключительное, стихотворение в структуре цикла имеет первостепенное значение: здесь взгляд в будущее, чреватое и «мглою бед неотразимых» (как сказано в эпиграфе, взятом из В. Соловьева), и решающими битвами за Россию.

Поэт живет чувством будущего. И за днями, когда остается только молится, когда солнце скрыто за тучами, когда грядут бои, ему виделась Россия живая, могучая, юная.

27. Эволюция образа героини в лирике А. Блока

Символисты пытались познать мир через символ, обращаясь к образу Вселенной. Образ, символ вселенной выражался у Блока в женственном начале. Излюбленное «определение» вселенной для Блока – Прекрасная Дама. Именно ей адресован одноименный цикл, и, хотя Блок и посвятил эти стихи Любови Менделеевой, мы видим, насколько далек образ «Прекрасной Дамы» от образа какой бы то ни было реальной женщины. Разные стихотворения этого цикла представляют нам Даму в разных ипостасях. Вначале возьмем стихотворение, которое автор озаглавил «Моей матери».

 
Чем больней душе мятежной,
Тем ясней миры.
Бог лазурный, чистый, нежный
Шлет свои дары.
 

В этом стихотворении Блок словно бы вспоминает свое детство, когда богом для него была мать. Это одна из ипостасей Прекрасной Дамы; Блок реализует в ее образе идею Бога, утешающего своих детей в печалях. В дальнейшем образ прекрасного божества преобразуется.

Одним из программных стихотворений цикла является стихотворение «Вхожу я в темные храмы…»

 
Вхожу я в темные храмы,
Совершаю бедный обряд.
Там жду я Прекрасной Дамы
В мерцании красных лампад.
 

Это произведение пронизано самыми светлыми эмоциями и мистицизмом. Спектр чувств героя огромен. Герой молится Прекрасной Даме, как богу, но он и ожидает ее, описывает ее явление; он желает «ее лазурью процвести», т. е. слиться со своим идеалом. Что же такое Прекрасная Дама? Человек или божество? Поэт сравнивает отношения между влюбленными и отношения человека с Богом. На пути познания божества лежат препятствия, разочарования, обманы, как и в земной любви.

Но самое главное в стихотворении – ощущение преграды между поэтом и его божеством. Это сама действительность, которая стала врагом для поэта-символиста. Даже ее он старается как-то смягчить, включить в общую систему нереальных образов-символов, называя часто «лесом», который заслоняет светлый лик Прекрасной Дамы:

 
Сегодня шла Ты одиноко,
Я не видал Твоих чудес,
Там, за горой Твоей высокой,
Зубчатый простирался лес…
 

Лес – это нечто плотное, темное, связанное с землей, что поэт противопоставляет лазурной небесной шири. В ожидании Дамы герой обманывается, когда ему кажется, что его идеал уже найден. Одно из стихотворений цикла рассказывает о том, как не совпадает ожидаемое и действительное:

 
Я, отрок, зажигаю свечи,
Огонь кадильный берегу.
Она без мысли и без речи
На том смеется берегу.
 

Каждое произведение – это лишь часть палитры ощущений поэта. В полной мере она представлена в стихотворении «Предчувствую тебя…»:

 
Предчувствую Тебя. Года проходят мимо —
Все в облике одном предчувствую Тебя.
 

Это ожидание любви, женщины, которая придет подарить счастье, но это также становления нового мира, который олицетворяет образ зари:

 
Весь горизонт в огне – и ясен нестерпимо,
И молча жду, – тоскуя и любя.
 

С приходом любви в жизнь меняется как будто все вокруг. Это ощущение Блок передал, слив в один символ ожидание любви и рождение новой вселенной – «новой зари». Всякий, кто находился в такой же ситуации, поймет этот символ.

Сомнения, несмотря на надежду, все еще есть в душе поэта, потому что ему тревожно, страшно сталкивать идеал и действительность.

 
Весь горизонт в огне, и близко появленье,
Но страшно мне: изменишь облик Ты
И дерзкое возбудишь подозренье,
Сменив в конце привычные черты.
 

И наконец, последние строки уравнивают два состояния – ожидание и сомнение, сливая воедино эти ощущения в душе героя:

 
Как ясен горизонт! И лучезарность близко.
Но страшно мне: изменишь облик Ты.
 

«Стихи о Прекрасной Даме» – это и трагическое, и светлое произведение.

Все произведение становится единым символом, передающим богатейшую гамму чувств. Центральный же образ – образ Прекрасной Дамы – словно бы мерцает, меняя лица. Это то возлюбленная, то мать, то божество. Оно то дарит счастье, то обманывает. В конечном счете поэт нарисовал картину Вселенной, пытаясь объяснить ее законы.

28. Конкретно-психологическое и символическое в «Стихах к Прекрасной Даме»

Одинокий, к тебе прихожу,

Околдован огнями любви.

Ты гадаешь —

Меня не зови, —

Я и сам уж давно ворожу.

А. А. Блок

С самого раннего возраста Александр Александрович Блок увлекся философией Владимира Соловьева о «двоемирии», что во многом и определило большой период его творчества. Поэт становится мистиком, чувствует в окружающем мире признаки надвигающегося конца света, хаос. Спасение же видит в божественном начале «Мировой души» или «Вечной женственности», которая воплощается в его стихах в образе «Прекрасной Дамы».

В лирической героине этого замечательного цикла стихов слились черты загадочной «Дамы» и конкретной женщины, Любови Дмитриевны Менделеевой, в которую Блок был страстно влюблен и которая впоследствии стала его женой. Блок верил, что эта любовь ниспослана ему свыше, что их объединяет не только земное чувство, но и мистическое предопределение.

Это и определило двоемирие его цикла стихов, где слились конкретные психологические переживания и знаки, ниспосланные свыше, – символы.

 
Предчувствую Тебя.
Года проходят мимо —
Все в облике одном – предчувствую Тебя.
Весь горизонт в огне – и ясен нестерпимо,
И молча жду, – тоскуя и любя.
 

Так, его любовь стала неким мистическим знанием. «Неземные» черты «Прекрасной Дамы» объединяют в себе практически все проявления мира. «Вечная женственность» – это не только красота любимой девушки. Этот образ словно бы стоял у истоков мира и воплотился во многих вещах одновременно. Ближе всего он скорее к Непорочной Деве, если вообразить ее не связанной напрямую с христианской символикой, в виде некоей языческой богини. Она принимает облик то горячо любимой матери, то возлюбленной, то Родины, так как отвечает за все то добро и весь тот свет, который существует.

 
Я искал голубую дорогу
И кричал, оглушенный людьми.
Подходя к золотому порогу,
Затихал пред Твоими дверьми.
Проходила Ты в дальние залы,
Величава, тиха и строга.
Я носил за Тобой покрывало
И смотрел на Твои жемчуга.
 

Символ, к которому прибегает Блок, – сложное слияние многих черт и свойств. Он позволяет слить воедино несколько образов. Одновременно символ позволяет не приземлить, не упрощать черты «Прекрасной Дамы». В конечном счете в ее образе не остается ничего земного. Символ настолько же неконкретен, насколько и всеобъемлющ.

 
Вхожу я в темные храмы,
Совершаю бедный обряд.
Там жду я Прекрасной Дамы
В мерцаньи красных лампад.
В тени у высокой колонны
Дрожу от скрипа дверей.
А в лицо мне глядит, озаренный,
Только образ, лишь сон о Ней.
 

Фантазия поэта очень богата, и потому трудно понять, могли ли события, описанные в его стихах, происходить на самом деле. Блок, в отличие от Тютчева, не разделяет мир грез и мир реальный, поэтому его стихи так трудно воспринимать вне символа.

 
Мы встречались с тобой на закате,
Ты веслом рассекала залив.
Я любил твое белое платье,
Утонченность мечты разлюбив.
Были странны безмолвные встречи.
Впереди – на песчаной косе
Загорались вечерние свечи.
Кто-то думал о бледной красе.
 

Мысли и поступки перетекают одно в другое и становятся практически неотличимы. Все сливается в некое единое пространство, где действия и движения едва угадываются: трудно понять, что же происходит в лирике Блока, каков ее сюжет. Этот сюжет неуловим, как сюжет сна. Кажется, что поэт ищет в снах некую гармонию, которой нет на земле. На протяжении времени заметно меняется настроение поэта от восторженного поклонения к сомнениям и крушению надежд. Блок практически не смотрит вокруг себя, но бесконечно усложняет свой внутренний мир, дорисовывает облик своей любви. Мне кажется, что этот труд для него имел особое значение.

Возможно, призывая своими стихами Прекрасную Даму в земной мир, он хотел спасти его от хаоса. Или, наоборот, пытался поднять земной мир до уровня Прекрасной Дамы. Наконец, в стихах к Даме всякое психологическое наполнение теряется. Любовь – это только любовь, а Блок стремился описать нечто, что уже перешагнул границы простого человеческого переживания. Нечто такое, на чем действительно будет держаться мир.

 
Я к людям не выйду навстречу,
Испугаюсь хулы и похвал.
Перед Тобой Одною отвечу
За то, что всю жизнь молчал.
Молчаливые мне понятны,
И люблю обращенных в слух:
За словами – сквозь гул невнятный
Просыпается светлый Дух.
Я пойду на праздник молчанья,
Моего не заметят лица.
Но во мне – потаенное знанье
О любви к Тебе без конца.